Текст книги "Час Предназначения"

Автор книги: Джеймс Алан Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 15
ПРЕДСКАЗУЕМАЯ ИСТОРИЯ ДЛЯ ПАТРИАРХА

Оказывается, никто еще не сообщил мэру Теггери о том, что Боннаккут мертв. Это меня не удивило – новость все еще распространялась в виде слухов, и люди хотели быстрее поделиться ею друг с другом, а дом мэра находился в некотором отдалении от остального поселка. В обычных обстоятельствах первый воин поспешил бы по горячему асфальту, чтобы известить главу Тобер-Коува. Так или иначе, именно нам довелось увидеть реакцию мэра на дурную весть.

Несколько секунд Теггери пребывал в шоке. Потом открыл рот и сказал:

– Какая трагедия.

Классическая фраза мэра – сейчас в нем говорила должность, а не человек, и это меня в нем восхищало.

– Какая трагедия, – повторил он. – Но, по крайней мере, нам повезло, что здесь присутствует Лорд-Мудрец, который в состоянии установить истину. Так что, если я не злоупотребляю твоим временем, Лучезарный…

– Нет-нет, – ответил Рашид, – я уже начал расследование. Собственно, именно потому я и пришел – мне сказали, что каждый, кто располагает какими-либо сведениями о преступлении, доложит о них тебе.

– Именно так, – кивнул Теггери. – Позволь, я спрошу у моей семьи, не приходил ли уже кто-нибудь. – Он повернулся ко мне. – Фуллин, может быть, проводишь лорда Рашида в Патриарший зал, где он сможет подождать и отдохнуть?

– Конечно. – Я не смогла удержаться от улыбки. Каждый ребенок в поселке посещал Патриарший зал как минимум раз в год, и это было не то место, где можно рассчитывать на спокойный отдых. Наш мэр просто хотел произвести впечатление на высокопоставленную особу. Не спрашивайте меня, почему Теггери не потащил Рашида в зал сразу же после прибытия к нам Лорда-Мудреца, – видимо, каким-то образом важной персоне удалось избежать его цепких лап. «Всего лишь временная передышка, – подумала я тогда. – Без полной экскурсии не обойтись…»

– Эта лавка древностей? – с заметным отвращением спросила Стек, ее взгляд блуждал по помещению, словно она вспоминала обо всем том, что успела возненавидеть за время своего изгнания.

Зал являлся мемориалом Патриарха и был забит экспонатами, относившимися к его времени. Некоторые из них были выставлены в витринах, другие просто сложены там, где оставалось свободное место на полках или на полу. Я не бывала здесь с тех пор, как в четырнадцать лет окончила школу, и мне казалось, будто зал за прошедшие годы уменьшился в размерах, не говоря уже о том, что воздух стал более спертым – наверняка на так называемых «сокровищах» скопилось немало пыли. Мне вдруг пришло в голову, что мэры считали это место скорее свалкой, нежели святыней, – просто склад вещей, которые они не могли выбросить, но и не хотели захламлять остальную часть дома.

Взять, например, коллекцию стеклянных банок из-под варенья, заполнявших три длинные полки. В них находился пепел казненных на Путеводном мысу, однако отсутствие этикеток не позволяло определить, кому он принадлежит – ученому, торговцу с Юга или нейт. Зная Патриарха, можно было предположить, что в некоторых банках просто зола из его собственной кухонной печи. С другой стороны, если Патриарху полки начинали казаться чересчур пустыми, он просто обвинял в высказывании еретических мыслей еще одного тобера – желательно богатого, чье имущество можно было бы конфисковать в общественную казну.

Естественно, общественной казной распоряжался Патриарх. Обстановка зала явно демонстрировала, что немалую часть этих средств он тратил на потакание собственным капризам – картины, изображавшие его самого, изысканную одежду и безделушки, до сих пор запечатанные бутылки с вином, которое, вероятно, уже превратилось в уксус.

