355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дженнифер Иган » Цитадель » Текст книги (страница 15)
Цитадель
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 22:27

Текст книги "Цитадель"


Автор книги: Дженнифер Иган



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Когда он умер, я много месяцев провалялась в психушке. Я говорила: хочу умереть, – но мне отвечали: у тебя две дочери, ты нужна им. Ты теперь чистая, ты избавилась от зависимости, у тебя вся жизнь впереди.

Приходила мама.

– Доктор мне объяснил, что я должна себя простить, иначе я не смогу жить дальше. Я пытаюсь, – сказала я ей.

Она ответила:

– Простить себя это одно. Чтобы Бог тебя простил – совсем другое.

О том, что тюрьме требуется учитель словесности, я узнала в колледже – и загорелась. Правда, у меня еще нет диплома магистра. Но других желающих не нашлось, а человек был нужен, и мне выдали справку о том, что я имею право преподавать. Такую возможность нельзя было упускать. Во-первых, в тюрьме очень хорошо платили: это у них называется «за вредность». И во-вторых, мне казалось, что если я смогу научить кого-нибудь писать – значит, я и сама что-то умею.

Получив список учеников, я пошла с ним к своему двоюродному брату Калгари, который уже много лет работает в тюрьме надзирателем. Он начал мне про всех рассказывать. Мелвин Уильямс: «Тупой жирный боров, – прокомментировал Калгари. – Делает вид, что обратился к религии». Томас Харрингтон: «Парень не дурак. С рептилиями работает лучше всех. Курил мет, как и ты». Хамад Самид: «С этим будь поосторожнее: мусульманин». Сэмюэль Лод: «Гомик. Субчик-голубчик. Здоровенные негры пускают его по кругу». Алан Бирд: «Этот у нас просто профессор. Взяли его знаешь на чем? Устроил в ангаре плантацию марихуаны». Но я его остановила: нет, про преступления не надо, не хочу заранее думать об этих людях плохо.

Про Реймонда Майкла Доббса он сказал:

– А этот просто шваль, отброс.

– Что значит – отброс?

– Отброс, и все. Ничего не значит.

Я вдруг разозлилась, сама не знаю с чего.

– Отбросы на свалке!

– Э, сестричка, – хмыкнул Калгари. – Так у нас тут и есть свалка. Большая-пребольшая свалка. Так что ты давай…

Я поняла, что он хотел сказать – давай, занимай свое место. А может, и не хотел, просто я сама так поняла: раз свалка, значит, мое место тут.

А потом я впервые вошла в класс, и все они сидели передо мной. Отбросы. Ученики, еле умещавшиеся за столами. Смотрели на меня кто с любопытством, кто с насмешкой, но все с интересом. Все, кроме Рея Доббса. Рей – худощавый, с темными густыми волосами, красивый. Глаза голубые. Но мертвые.

Я дала ему задание: написать рассказ длиной в три страницы. И он написал. А через неделю прочел вслух, перед всеми, рассказ о том, как он трахает свою учительницу словесности. Мерзость, гнусность. Все кругом стонали от смеха, а я стояла как окаменевшая. Если сейчас я ничего с этим не сделаю, думала я, все пропало. Это была хорошая порция адреналина. Немного даже похоже на наркотик.

Тогда я заговорила. И пока Рей Доббс слушал меня, я увидела: что-то приоткрылось в его глазах, как открывается затвор объектива в момент съемки. И от сознания, что это случилось благодаря мне, моим словам и ничему другому, у меня мурашки пробежали по телу. Показалось, что между нами возникла внутренняя связь, невидимая, зато почти осязаемая.

После этого я постоянно чувствовала, как Рей наблюдает за мной, и ощущение было такое, будто меня всю растерли мятным маслом. Я входила в тюрьму, в вонючую клоаку, и вдруг на целых три часа из обломков моей жизни появлялась молодая женщина, умная и красивая, и все ее слова, мысли, каждое ее движение – все было драгоценно.

Я старалась на него не смотреть: вдруг он поймет, что я не умею ни писать, ни преподавать? У меня и диплома-то нет. Мне очень не хотелось, чтобы он догадался. Это бы все испортило.

