Текст книги "Год испытаний"

Автор книги: Джеральдина Брукс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Не знаю, как я добрела до деревни. Все тело ныло, каждый шаг причинял мучительную боль. Но нам некогда было расслабляться: приближались сумерки. Элинор одной рукой поддерживала меня, а в другой зажала веревку, на которой они вместе с Мерри волокли мешок с рудой. Мы направились прямо к дому управляющего шахтами Алана Хьютона.

Если Алан и был потрясен нашим видом – в грязи с ног до головы, поцарапанные, промокшие, – он быстро пришел в себя и приступил к исполнению своих обязанностей, вызвав в таверну Дэвида Бертона и как можно больше свидетелей. Пока шахтеры собирались, Элинор послала кого-то за мужем.

Очень скоро раздался стук копыт Антероса. Элинор отвела меня в дом Алана Хьютона, усадила у печки и начала промывать мои ссадины теплой водой. О себе она даже не подумала, поэтому, когда пастор вошел в дом, она поднялась ему навстречу в таком виде, как была. Она стояла с непокрытой головой, ее светлые, пушистые волосы слиплись от грязи и свешивались на лоб бурыми прядями. Пастор, пораженный ее видом, так и замер на пороге. Какое-то время он молча смотрел на нее, а потом разразился громким смехом. Когда он попросил подробно рассказать обо всем, что мы делали в этот день, по его голосу чувствовалось, как он гордится своей женой.

А потом мы пошли все вместе в таверну. Я обрадовалась, что мистер Момпелльон будет там с нами, ведь еще неизвестно, как шахтеры посмотрят на наш поступок, который не укладывался ни в какие рамки общепринятых норм поведения. Но при виде нас мужчины, собравшиеся во дворе, поднялись со скамеек.

– Приветствуем новых шахтеров! – выкрикнул кто-то, и практически все поддержали его громкими возгласами. Молчал только Дэвид Бертон.

Управляющий шахтами установил медную измерительную посудину. Мерри вышла вперед, волоча за собой мешок с рудой. Управляющий помог ей взобраться на стол, чтобы достать до таза. Она осторожно перегружала руду из мешка, до тех пор пока таз не заполнился. Собравшиеся встретили этот момент одобрительными возгласами.

– Друзья, – произнес Алан Хьютон, – Мерри Уикфорд сохраняет права на жилу. Это ее владение до тех пор, пока на ее заявочном столбе не будут сделаны три зарубки. – Затем он бросил взгляд из-под кустистых бровей на собравшихся. – И советую хорошенько подумать, прежде чем кто-то снова решится на такое, хотя по нашему кодексу это и не возбраняется.

В ту ночь я спала на животе, поскольку на спине, там, где меня придавил камень, была огромная ссадина. И тем не менее я спала так крепко, как будто приняла опий. В последнее время я много раз безуспешно пыталась спасти кого-то от смерти или утешить скорбящих, но на этот раз у меня все получилось как надо.

Глава 8

В эти дни я поняла, как буду чувствовать себя, если доживу до старости. Малейшее движение причиняло мне боль. Даже чтобы достать горшок с верхней полки, требовались немалые усилия, а уж принести ведро воды и подавно. Поэтому-то, когда я отправилась утром на колодец и увидела отца, идущего мне навстречу, я обрадовалась, подумав, что даже такой человек, как он, не откажется помочь. Он шел спотыкаясь, но на этот раз не от того, что был пьян. Он тащил тяжеленный мешок, в котором что-то звякало при каждом его шаге.

Я поздоровалась с ним, и он кивнул мне в ответ. Когда он поставил мешок на землю, опять раздался звон.

– Славный денек, дочка, – сказал он. – Вдова Браун заплатила мне оловянной посудой за то, что я вырыл могилы для ее мужа и сына. Наверное, я должен поблагодарить тебя, ведь это ты уговорила меня заняться этим прибыльным делом.

Я не знала даже, что на это ответить, и просто попросила его набрать для меня ведро воды. Он это сделал, не преминув заметить, что мое лицо «выглядит хуже коровьей лепешки». А потом взвалил мешок на плечи и ушел. Я смотрела ему вслед и думала, каким же злом обернулись мои благие намерения.