Моя скрипка предположительно относилась к тем же временам. Лита утверждала, будто старый тиран зазвал сюда одного виртуоза-скрипача, чтобы во дворце постоянно звучала музыка. Подобная экстравагантность была типичной для Патриарха: сначала перебить ни в чем не повинных торговцев с Юга – «очистить» поселок, а потом сразу же пригласить южанина, чтобы тот радовал его слух.

И тем не менее мне не стоило жаловаться – я была потомком этого нанятого музыканта-южанина, как и Стек.

Ни она, ни я не уделяли особого внимания отдельным предметам в зале, наши взгляды бессистемно блуждали: вот изящное кожаное седло, а вон – разноцветная мантия, изготовленная Гильдией Дома и Очага… Выцветший гобелен изображал молодую пару, приносящую свадебную клятву на Руке Патриарха, – я вдруг невольно представила себе, как эта рука оживает и хватает женщину за горло, в то время как Патриарх шипит: «Ты его любишь? Любишь?» Но я тут же выбросила подобные мысли из головы – я обещала Каппи выбрать женское Предназначение и стать жрицей. К дьяволу Патриарха и всех его последователей!

Резко развернувшись, чтобы не видеть гобелен, я едва не налетела на Рашида. Он стоял перед громадной, во всю стену, картиной, изображавшей Патриарха – седоволосого, с яростью во взгляде и с пылающим факелом в руке. Художник, вне всякого сомнения, работавший под его присмотром, изобразил призрачное гало вокруг головы старого тирана. На заднем плане три почерневшие фигуры догорали в пламени костра.

Лорд-Мудрец долго разглядывал картину, потом наконец повернулся ко мне.

– Что ты об этом думаешь, Фуллин? Насчет сожжений еретиков, Патриарха и прочего? Он просто делал то, что требовали боги?

Я поколебалась.

– Ты помнишь, что в данный момент я женщина?

– Какое это имеет значение? – удивился он.

Стек фыркнула.

– А чего ты ждал? У мужчин и у женщин совершенно разное мнение об этом старом ублюдке.

– Как так? Когда Фуллин становится из мужчины женщиной, каким образом может внезапно измениться его мнение? Что, все тоберы страдают раздвоением личности или они просто…

– Мое мнение о Патриархе, – прервала я его, – таково, что ему следовало умереть во младенчестве, как все и полагали.

Рашид нахмурился.

– Он был больным ребенком?

– Слишком больным, чтобы отдать Дар крови, – так что он на всю жизнь остался Обреченным-мужчиной. Все остальное – лишь следствие этого,

– Расскажи, – попросил Лучезарный.

Мы со Стек переглянулись. Возможно, нас мало что объединяло, но сейчас мы обе думали как женщины.

А у всех женщин, которые в состоянии думать, одно и то же мнение о Патриархе.

Чтоб он сдох в смертельных объятиях Госпожи Нужды!

Патриарх (уничтоживший все сведения о своем настоящем имени) родился двести лет назад. Он был ребенком Господина Ворона и всю жизнь гордился своим наполовину божественным происхождением. Лита рассказывала всем девочкам, что Патриарх презирал тех, чьими отцами были обычные мужчины, называя их «людским отродьем».

Но это было уже после того, как он пришел к власти. История Патриарха началась всего через несколько месяцев после его рождения: перед самым летним солнцеворотом младенец заболел. Лихорадка, рвота, судороги… Когда Хакур произносил ежегодную проповедь о жизни Патриарха, то явно получал нездоровое удовольствие, перечисляя симптомы. Служитель называл его болезнь «делом дьяволов, которые хотели убить нашего спасителя прежде, чем он сможет спасти мир»; но сейчас, рассказывая эту историю, я не стала упоминать дьяволов.

Так или иначе, какова бы ни была причина болезни младенца-Патриарха, тогдашняя целительница сочла, что ребенку не хватит сил, чтобы отдать Дар. Да, ребенок будет Обреченным-мужчиной на всю жизнь, но «лучше мужчина, чем мертвец», как сказала целительница его матери.