Я стала покупать себе новую одежду – женщины в колледже сразу это заметили. Когда Калгари меня просвещал, он строго сказал: «Только учти: чтобы никаких нарядов. Дело не в зэках, им-то что. Но если будешь ходить разряженная как кукла, тебя персонал возненавидит». Так что на занятия я никаких новых вещей не надевала. Но все равно я покупала их ради него.

Однажды я придумала повод, чтобы заехать за Калгари в конце его смены: якобы мне срочно надо было купить полки для дома, а без Калгари я не знала, какие лучше выбрать. Затея совершенно бредовая, из-за нее на работе пришлось отпрашиваться на полдня – и это при том, что шансы увидеть Рея были бесконечно малы. И даже если бы мне удалось каким-то чудом его углядеть, поговорить бы все равно не вышло.

А когда я приехала, оказалось, что Рей работает прямо у входа. Можно было хоть полгода планировать – так бы не получилось. Я ни разу не взглянула прямо на него, просто прошла несколько метров по освещенной солнцем дорожке от тюремной проходной до приемной, но это было все равно как если бы в настоящем мире мы сидели рядом в кино, потом ужинали, потом шли домой, держась за руки, занялись бы любовью, проснулись – и опять все по новой. Я уже давно забыла, что бывает такая любовь. В тот день я поняла, что у меня с Реем все зашло очень далеко и назад дороги нет.

Мы с Габи ужинаем, она рассказывает мне про беременную морскую свинку, что живет у них в кабинете природоведения. Случайно глянув в окно, я вижу: к дому подъезжает полицейская машина. Габи не видит ее, слышит только шорох шин. Она вскакивает, несется к двери, и тут же ее радость гаснет.

– Мам, к тебе, – говорит она.

Пит подходит к крыльцу первым.

– Не хотелось снова беспокоить тебя на работе, – начинает он, и по его официальному тону я сразу понимаю, что ничего хорошего не будет. Габи не отходит от меня, стоит так близко, что я слышу ее дыхание. Слава богу, Меган еще не вернулась с тренировки.

Они входят, поскрипывая своими форменными ремнями, ботинками или что там у полицейских всегда скрипит.

– Сержант Руфус хочет задать тебе кое-какие вопросы, – говорит Пит.

– Я слушаю. – У меня за спиной фыркает и постукивает кофеварка. Габи прижимается щекой к моей руке, и мое сердце начинает биться быстрее. Чего я боюсь? Не знаю.

Руфус, стоя в середине общей комнаты, которая служит нам кухней, гостиной и столовой, приступает к вопросам.

– В журнале учета посетителей имеется запись о том, что однажды вы приезжали в тюрьму в четверг. У вас тогда не было занятий, и четверг – даже не день посещений.

– Это и не было посещение. Я заезжала к своему двоюродному брату Калгари, он работает в тюрьме надзирателем.

– Разве у него нет своей машины? – спрашивает Руфус.

– Есть. И что?

– Тогда почему вы за ним заезжали?

– Потому что мы с ним так договорились. Это что, преступление?

Красноватая кожа под глазами у Пита натягивается. Габи крепче вцепляется в мою руку.

– Вы видели Доббса во время этого посещения?

Я медлю секунду и понимаю, что раз не ответила сразу, придется теперь сказать «да».

– Когда я подъехала, несколько заключенных работали на улице недалеко от входа, и он тоже.

Кажется, Руфус разочарован, что я ответила честно, и это меня немного успокаивает. Надо собраться. Они ничего не знают, да и нечего знать. Страшно тянет подойти к окну, взглянуть на то место, где зарыта рукопись Рея, но я сдерживаюсь. Они не догадываются про рукопись, но если найдут, заберут.

– Вы подходили к нему? – спрашивает Руфус.

– Нет.

– Впоследствии в разговорах с заключенным вы упоминали, что видели его в тот день?

– Да. Я ему об этом сказала.

– Он не говорил вам, какую именно работу он тогда выполнял?

– Нет.

– Ну так я скажу. Он работал с той самой трубой, через которую впоследствии был совершен побег. – Руфус произносит это, делая упор на каждом слове. – Вот так. – Он допивает кофе и со стуком ставит чашку на стол.

– Я этого не знала.

