Текст книги "Королевская страсть (Цыганский барон)"
Автор книги: Дженнифер Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
– Вы им сочувствуете.
– В моей стране цыгане жили с тех пор, как она зовется Рутенией. – Он улыбнулся, и его лицо потеплело. – Кроме того, мой прадед был русским графом, его называли Золотым Волком. Потом этот титул перешел к моему деду и отцу. Старый граф обожал драки, выпивку и цыганских женщин. Он женился на дочери короля Рутении. Она была холодной женщиной, и ходят слухи, что он тайком пронес в детскую своего сына от любовницы-цыганки, чтобы тот стал его наследником и будущим королем.
– Значит, вы ощущаете родство?
– Особенно когда бремя наследника королевства становится слишком тяжким.
– Вам хотелось бы забыть о долге и стать бродягой?
– А почему бы и нет? Кому через сто лет будет интересно, чем я занимаюсь сейчас?
– Возможно, вашим детям.
– Этим отвратительным соплякам, недоумкам, все сокрушающим на своем пути? Я слишком хорошо помню свое собственное детство и не стану о них печалиться. Они этого не заслуживают.
Его сыновья будут сильными и гордыми, его дочери – прелестными ангелочками с золотыми кудрями и нежными, застенчивыми улыбками. В этот вечерний час они будут приходить котцу в длинных белых ночных рубашках, чтобы он поцеловал их на ночь. Мара с трудом изгнала из воображения эту картину. Внезапно ее охватил старый страх, не посещавший ее годами: боязнь того, что она могла унаследовать от матери дар ясновидения.
«Связь с Рутенией ничего не принесет, кроме горя». Неужели слова матери были пророческими? Это воспоминание она тоже прогнала.
– У вас есть обязательства, – тихо сказала она. – Вы наследный принц, нравится вам это или нет. Вам приходится делать некоторые вещи… нам всем приходится что-то делать.
– Прискорбно, но это правда.
В камине раскололось полено, языки пламени метнулись вверх. Сквозняк прошел по комнате, захлопал гобеленами на стене. За окном ветер завывал под карнизами крыши, гремел водосточными трубами. В доме было тихо; слуги уже легли спать или сидели в теплой кухне. В пустых коридорах за стенами комнаты, казалось, звенела тишина.
Какой-то инстинкт толкнул Мару взять красное яблоко из вазы с фруктами. Рядом с вазой лежал фруктовый нож, она взяла его свободной рукой.
– Хотите разделить со мной яблоко?
Родерик пристально смотрел на нее, на яблоко у нее в руке – оно было почти такого же насыщенно-красного цвета, как ее платье, – на нежный изгиб щек и лежащие на них темные тени от длинных ресниц. Белизна ее кожи, строгий прямой пробор, разделяющий надвое ее черные волосы, вызвали у него неожиданно острое чувство нежности. Ему хотелось забрать у нее нож, пока она не порезалась, заставить ее взглянуть на него открыто, без уклончивости, которую он всегда в ней ощущал. Он заговорил, не думая, и сказанное в точности отражало его мысли.
– У цыган девушка, выбирающая себе возлюбленного, бросает ему яблоко. Оно символизирует сердце.
Яблоко словно само собой вылетело из рук Мары. У нее не было сознательного намерения бросить его принцу, но только что она держала яблоко в руке, а в следующий момент яблоко оказалось у него. Его пальцы обхватили плод, стиснули его. В ярко горящем взоре принца появилось настороженное, выжидательное выражение.
– Значит, завтрашний день настал? – тихо спросил он.
Мара встретила его взгляд. Ее серые глаза округлились, словно она никак не могла опомниться от изумления собственной дерзостью, в них вспыхнул огонек какого-то странного волнения. Бледные щеки окрасились нежно-розовым румянцем.
– Завтрашний день?
– Был у нас такой разговор. Вы дали мне обещание.
– Я… я не помню.
– А я помню.
Он подошел к ней, держа яблоко в одной руке, а другой потянулся за ножом. Стремительным движением он разрезал плод надвое и передал ей одну половинку.
– Я – пища твоя, а ты – моя. Вместе мы пир.