– Вполне с этим согласен, – заметил Рашид.

Мы со Стек обменялись понимающими взглядами.

Так что Дар так и не был принесен. Со временем ребенок выздоровел («… исключительно благодаря силе воли!» – проповедовал Хакур). Мальчик даже отправился в Гнездовье на следующее лето с остальными детьми. Это было обычным делом – даже если ребенок и не отдал Дар, боги все же могли решить сменить его пол. В конце концов, они были богами и могли нарушать свои собственные правила.

Но этого не случилось – такого никогда не случалось! Патриарх ушел мальчиком и мальчиком же и вернулся. В этом возрасте он еще не понимал, почему это так расстроило его мать.

Впрочем, достаточно скоро ему предстояло это понять. Я не росла вместе с кем-либо из Обреченных детей, но могу представить, как относились юные тоберы к тому, кто был настолько неполноценен, – со смесью жестокости, жалости и безразличия, и отношение это менялось каждый раз в зависимости от настроения толпы на школьном дворе. Когда мальчика подобным образом третируют, результат зависит от его реакции. Если ему удается понравиться другим детям, они вскоре забывают о том, что он не такой, как все. В противном случае его ждут насмешки и тычки; если же он оказывает сопротивление, словесное или физическое, его начинают ненавидеть, отвергать – другими словами, он становится изгоем.

Угадайте, что произошло с Патриархом?

Изгой, обладающий крепкими мускулами, превращается в задиру и хулигана; тот, у кого их нет, становится мелким пакостником, который ворует и врет, чтобы доставить неприятности другим. Юный Патриарх на какое-то время выбрал путь хулигана и принялся задирать тех, кто был слабее его, но в Тобер-Коуве у малышей часто есть старшие братья (или старшие сестры, обладающие всеми инстинктами старших братьев). Вскоре он понял, что не сможет добиться успеха хулиганскими поступками, по крайней мере, пока не станет старше. Так что он пошел в другом направлении – стал «хорьком», как назвал бы его Хакур, хотя служитель Патриарха никогда не употреблял это слово, говоря о нашем преподобном спасителе («Другие дети избегали его, пристыженные исходившим от него божественным сиянием»).

Шло время. Мальчик рос коварным и хитрым. Он научился добиваться расположения у взрослых, которыми легче было манипулировать, чем детьми. Лита не раз рассказывала нам, как ловко он умел выпрашивать что-либо у взрослых женщин. Всегда наготове была история о том, насколько он обездолен, так как никогда не познает радостей женственности. И они ему верили – наивные! Особенно в свете того, как он относился к женщинам впоследствии. Но следует понять, что никто не привык общаться с подобными детьми.

Мне трудно представить, что это значит – иметь одну, единую душу. Когда ты просто одна личность, все, что происходит в твоей жизни, может произойти только с тобой непосредственно. Для большинства из нас… например, когда я была пятилетней девочкой, я решила, что не люблю овсянку. Не знаю почему – у детей порой бывают приступы упрямства, а затем это становится делом чести: ни одна ложка овсянки никогда больше не коснется моих губ! Я рассказывала Каппи какую-то запутанную сказку про пиратов, скрещивающих пшеницу с ядовитым плющом, в результате чего получался овес. Несомненно, я доводила Зефрама до бешенства, не говоря уже о том, что все это выглядело лишь упрямым нежеланием признать, что я устраиваю много шума из ничего.

Потом наступил летний солнцеворот, я стал мальчиком, и мое прежнее упрямство казалось мне чьей-то чужой проблемой. Моя настойчивость проявлялась в другом – именно тогда я начал пиликать на скрипке моей матери, – но при мысли о том, что я мог устраивать скандалы из-за овсянки, мне становилось смешно. Да, я помнил, что еще вчера это казалось мне крайне важным, но… просто мне рассказывает об этом моя женская половинка, а сам я в это по-настоящему не верю.