– Интересное получается стечение обстоятельств, – говорит Руфус. – Вы приезжаете в тюрьму, когда у вас нет занятий. Это случается именно в тот день, когда заключенный готовит себе и своему сокамернику путь к побегу. И при этом вы называете такую причину посещения, что мне, например, совершенно непонятно, зачем вообще вы туда явились.

– Я объяснила зачем. – У меня пересохло во рту. Я смотрю на Пита. – Послушай, что вам от меня нужно?

– Мы бы хотели осмотреть дом, – говорит Пит. – Не возражаешь? У нас, правда, нет ордера…

– Но будет, – вмешивается Руфус. – Оснований для обыска предостаточно.

– Не исключено, что нам выдадут ордер, Холли. А ты ведь знаешь, во время таких обысков наши ребята не слишком заботятся о личном имуществе…

О да, я это знаю. Если не слишком заботиться, то можно крушить и ломать все подряд, а подушки и матрасы вспарывать ножом. Если не слишком заботиться, то твой дом уже никогда не будет таким, как раньше.

– Хорошо, – говорю я. – Только, пожалуйста, в комнате у девочек постарайтесь поаккуратнее.

Но Руфус уже ринулся по коридору прямиком к закрытой двери нашей с Сетом спальни. Они думают, что Рей может прятаться у меня в доме, вдруг понимаю я, – и мне самой на секунду начинает казаться, что так может быть, и внутри все переворачивается от желания, чтобы так было. Я притягиваю Габи к себе.

Когда они переходят в детскую, я бросаюсь им вслед.

– Пожалуйста, осторожнее с ширмой у окна, хорошо? – прошу я и смотрю на часы. Меган должна вернуться минут через сорок – сорок пять.

Я снова иду в общую комнату. Габи, спиной ко мне, стоит на коленях на кушетке и смотрит в окно.

– Эй, – говорю я ей и сажусь рядом.

Она не отвечает, молча смотрит перед собой. Взгляд пустой, безразличный. Как у Меган.

Голова Руфуса высовывается из комнаты девочек.

– Кто спит на раскладушке? Между двумя кроватями?

– Я там сплю, – говорю я и чуть не добавляю: «Со дня побега», – но вовремя останавливаюсь.

Они возвращаются из детской и начинают осматривать кушетку вокруг нас с Габи. Мы перебираемся на табуретки, на которых сидели, когда подъехала машина. На столе перед нами тарелки с недоеденным ужином. Может, отдать им рукопись Рея, рассеянно думаю я, и тогда они отстанут? Хотя вряд ли. Тогда будет еще хуже.

Габи наклоняется вперед и кладет голову на стол между двумя тарелками. Я начинаю легонько массировать ей спину. Руфус роется в ящике с инструментами, что стоит у Сета на полке над телевизором. Он что-то вытаскивает оттуда и говорит:

– Пит.

От того, каким тоном он это произносит, я вздрагиваю и поворачиваю голову. И даже теперь, когда я уже вижу, что Руфус нашел пакетик с метамфетамином (и, значит, Сет нарушил наше самое железное правило: никогда не держать лед в доме, лучше уж носить с собой, но никогда в доме, иначе мы все оказываемся под подозрением – хотя что торчку какие-то правила?), когда страх сжимает мне горло при мысли о том, что сейчас должно произойти, – даже теперь я продолжаю массировать спину Габи, потому что это ее успокаивает, и если я могу хоть чуть-чуть оттянуть миг, когда ее покой будет нарушен, я должна это сделать. И я оттягиваю этот миг.

Я смотрю на Пита, потому что его лицо, как барометр, показывает мне общее состояние дел. Вид у Пита такой, будто его сейчас вырвет. Руфус подходит ко мне с пакетиком в руках.

– Вам известно, что в этом пакете? – громовым голосом спрашивает он, и Габи испуганно вскидывает голову.

– Похоже на лед, – говорю я.

– Похоже? Хотите сказать, что вы не имеете к нему никакого отношения?

– Думаю, что к нему имеет отношение мой муж. Он иногда употребляет.

– Нам придется попросить вас поехать с нами.

– Стоп, стоп, – говорит Пит. – Ее-то за что?