Эти странные слова прозвучали как заклинание. Мара медленно поднесла яблоко ко рту, откусила кусочек. Принц тоже откусил от своей половины, а остальное отложил в сторону. Потом он взял ее за руку, поднял и заключил в объятия. Она покорилась охотно, легко, у нее даже голова закружилась от облегчения, потому что долгое ожидание наконец-то закончилось, хотя решительность и недвусмысленность намерений принца немного пугала ее. Она судорожно сглотнула.
Родерик провел губами по ее губам, и это легкое, нежное прикосновение обожгло ее. Хотя он держал ее не крепко, Мара чувствовала круглые, выпуклые пуговицы его мундира, мощный стук его сердца отдавался у нее в груди. Давление его сильных бедер ощущалось даже сквозь многочисленные складки платья. Желание придвинуться ближе, прижаться к нему боролось в ее груди с инстинктивным стремлением отпрянуть, пока еще не поздно. Мара не сделала ни того, ни другого. Она просто стояла неподвижно.
Ее губы раскрылись сами собой, она обвила руками его шею, наслаждаясь его теплом и даже прикосновением грубоватой ткани мундира. От него пахло мылом, свежей крахмальной рубашкой и его собственным неповторимым мужским запахом. У него на губах она ощутила головокружительно сладкий вкус вина, кофе и яблока. Кончиком языка он исследовал ее губы, их чувствительные и влажные уголки.
Неторопливо, уверенно он сжал объятия. Его поцелуй стал крепче, требовательнее. Своим языком он коснулся ее языка, и Мара приняла эту ласку, ответила на нее, чувствуя, как по всему телу разливается горячая волна чувственного наслаждения. Никогда раньше она не знала подобных ощущений. Ее потрясло, что она может черпать удовольствие в этом вынужденном обольщении, но все происходящее казалось ей подарком, наградой за терпение.
Его губы обожгли ей щеку. Он нашел нежную ямочку чуть ниже ее уха и лизнул ее языком, заставив Мару задрожать. Она погрузила пальцы в короткие золотистые завитки у него на затылке. Ее дыхание стало частым и неглубоким, кровь стремительно бежала по жилам, заливая все тело жаром. Восхитительная истома охватила ее.
Он проложил дорожку горячих поцелуев от щеки к изгибу ее шеи и ямочке у основания горла, потом двинулся ниже и зарылся лицом в ложбинку между ее грудей, приподнятых корсетом, вдыхая пьянящий запах ее духов.
– Шери, – прошептал Родерик и, обхватив ладонью ее грудь, снова приник губами к ее губам в жадном и жарком поцелуе.
За дверью послышался легкий шум шагов. Дверь распахнулась, и в комнату впорхнула женщина. Родерик разжал объятия и, продолжая удерживать Мару одной рукой, повернулся лицом к нежданной гостье.
Женщина остановилась. На ней был дорожный костюм из великолепного бархата цвета морской волны, облегавший, как перчатка, ее высокую стройную фигуру. Задорная шляпка с белым страусовым пером высоко сидела на зачесанных кверху золотистых волосах. Она прятала руки в огромной – не меньше постельной подушки – бобровой муфте, а рядом с ней трусила на поводке маленькая комнатная собачка. Завидев Родерика, собачка немедленно нырнула под юбки своей хозяйки в поисках убежища.
– Ну, братец, – со смехом воскликнула молодая дама, – если уж ты не нашел другого места, кроме гостиной, чтобы путаться с девками, имел бы совесть хоть дверь запереть!
6.
Железная хватка Родерика ослабла. С нежностью, к которой примешивалась шутливая обреченность, он произнес:
– Дорогая Джулиана, скажи мне, что за тобой гонятся жандармы, тогда картина будет полной.
– Разгневанный отец и надутый пруссак, больше никого. Но что это за приветствие? Я проделала такой путь, а ты даже поздороваться со мной не хочешь!
– А ты ждала охотничьего рожка, бубнов и танцующих медведей? Боюсь, мы тебя разочаруем. Позволь представить тебе эту даму. Ее зовут Шери, за неимением другого имени. Моя дорогая, это моя сестра Джулиана.
Женщины кивнули друг дружке. Джулиана подняла бровь.