Так что я начал есть овсянку. А когда пришло время снова стать девочкой, все глупости уже давно закончились.

Понимаете, как это все происходит? Когда в тебе – две личности, некоторые из твоих особо острых углов сглаживаются. Ненависть, любовь, страхи… Страх моей мужской половинки перед каймановыми черепахами порой парализовал меня при одной мысли о том, что нужно спуститься к пристани, где я однажды видел, как черепаха укусила девочку. Но на следующий год я уже не боялась, мне вполне хватало смелости для того, чтобы приближаться к воде, и когда я снова обрел мужской пол, я мог воспользоваться своим женским опытом, зная, что можно спокойно сидеть на пристани. Лишь одна моя половина испытывала подлинный страх. Вторая могла с ним справляться… а первая могла у нее этому научиться.

Патриарх никогда не испытывал ничего подобного. Его страхи всегда были с ним, его обиды постоянно бурлили внутри него. Он походил на чайник, который никогда не снимают с плиты, или на скрипку, которая всегда играет одну и ту же мелодию, и единственная возможность хоть как-то бороться с собой – это играть все громче и громче.

Конечно, мать Патриарха прилагала усилия, чтобы познакомить его с женской культурой, к примеру, время от времени посылала его к жрице, чтобы та с ним поговорила. Это не помогло. «Он увидел всю лживость женских обычаев», – проповедовал Хакур. Это, вероятно, означало, что он чувствовал себя чужим в окружении девочек и становился помехой для всех, пока жрица не просила его уйти. Он никогда так и не научился женским ремеслам – приготовлению пищи, шитью и уходу за больными, ремеслам, направленным скорее на помощь другим, чем себе самому.

Но самым большим несчастьем в жизни Патриарха было то, что он никогда не рожал. Представляете, никогда не ощущать, что значит дать начало новой жизни, никогда не чувствовать тепла, исходящего от прильнувшего к груди маленького тельца!

Зефрам рассказывал, что на Юге множество хороших отцов, которые всегда были мужчинами, но относились к своим детям с любовью и обожанием. Надеюсь, это правда. И тем не менее внутренний голос подсказывает мне, что тоберы – другие. Каждый отец в поселке был также и матерью. Каждый отец знает, что это такое.

Взять, скажем, забияк из Гильдии воинов, даже Минца, самого злобного из всех. В свой последний женский год Минц не была образцовой матерью, но прилагала к этому все усилия. Она кормила своего сына грудью, меняла ему пеленки, пела ему колыбельные, когда тот не мог заснуть, и умоляла доктора вылечить младенца, когда у того началась простуда. Минц выбрал себе Предназначение мужчины, поскольку знал, что воспитателя потомства из него не получится, но все же заботился о своем сыне в меру своего понимания. В прошлом году по пути на болото я не раз встречал Минца и его дочь, собиравших лекарственные травы, – ей пришла в голову идея стать следующей целительницей после Горалин. И Минц, совершенно в лекарственных травах не разбиравшийся, был вместе с ней, следя, чтобы она случайно не утонула.

Никто, даже Хакур, не мог представить, чтобы Патриарх месил сапогами грязь ради мечты ребенка. Так что спросите себя – что такой человек мог делать в поселке, где все остальные в первую очередь заботятся о детях?

Есть старая поговорка, которая гласит, что «дети – заложники судьбы», ради которых любые родители дважды подумают, прежде чем нарушить заведенные правила. А когда эти правила нарушает обозленный на весь мир человек, которому совершенно наплевать на то, что будет с детьми…

… становится понятен секрет успеха Патриарха.

Остальную часть истории Патриарха вы можете дополнить и сами. Или увидеть ее на картинах, украшающих стены Патриаршего зала. Юный Патриарх, позирующий вместе со своим, лично подобранным отрядом воинов (глупых мальчишек-подростков, которым нравилось видеть страх в глазах взрослых). Патриарх, принимающий присягу при вступлении на пост мэра (после целой кампании по подкупу и запугиванию, исключившей прочих претендентов).