Руфус смотрит на Пита изумленно, словно не веря своим ушам:

– Мы только что нашли в ее доме пакет с наркотой – и ты считаешь, что ее не за что арестовывать?

– Но лед же не ее, а Сета, – говорит Пит. – Я знаю этих людей.

– Вот именно. Знаешь. И из-за этого ты крутишь и юлишь с самой первой минуты, пытаешься выгородить свою знакомую, вместо того чтобы действовать по инструкции. Мы блюстители закона, Пит. Ты считаешь, что раз наркотик нашли в доме у твоей приятельницы, то надо отвернуться и сделать вид, что ничего не было? Напрасно ты так считаешь. Можешь нарваться на крупные неприятности.

– Не надо, – прошу я. – Пожалуйста.

Пит, кажется, готов провалиться сквозь пол. И я понимаю, что сейчас все произойдет, потому что у Пита четверо детей и он не может себе позволить нарываться на крупные неприятности.

Габи обхватывает меня обеими руками и повторяет:

– Не уходи, мамочка, пожалуйста, не уходи!..

Но что-то во мне уже омертвело.

– Все будет хорошо, малыш, – говорю я и, расцепив ее руки, иду к телефону. – Мне надо позвонить бабушке.

Я набираю мамин номер. Только бы она была дома. Давно мне не приходилось звонить ей с такими просьбами.

Длинные гудки. Габи начинает плакать. Пит оборачивается к напарнику и говорит:

– Ну что, доволен?

Руфус разглядывает носки своих ботинок. Если судить по его лицу – нет, ничем он не доволен.

Мама берет трубку.

В начале подъездной дороги я вижу Меган, которая идет нам навстречу: после тренировок школьный автобус довозит ее только до поворота. Она и так тоненькая, а в этом красном тренировочном костюме совсем худышка. Свет фар бьет ей в глаза, она прикрывает их рукой и сходит на обочину. Я успеваю разглядеть смену выражений на ее лице – от любопытства (что это за машина отъехала от нашего дома?) до тревоги (полиция). Пит опускает стекло.

– Привет, Мегги, – говорит он.

– Здравствуйте.

– Ну, как вы с Эмми сегодня сыграли?

– Эмми в другой команде. Она играет за универ.

– Слушай, мама сейчас должна поехать с нами, мы ее попросили нам кое в чем помочь. Думаю, через часик-другой вернется.

– А как же Габи?

– Подожди, мама сама тебе все скажет. – Он опускает мое стекло. Меган подходит к машине, наклоняется. Я зажимаю наручники между ногами.

– Доченька, все в порядке, – говорю я. – Просто им надо со мной поговорить. – Я даже не могу до нее дотронуться: тогда она увидит наручники.

– Ага, хорошо. – Когда в голосе у Меган нет язвительности, он звучит совсем по-детски.

– Дома бабушка. Иди с ней поздоровайся, ладно?

– Ага. – Она отворачивается и идет дальше.

Пит с Руфусом отвозят меня в окружную тюрьму и сдают дежурному. С этого момента они больше за меня не отвечают. Уже вечер. Рабочий день у судей закончился, так что мне придется ночевать в камере, а рассматривать мое дело будут утром. И я опоздаю на работу, если вообще туда попаду. В эту тюрьму меня привозили и раньше, но я ничего не помню, я тогда была под метом. Поэтому теперь мне кажется, что я тут впервые. Женщина-надзирательница заводит меня в маленькую комнатку, оставив дверь приоткрытой. Она говорит, чтобы я разделась догола и сложила одежду на скамейке. Потом я должна наклониться и раздвинуть руками ягодицы. В этот момент я словно отделяюсь от своего тела – как до этого, дома, когда Габи просила меня не уходить; мне кажется, что это не я. Этот зад не мой, и все эти части тела, которые я раздвигаю и раскрываю перед этой женщиной, мне не принадлежат. В комнате появляются какие-то посторонние звуки, и когда я, перегнувшись пополам, смотрю между расставленными ногами, я вижу, что за спиной у женщины стоят двое мужчин-надзирателей и разглядывают меня. Это не я, думаю я. Мы просто смотрим друг на друга через такое окошко.

– Так, теперь на корточки и подпрыгивать.

– Что?

– Вы слышали что. Я сказала, сесть на корточки и подпрыгивать.

