Текст книги "На что похоже счастье"
Автор книги: Дженнифер Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
9
На подходе к Сансет-драйв они расстались, и остаток пути Элли проделала в одиночестве. Стало душно, с моря наползал туман, придавая всему какой-то размытый и слегка нереальный вид. Но Элли едва замечала окрестные пейзажи. Все ее мысли целиком поглощали события последних нескольких часов. Она вспоминала его глаза, когда он оторвался от рисунка и посмотрел на нее; его озорную улыбку в кондитерском магазине; его слегка вьющиеся на затылке волосы – это она успела разглядеть, пока шла за ним следом по берегу.
Но больше всего она с ужасом думала о том, как ей взбрело в голову пригласить его к себе домой на ужин и почему он вдруг взял и согласился. Теперь в уме у нее безостановочно крутился список всего того, что необходимо было сделать до его прихода, и она изо всех сил старалась не впасть в панику.
Ей слабо верилось в то, что эта безумная идея с треском не провалится. Но если была хоть какая-то крохотная надежда, она должна позаботиться о том, чтобы мама вовремя ушла на свой читательский кружок (в кои-то веки), чтобы на кухне был порядок (в кои-то веки) и чтобы Бублик заранее достаточно нагулялся и наигрался и вел себя как бигль, а не как баньши (в кои-то веки). И это только для затравки. Все могло пойти наперекосяк по тысяче дурацких причин. Она очень надеялась, что в доме найдется достаточно еды, из которой можно соорудить хотя бы какое-то подобие ужина. И что мама не затеяла инвентаризацию магазинных запасов. И что кондиционер волшебным образом починился за то время, пока ее не было.
Кроме как надеяться на это, ей больше ничего не оставалось.
Дорога пошла под уклон, и Элли почувствовала, как по инерции движется все быстрее, хлопая шлепанцами по мостовой. Все-таки интересно, о чем она думала, когда его приглашала? Просто ей было страшно даже помыслить о том, чтобы отправиться с ним на ужин куда-нибудь в город. С таким-то количеством фотографов вокруг, после его так и не состоявшегося свидания с Квинн, да еще в окружении десятков любопытных глаз. И когда он, пусть и шутки ради, предложил снова пойти все в ту же «Омаровую вершу», Элли неожиданно для себя самой пригласила его к ним домой.
– Особенных деликатесов не обещаю, – сказала она, – но гарантирую, что в зоне видимости не будет ни одного омара.
– О-о-о! – восхитился он. – Да у тебя талант рекламного агента.
Однако же он принял ее приглашение. Он придет к ней. В ее дом. Через час.
Уже почти подойдя к самому дому, Элли с изумлением увидела на качелях на террасе Квинн. Она покачивалась взад-вперед, отталкиваясь одной ногой, и внимательно разглядывала свои ногти.
– Привет, – сказала Квинн, вскинув голову при звуке шагов. – Куда ходила?
– Просто гуляла, – ответила Элли, усаживаясь рядом с подругой.
Качели скрипнули под удвоенной тяжестью, и ей вспомнилось, как в детстве они прибегали сюда с одеялами и, устроившись рядышком, представляли, как будто плывут на лодке, закрыв глаза и вслушиваясь в шум волн вдали.
– Где? – спросила Квинн.
Но Элли понимала, что на самом деле ее интересует не это.
– С Грэмом, – сказала она тихо, глядя в сторону.
Квинн покачала головой:
– До сих пор как-то в голове не укладывается, да?
Элли не смогла придумать, что можно на это ответить; это была правда. Вся эта история была совершенно невероятной.
– Так что у меня к тебе миллион вопросов. – Квинн забралась на качели с ногами. – Как случилось, что он начал тебе писать? И вообще, как ты могла утаить от меня, что ведешь с кем-то любовную переписку? Я имею в виду, если даже сбросить со счетов то, что это Грэм Ларкин, все равно я должна знать о таких вещах. Я ведь твоя лучшая подруга. – Она умолкла, и ее лицо слегка помрачнело. – В самом деле, Эл. Когда ты успела завести от меня секреты?