Патриарх, получающий благословение от Отца Праха и Матери Пыли (пока выросшие воины его отряда охраняли семьи этих стариков «для их же блага»). Но все это – мужская история: публичные события и публичная реакция на них, при полном игнорировании частных последствий. Факты мужской истории имеют значение лишь в том случае, если вы хотите знать точное количество тех, кого Патриарх убил, пытаясь захватить власть и удержать ее.

– Такое впечатление, что ты его ненавидишь, – заметил Рашид.

– Именно так и есть.

– И все женщины-тоберы думают так же?

– Мнение Фуллин-женщины куда более определенное, – ответила за меня Стек, – но большинство женщин действительно думают так же. Другое дело, что обычно они не тратят времени на подобные мысли.

– А мужчины? Мужчины, которые были также и женщинами половину своей юности?

– Они говорят, что не стоит придавать этому такое значение. Законы не столь уж и плохи, зачем пытаться их опровергнуть? – Стек усмехнулась. – И в каком-то смысле мужчины правы. Знаешь, что Патриарх на самом деле совершил с сообществом тоберов? Ничего. Он захватил власть, правил поселком тридцать лет и установил законы о надлежащих «ролях» для каждого пола – но как только он умер, в поселке практически сразу вновь воцарилось прежнее спокойствие. Фуллин, – Стек повернулась ко мне, – в Тобер-Коуве кого-нибудь сожгли после смерти Патриарха?

– Нет.

Она снова повернулась к Рашиду.

– Вот видишь? Люди теперь приносят клятвы на Руке Патриарха вместо Господина Камня, и Хакура называют служителем Патриарха вместо старого титула «жрец» – но, собственно, это и все, что осталось нам в наследие от Патриарха. Взять Совет старейшин. До Патриарха в нем заседали и мужчины, и женщины; после него там остались только мужчины и жрицы. Но для Тобер-Коува это имело куда меньше последствий, чем можно было бы предположить. Те, кого привлекает политика, знают, что должны выбрать себе мужское Предназначение, и именно так они и поступают. То же самое с законами вроде «Только мужчины могут ходить на рыбацких лодках». Если тебе нравится рыбная ловля, ты выбираешь себе Предназначение мужчины; если ты любишь готовить, ты становишься женщиной.

– Никогда об этом не задумывался. – Лучезарный пожал плечами. – При мысли о законах, которые велят мужчинам делать то, а женщинам это, первым делом возникает естественное желание спросить у их автора: «А что, если женщина хочет стать воином? Что, если мужчина любит ухаживать за детьми?» Но в Тобер-Коуве ты просто решаешь, чем хочешь заниматься в жизни, и в соответствии с этим выбираешь себе пол. Конечно, если ты хочешь быть воином и при этом женщиной…

– У Смеющейся жрицы есть поговорка, – сказала я. – Ты можешь получить то, чего хочешь больше всего, но даже боги не гарантируют тебе еще одного выбора.

Снаружи послышались шаги, и в зал вошел Теггери, чувствовавший себя не слишком удобно в купленных в городе ботинках вместо мокасин. Насколько мне было известно, до этого он надевал ботинки лишь однажды, когда губернатор Ниом из Фелисса нанес нам «дипломатический визит» (два часа недоверчивых переговоров о торговле, за которыми последовали три дня увлеченной охоты и любования нашей осенней листвой). И тем не менее нашему мэру удавалось сохранять достоинство даже в этой неудобной обуви – он двигался медленно и величаво, словно корабль, входящий в незнакомую гавань.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил Рашид. – Свидетели убийства?

Теггери вздохнул.

– Приходил один человек и заявил, что у него есть улики… – Мэр посмотрел на меня. – Это Эмбрун.