Я начала замечать, что соседи, как только увидят, что я приближаюсь к ним, сразу прекращают разговоры, и со временем поняла, что говорили они о моем отце и, конечно, ругали его.

Он требовал высокую плату с больных людей или слишком ослабевших и не способных самостоятельно вырыть могилу для своих близких. Если у них не было денег, он забирал все, что было более или менее ценного – будь то бочонок селедки или медный подсвечник. Каждый вечер он шел в шахтерскую таверну и напивался там так, что едва доползал до дома. Когда я предложила ему эту работу, я думала, что он будет принимать меры предосторожности, чтобы не заболеть и не заразить Афру и детей. Но когда бы я его ни встретила, он был в одних и тех же измазанных грязью штанах.

Встречаясь с Афрой, я убеждала ее понастойчивей требовать, чтобы он соблюдал гигиену, но она только смеялась и говорила, что впервые в жизни отец стал приносить в дом нормальные деньги и она не собирается делать ему замечания.

Хотя к мистеру Момпелльону почти вернулась его былая сила, он осознал, что не может выполнять одновременно и свою работу, и работу могильщика, так что алчность отца все росла – ведь конкурентов у него не было.

По воскресеньям мы собирались теперь у источника Каклетт-Делф. Здесь, на природе, было не так заметно, как в церкви, скольких людей мы уже потеряли. Мы стояли на расстоянии пяти шагов друг от друга, считая, что этого достаточно, чтобы инфекция не передавалась от одного к другому. Кафедрой пастору служил теперь большой валун. Обращаясь к нам, он пытался найти слова, которые утешили бы нас в нашем горе. Они сливались с журчанием ручья и звучали для нас как музыка.

Отец никогда не приходил к Делфу. Раньше его за такое поведение всем миром вывели бы на площадь посреди деревни и посадили бы в колодки, но сейчас некому было этим заниматься. Он так полюбил проводить время в таверне, что заявил, что не будет хоронить никого позже полудня. В своем бессердечии он дошел до того, что приходил к больным и говорил, что, если они хотят, он выроет для них могилу прямо сейчас, а если нет, то не будет рыть ее вообще. И вот живой человек лежал в постели и слушал, как стучит о землю заступ. Я думаю, отец многим помог уйти из жизни раньше срока.

И наконец он совершил такой мерзкий поступок, что поредевшее, измученное население нашей деревни этого уже не стерпело. Кристофер Ануин болел уже девять дней, гораздо дольше, чем остальные. И я, и Момпелльоны несколько раз навещали его. Мы уже начали надеяться, что он, так же как Маргарет Блэкуэлл, выживет.

И вот как-то утром, сразу после того как я отнесла мистеру Момпелльону завтрак, я увидела, как Рэндолл Дэниэл расхаживает в саду по дорожке. Я уж было подумала, что Мэри или их ребенок заболели.

– Нет, слава Богу, они здоровы, – успокоил меня Рэндолл. – Я пришел по просьбе моего друга Кристофера Ануина. Он чувствует, что вот-вот умрет, и послал меня за пастором.

– Хорошо, Рэндолл, я скажу об этом мистеру Момпелльону.

Пастор только приступил к завтраку, и я решила сказать ему о просьбе Кристофера позже, когда он поест. Но Элинор услышала наши голоса в саду и спросила, в чем дело. Я рассказала, зачем приходил Рэндолл. Пастор тут же отодвинул тарелку и тяжко поднялся из-за стола. Элинор тоже хотела идти, но в то утро она выглядела еще более усталой и бледной, чем обычно, и я сказала, что пойду вместо нее, а она тем временем может заняться приготовлением отваров.

По дороге мистер Момпелльон стал расспрашивать меня, кого я навещала вчера и как эти люди себя чувствуют. Потом рассказал мне, у кого сам побывал, и вздохнул:

– Как же все это странно, Анна. Вчерашний день остался у меня в памяти как хороший. Он был весь заполнен смертельной болезнью и страданиями, и все же он мне показался хорошим, потому что вчера никто не умер. Какие же мы несчастные, что измеряем теперь добро такими мерками.