Элли отвела глаза, не зная, что ответить. Квинн понятия не имела, что попала не в бровь, а в глаз. Она не подозревала, что секреты от нее Элли хранила все двенадцать лет их дружбы: поначалу потому, что дала слово маме, а потом, когда они уже стали старше, то ли по привычке, то ли инстинктивно, то ли все сразу, потому что ее тайна была слишком велика, чтобы говорить о ней вслух.
– Я не… – начала она неуверенно. – Я собиралась тебе рассказать.
– Да? – осведомилась Квинн. – И когда же?
Внезапно ее взгляд ожесточился. Как будто все это время она понимала, что чем-то расстроена, но лишь сейчас поняла, чем именно.
– Скоро. – Элли повернулась к ней лицом. – Честное слово. Я просто сама не знала точно, что происходит и выльется ли это во что-то серьезное. Я думала, что это обычный парень с другого конца страны, с которым я, возможно, вживую и не встречусь-то никогда. – Она вздохнула. – Наверное, я не отдавала себе отчета в том, что это все по-настоящему.
– А теперь?
Элли принялась рассматривать свои руки. На большом пальце серело пятно – испачкалась о карандаш, когда забирала его у Грэма. Она подавила желание вытащить рисунок из сумочки и снова посмотреть на него.
– Не знаю, – призналась она. – Может быть.
Квинн вскинула брови, и Элли покачала головой.
– А может, и нет. Ну то есть это же Грэм Ларкин, – сказала она, но тут же подумала, что сегодня с ней он совсем не был похож на Грэма Ларкина. Он был похож на обычного парня с другого конца страны.
За спиной у них приоткрылась сетчатая дверь, и мама высунула голову, ногой придерживая Бублика, который постоянно делал попытки вырваться на волю.
– Я думала, мне мерещится, – сказала она. – Что вы тут затеваете?
– Элли просто рассказывала мне про… – начала Квинн, но осеклась, увидев большие глаза подруги.
– Я просто спрашивала Квинн, не останется ли она на ужин, – чересчур поспешно сказала Элли.
Мама пожала плечами:
– У меня сегодня вечером читательский кружок, но вы можете есть все, что найдете в холодильнике.
– Спасибо, – сказала Элли. – Во сколько ты уходишь? Уже совсем скоро, да?
Мама взглянула на свои часики.
– Еще не сейчас, – сказала она и вместе с Бубликом скрылась за дверью.
Когда она ушла, Квинн снова повернулась к Элли:
– И как это понимать?
– Прости, вообще-то, это Грэм должен прийти на ужин, но у меня не было времени предупредить ее, к тому же ей бы это не понравилось, так что…
– Значит, теперь ты еще и маму обманываешь? – изумилась Квинн. – Нет, серьезно, что это за тайны мадридского двора?
– Это другое, – сказала Элли. – Сложно объяснить.
– А ты все-таки попробуй.
Элли опустила глаза:
– Я не могу.
– Дай-ка угадаю, – сказала Квинн. – Еще один секрет.
– Прости, – начала Элли. – Я действительно не могу. Все не так просто… – Она умолкла и покачала головой. – Я и рада бы все объяснить, но не могу.
– Не трудись, – произнесла Квинн, поднимаясь с качелей. – Мне пора. У меня свои планы.
– Правда?
Взгляд Квинн был ледяным.
– Неужели в это так трудно поверить?
– Разумеется, нет, – поспешно сказала Элли. – Чем будешь заниматься?
– Пойду гулять с Девоном.
– Серьезно? – вырвалось у Элли.
В следующий же миг она прикусила язык, но было уже поздно. Квинн обернулась и с прищуром посмотрела на нее.