– Прелестна, просто прелестна. Но что скажет папа, когда узнает, что ты поселил в доме свою любовницу?
– Она мне не любовница, она не кокотка и не куртизанка, а порядочная женщина и, между прочим, не глухая. Почему бы тебе не обратиться к ней самой?
Джулиана стремительно прошла вперед, виновато улыбаясь, и протянула руку Маре.
– Я сказала что-то не то? – спросила она, по-прежнему обращаясь к брату. – Извини, ради бога. Это от неожиданности.
– Ничего страшного. Но скажи, я правильно понял? Ты сбежала из дому? Или за тобой гонится еще чей-то отец?
Мара была рада их перепалке; это дало ей возможность прийти в себя. Джулиана беспечно рассмеялась.
– Ты мне положительно нравишься! Нет-нет, не чей-то разгневанный папаша, жаждущий отомстить за своего поруганного сыночка. Я сбежала из дому, вылезла через окно своей запертой на ключ комнаты, ушла от погони и бросилась за помощью к родному брату. Разве это не романтично?
– Захватив с собой тявкающего пекинеса и несколько сундуков с нарядами, одетая в свой самый элегантный дорожный костюм, – заметил Родерик.
– Ну, не самый элегантный, – возразила Джулиана, оглядев себя, – но приемлемый.
– Ты уверена, что наш досточтимый родитель не оставил для тебя незапертую дверь?
Джулиана уставилась на него в гневе:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что он сам позволил мне сбежать?
– Ты же здесь, разве не так? Если бы не его воля, тебе ни за что не удалось бы пересечь границу Рутении.
– Как это на него похоже! Но почему?
– Полагаю, ответ на этот вопрос может зависеть от пруссака.
– От Эрвина? Но папа в нем души не чает! Ублажал его соколиной охотой, сладостями, лучшим вином, обрушивал на него водопады своих баек. Одним словом, обращался с ним как со своим зятем, собирался преподнести в подарок кронпринцу свой самый драгоценный бриллиант. Меня!
– Насколько я понял, ты намерена отклонить эту честь?
– Вот именно.
– Наш король – хитрый боярин. Может быть, он вовсе не жаждал отдавать свою… гм… драгоценность, но при этом не хотел обидеть Пруссию?
– И поэтому он прочитал мне проповедь о долге и о радостях материнства? Только представь: я должна стать матерью кучи лысых ребятишек!
– Лысых? Твой пруссак к тому же еще и лыс? – засмеялся Родерик.
– Или бреет голову. Мне было не особенно интересно это выяснять, – рассеянно хмурясь, отозвалась Джулиана. – К тому же он великан. Будь прокляты все мужчины, особенно играющие в политику. Почему папа не мог прямо мне сказать?
– Он щадил твои чувства. Ты бы на него обиделась, если бы заподозрила, что он не хочет выдавать тебя замуж за прусского кронпринца не из отцовской заботы, а потому, что Пруссия имеет привычку поглощать страны помельче. Он не мог рисковать. Ты бы наздо ему начала поощрять лысого великана.
– Я не так глупа!
– Нет, но, к сожалению, чертовски легкомысленна. Ты же не станешь этого отрицать?
– Именно это, – злорадно сообщила брату Джулиана, – отец всегда говорит о тебе.
– В самом деле? – грозно нахмурившись, осведомился Родерик.
Мара почувствовала, что назревает грандиозная ссора, и торопливо вмешалась:
– Если я вас правильно поняла, Джулиана, ваш пруссак сейчас идет по вашим следам?
– Эрвин не блещет умом, но в упорстве ему не откажешь. Если он узнает, куда я направилась, он последует за мной.
– Тем более что ты любишь путешествовать с пышностью…
– У меня было всего двое верховых и два лакея на запятках, да еще моя горничная и сопровождающий в багажной карете.
– Почему было не привязать бубенчики к карете и не нанять глашатая, загодя возвещающего о твоем прибытии? – усмехнулся Родерик.
Джулиана втянула в грудь побольше воздуха для достойного ответа, но тут ее внимание привлекло движение в открытых дверях. В дверь вошел озабоченный и хмурый Лука. Пе-кинес залаял, еще глубже спрятавшись под юбки хозяйки. Она наклонилась и подхватила собачку, приговаривая:
– Тихо, Софи, тихо.