Мы подошли к воротам дома Ануинов. Семья была зажиточной, и дом их считался одним из самых красивых в деревне. Мы вошли через парадную дверь, и пастор громко поприветствовал Кристофера прямо с порога, чтобы предупредить его о нашем приходе. Кристофер лежал наверху в спальне, где совсем еще недавно с ним были его жена и грудной сын.

Пока я наливала в кружку воды, чтобы развести целебное снадобье, мистер Момпелльон поднялся к больному. Когда я вошла в комнату, пастор стоял у окна и смотрел на поле Ануинов. Он обернулся, и я увидела, какое у него сердитое лицо.

– И давно он этим занимается? – спросил он у Кристофера, который сидел на кровати и выглядел совсем неплохо.

– На рассвете я проснулся от стука его лопаты.

Я покраснела и подошла к окну. Как я и ожидала, я увидела там своего отца, он стоял в наполовину вырытой могиле. Я была уверена: это из-за него молодой человек решил, что его состояние ухудшилось. На мой взгляд, выглядел больной гораздо лучше, чем раньше. Глаза у него были ясные, цвет кожи здоровый, никаких признаков чумы не было заметно.

– Я пойду поговорю с отцом, – сказала я пастору. – Я скажу, чтобы он прекратил это занятие, так как Кристофер не нуждается в его услугах – ни сейчас, ни в будущем.

– Нет, Анна. Останься здесь и поухаживай за мистером Ануином. Я сам разберусь с Джосайей Бонтом.

Я почувствовала облегчение, мне противно было видеть отца. Я протирала лицо Кристофера лавандовой водой, когда с поля донеслись громкие голоса. В ответ на слова пастора о том, что молодой человек не нуждается в могиле, отец обрушил на пастора самые грязные ругательства. Мистер Момпелльон тоже не молчал, он ответил моему отцу такими грубыми словами, каких я от него никогда не слышала.

Отец завопил, что он трудился изо всех сил и намерен получить за это вознаграждение, независимо от того, «подохнет Ануин сегодня или не подохнет».

Я подошла к окну: они стояли лицом к лицу у края могилы. Отец воинственно выпятил грудь и чуть ли не наскакивал на мистера Момпелльона. А потом повернулся и хотел было бежать к дому, но пастор перехватил его. Отец пытался вырваться, но не мог. Он занес кулак над мистером Момпелльоном, а тот подождал, когда отец размахнется посильнее, и в последнее мгновение ловко увернулся. Отец споткнулся, и тут пастор ударил его по шее и сильно толкнул. Какое-то мгновение отец балансировал на краю могилы, размахивая руками, а потом шлепнулся прямо в грязь. Я видела, как пастор наклонился над ямой, наверное, чтобы удостовериться, что отец не получил серьезных увечий. Когда он развернулся и направился к дому, я быстро отошла от окна, так как подозревала, что ему не хотелось бы, чтобы кто-то был свидетелем этой сцены.

Я пошла на кухню – приготовить что-нибудь поесть, так как у Кристофера появился аппетит. Когда я вернулась с едой, он набросился на нее, совсем как здоровый. Пастор пошутил, что они прогнали в то утро старуху с косой.

На следующий день я поднялась еще до рассвета и пошла за водой. Это был один из тех редких дней в начале апреля, когда природа как бы дает нам почувствовать, какой будет весна. Было так тихо и тепло, что я задержалась в саду, вдыхая запах пробуждавшейся земли. По небу плыли кучевые облака. Лучи восходящего солнца освещали их края, и они становились серебристыми. А потом их цвет опять поменялся, и из серебристо-серых они превратились в красновато-розовые. Я рассеянно думала о том, что надо загнать овец под крышу, прежде чем начнется ураган, о приближении которого говорило это красивое небо.

И тут страшный крик вывел меня из раздумий. На меня надвигалась странная фигура, как будто появившаяся из ночных кошмаров. На голове – зияющая рана, волосы слиплись от крови. Человек этот был с головы до ног покрыт грязью, за ним волочился кусок рваной простыни, которая едва прикрывала его голое тело. Он опять дико закричал, и я разобрала имя своего отца. У меня даже мелькнула мысль, что это один из мертвецов, которых схоронил мой отец, встал и идет теперь, чтобы ему отомстить. Я, конечно, сразу отбросила эту нелепую мысль и ужаснулась, узнав в этой фигуре Кристофера Ануина.