Элли ничего не могла с собой поделать. Последние четыре года она только и слышала, какой нескладеха этот Девон. Он был слишком высокий и слишком тощий, волосы у него были слишком курчавые, а очки вечно съезжали набекрень. Они с Квинн без конца смеялись над его обыкновением ходить за ней как собачонка, а все одноклассники то и дело вспоминали ту историю в День святого Валентина, когда они уже учились в старших классах. Замок в шкафчике Квинн заклинило, и когда уборщику в конце концов удалось его вскрыть, оттуда вывалился целый ворох розовых конвертиков. После этого бедняге Девону еще много месяцев не давали проходу шутками о том, как он засыпал валентинками уборщика, сгорбленного старичка за семьдесят.
Но, видимо, вчера вечером что-то изменилось, и Девон перестал быть ходячим анекдотом. Теперь, ежась под сердитым взглядом Квинн, Элли чувствовала, будто переместилась некая незримая граница и они с Квинн оказались по разные стороны.
– Да, серьезно.
– Извини, – сказала Элли. – Я не хотела тебя обидеть. Просто, наверное, я еще не привыкла, что вы с Девоном вместе. Мне нужно какое-то время.
Квинн застыла на ступеньках крыльца, продолжая хмуро смотреть на Элли.
– Ну что поделать. Кинозвезд же на всех не хватает, – бросила она, спустилась по ступеням и решительно двинулась к дороге.
– Квинн! – окликнула ее Элли, но та не обернулась.
Элли с упавшим сердцем смотрела ей вслед. Даже если бы она попыталась вернуть Квинн, что она могла ей сказать? Ведь дело было вовсе не в Девоне и не в Грэме, а в том, что Квинн была права. Она даже сама не подозревала насколько. У Элли действительно были от нее секреты, и единственным способом все исправить было рассказать ей правду. Но это было невозможно.
За годы их дружбы они ссорились достаточно, чтобы Элли успела понять: как бы она ни извинялась, пока Квинн не будет готова принять извинения, они ничего не изменят. Она знала, что Квинн отойдет, когда придет время, – она всегда отходила, – но беда была в том, что Элли не слишком умела ждать, и даже сейчас под ложечкой у нее сосало от этой мысли.
Завтра она позвонит Квинн. И все шаги по заглаживанию вины начнет тоже завтра. Но сейчас времени переживать по этому поводу нет. До прихода Грэма оставалось меньше часа, а она до сих пор не зашла в дом и даже не могла оценить масштаб катастрофы.
Стоило ей открыть сетчатую дверь, как из коридора рысцой прискакал Бублик, врезаясь в стены и сшибая на ходу резиновые сапоги и зонтики. Элли остановилась на вытертом коврике у двери и вздохнула при виде клубка пыли, вылетевшего из-под столика в прихожей. Бросив сумочку на пол у двери, она собралась с духом и заглянула в кухню.
Мама, прислонившись к раковине, ела йогурт из стаканчика и смотрела новости по старенькому телевизору, втиснутому рядом с тостером. Одна из столешниц была целиком завалена газетами, от вчерашней до двухнедельной давности, а в раковине горой громоздилась посуда.
– Во сколько у тебя твой кружок? – спросила Элли, окинув взглядом мамин наряд, состоявший из спортивных штанов и клетчатой рубахи со шлепанцами.
Та покосилась на часы на микроволновке.
– Ой, – с неподдельным изумлением в голосе произнесла она. – Уже сейчас.
– Так иди поскорее, – сказала Элли, выпроваживая ее из кухни, и на некоторое время осталась стоять в коридоре, чтобы убедиться, что мама отправилась к себе наверх. Потом встала к раковине, взяла губку и принялась с остервенением мыть посуду.
– Я думала, Квинн останется на ужин, – сказала мама, когда несколько минут спустя появилась на кухне, одетая все в ту же клетчатую рубашку, только в джинсах и мокасинах.
– Ей нужно сначала сделать кое-какие дела в городе, – соврала Элли и опустила голову, чтобы мама не заметила, как сильно пылают у нее щеки; врать она не умела никогда. – Мы со всем справимся, не переживай. Можешь не торопиться.
– О’кей. – Мама взяла ключи, лежавшие поверх кипы купонов на скидки. – Только не забудь покормить Бублика, ладно?