Стараясь не глядеть на Джулиану, Лука обратился к Маре:
– Багаж госпожи был выгружен, как приказано, и внесен в дом. Но возникли трудности с ее размещением.
– Какие? – спросила Мара.
Лука еще больше смутился.
– Как выяснилось, в Париже она всегда пользуется апартаментами, которые мадемуазель… Дело в том, что…
– Я поняла, – сказала Мара. – В таком случает мои вещи следует вынести.
В тот же самый момент заговорила Джулиана:
– В этом крыле имеются и другие апартаменты. Мне подойдут любые – было бы где голову преклонить.
Родерик покачал головой:
– Какое благородство! Я был бы тронут до слез, если бы мне не было достоверно известно, что преклонять голову ты предпочитаешь на пуховой подушке в шелковой наволочке, желательно с монограммой.
Не обращая на него внимания, Мара продолжала:
– Я ни в коем случае не займу ваше место.
– Еще одна благородная дама, – заметил Родерик, обращаясь к Луке.
– И я – ваше, – столь же решительно ответила Джулиана.
– Я вас уверяю…
Джулиана повернулась к Луке:
– Скажите этой дуре – моей горничной, чтоб перестала суетиться и внесла мои вещи в любую удобную спальню.
Лука поклонился.
– Я вызову слугу и передам ваше поручение.
– Благородство по-цыгански, – пробормотал Родерик.
– О, – воскликнула Джулиана, пристально глянув на высокого черноволосого мужчину, и повернулась к брату, – какие странные порядки ты тут завел! Любовница, которая любовницей не является, и гость, ночующий во дворе!
– К этому списку я должен добавить родственницу, которой постоянно приходится напоминать о хороших манерах. И он представил свою сестру цыгану.
Джулиана протянула руку Луке:
– Это я от усталости несу чепуху. Вы примете мои извинения?
У нее была теплая, заразительная улыбка и непринужденные манеры, начисто лишенные высокомерия. Лука поднес ее руку к губам, встретился взглядом с ее сверкающими голубыми глазами, и на лице у него появилось ошеломленное выражение, словно его оглушили тяжелым ударом в челюсть.
– Всем сердцем, ваше высочество, – ответил он.
Только теперь Мара сообразила, что эта девушка, державшаяся так просто и даже фамильярно, – самая настоящая принцесса. Надо было сделать реверанс, когда их знакомили. Но теперь уже было слишком поздно.
– Возможно, мне удастся уговорить вас проводить меня в мою комнату? – спросила она у Луки. – Не то чтобы я боялась споткнуться в коридоре, но здесь очень темно. Ветер такой, что половина свечей в жирандолях погасла, а их и так было слишком мало. В этих старых домах вечно не хватает света.
– Я жду ваших распоряжений, – Лука отвесил ей самый церемонный поклон, на какой только был способен.
– Но не приказов? – Джулиана послала ему обольстительный взгляд исподлобья.
– Мне никто и никогда не приказывает.
– Смелое заявление. Я восхищаюсь силой духа в мужчинах.
Они вместе вышли за дверь.
– Минутку! – окликнул их Родерик. Повернувшись к Маре, он тихо сказал: – Если нагрянет пруссак, боюсь, как бы нам не пришлось извлекать цыганский нож у него из спины.
Мара согласилась, но ее мысли были заняты другим: она исподтишка следила за Родериком. Он поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь.
– В любом случае, – продолжал он, – вы, похоже, потеряли вашу тень, вашего верного рыцаря. Вам жаль?
– Вряд ли его можно было так назвать.
Лука и Джулиана стояли в дверях. Они разговаривали, смеялись, не замечая ничего и никого вокруг.
– Худо-бедно, но он все-таки исполнял эту роль. Однако он чувствителен к женской красоте, наш Лука. Впрочем, не он один. Я тоже, кажется, подвержен этой слабости, простительной для мужчин, но в данном случае неразумной.
– Почему вы так считаете?
Принц крепко сжал ее руку, но она видела по его глазам, что сейчас он отошлет ее прочь.