Мои соседи, те немногие, кто выжил, стали выходить из своих домов, услышав его крики. Я выбежала к нему и стала упрашивать его зайти в дом, чтобы я смогла обработать его раны.

– Нет. Мои раны – это не самое главное, что меня мучает. И тут вы бессильны.

Я попыталась взять его за руку, но он оттолкнул меня и встал, прислонившись к стене.

– Ваш отец ночью пытался убить меня. Я проснулся и увидел, как он занес надо мной лопату. А когда я очнулся, я уже лежал в могиле! Этот дьявол бросил меня туда, хотя я был живой. Мне повезло: он лишь слегка забросал меня землей, так что я не задохнулся. И все равно мне пришлось, как какому-то кроту, разгребать землю, чтобы вылезти наружу. Клянусь, теперь я сделаю все, чтобы этот злодей сам жрал землю!

– Да будет так! – закричал кто-то. – Давно пора с ним покончить!

Собралась толпа. Кристоферу принесли накидку.

– Спасибо вам, – сказал он. – Этот негодяй еще и сорвал с меня одежду.

Я стояла, окаменев от ужаса и стыда, и смотрела, как человек десять-двенадцать направились к дому моего отца. У меня и мысли не было о том, чтобы предупредить его, или рассказать обо всем мистеру Момпелльону, или сделать еще что-то, чтобы спасти отца. Я стояла и вспоминала только его кулаки и мерзкий запах изо рта. Я стояла так, пока они не скрылись с моих глаз. А потом пошла домой и занялась делами.

Ураган начался вскоре после полудня. Снежные тучи собрались над долиной и теперь двигались к нам. Я стояла в яблоневом саду на холме и не могла оторвать глаз от этого зрелища – гигантские белые колонны на черном фоне.

В этом саду они меня и нашли. Группа шахтеров, возглавляемая Аланом Хьютоном, поднималась в гору по петлявшей между деревьями тропке так же, как в ту ночь, когда погиб мой Сэм. Алан сказал, что я должна пойти с ними в таверну, где состоится суд над моим отцом, и рассказать все, что видела, когда навещала Кристофера Ануина.

– Я… не пойду, – тихо промолвила я срывающимся от волнения голосом. – Я ни о чем не хочу говорить. Все, что я видела, видели и другие.

Но Алан Хьютон продолжал настаивать на своем. И вот, когда снегопад немного утих, мы отправились в таверну, где должна была решиться судьба моего отца.

Шахтеры уже собрались во дворе, где для этой цели составили рядом два длинных стола. Некоторые расположились на галерее. Сидевшие за столами кутались в плащи, потому что снег все еще падал. Я поискала глазами Афру, но ее нигде не было видно, и я подумала, что она, наверное, побоялась прийти сюда. Алан Хьютон занял свое место в торце длинного стола.

– Джосайя Бонт!

Мой отец, со связанными руками, поднялся со своего места на противоположном конце стола. Два шахтера крепко держали его. Он молчал, и один из шахтеров ударил его сзади по шее.

– Ты должен ответить управляющему: «Присутствую».

– Присутствую, – недовольно пробурчал отец.

– Джосайя Бонт, ты прекрасно знаешь, за какие преступления ты предстаешь сегодня перед нашим судом. Ты не шахтер, и в другое время наш суд не стал бы заниматься такими, как ты. Но кроме нас, больше некому вершить правосудие. Все собравшиеся должны знать, что мы не правомочны выносить приговор за попытку убийства, так что Джосайя Бонт предстает сегодня перед нашим судом по другим обвинениям. Мы требуем, чтобы ты ответил на наши вопросы. Вопрос первый: ты обвиняешься в том, что третьего апреля 1666 года вошел в дом шахтера Кристофера Ануина и украл у него серебряный кувшин. Ты признаешься в этом?

Отец стоял молча, уронив голову на грудь. Стоявший рядом шахтер схватил его за подбородок и прошипел:

– Смотри управляющему в глаза и отвечай «да» или «нет», а не то получишь от меня по первое число.

– Да, – едва слышно произнес отец.

– Вопрос второй: ты обвиняешься в том, что в тот же день ты стащил из того же дома серебряную солонку. Что ты скажешь на это?