Элли кивнула и помахала ей мыльной рукой, издав вздох облегчения, когда за мамой закрылась дверь. Потом прислонилась к раковине и снова вздохнула, на этот раз с отчаянием. Состояние дома было безнадежным. Когда она повернула голову, у ее ног сидел Бублик и яростно вилял хвостом.
– Ну и позорище, – сказала она псу, но тот лишь улыбнулся во всю пасть и продолжил вилять хвостом с белым пятнышком на конце.
Когда Элли домыла посуду, с грехом пополам разгребла завалы на столе, немного поиграла с Бубликом в мяч и положила ему еды, которая выглядела лишь немногим менее аппетитно, чем все то, что можно было найти в холодильнике, у нее осталось всего несколько минут, чтобы принять душ, переодеться и окинуть дом взглядом перед приходом Грэма.
Поднявшись к себе, Элли совсем уже собралась натянуть любимые джинсы, но потом передумала и выбрала новый зеленый сарафан, который недавно купила ей мама. Она торопливо оделась, зубами отодрав этикетки. Обычно она терпеть не могла надевать зеленое: ей казалось, что с ее рыжими волосами она будет похожа на рождественское украшение, но сейчас, стоя перед зеркалом, поняла, что выглядит не так уж и плохо. До голливудских стандартов она, конечно, недотягивала, ну и ладно.
Когда до назначенного часа оставалось две минуты, она спустилась обратно вниз и еще раз проверила все по списку. По правде говоря, она не ждала, что он появится вовремя: мальчишки всегда опаздывали, а ее скудные познания о кинозвездах говорили о том, что у них с пунктуальностью еще хуже. Это давало ей возможность еще немного прибрать: спрятать глупые детские фотографии, растолкать по углам безделушки в виде омаров, которыми был завален дом.
И тем не менее в кухню она возвратилась с упавшим сердцем.
На столе больше не было завалов газет; холодильник больше не украшали дурацкие магнитики; резиновые игрушки Бублика были спрятаны в шкаф, а посуда убрана. Дом выглядел вполне прилично, пожалуй, так прилично, насколько это вообще было возможно. Но сейчас, взглянув на собственный дом глазами Грэма, Элли отчетливо осознала, что достаточно прилично он не будет выглядеть никогда.
Дом был тесным, захламленным и запущенным. Двенадцать лет, прожитых ими здесь, выдавали обшарпанные стены и щербатый деревянный пол, тонкая пленка пыли, затягивавшая каждое фото в рамке. Ручка шкафчика под мойкой отлетела так давно, что они почти перестали замечать, что она сломана, а изначально белый холодильник непонятно когда успел стать бежевым.
Она обвела помещение взглядом и с трудом подавила накатившую панику. Чем она думала, когда решила, что это хорошая идея? Он ведь не просто парень – он кинозвезда. У него небось ванная больше, чем их кухня, а спальня больше, чем весь их дом. Элли никогда не бывала в Калифорнии, но все там представлялось ей новеньким и сверкающим, в этой другой вселенной, на миллион миль отстоящей от их развалюхи, краска на стенах которой облупилась от морской соли, а крыльцо просело от старости.
Она потянулась за телефоном, решив, что сейчас напишет ему и изменит их планы. Думать о встрече со всеми этими фотографами было страшно, но представить, как Грэм Ларкин будет сидеть на их кухоньке с потрескавшимся линолеумом и есть вчерашнюю еду из надтреснутых тарелок, было еще страшнее.
Она понимала, что, если ее фотографии попадут в газеты, последствий не миновать. Мама будет в ярости, но дело не только в этом: кто-то может сложить два и два. Само их существование здесь было выстроено на секрете, и одного неверного шага могло оказаться достаточно, чтобы все испортить.
Но за спиной у нее пес с шумом лакал воду из унитаза, а кондиционер на окне громко загудел, потом несколько раз чихнул и заглох.
Элли закусила губу и посмотрела на телефон, который держала в руке.
Но было уже слишком поздно.