– Я чувствую в вас невинность, обмануть которую было бы непростительным грехом. Вы меня за это возненавидите, если, вернув себе память, обнаружите, что вы чья-то любящая жена или невеста.
Он не хотел оставить ее у себя, думая, что она не знает, кто она такая. А если бы она сказала ему правду, он бы ее и вовсе прогнал. В сложившейся ситуации заключалась своя ирония, но сейчас Мара была просто не в состоянии ее оценить.
– Вы ошибаетесь, – вот и все, что она могла сказать.
– Уж лучше я ошибусь, чем вы проведете остаток жизни в горьких сожалениях. – Она вновь собиралась возразить, но он повысил голос: – Шери проводит вас обоих и пожелает спокойной ночи.
Гвардия изнывала от скуки. После визита в театр накануне вечером телохранители принца наняли пару кабриолетов и устроили гонки взад-вперед по Новому мосту. Четыре «ночные бабочки», подхваченные ими где-то по дороге, визжали от ужаса. Потом гвардейцы пригласили выпить пару охранников из Протокольного корпуса, приставленного к королю Луи Филиппу, и по ходу попойки вытянули из них все, что им было известно о привычках, предпочтениях и передвижениях французского короля. Появление Джулианы несколько оживило свиту принца, но, поскольку сразу после завтрака она отправилась за покупками, оживление оказалось недолгим.
Они валялись на полу в длинной галерее, где раньше отрабатывали акробатические упражнения, но даже акробатика их больше не увлекала – главным образом потому, что Мара со смехом отказалась быть их ученицей, заявив, что у нее слишком много работы. Ближе к полудню она принесла им поднос с яблочными пирожками и кофе, но больше ничего не могла придумать, чтобы развеять их тоску.
– Что нам нужно, – заявил Михал, уставившись на пламя огромного камина, – так это война. Не большая, а локальная – так, парочка-другая славных стычек.
– Да, – со вздохом поддержал его Этторе, – такая, чтобы захватить парочку-другую деревень, и желательно, чтобы там было побольше хорошеньких девиц.
– Ну хотя бы смазливых, – уточнил Жорж.
– Ну хотя бы не совсем дурнушек, – согласился Жак.
– Замужних. Не девиц, а скучающих без мужского внимания жен. Помню, как-то раз… – начал было Этторе.
– Гм, – многозначительно откашлялся Михал, и граф, бросив виноватый взгляд на Мару, сидевшую с рукодельем в кресле у камина, умолк.
– Всюду бунты, волнения, восстания… В Польше, в Парме, в Венеции, в Вене, в Берлине, в Милане и в Риме, – недовольно проворчала Труди. – Ну почему, когда вся Европа охвачена революциями, мы должны торчать в Париже?
– В Париже! – простонали все хором.
– Почему бы вам не сыграть в кости? – сочувственно предложила Мара.
– Нам ни выигрывать, ни терять нечего, – признался Жорж.
Жак перевернулся на живот у ног Мары и поднял на нее взгляд.
– Вот если бы вы предложили приз, скажем, поцелуй…
– Отлично, братец, отлично! – воскликнул Жак, приподнимаясь на локте с внезапно пробудившимся интересом.
– Извините, – решительно отклонила предложение Мара. Она сделала узелок на шитье и перерезала нитку.
– Мне так надоело играть в кости и смотреть, как Михал двигает фигурки по шахматной доске, что я бы мог… – начал Этторе.
– Гм, – хором промычали все остальные гвардейцы.
– Есть жалобы? – раздался в дверях негромкий голос Родерика. – Какая несправедливость! Из-за меня мои люди вынуждены умирать от безделья. Как же быть? Что может вернуть вам радость жизни?
– Господи, спаси и сохрани, – прошептал Этторе.
– Жорж, могу я побеспокоить тебя просьбой принести шпаги?
– Матерь божья, – вздохнул Жак и поднялся на ноги, вытирая ладони о рейтузы. Его брат тем временем побежал выполнять поручение принца. Остальные обменялись взглядами и тоже поднялись с пола.