– Да.

– Вопрос третий: ты обвиняешься в том, что в тот же день ты стащил у Кристофера Ануина батистовую рубашку. Так это или нет?

Видно было, что даже такому человеку, как мой отец, стало наконец стыдно, его «да» прозвучало совсем неразборчиво.

– Джосайя Бонт, так как ты признался во всех этих преступлениях, наш суд признает тебя виновным. Кто-то хочет выступить в его защиту, прежде чем я оглашу приговор?

Все, включая отца, сразу посмотрели на меня. Его взгляд вначале был суровым и заносчивым. Но я молчала, и, когда до него дошло, что я не встану на его защиту, он понуро опустил голову. Я отвернулась, так как это трудно было вынести. Да, я знала, что мне придется поплатиться за свое молчание. Но я не могла выступить в его защиту – не хотела.

Собравшиеся начали переговариваться, двигать стульями. Алан Хьютон поднял руку, призывая соблюдать тишину:

– Джосайя Бонт, тебе известно, что воровство всегда считалось позорным у шахтеров, которые трудятся вдали от дома и хотят, чтобы заработанное ими добро оставалось в целости и сохранности. Мы присуждаем тебя к старому, испытанному наказанию: тебя отведут сейчас к штольне Ануина и оставят там, пригвоздив руку к заявочному столбу. – Хьютон покачал головой. – Вот ты и доигрался, – сказал он грустно.

Когда отца повели к штольне, уже начало смеркаться. Позже мне рассказали, что отец умолял пощадить его и выл, как попавшийся в капкан зверь, когда острый нож вонзился в его ладонь.

По традиции, сразу же после этого все уходят, оставив провинившегося одного. Предполагается, что кто-то из родных придет и освободит его. Я была уверена, что это сделает Афра.

В ту ночь снег сменился сильным дождем. К утру маленькие речушки переполнились и вышли из берегов. Весь следующий день дождь лил как из ведра, невозможно было даже приоткрыть дверь – потоки воды затопили бы дом. Все сидели, не высовывая носа на улицу.

Думаю, что отец умер, до последней минуты ожидая, что Афра придет ему на помощь, иначе он наверняка попытался бы освободиться сам. Но Афра не пришла. Она не могла этого сделать: трое из четырех ее детей заболели в тот день чумой. Только младшая, трехлетняя Фейт, оставалась здоровой. Афра не захотела оставлять детей одних ради мужчины, который принес в дом заразу.

Ни тогда, ни на следующий день к ней никто не зашел, даже я. И за это я буду потом всю жизнь корить себя. Мы все ее бросили, и она впала в ярость, перешедшую в безумие. И это принесло много горя – и Афре, и всем нам.

К концу второго дня дождь утих, и к утру подул резкий, холодный ветер. О том, что мой отец мертв, я узнала лишь на третий день. В то утро на пороге моего дома появилась Афра со своей дочкой на руках. Ее руки и платье были все в земле.

– Скажи, что он здесь, Анна, – сказала она, и вначале я даже не поняла, о чем она говорит. Недоумение на моем лице было для нее ответом. – Значит, он все еще там, у столба. Черт тебя побери, Анна! Ты оставила его умирать.

Напуганная Фейт зашлась в плаче.

У меня все оборвалось внутри. Я надеялась, что отец освободился сам и спрятался где-то.

Из ее несвязных выкриков я не сразу поняла, что трое ее сыновей мертвы. Она вырыла в то утро одну большую могилу и положила их в ряд. Я представила себе, что она пережила, и подумала, что в таком состоянии ей не стоит идти к отцу. Я сказала, что попрошу Брэнда или еще кого-то из молодых людей сходить к штольне. Но она начала только сильнее кричать:

– Они все его ненавидят! Я не позволю никому из них приблизиться к нему! Я знаю, ты тоже его ненавидишь, не притворяйся. Я пойду сама и сделаю все, что нужно.

Возражать ей было бесполезно, и я решила пойти с ней, уговорив ее оставить Фейт с Мэри Хэдфилд.

Если бы я представляла, какой нас ждет ужас, я, наверное, осталась бы дома. Птицы и дикие животные за эти дни успели превратить его тело в бесформенный кусок мяса.