– Зачем?

– Вы отказываетесь выполнить мое требование?

– Я просто спросила зачем.

– Я не обязана отвечать на ваши вопросы.

Я подпрыгиваю – и сразу же понимаю зачем: чтобы все недозволенное, что может быть спрятано у меня внутри, выскочило наружу. Мои груди трясутся вверх-вниз, из-под мышек течет пот. Я начинаю бояться, что у меня внутри окажется что-то запрещенное, что-то совершенно ужасное, а я даже не догадывалась, что оно там есть. Мне хочется остановиться, чтобы это ужасное не вылетело прямо на пол, но женщина говорит мне, чтобы я продолжала, – наверно, замечает мое беспокойство. Или наказывает меня за дурацкие вопросы. Или просто развлекает мужчин, стоящих у нее за спиной. И я продолжаю.

В детстве я сочиняла рассказы. Они били из меня ключом и никогда не иссякали. В моей голове постоянно звучал голос, который их нашептывал. У нас с этим голосом была своя тайна: мы знали, что когда-нибудь я отсюда уеду и сделаю что-то необыкновенное. И все-все про меня услышат. Необыкновенных людей у нас в городе было совсем немного, но они были: одна фигуристка, один актер. Когда они заезжали на пару дней домой, весь город волновался и гадал, в какой ресторанчик и на какую благотворительную вечеринку они пойдут. Учителя в школе думали, что я особенная. И мама так думала. «Девочка моя зеленоглазая», – говорила она.

Моя главная ошибка была в том, что я слишком торопилась, хваталась за первое попавшееся: выскочила за Сета – рок-звезду, завела ребенка. Я всегда чувствовала себя особенной и была уверена, что уж это-то точно останется при мне, а про остальное кто знает – вдруг упущу.

А к тому времени, когда я поняла, как все скверно – Сет, передравшись со своей группой, скрывался по нескольку дней, я одна кувыркалась с двумя детьми, – когда поняла, в какую яму угодила, было поздно. У меня уже были две девочки, муж-наркоман и всего год местного колледжа за плечами. И я по-прежнему жила в двадцати минутах ходьбы от того дома, в котором родилась и выросла.

Тогда я решила попробовать мет – вместе с Сетом. Я знала, что это плохо; но я так устала вечно его пилить, просить, умолять, беситься, швырять памперсы ему в лицо, когда он появлялся на пороге. Захотелось опять оказаться с ним по одну сторону. И однажды днем, когда обе девочки спали, мы закурили вместе – о боже, как только я начинаю об этом вспоминать, каждая жилка во мне трепещет, и я вся превращаюсь в одно-единственное желание – еще, еще! Был потрясающий секс, я трахалась с Сетом как ненормальная, впервые за много месяцев, и не останавливалась, даже когда девочки проснулись, захныкали и стали стучаться в дверь. Потом смотрела в окно на пробудившийся мир: деревья в листве, небо в облаках. Я снова была особенная, лучше всех. Теперь мы с Сетом справимся, думала я. Голос, звучавший когда-то у меня в голове, снова нашептывал мне истории – так много, что некогда было записывать, и невозможно было даже отличить одну от другой.

А дальше начались кошмары – обыски, аресты, смерть Кори, черная пустота месяцев на больничной койке, – после них мне довольно было того, что я не умерла, что я чистая, что мне вернули моих девочек. Я двигалась теперь осторожно, словно мир сделан из стекла. Пошла работать в колледж, получила бакалавра, поступила в магистратуру. И все складывалось прекрасно – незаслуженно прекрасно, я хорошо это понимала, – но было ли в том счастье? Не думаю. Облегчение – да. Везение – о да, еще какое. Но счастье, казалось мне, бывает только от мета, а к этому я не собиралась больше возвращаться, ни за что, ни при каких обстоятельствах. И если это означало, что мы с моим счастьем разминулись навсегда – значит, навсегда.