Принесли шпаги – длинные тонкие клинки, травленные восточным орнаментом, с серебряными и медными рукоятями. Упругие и смертоносные, они не имели на остриях наконечников, обычно используемых в состязаниях по фехтованию. Гвардейцы сбросили форменные куртки и сапоги, закатали рукава. Не надев наконечников, не используя никакой защиты для лица или тела, они заняли позиции друг напротив друга.
– Только до первой крови. Цельтесь метко, но неглубоко.
Апатия улетучилась без следа, сменившись радостным возбуждением и решимостью. Каждый из них знал, что в пылу борьбы за победу всякое может случиться: поверхностная или глубокая рана, увечье, даже смерть. Мара сидела как завороженная. Она не могла уйти, чтобы не выставить себя трусихой, но не знала, хватит ли у нее сил смотреть на это.
Больше всего ее поразила расстановка сил. Михал, кузен Родерика, занял место против Жоржа, второй близнец, Жак, встал против Этторе, предоставив Труди драться с самим принцем. Это случилось не по ее выбору и даже не само собой. Это был прямой приказ Родерика.
О чем он думал? Может быть, он собирался проявить галантность и позволить ей нанести себе какое-нибудь незначительное повреждение? Это казалось маловероятным. Маре еще ни разу не доводилось видеть, чтобы с Труди обращались как-то иначе, чем с любым из гвардейцев. Но если бы он и решил быть галантным, могла ли сама Труди, влюбленная в принца, как подозревала Мара, отважиться ранить его? А может быть, Труди так владела шпагой, что представляла собой достойную противницу для принца, и ему захотелось принять вызов? Такое объяснение казалось более правдоподобным: Труди отличалась необыкновенной гибкостью и сильным ударом. Но, скорее всего, Родерик, будучи бесспорно лучшим фехтовальщиком среди них всех (Мара поняла это по репликам остальных), решил, что с ним ей будет безопаснее. Однако как он мог защитить себя, не повредив ей? А с другой стороны, как он мог дать себя победить и при этом сохранить уважение своей гвардии? Или победить Труди, не отворяя крови?
– Готовы?
– Готовы! – послышался в ответ нестройный хор.
– Салют!
Шпаги приветственно взметнулись вверх и вновь опустились.
– Наша дорогая Шери подаст сигнал.
От изумления Мара лишилась дара речи. Она думала, что все о ней забыли. Тут она сообразила, что все они замерли в ожидании сигнала, и подняла вверх плотную льняную салфетку, которую только что починила.
– К бою, – скомандовала она и взмахнула салфеткой.
Скрестившиеся клинки лязгнули, зазвенели и разошлись. Противники двигались грациозно и легко, как балетные танцоры, казалось, без малейшего усилия, однако уже через несколько секунд на их лицах появилась испарина, дыхание стало тяжелым и совершенно заглушило мягкие, скользящие звуки шагов. Но все дрались блестяще. Каждый двигался как на шарнирах, хорошо смазанных маслом, тренированные мускулы справлялись с самой невозможной нагрузкой. Никогда раньше Мара так остро не чувствовала, что они обучены воевать как единое целое, достигающее цели общими усилиями, как в этот момент общей схватки.
Каждый сосредоточился на сверкающем острие шпаги и на действиях противника. С каждой минутой росла их уверенность в своих силах, всякий раз, когда удавалось парировать метко направленный удар, на лицах появлялись улыбки. Изредка они обменивались замечаниями, в основном непристойными. Пикировка становилась все более захватывающим зрелищем. Шпаги щелкали друг о друга в поразительно слаженном ритме, звенели, иногда лязгали в ложном выпаде или отраженном контрударе.
Бледный свет, падавший сквозь витражные стекла, придал нездоровую бледность лицам противников и раскрасил их белые мундиры расплывчатыми пятнами желтого, лавандового и розового цвета. В этом странном освещении все происходящее казалось нереальным, словно участники поединка были призраками, пришедшими из какой-то далекой и бурной эпохи. Клинки высекали искры, казавшиеся в полутьме ярко-оранжевыми.
Жак сделал выпад и отступил, Этторе испустил громкий, комический крик отчаяния, схватившись за плечо.
– Задет, и кем? Желторотым сопляком! Какой позор, какой позор!