Пожалуй, самым трудным из всего, что мне довелось делать в жизни, было заставить себя приблизиться к нему. Ноги мои словно приросли к земле. Но Афра решительно подошла к столбу и схватилась за нож, на котором держалось то, что осталось от моего отца. Нож прочно застрял в дереве. И только когда она уперлась в столб ногой и потянула изо всех сил, ей удалось его вытащить. Она срезала с головы отца несколько прядей волос и положила их в карман. А потом отрезала кусок от его кожаной куртки, завернула в него нож и спрятала за поясом платья.

Мы не взяли с собой ни кирки, ни лопаты. Правда, земля у штольни была такой твердой, что мы все равно не смогли бы вырыть глубокую яму. Я боялась, что Афра захочет похоронить отца рядом с могилой мальчиков, и с ужасом думала о том, как мы понесем его останки. Но она сказала, что лучше захоронить его прямо там, у штольни Ануина, чтобы могила отца постоянно напоминала ему, какой ценой он добился справедливости. Я целый час собирала камни, чтобы соорудить вокруг тела что-то вроде склепа. Афра тем временем набрала палок, отхватила кусок от подола своей юбки и нарезала материю на мелкие кусочки, чтобы связать их. Я думала, что она собирается сделать из этих палок крест, но у нее получилась фигурка человечка. Она положила ее на камни. Я начала читать молитву. Но когда я произнесла «аминь» и перекрестилась, она осенила себя каким-то знаком, совсем не похожим на крест.

В тот день я оплакивала отца. Я была у Момпелльонов и зашла на кухню, чтобы приготовить для Элинор чай из вербены. Я стояла и ждала, когда закипит вода, и тут слезы затуманили мне глаза. А потом я разрыдалась. Мое лицо было мокрым, я вся содрогалась от рыданий, но все же пыталась сделать то, за чем пришла. Я сняла с полки чайник, но почему-то никак не могла вспомнить, что делать дальше. Я так и стояла, когда вошла Элинор. Она забрала чайник у меня из рук, усадила меня на скамью, обняла, погладила по голове. Когда мои рыдания немного утихли, она прошептала:

– Расскажи мне все.

И я рассказала ей все: и о своем ужасном детстве, и о том, какой одинокой и заброшенной я чувствовала себя тогда. После этой исповеди мне сразу стало как-то легче. Я почувствовала, что освободилась от тяжких воспоминаний об отце, освободилась от чувства вины за его смерть.

– Я всегда удивлялась, – сказала наконец Элинор, – зачем твой отец связал себя Воскресным обетом. Мне казалось, что такой человек, как он, должен был первым бежать отсюда.

– Я думаю, он считал, что никакая зараза ему не страшна, – ответила я. – Афра всегда была очень суеверной. Она наверняка убедила отца, что знает заклинания, которые спасут их от чумы.

– Если это так, то они не одиноки, – сказала Элинор, – в нашей деревне есть и другие, кто верит в эту чушь.

Она взяла свою сумочку и достала из нее кусок потрепанной, в пятнах, материи. Она показала мне этот лоскут, а потом бросила в камин и смотрела, как он горит. Буквы на нем были написаны вкривь и вкось, и я успела различить четыре бессмысленных слова: ААБ, ИЛЛА, ХИРС, ГИБЕЛЛА.

– Мне дала этот лоскут Маргарет Ливседж, у которой вчера умерла дочка. А получила она его от «ведьмы» – от привидения Анис Гауди. Анис сообщила ей, что это халдейское заклинание. Этим клочком материи якобы надо обвязать опухоль на шее ребенка, и, когда луна пойдет на убыль, опухоль исчезнет.

Я рассказала Элинор о том, как нашла в доме Кейт Толбот клочок бумаги со словом АБРАКАДАБРА.

– Надо обязательно рассказать об этом мистеру Момпелльону, – решила Элинор. – Он должен предупредить всех, чтобы они не поддавались на обман.

Пастора дома не было, он составлял завещание для шахтера Ричарда Соупса. Но вскоре мы услышали, как заржал в своем стойле Антерос. Элинор пошла встретить мужа, а я в это время подогрела бульон и пирог. Когда я внесла еду в библиотеку, они беседовали. Элинор повернулась ко мне и сказала:

– Мистер Момпелльон тоже видел такие заклинания. Кажется, это безумие распространяется как болезнь.