С пронзительным лаем Бублик помчался по коридору, сметая все на своем пути, и в следующую секунду на весь дом оглушительно затрезвонил звонок.
* * *
Отправлено: понедельник, 10 июня 2013 19:24
Кому: [email protected]
Тема: Re: смотри не заблудись…
Я уже иду. И я не заблужусь, даже не надейся.
10
Весь последний час Грэм бродил по улицам Хенли. Он соврал, когда сказал Элли, что ему нужно забежать в отель и кое-что проверить. Он просто хотел дать ей время подготовиться. В тот же миг, когда у нее вырвалось приглашение на ужин, он понял, что в глубине души она немедленно пожалела об этом.
Он корил себя за то, что не сказал ей, чтобы не переживала, еще там, когда они стояли в начале Сансет-драйв и предзакатное солнце просвечивало сквозь листья деревьев и золотило веснушки у нее на носу. Надо было рассказать ей, что он сам вырос в доме, лишь немногим больше, чем у нее, с отваливающимся кафелем в ванной, непонятным запахом в подвале и рассохшейся лестницей, ступеньки которой скрипели и стонали всякий раз, когда кто-то отваживался по ним подняться.
Надо было рассказать ей, что его родители жили там до сих пор, только теперь, когда он приезжал навестить их, мама вылизывала дом, как перед визитом чужого человека, какой-нибудь заезжей «шишки» или давно потерянного родственника, на которого могли произвести впечатление цветы на подоконнике или безупречно сложенные полотенца, призванные замаскировать подлинный дух их дома, сделать его неузнаваемым. А ведь именно ради этого чувства родного дома Грэм вообще сюда приезжал.
Но у него не нашлось нужных слов. Он настолько привык держать подобного рода мысли при себе, что, похоже, просто-напросто разучился делиться ими с кем бы то ни было.
Он немного побродил по городу, низко опуская голову, когда проходил мимо небольших группок туристов, разглядывавших меню перед входом в местные ресторанчики. На съемочной площадке в конце улицы было пусто и тихо; в окошках вагончиков не горел свет. Сегодняшние съемки были давным-давно завершены, но Грэм знал, что Мик все равно ошивается где-то рядом, в очередной раз перечитывает сценарий или проверяет оборудование перед завтрашней сценой, которой предстояло стать первой съемкой на воде.
Проходя мимо хозяйственного магазина с установленной перед входом старомодной скульптурой механического коня, он заметил в витрине объявление о ежегодном фестивале в честь Дня независимости, и остановился, что бы прочитать текст повнимательнее. Судя по всему, каждый год четвертого июля на городской площади устраивали праздник: концерт с угощением, после которого следовали танцы и праздничный салют. Грэму живо представилась эта картина: запруженные людьми улицы, ребятишки, бегающие вокруг с бенгальскими огнями, сухой треск фейерверков и грохот музыки. Все это очень напоминало празднества в честь Четвертого июля, которые устраивали в его родном городе, и на Грэма нахлынули воспоминания о том, как в детстве они ходили с родителями на парад и как все трое махали флажками марширующим мимо под музыку оркестрантам.
Он успел пройти полквартала, когда сообразил, что в это время будет все еще в Хенли. В Лос-Анджелес им предстояло возвращаться не раньше чем через пару дней после четвертого, и хотя Грэм не помнил, что у него с графиком – по правде сказать, ему было как-то не до того, – он был уверен, что всем членам съемочной группы разрешат отдохнуть на праздники.
Не дав себе времени одуматься, он вытащил из кармана телефон и набрал номер родителей. Слушая длинные гудки, он рисовал в своем воображении эти выходные и улыбался. За все время родители приезжали навестить его во время съемок всего однажды, еще в самом начале. Они тогда снимали первые сцены с его участием на студии в Лос-Анджелесе. Его родители жались в сторонке, безнадежно чужеродные в своих свитерах грубой вязки и в очках. Мама дрожала от стоявшего в студии холода, папа щурился от слепящего света софитов. Во время перерыва мама поцеловала его в щеку и объяснила, что неважно себя чувствует, и Грэму не осталось ничего иного, как проводить родителей взглядом, чувствуя свинцовую тяжесть в животе оттого, что что-то между ними было потеряно навсегда.