– Ну еще бы, – усмехнулась я.

Эмбрун был весьма странной личностью даже для Тобер-Коува. Его женская половинка в возрасте пяти лет получила по голове лошадиным копытом и с тех пор так и не оправилась. Угрюмая и медлительная, она страдала от припадков каждый месяц, а то и чаще. Ее проблемы отразились и на жизни ее мужского начала – с мозгами у него все было в порядке, но воспользоваться ими он мог только в течение одного года из двух. Все остальные дети шли осенью в школу и учились независимо от того, мальчиками они были или девочками, но несчастный Эмбрун мог посещать школу только будучи мальчиком, из-за чего с каждым годом все больше отставал от сверстников. Кончилось тем, что он вообще бросил школу. Эмбруна считали местным неудачником даже после того, как он выбрал мужское Предназначение и избавился от бремени своей полоумной женской сущности. Он все время ходил по домам, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь поручений, которые можно было бы выполнить за плату, но всегда находил отговорки, когда кто-нибудь предлагал ему нормальную постоянную работу.

Я мог побиться о заклад, что Эмбруну есть что сообщить об убийстве. Он наверняка спросил бы Рашида, сколько стоят эти сведения, но если бы Лучезарный действительно раскошелился на несколько крон, то услышал бы взамен какую-нибудь историю о неясном силуэте вдали или странном шорохе, который он слышал примерно в то же время, когда убили Боннаккута. Короче говоря, попытался бы представить себя как важного свидетеля, особенно если бы ему за это заплатили.

– Мне нужно увидеть этого человека! – воскликнул Лорд-Мудрец. – Я намереваюсь закончить расследование до прибытия Господина Ворона и Госпожи Чайки.

Теггери снова посмотрел на меня – наверное, хотел, чтобы я предупредила Лучезарного насчет Эмбруна. Сам мэр не мог этого сделать, поскольку главе Тобер-Коува было бы бестактным обвинять кого-либо из жителей поселка в корыстолюбии и лицемерии. Однако, прежде чем я успела открыть рот, в дверях неслышно появилась Каппи – стройная и хрупкая на фоне массивной фигуры Теггери.

– Мы можем сейчас поговорить? – спокойно спросила она.

Звук ее голоса вызвал у меня желание убежать, но вместе с тем мне вдруг захотелось обнять ее, защитить от всего мира и от нее самой. Я понял, что я снова мужчина, – перемена произошла в то мгновение, когда я ее увидел. А может быть, это случилось и раньше, просто я этого не заметил; граница между двумя моими сущностями была намного более размытой, чем я когда-либо представлял.

Стек быстро перевела взгляд с Каппи на меня, затем сказала:

– Да… оставайтесь здесь, поговорите. Мы с Рашидом сами можем расспросить возможного свидетеля.

Эмбрун был еще младенцем, когда Стек покинула поселок. Она не могла знать, кем он стал.

Теггери бросил на меня умоляющий взгляд, но лорд уже направился к двери, жестом предлагая ему возглавить процессию.

– Проводи нас к этому свидетелю, будь добр. Эмбрун, говоришь? Надеюсь, ему можно доверять?

Мэр откашлялся.

– Наверное, мне стоит рассказать вам про нашего Эмбруна, – пробормотал он.

Теггери продолжал что-то говорить, пока Лучезарный и Стек выходили следом за ним из зала. Мы с Каппи остались одни.

Она снова переоделась в женскую одежду – простое летнее платье, легкое и свободное. Возможно, семья Каппи убедила ее не шокировать поселок своим видом, а может быть, она уже была сыта по горло моим «неумением скрывать свои чувства», когда я таращился на ее тело в вырезе мужской рубашки.

«Или не исключено, – подумал я, – что внутри ее женского тела сидит мужской дух, который прячется под женской маской».

От этой мысли мне стало не по себе – не оттого, что это могло быть правдой, но оттого, что мне не составило труда вообразить, будто Каппи пытается обманывать других.