– Это точно, – ответил он. – Но сейчас я вернулся домой, чтобы забрать кого-то из вас к Моубреям. Их грудному сынишке понадобятся ваши снадобья.

– Но у него не чума?

– Нет-нет, по крайней мере пока. Я застал его глупых родителей в поле. Они раздели младенца догола и ходили с бедняжкой по зарослям ежевики. К тому времени, как я подошел к ним, его нежное тельце было уже все в царапинах. А эти глупцы сказали мне, что они таким образом предохранят его от заразы. – Он вздохнул. – Привидение Анис Гауди посоветовало им это сделать. Я завернул малыша в свой плащ, велел им идти домой и пообещал, что им принесут мазь от царапин.

Я сразу вызвалась пойти и быстро приготовила мазь. Листья ежевики обладают свойством заживлять царапины от ее же шипов, так что я смешала их с лапчаткой гусиной, окопником и мятой и добавила туда миндальное масло. Мазь получилась ароматная, ее запах остался на моих пальцах. Но нежный аромат сразу же перебила вонь, доносившаяся из дома Моубреев.

Лотти Моубрей держала мальчика над кастрюлей, только что снятой с огня, и размешивала в ней тонкую струйку его мочи. Запах мочи пропитал все вокруг.

– Лотти, это еще что за глупости? – возмущенно воскликнула я, забирая у нее ребенка.

Я принимала у нее роды сразу после Масленицы и, помню, подумала тогда: как же Лотти, сама почти ребенок, будет за ним ухаживать? Ее муж Том с трудом обеспечивал семью, подряжаясь пахать землю или помогая шахтерам.

– Ведьма сказала нам, чтобы мы вскипятили волосы ребенка в его моче, и тогда он не заболеет, – оправдывался он.

Я расстелила перед огнем овечью шкуру, которую принесла из дома, положила на нее младенца и сняла с него грязное тряпье, в которое его замотала Лотти. Он захныкал, так как в некоторых местах материя прилипла к кровоточащим ранкам.

– И сколько же она с вас взяла за эти советы? – спросила я.

– Три пенса за первый и два пенса за второй, – ответила Лотти.

Том иногда работал на Сэма, поэтому я знала, что даже в лучшие времена он зарабатывал не больше пяти пенсов в неделю. Но нельзя же винить этих простодушных людей за то, что они стали жертвами мошенничества.

Я омыла царапины на теле ребенка, смазала их мазью, завернула его в чистую простынку, которую дала Элинор, прикрыла его сверху овчиной и положила в колыбельку. А потом взяла кастрюлю с мочой и вылила ее во дворе. Лотти попыталась было возражать, но я взяла ее за плечи и слегка потрясла.

– Смотри, вот мазь, – сказала я, протягивая ей банку. – Утром, если в комнате будет тепло, развернешь ребенка и оставишь его голеньким, чтобы тело проветрилось. Потом намажешь царапины мазью, как я это делала. Корми его получше и держись подальше от тех, кто болеет. Это единственное, что можно сделать, чтобы не подцепить заразу. А еще молись Господу Богу, чтобы он пощадил твоего ребенка. – Я вздохнула, так как она по-прежнему тупо смотрела на меня. – Хорошенько отмой кастрюлю, прежде чем будешь в ней что-то готовить. Налей в нее воды и прокипяти, поняла?

Она кивнула. По крайней мере это ей было понятно.

Выйдя от них, я споткнулась о камень и упала, сильно поцарапав при этом руку. Я поднялась на ноги, и тут мне в голову пришла такая мысль: почему все мы пытаемся переложить ответственность за свирепствующую чуму на кого-то невидимого? Почему мы все считаем, что эта болезнь должна быть либо испытанием, ниспосланным Господом Богом, либо происками дьявола? А может быть, она и не то и не другое, а просто болезнь, вещь такая же естественная, как тот камень, о который я только что споткнулась?

Я подумала, что, если мы не будем тратить столько времени на размышления о Промысле Божьем и о причинах, по которым он решил покарать именно нашу деревню, мы сможем лучше разобраться в том, как распространяется чума, и тогда наконец поймем, как от нее спастись.