Но на этот раз все будет по-другому. Он устроит им экскурсию, поразит их своими познаниями в области кинопроизводства, продемонстрирует им свою игру в обстановке, в которой они смогут чувствовать себя уверенней. Он познакомит их с городом, угостит ужином в «Омаровой верше», они вместе пойдут на гулянья и будут любоваться салютом, как в его детстве. Может, он даже съездит с папой на рыбалку. Может, он даже познакомит их с Элли.
Когда сработал автоответчик – запись была та же самая, сделанная много лет назад, – он кашлянул и заговорил.
– Привет, ребята… – произнес он, потом ненадолго замялся. – Это я. Хотел узнать, есть ли у вас уже какие-то планы на Четвертое июля. Если нет, может, вы смогли бы приехать ко мне на съемки? Вам тут понравится. Очень напоминает наш город. Думаю, вы с удовольствием проведете тут выходные. Да, кстати, я сейчас в штате Мэн. Не помню, говорил вам об этом или нет. В общем, звоните, как что-то надумаете…
Он умолк и поспешно нажал кнопку отбоя, уже не уверенный в том, что это была такая уж хорошая идея. Его родители практически никуда не выезжали. Когда Грэм был маленьким, они ездили в отпуск один раз в год, грузились в машину и за два часа доезжали до океана, где ровно три дня жили в мотеле на берегу, прежде чем вернуться домой розовощекими и хмельными от солнца. Дело было не в том, что им не хотелось повидать мир; просто на две учительские зарплаты они не могли позволить себе ничего большего.
– Мы ведь живем в Калифорнии, – бодро говорили они всегда. – У нас вся жизнь один сплошной отпуск.
Однако Калифорния, в которой Грэм вырос, очень отличалась от той, где он жил сейчас. Она отличалась даже от той Калифорнии, в которой он ходил в школу. Между этими Калифорниями было двадцать минут езды, а разница была такая, как будто это были не двадцать минут, а двадцать часов. Как раз в тот год, когда он должен был идти в старшие классы, он умудрился выиграть стипендию, покрывавшую часть платы за обучение в частной школе в одном из соседних городков, а остаток родите ли внесли из тех денег, которые оставили Грэму бабушка с дедушкой. В то время эта сумма казалась Грэму астрономической, и его мучили угрызения совести за то, что он взял эти деньги, когда на них можно было сделать столько всего: отремонтировать дом, сменить дышащую на ладан машину, заплатить по счетам, которые с пугающей частотой скапливались на отцовском столе.
Теперь, разумеется, у Грэма с лихвой хватило бы денег на все это сразу: он мог бы купить родителям новый дом или целый автопарк, отправить их в кругосветное путешествие и расплатиться со всеми их долгами, не моргнув даже глазом. Но единственное, чего они хотели, – единственное, чего они хотели по-настоящему, – это чтобы он поступил в колледж.
Не то чтобы они были против его съемок в кино, просто они относились к этому как к чему-то, с чем можно смириться, как к временной остановке на пути к высшему образованию, а не как к делу, которому он может посвятить всю свою жизнь. Его отец не смотрел никаких других фильмов, кроме черно-белой киноклассики, а все, что было снято в последние несколько десятилетий, искусством не считал. Когда Грэм пригласил их на премьеру своего первого фильма, они хлопали и смеялись в нужных местах, но он мучительно осознавал, как это все должно было выглядеть в их глазах: нескончаемые сцены драк, нашпигованные головокружительными спецэффектами, пафосные диалоги, но хуже всего была сцена, в которой он наконец-то поцеловал главную героиню и которая неожиданно показалась ему самому невыносимо пошлой.