– Ты нарочно мне поддался, похотливый старикашка! – обвинил его Жак. – Хотел, чтобы мадемуазель Шери перевязала тебя своей салфеткой.
– Теперь я ранен в плечо и в самое сердце! Как ты мог такое подумать?
– Я тебя хорошо знаю. К тому же я сам об этом подумывал.
– Нахальный щенок. Вот сейчас возьму шпагу и выпорю тебя.
– Ничего не выйдет, – злорадно бросил в ответ Жак. – Дуэль до первой крови. Все кончено.
Но для других все еще продолжалось. Они дрались, пока Мара бинтовала предплечье графа салфеткой. Рана оказалась довольно глубокой, но не серьезной. Этторе злорадствовал над своим противником, гордясь вниманием, оказанным ему Марой. Он принялся расхаживать по галерее с белой повязкой из салфетки, будто это была медаль за доблесть или знак внимания от дамы. Словно зритель в ложе, он отпускал едкие замечания о мастерстве других фехтовальщиков, но это их не раздосадовало, а скорее подзадорило: все как будто развеселились, схватка стала еще более ожесточенной. В открытых дверях собралась толпа слуг, привлеченных звоном шпаг. Они переговаривались, обменивались замечаниями, вскрикивали при виде особенно эффектных ударов. Мара не удивилась бы, узнав, что потихоньку они заключают пари на победителя.
Михал и Жорж сражались на равных. Их клинки скользили друг о друга, поминутно щелкали, сверкали голубым блеском, подобно молниям. Жорж сделал внезапный выпад. Михал парировал в пятой позиции и нанес ответный удар. Жорж отпрянул, и в этот момент шпага Михала оцарапала ему тыльную сторону ладони. Он беззлобно выругался и бросил шпагу.
Mapa так увлеклась обработкой его царапины, что пропустила конец поединка между Родериком и Труди. Лишь краем глаза она уловила взметнувшийся вихрем обмен ударами, а через минуту Труди застыла, опустив шпагу к полу и прижимая свободную руку к лицу.
Мара бросилась к ней, но замерла на полпути. Родерик отошел назад. Труди медленно опустила руку и взглянула на свои пальцы, испачканные кровью. Ранка была маленькая – простая царапина, от нее не осталось бы никакого следа, но Труди побелела и покачнулась. Она подняла потрясенный взгляд на Родерика.
– Ты ничего не делаешь без причины, – с трудом проговорила она, еще не отдышавшись. – Зачем?
– А ты подумай, – посоветовал он.
Ее голос обрел свою всегдашнюю холодность:
– Предпочитаю не думать.
– Это твое право.
Слуги, толпившиеся в дверях, отхлынули, словно увлекаемые волной отлива, разбежались кто куда. В галерею царственно вплыла Джулиана, шелестя розовыми шелковыми юбками. Перья на ее розовой бархатной шляпке развевались на ходу.
– А где же разбойники? Я услыхала грохот, когда вошла в дом, и побежала смотреть на драку. Не говори мне, что их уже прогнали!
– Не было никаких разбойников, – лаконично ответил Родерик.
– Не было разбойников? Воров, взломщиков, грабителей, душителей, наемных убийц? Ну будет тебе, кто-то же должен был учинить весь этот погром!
Маре показалось, что иронией принцесса маскирует досаду: она была встревожена, и ее тревога оказалась ложной.
– Это было всего лишь лекарство от скуки, – неосторожно обронил Михал.
– Как бы вам всем не заскучать навек от такого лекарства! Я полагаю, если бы один из вас пожаловался на головную боль, остальные дружно потащили бы его на гильотину!
– Ты становишься сварливой, – заметил Родерик, отвлекая огонь на себя. – Мужчины, в большинстве своем, не любят сварливых женщин. Ты уверена, что пруссак гонится за тобой?
– Оставь Эрвина в покое!
– С радостью, но мы должны предвидеть, как скажется его появление на твоем сварливом нраве. А может, ты еще больше взбесишься, если он так и не появится?
– Не у одной меня портится характер. Если б я вчера знала, что тебя злость разберет, я бы тихо закрыла дверь, оставив тебя наедине с твоей подружкой, и ушла бы куда глаза глядят.