А потом появился Рей. И оно вернулось. Оно было как радость, которая в детстве пронзает тебя насквозь – как позже, когда вырастаешь, пронзает желание: радость просто оттого, что Рождество, что можно сделать сок из порошка, что разрешили поиграть в шалаше. Я чувствовала эту радость всю неделю, готовясь к очередному занятию. Я снова начала читать: два-три дня – книжка. В обеденный перерыв я всегда садилась за свой любимый столик под деревьями и слушала наплывающий волнами гул автострады. И сквозь этот гул, сквозь эти волны пробивался голос, пока далекий и неясный, я даже старалась не обращать на него внимания, чтобы не спугнуть, – но это был все тот же знакомый голос, и он снова нашептывал мне истории.

Мое дело слушается на следующее утро. Рядом со мной сидит назначенный судом адвокат. Пит тоже здесь, он объясняет обвинителю, что метамфетамин не мой, его нашли в ящике с инструментами, который принадлежит моему мужу, и что наркотика в пакете оказалось всего три с половиной грамма. Судья закрывает дело, и я еду домой, чтобы принять душ и переодеться перед работой.

Вечером я перетаскиваю раскладушку из комнаты девочек обратно к себе в спальню. Прошел месяц после побега, и теперь я знаю, что Рея в городе нет. Будь он здесь, его бы давно поймали.

На меня наваливается депрессия, она как толстое одеяло, из-под которого я не могу выползти. Собрать девочек в летний лагерь – для меня почти непосильная задача. На работе, когда меня никто не видит, я сижу, уронив голову на стол. Слушаю, как гудит и тихо пощелкивает компьютер, как в дальней аудитории перекрикиваются студенты летней школы, как в соседних отсеках пиликают телефоны. Перед глазами плывут цветные круги, я слежу за ними. Когда к моей двери приближаются чьи-то шаги, я поднимаю голову и кладу руки на клавиатуру.

По выходным я не могу заставить себя подняться. Лицо отечное, девочки боятся на меня глядеть. Я лежу на раскладушке в нашей с Сетом комнате. Иногда ко мне заходит Габи, ложится рядом. Я знаю, что ей не надо видеть меня такой, это может ей навредить. Но не могу шевельнуться.

– Хочу, чтобы ты скорее поправилась, – говорит Габи.

Прижать ее к себе одной рукой оказывается так трудно, что я начинаю задыхаться. «Прости меня», – чуть не говорю я, но понимаю, что просить у нее прощения – с моей стороны чистый эгоизм.

– Девочка моя, – говорю я. – Я очень тебя люблю. Знаешь это?

Она кивает.

– Правда знаешь?

– Правда.

Что ж, это немало. Меган ко мне не заглядывает, и я ее не виню.

Потом приходит мама – наверно, ей позвонили девочки. Я боюсь того, что она может сказать, но она молча кладет прохладные пальцы мне на лоб. Хорошо. Я закрываю глаза.

– Тебе надо уехать, – говорит наконец она.

– Куда?

Она убирает руку с моего лба, чтобы поправить гребень. У нее седые непослушные волосы, она всегда закалывает их на затылке гребнем слоновой кости.

– Все равно куда, – отвечает она. – Но ты должна несколько дней отдохнуть. Как только придумаешь куда, я заберу девочек к себе.

– Я не могу их оставить. Я и так слишком часто их оставляла.

Однажды в обеденный перерыв, жуя бутерброд в своем закутке (выходить на жару нет сил), я набираю в поисковике: отель, замоки Европаи начинаю разглядывать картинки на экране. На каждом сайте переходы на другие сайты, клик – и ты уже в другом месте, будто проваливаешься сквозь люк. Откуда в Европе столько замков? – думаю я. Говорят, Европа маленькая, как же они там все помещаются?

Перескакивая так с сайта на сайт, натыкаюсь на картинку с подписью Отель «Цитадель».На картинке – замок с башенками. Я кликаю ссылку, и запускается слайд-шоу. Замок в солнечных лучах. Квадратная башня с зубцами. Старая карта с лабиринтами подземных ходов. Круглый бассейн.

Я отталкиваюсь от стола – стул отъезжает к стене – и, резко наклонившись вперед, зажимаю голову между коленями. Мне начинает казаться, что я под дозой. Когда же я успела накуриться? Пришлось вспоминать весь свой день, чтобы убедиться, что ничего не было.