Да, они чувствовали себя чужими на незнакомой территории его новой жизни и порой не знали, как себя теперь с ним вести. Но Грэм точно знал: они надеялись, что он рано или поздно опомнится и покончит с актерством. Они имели обыкновение говорить о его карьере так, как будто это было что-то вроде вынужденного перерыва в учебе, словно он отложил поступление в колледж ради того, чтобы на один сезон отправиться на гастроли с цирком или провести несколько месяцев за изучением брачного поведения обезьян на Бали. Правда же заключалась в том, что Грэм вовсе не собирался в следующем году поступать в колледж. Освоив программу старших классов с помощью репетитора, нанятого для него киностудией, он намеревался на этом поставить в своем образовании точку.
Отчасти такая позиция была связана с тем, что ему по-настоящему нравилось его занятие и он не представлял, как можно добровольно отказаться от блестящих возможностей, которые сулило ему будущее, от шанса встретиться на съемочной площадке со всеми теми актерами, с которыми ему хотелось поработать, и от всех ролей, которые ему хотелось сыграть. Отчасти же он не видел в продолжении учебы никакого смысла. В колледж обычно шли, чтобы прилежно учиться и потом найти себе хорошую работу, чтобы зарабатывать на ней много денег. Но он и так уже зарабатывал кучу денег, которых ему должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. А учиться можно было где угодно, разве не так?
Но если быть по-настоящему откровенным, дело было не только в этом. Все его прежние представления о студенческой жизни – как он будет спешить на занятия в увитые плющом учебные корпуса, как зимой будет хрустеть у него под ногами утренний снег, как он будет болеть за своих однокашников на футболе, сидя на трибунах, и вести философские диспуты в аудиториях, полных студентов с горящими глазами, – все это теперь казалось безнадежно далеким от его новой жизни, в которой его узнавали везде, где бы он ни появился. И уж последнее, чего ему хотелось, – это превратиться в одну из тех знаменитостей, которым вдруг взбредало в голову поучиться и они принимались строить из себя обычных студентов, а сами при этом все время находились под прицелом камер, ловили на себе влюбленные взгляды и то и дело пропускали экзамены и контрольные ради съемок в каком-нибудь независимом кино в Ванкувере. У Грэма не было никакого желания превращать свою жизнь еще в больший спектакль, чем тот, в который она уже превратилась.
Он знал, что родители втайне надеются, что он одумается, а разочаровывать их он терпеть не мог. И тем не менее был уверен в правильности своего решения. Это стало еще одной причиной, по которой они чем дальше, тем меньше понимали друг друга, чем дальше, тем вернее превращались из семьи просто в трех человек, которые когда-то некоторое время жили под одной крышей.
Что им нужно, размышлял Грэм, приближаясь к дому Элли, так это старый добрый совместный отпуск. Еда, флаги и фейерверки в городке, который как будто находился с Калифорнией на разных планетах. Сам Грэм провел здесь всего несколько дней, но уже чувствовал себя совершенно другим человеком. Может, Хенли окажет магическое воздействие и на его родителей тоже.
Но когда распахнулась дверь и на пороге показалась Элли, с еще влажными после душа длинными волосами, совершенно очаровательная в ярко-зеленом сарафане, он понял, что Хенли тут ни при чем. Что это все она.
Он наклонился поцеловать ее – совершенно на автомате, как бывает, когда завязываешь шнурок на ботинке или взбегаешь по лестнице, абсолютно не задумываясь о том, что и как ты делаешь, – и в последнюю секунду отшатнулся, вдруг очнувшись и увидев себя со стороны с отчетливостью, которая испугала его самого.
Они с ней не дошли еще даже до первого поцелуя, а он так запросто потянулся чмокнуть ее, как будто это было что-то такое, что случалось каждый день, этакий машинальный жест, словно они уже целовались тысячу раз. Он распрямил плечи, восстанавливая равновесие. Он не желал находиться в полусне во время их первого с Элли поцелуя. Это было такое событие, во время которого следовало находиться в полном сознании.
– Привет, – со смущенной улыбкой произнес он.
– Заходи, – отозвалась она неловко.