– Хотел бы я, чтобы ты так и сделала, – невозмутимо ответил Родерик, – а еще лучше и вовсе бы не приходила.
– Если ты хочешь, чтобы я чувствовала себя здесь незваной гостьей, можешь радоваться: ты своего добился, – с поистине королевским презрением провозгласила Джулиана. – Но тебе это не поможет. Я уже здесь и никуда отсюда не уйду!
Мара не стала дожидаться конца перепалки. Собрав свою работу, она обогнула группу спорщиков и вышла из галереи. Ей показалось, что Родерик провожает ее взглядом, но он не сделал ни единой попытки ее остановить.
Судя по словам, сказанным сестре, он сожалел, что их прервали накануне вечером. Значит, он предпочел бы, чтобы не было этого отрезвления, этой возможности остыть, все обдумать и взвесить? Ей самой, безусловно, оставалось только сожалеть. Она подошла так близко к достижению своей цели и так безболезненно! Все это выглядело так странно! После случая с Деннисом Малхолландом она поняла, что являет собой соблазн куда более сильный, чем ей самой казалось, иначе он не повел бы себя так безрассудно. Но она поражалась, почему ее не ужасает мысль о том, что придется отдать себя принцу. Вчера, когда они остались наедине, тепло его объятий, нежность поцелуя, охватившее ее волнение – все это показалось ей естественным и почти что неизбежным. Странно, очень странно! Она примирилась с тем, что ей придется соблазнить этого человека, но не ожидала, что ей это понравится.
Мара ощутила такое острое разочарование, когда ей помешали достичь цели, что это можно было счесть просто непристойным. Она старалась внушить себе, что всему виной страх, мысль о том, что драгоценное время уходит, но в глубине души сама в это не верила. Впрочем, это не имело значения. Осталось одиннадцать дней. Всего одиннадцать дней. Она должна использовать их с толком.
Она не пробыла в своей спальне и нескольких минут, когда раздался стук в дверь. В ответ на ее приглашение в комнату вошла Джулиана. Златокудрая красавица замешкалась на пороге, закусив нижнюю губу.
– Можете меня прогнать, если хотите, я вас прекрасно пойму. Я только что опять вам нагрубила, но, поверьте, это не нарочно. Боюсь, у всех в нашей семье есть привычка выражать свои мысли откровенно и не краснея при этом. От этого часто возникают трудности.
– Прошу вас, входите.
– Спасибо. – Взметнув юбками, Джулиана повернулась и плотно прикрыла за собой дверь.
– Я сегодня утром подумала, – призналась Мара, – что вы, наверное, захотите взять на себя управление домом вашего брата. Вы об этом хотели со мной поговорить?
– Боже милостивый, конечно, нет! Я вовсе не увлекаюсь домашним хозяйством, – беспечно ответила Джулиана.
– Я не хочу узурпировать ваши привилегии. Хватит того, что я отняла у вас ваши комнаты.
– О, прошу вас, чувствуйте себя как дома. Кстати, о доме. Я хорошо помню свои впечатления от последнего посещения этой резиденции и могу сказать, что вы сотворили настоящее чудо. Ни за что на свете я не посмела бы вмешаться.
– Но тогда… чем я могу вам помочь? Джулиана пожала плечами:
– Не знаю. Это был просто порыв – прийти к вам и сказать, что я вовсе не хотела вас обидеть. Я хотела только уколоть раздутое самомнение моего дорогого братца. Слишком уж много он о себе воображает.
Мара провела гостью в примыкающую к спальне малую гостиную и жестом предложила ей кресло. Джулиана со вздохом уселась, сняла шляпу и бросила ее на пол рядом с собой.
– Вы с ним все время ссоритесь?
– Ну, не все время, но довольно часто.
Мара много раз задумывалась над тем, каково бы это было – иметь брата или сестру, представляла себе, как они играли бы вместе, выступая единым фронтом против внешнего мира. О ссорах она как-то не думала. Она уже открыла было рот, чтобы поведать об этом Джулиане, но вовремя спохватилась. Это был бы опасный предмет для разговора, учитывая, что она не помнит своего прошлого.