Она сделала несколько шагов навстречу, потом остановилась и неожиданно окинула взглядом картины, пыльные экспонаты, банки с пеплом еретиков.

– Следовало бы сжечь этот дом, – пробормотала она.

– Это мемориал Патриарха! Даже если тебе не нравится что-то из его деяний, следует все же уважать историю.

– А что может мне нравиться? – Она приподняла одну из банок и встряхнула. Легкие серые хлопья внутри закружились, словно снежинки. – Рашид наверняка будет разочарован, поговорив с Эмбруном.

Я был рад, что она сменила тему, – у меня не было никакого желания спорить насчет Патриарха, к тому же Каппи явно боялась перейти к сути дела, так же как и я.

– Рашид расследует убийство просто из интереса, – сказал я. – Тайна, которую он действительно хочет разгадать, – это Тобер-Коув. Господин Ворон и Госпожа Чайка. Как все это происходит. Понимаешь, о чем я?

Она кивнула.

– Возможно, Патриарх был в чем-то прав, когда начал сжигать ученых. – Она снова встряхнула банку. – С тех пор как появился Лучезарный, я вижу поселок глазами постороннего, и все это кажется каким-то… нескладным. Словно мы сами все сочинили и лишь притворяемся, что верим в то, что говорим. Боги, Гнездовье… Боюсь, он добьется своего и найдет объяснение всему тому, что делает нас особенными, не такими как все.

– Лорд ничего не сможет объяснить, – сказал я. – До Патриарха в поселке бывали и другие ученые. Они тоже хвастались своими познаниями, пытались лезть в чужие дела, но так и ушли ни с чем.

– Никто из этих ученых не был Лучезарным. – Каппи перевернула банку вверх дном и некоторое время наблюдала, как пепел осыпается вниз, словно песок в песочных часах. – Ты же знаешь, что у Рашида куда больше возможностей, чем у любого обычного ученого.

– И все же что он может узнать? То, как мы меняем пол, – дело богов. Верно?

Она не ответила.

– Верно, Каппи? – повторил я. Помолчав, она вздохнула.

– Фуллин, тебе и в самом деле следовало бы стать жрицей. И служителем Патриарха заодно. Ты куда более верующий, чем я. В любом случае, задавай, пожалуйста, поменьше вопросов.

– Думаешь, Рашид может что-то выяснить?

– Я думаю, что тебя воспитывал южанин, Фуллин. Мягкосердечный южанин, который не хотел вмешиваться в дела тоберов и из кожи вон лез, чтобы не бросить тень сомнения на их богов.

– А тебя воспитывал твой отец, у которого куча всевозможных странных идей, которые он называет философией.

– Верно. – Она поставила банку с прахом назад на полку. – Но я хотела бы поговорить не об этом.

– Гм… – Я почувствовал, как у меня по коже побежали мурашки при мысли о том, что может произойти в последующие несколько минут. – Ладно… Слушаю тебя.

Она продолжила не сразу; опустила глаза и дотронулась до рукава разноцветной мантии Патриарха. Краски выцвели от времени, и ткань казалась тонкой, словно паутина.

– Я просто хочу правды. Вскоре мне предстоит принять самое важное решение в моей жизни, и мне нужно знать правду. Без утайки. Если ты меня не любишь… Не знаю, может быть, для меня будет облегчением это от тебя услышать. Может быть, и нет, но все же… Злость и обида все равно пройдут, так или иначе. Но если мне придется выбирать свое Предназначение, не узнав правды… Так не должно быть, Фуллин, ты знаешь, что так не должно быть. Я этого не заслужила, тем более от тебя.

Я медленно выдохнул. Она была права – настоящий мужчина не может бросить женщину на полпути.

– Ладно, – сказал я. – Правда. Абсолютная правда. Как я ее понимаю.

Ее рука сжалась в кулак, ткань мантии тихо затрещала.