Она провела его в коридор, в котором пахло каким-то чистящим средством с ароматом лимона, и Грэм остановился погладить Бублика, который с деловитым видом принялся обнюхивать его ботинки. Затем они оба двинулись следом за Элли в кухню, где уже был накрыт стол на двоих. Свет был тусклый, и в воздухе до сих пор висел за пах жидкости для мытья посуды. Впрочем, Грэм лишь мимолетно отметил это и тут же забыл; его взгляд был прикован к зеленому сарафану Элли. Она заметалась между шкафчиками и холодильником с виноватым выражением на лице.
– Угощать у нас обычно особенно нечем, – сказала она, – но замороженная пицца или что-нибудь в этом роде найтись должно.
– Я не понял, – пошутил Грэм. – Что, омаров не будет?
Она сощурилась:
– Очень смешно.
– Все в порядке, – заверил он ее и, встав рядом, заглянул в кладовку. Оттуда он вынырнул с начатой пачкой крекеров и банкой консервированного тунца. – Устроим шведский стол. Всего понемножку.
– Прости, – сказала она, прислоняясь к мойке. – Надо было, наверное, поужинать где-нибудь в городе. У меня в голове не укладывается, что мне нечем тебя угостить, кроме завалявшихся крекеров.
– Ты что, смеешься? – сказал он, делая широкий жест. – Не каждому выпадает честь поужинать в семейном ресторане «У О’Нилов». Я слышал, это одно из самых привилегированных заведений во всем штате Мэн.
– Тебя не обманули, – ухмыльнулась она. – Мы обслуживаем только сливки общества.
Они перерыли весь холодильник, вывалили все, что удалось раздобыть в его недрах, на стол, и потом в четыре руки соорудили ужин, состоявший из приготовленного в микроволновке попкорна, яблочных долек, двух уцелевших кусков пиццы и замороженных бобов. То, что выглядело не слишком аппетитно, было решено скормить Бублику, а все остальное оказалось на кухонном столе.
– Слушай, – сказал Грэм, отодвигая стул, – так ты едешь на свой поэтический курс или нет?
Элли этот вопрос явно огорошил, и Грэм улыбнулся, потому что она днем тоже огорошила его своим вопросом про рисование.
– Да, в августе, – ответила она, но как-то неуверенно. – Это страшно интересно. У них там есть один преподаватель, который…
– Значит, ты нашла деньги на оплату? – спросил он, и Элли напряглась. Потом отвернулась от него, чтобы пересыпать кукурузные чипсы из начатого пакета в миску. Грэм немедленно пожалел, что задал этот вопрос. Когда они переписывались по электронной почте, все было легко и просто, но теперь что-то переменилось, и при личном общении обсуждать этот вопрос вдруг стало неловко.
– Пока нет, – произнесла она небрежно. – Но у меня есть еще месяц с хвостиком, чтобы разобраться с этим.
– Сколько тебе не хватает? – спросил он, и Элли явно смутилась.
– Много, – сказала она, вспыхнув.
Повисла неловкая тишина, и Грэм осознал свой промах. Ему очень хотелось прийти ей на помощь, предложить недостающую сумму, но теперь он понимал, что это только все испортит. А так походя подняв вопрос денег, он лишний раз напомнил ей о том, кто он такой: не тот обычный парень, с которым она переписывалась, а кинозвезда, которую неизвестно каким ветром занесло к ней на кухню. Он почувствовал, как непринужденная атмосфера между ними становится на стороженной, и кашлянул, поставив на стол миску с чипсами и лихорадочно подыскивая другую тему для разговора.
– Выглядит очень аппетитно, – сказал он и увидел, как расслабились ее плечи. – Никогда раньше не ел печенья с сюрпризом вместе с чипсами с сальсой.
– Ну, – с осторожной улыбкой произнесла она, – мы здесь, в семейном ресторане «У О’Нилов», пионеры движения за слияние китайской и мексиканской кухни.
– Мне нравится, – объявил Грэм. – Три звезды.
– Как?! – возмутилась она, усаживаясь за стол напротив него. – Всего три?
– Больше трех, насколько я знаю, не присуждают.