Я поднимаю голову и выпрямляюсь. Передо мной продолжает крутиться слайд-шоу: замок, башня, карта, бассейн. Это замок Ховарда. Замок Рея. Тот самый. Я смеюсь неожиданно для себя. И от этого становится легче.

Рей писал свою повесть, и я читала ее, неделю за неделей, – и мне ни разу даже не пришло в голову, что замок на самом деле существует.

Карта, бассейн, замок, башня.

Я нашла его. Или он меня нашел.

Не знала, что отели бывают такими дорогими. Чтобы оплатить двухдневное пребывание и авиабилеты, мне придется снять часть своих пенсионных денег. И я снимаю их и оплачиваю бронь, но даже теперь не верю, что действительно куда-то поеду. На работе у меня остались неиспользованные дни от отпуска, мама в который раз повторяет, что возьмет девочек к себе. Лишь когда все уже готово и я понимаю, что через неделю лететь, – лишь тогда до меня доходит чудовищная нелепость этой затеи. Бред, блажь, как могло такое прийти в голову? Я еще успею забрать назад деньги за отель – правда, авиабилеты возврату не подлежат. Я звоню маме, но она не желает меня слушать.

– Ты летишь, – заявляет она. – Все. Разговор окончен.

Наверно, раньше она мечтала, что ее дочь, когда вырастет, будет много путешествовать и увидит дальние страны.

Я высаживаю девочек около маминого дома. Габи целует меня, прижавшись ко мне на секунду, а Меган выходит из машины молча. Но когда я включаю зажигание и отъезжаю, она вдруг выбегает из дома и бросается мне вслед. Я резко торможу. Меган уже замедлила шаг, и мне приходится ждать, пока она подойдет к машине.

– Что-нибудь забыла?

Она не отвечает. На шее у нее крошечный золотой медальон, чей-то подарок. Чей – неизвестно. Сейчас разгар лета, на деревьях звенят цикады. Наконец Меган спрашивает:

– Ты вернешься?

– Меган! – выдыхаю я, и из ее глаз вдруг брызжут слезы. Я давно не видела, как она плачет. Она и не плачет. В этом она – как я.

Через окно притягиваю ее к себе и целую в мокрую щеку.

Я лечу сначала самолетом местной авиалинии в Нью-Йорк, оттуда ночным рейсом в Париж. В аэропорту Кеннеди меня охватывает чувство нереальности. Я много лет не летала на большом самолете. Перед поездкой пришлось купить чемодан: в доме нашлись только старые холщовые сумки, в которые мы сваливали все подряд, когда Сет со своей группой ездил на гастроли.

Мое место у окна. Когда самолет взлетает, я смотрю вниз и вижу город, горящий янтарными огнями. Это для меня потрясение: знай я раньше, что все это существует – взлетающие самолеты, янтарные города, – я бы одумалась, не стала бы пускать свою жизнь под откос.

Из отеля мне прислали конверт с какими-то бумажками, но в предотъездной суете я даже не успела его распечатать. А может, откладывала на потом, ждала подходящего момента. Я достаю конверт. Он сделан в форме плоской шкатулки из плотной кремовой бумаги. Взломав печать, улавливаю аромат ванили и еще каких-то специй. Внутри шкатулки – несколько квадратных карточек из той же кремовой бумаги, текст набран коричневым. На первой карточке читаю:

Итак, вы почти на месте. И значит, готовы обрести опыт, который в чем-то изменит вашу жизнь. Вы вернетесь домой уже другим человеком.

Что за чушь, каким еще другим? Я не могу сдержаться, хмыкаю вслух. Но все равно любопытно.

Еще одна карточка:

Цитадель – зона, свободная от электроники и телекоммуникаций. Закройте глаза, вздохните поглубже и скажите себе: ничего, выживу. У нас надежная камера хранения, в которую вы сможете поместить всю свою электронику сразу же по прибытии в отель. Это важное условие, обратите на него внимание. Если вы чувствуете, что для вас оно неприемлемо, – взвесьте все еще раз. Возможно, вы пока не готовы.

И еще одна:

Во время ужина в большом зале звучит живая средневековая музыка – это единственное развлечение, которое отель предоставляет своим гостям. Остальное за вами. Мы верим, что у вас получится. Поверьте и вы в себя.