– Правда, – поспешно продолжал я, – заключается в том, что моя женская сущность любит тебя. Любит твою мужскую половинку. Любит по-настоящему. Прошлой ночью, когда мы… это была она. Я. Ты знаешь, что я имею в виду. Стек говорит, что незадолго до Часа Предназначения боги посылают нам наши вторые половинки, чтобы… В общем, ты не ощущала себя мужчиной в последние сутки?

– Да, – ответила она.

– Когда?

– Сейчас говоришь ты, Фуллин.

– Ладно. Думаю, до этого мы еще дойдем. – Я не мог смотреть ей в глаза, но когда отвел взгляд, увидел лишь картину, изображавшую Патриарха с пылающим факелом в руке. – Так вот, моя женская половинка… я… даже если я стану Смеющейся жрицей и не смогу выйти за тебя замуж, моя женская половинка хочет остаться с тобой навсегда.

– Это можно устроить.

– Как?

Она покачала головой.

– Потом. Скажи, что думает твоя мужская половинка. Что думаешь ты. Обо мне.

– Я… – У меня перехватило дыхание, и я глубоко вздохнул. – Для нас это был не самый лучший год. Знаешь, мужчины честолюбивы, им хочется что-то из себя представлять…

– Им хочется играть на скрипке на юге полуострова и завалить любую женщину, которая им отдастся.

Я не смог ответить. Во всем, что касалось сексуальных отношений, я никогда ее не обманывал. Но подобные доводы хороши лишь в собственных мыслях, высказанные же вслух, они сразу же производят впечатление неубедительных.

– Если ты хочешь услышать правду, – произнес я, – то дай мне договорить. Я просто хочу сказать, что я мужчина и потому не вполне уверен в своих желаниях. Во-первых, я не знаю по-настоящему, каково это – быть жрицей; я смотрю на Литу и задаю себе вопрос, хочу ли я всю свою жизнь оставаться такой, как она. Честно говоря, она выглядит несколько глупо со всеми своими стручками и медвежьими когтями, и вообще с ее взглядами насчет того, будто танцы в лесу влияют на вращение Земли. Я верю в богов, ты это знаешь, но эти ее ритуалы… Что я могу сказать? Впрочем, в ученики к Хакуру я тоже не пойду.

– Оставь, Фуллин. – Каппи вдруг наклонилась ближе ко мне. – Все, что мне нужно знать, – хочешь ли ты принадлежать мне. Можешь ли ты стать моим? Мужчина ты или женщина – этого я никогда по тебе не чувствовала. Я знаю, когда ты хочешь, чтобы я оказалась с тобой в постели. Я знаю, какое для тебя счастье жить с тем, кто возьмет на себя большую часть домашних забот, ведь ты потратил столько времени, чтобы убедить меня в том, насколько важно для тебя иметь время для своей музыки. Но ты готов стать моим? Независимо от того, сможем мы пожениться или нет. Ты говоришь, что любишь меня… или, по крайней мере, меня любит твоя женская половинка. Но ты можешь отдать мне всего себя? Ты способен ничего от меня не скрывать?

Я не ответил.

Помолчав, Каппи со вздохом произнесла:

– Я собираюсь выбрать Предназначение женщины, Фуллин. Моя мужская половинка слишком нуждается в тебе.

Она разжала руку и выпустила кусок смятой ткани.

– Чтобы ты знал, – добавила она, – если я в конце концов стану очередной жрицей… Лита говорит, что есть неписаный закон – жрица и служитель Патриарха должны тайно пожениться. С точки зрения Патриарха, это был хитрый способ подчинить женщин власти мужчин. Но так считал Патриарх. Хакур и Лита счастливы друг с другом уже много лет. Надеюсь, что со следующим служителем Патриарха, кем бы он ни был, я не буду чувствовать себя одинокой.

Не оглядываясь, Каппи пошла прочь и скрылась за дверью Патриаршего зала.