Я невольно начинаю искать глазами кого-нибудь, с кем можно поделиться, кому показать эти забавные инструкции. Поворачиваюсь к соседу – но он уже завернулся в выданный стюардессой плед и надел маску для сна. Осматриваю пассажиров – всех по очереди, ряд за рядом, ищу глаза, которые ответят мне понимающим взглядом. Потому что я не одна. Я знаю это точно. Поняла в тот момент, когда картинка «Цитадели» впервые появилась на экране моего компьютера.

Мы приземляемся в половине шестого утра, внизу еще только занимается туманный рассвет. Ночью я так и не уснула. Все мои виды Парижа сводятся к грузчикам, которые толкают от моего самолета тележки с чемоданами и что-то лопочут на своем прекрасном языке.

Из Парижа я лечу в Прагу. Дальше надо добираться поездом. Городские окраины остаются позади, чумазые дети машут руками нам вслед. Я наконец засыпаю.

Просыпаюсь в другом мире. Горы, лес, крошечные деревянные коттеджи на склонах. Где я? Где мои девочки? Я вдруг цепенею на сиденье: мне мерещится, что я совершила что-то ужасное, бросила своих детей, подвергла опасности их жизнь. Когда удается унять тревогу, в голове мелькает странная мысль: на самом деле ничего этого нет, я по-прежнему дома с моими девочками, все как всегда; просто часть меня вырвалась в другое измерение. А это сон из того измерения.

Проводник трогает меня за плечо. Значит, я опять отключилась. Поезд со стонами и всхлипами подкатывает к станции. Выйдя из вагона, я поеживаюсь. Странно, что тут так холодно. На перроне меня встречает светловолосый парень по имени Джаспер, он забирает мой чемодан. В сторону от железной дороги отходит ущелье, окруженное остроконечными холмами. На одном из холмов, прямо впереди нас, – освещенный солнцем замок, темно-золотой, величественный. Кажется, я представляла его себе именно таким. А если и нет, то, взглянув на него сейчас, я забываю все прошлые картинки и говорю себе: да, это он!

Из ущелья мы поднимаемся по канатной дороге, кабина плавно скользит по натянутым тросам. Внизу под нами деревья, со многих уже облетела листва. Я снова поднимаю глаза и вижу, что скалистая вершина стремительно несется нам навстречу – кажется, еще чуть-чуть, и мы в нее врежемся. Я зажмуриваюсь.

– Страшно, да? – смеется Джаспер.

– Да, – признаюсь я.

Тяжелые железные ворота между двумя башнями. Вход через боковую дверь. Все так знакомо, будто я здесь уже была, – неужто это Рей так хорошо все описал? Не знаю, не уверена, что в этом дело. Мне дорога его повесть, потому что писал он, его руки трогали эти страницы. И потому что для нас с ним это была единственная возможность говорить друг с другом. А хорошо написано или плохо – об этом я старалась не задумываться.

В стильном, изысканном фойе приглушенно-тихо. Маленькие фонарики по периметру светят снизу вверх, подчеркивая неровности каменных стен. От пары, которая регистрируется передо мной, веет респектабельностью: даже на лицах у них, кажется, натянута дорогая кожа хорошей выделки. Взгляд женщины ненадолго задерживается на мне; я испытываю облегчение, когда она отводит глаза.

Я помещаю свою электронику в серебряный шкафчик и запираю его, ключ кладу в карман. Вся моя электроника – один фен для волос.

Джаспер ведет меня в комнату. Пока мы поднимаемся по винтовой лестнице, он пересказывает мне историю замка: сначала, в двенадцатом веке, была возведена цитадель. Сам замок строился в следующие два столетия. В восемнадцатом веке он стал родовым имением.

Я слушаю невнимательно, не могу сосредоточиться: у меня в груди происходят какие-то невесомые перемещения, словно там лопаются мыльные пузырьки.

Моя комната – возможно, та самая, в которой спал Дэнни. Высокий потолок, кровать под бархатным балдахином, огонь в камине, узкие стрельчатые окна. За окном над кронами деревьев видна квадратная башня.

Я падаю на кровать, матрас пружинит подо мной. Распечатав вторую бумажную шкатулку, врученную мне внизу, нахожу в ней еще три кремовые ванильные карточки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю