Текст книги "Королевская страсть (Цыганский барон)"
Автор книги: Дженнифер Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
8.
Джулиана вплыла в гостиную вслед за братом, милостиво улыбаясь Эрвину, кронпринцу Пруссии. Ее любезное приветствие, особенно после более чем холодного приема, оказанного ему Родериком, так ошеломило беднягу, что не успел он и слова сказать, как она увлекла его за собой любоваться заснеженным Парижем. Отец и сын Дюма ушли еще до второго завтрака, впрочем, дав слово Родерику вернуться вечером. Не успела за ними закрыться дверь, как их сменили один из членов Академии, политик неистово республиканского толка и старая графиня – скандалистка и ярая легитимистка. Эта троица осталась завтракать; за мороженым они чуть не подрались. После полудня заглянули несколько придворных Луи Филиппа, жалуясь на скуку. Этот сезон стал скучным как никогда из-за болезни мадам Аделаиды, сестры короля, уверяли они, и Дом Рутении оказался единственным местом в Париже, где можно было найти приятное общество и остроумный разговор, не вдыхая снадобий, прописанных докторами. Вместе с графиней, политиком и академиком, которые явно никуда не спешили и не собирались уходить, они засели за карты. Позже к ним присоединился Теофиль Готье, журналист и поэт. Он прочел собравшимся отрывок из своей последней поэмы – фрагмент, описывающий его путешествие по стране, названия которой Мара не уловила. Но стихи оказались прекрасными, им все долго аплодировали. Готье пожаловался, что все нынче путешествуют и пишут об этом: скоро во всех романах и поэмах будут описываться только заграничные достопримечательности и ни слова о Франции. На это возразил мужчина постарше годами. Он заявил, что много лет путешествовал по Франции, отыскивая и описывая старинные здания.
– Это все ученые статьи, – пренебрежительно отмахнулся Готье. – А вот самый знаменитый ваш рассказ – об испанской цыганке по имени Кармен!
Родерик, стоявший у камина, поставил бокал коньяка на полку и погрозил пальцем спорщикам.
– Эти ученые статьи, как вы их называете, спасли множество зданий, составляющих архитектурную славу Франции. Назначение Мериме инспектором по охране памятников было одним из самых важных решений Июльской монархии.
Проспер Мериме поклонился, принимая комплимент, но один из придворных запротестовал:
– Вы так говорите, будто больше ничего не ждете от Луи Филиппа. А ведь он еще не умер.
– Совершенно верно, – согласился Родерик и снова взял свой коньяк. – Мои извинения.
Мара подняла голову, оторвавшись от игры в безик. Ей вспомнился приказ де Ланде: она должна позаботиться, чтобы Родерик оказался рядом с королем. А где Родерик, там и его люди. Это имеет какое-то отношение к тому, что их называют Корпусом Смерти? Неужели существует какой-то план убийства короля? А если существует и если Родерик в нем замешан, почему так важно, чтобы он оказался в определенном месте? И зачем человеку, работающему в министерстве Луи Филиппа, зависящему от милостей короля, принимать в этом участие? Все это казалось бессмыслицей. Но ведь должна же быть какая-то причина! Иначе сама Мара не была бы сейчас здесь, в Доме Рутении.
Родерик оказался превосходным хозяином: он заботился, чтобы его гости были всем довольны, и занимал их разговорами, полными искрометного остроумия. У него был особый дар располагать к себе людей, хотя создаваемую им атмосферу никак нельзя было назвать умиротворяющей. Он заражал своих гостей острым, жизнерадостным восприятием жизни, умением наслаждаться каждой минутой, поэтому никто не хотел уходить, боясь пропустить что-то интересное.
И в то же время Мара почувствовала, что разжигает весь этот блестящий словесный фейерверк не что иное, как его дурное настроение. Если бы она сама не заметила признаков нарастающего гнева, особая осмотрительность в поведении гвардейцев заставила бы ее насторожиться. Негромкий голос Родерика в споре был подобен удару кнута, его блестящие аргументы разили противников наповал, он подхватывал любую глупость, которую кому-либо из гостей доводилось сморозить, и с особой мягкостью, с невозмутимым выражением лица доводил ее до абсурда. В его улыбке, обращенной к дамам, было столько неотразимого обаяния, что они летели, как бабочки на огонь, висли у него на руке, прижимаясь грудью к его плечу или начинали глупо хихикать при каждом брошенном на них взгляде.
Джулиана, вернувшись после прогулки со своим пруссаком, с минуту понаблюдала за братом, а потом бросила встревоженный взгляд на Мару.
– Если Родерик не побережется, ему всадят нож в спину или он свалится под стол мертвецки пьяный. Обычно он пьет в меру и никогда не мешает коньяк с вином, если только не чувствует себя смертельно обиженным или разозленным. Хотела бы я знать, что его до этого довело? Готова поклясться, что его постигло разочарование в любви.
– Вот уж это вряд ли! – резко воскликнула Мара.
– Нет? Как интересно!
Что знает Джулиана о сцене, разыгравшейся накануне ночью? По лицу судить было невозможно. Мара не верила, что Сарус или Михал стали бы болтать о том, чему стали свидетелями этой ночью, но кто поручится за слуг?
Рассердился ли на нее Родерик? Возможно, немного, этого она не могла отрицать, но совсем не так, как он был рассержен сейчас.
– Должно быть, тут что-то другое, – тихо сказала она.
– Что, например?
– Понятия не имею.
Весь этот долгий день она не говорила с Родериком, и он ни разу не обратился к ней. Благодаря возне с собаками, встреча после вчерашней сцены прошла не так болезненно, как она ожидала. Досада, вызванная тем, что Родерик вошел в самый неудачный момент, когда она была окружена мужчинами, а Дюма-сын к тому же полулежал у ее ног, уткнувшись лицом ей в колени, помогла ей пережить первые минуты. Помогло и то, что сам он держался как ни в чем не бывало, словно ночной сцены не было вовсе.
И все же оставаться в одной комнате с ним на протяжении целого дня было невыносимо. Маре казалось, что он все видит и понимает, но ему дела нет до ее чувств. У нее складывалось впечатление, что он нарочно задерживается, чтобы за ней понаблюдать и досадить ей, хотя мог бы запереться в кабинете и заняться делами, как обычно. Разумеется, у нее просто разыгралось воображение. Ее собственные переживания были вполне реальными и имели под собой основу, а вот приписывать какую-то злонамеренность Родерику не стоило.
Стемнело, наступило время ужина. За стол уселись двадцать восемь человек, включая обоих Дюма. За ужином подавали разнообразные и прекрасно приготовленные блюда, вино лилось рекой. Сама Мара лишь для виду ковыряла вилкой кусок телятины у себя на тарелке и мысленно напоминала себе, что надо будет похвалить повариху за то, как ловко она сумела обеспечить пищей все растущее по ходу вечера количество едоков. Разговор становился все громче, настроение у собеседников было превосходное. Ее это раздражало, как царапанье ногтей по стеклу. Она чувствовала, как подступает головная боль – признак сказывающейся усталости и напряжения. Больше всего на свете она мечтала остаться одна в своей спальне. При первой же возможности она собиралась улизнуть.
Они уже покидали столовую, когда Сарус подошел и тронул Родерика за плечо. Принц выслушал сообщенное ему шепотом известие и с милой улыбкой извинился перед своими гостями, пообещав присоединиться к ним в гостиной позднее.
Гости сразу же стали вести себя тише и сдержаннее, хотя настроение у них было по-прежнему оживленное. Почти все были знакомы друг с другом и стали собираться группами в громадной гостиной, хотя самая большая толпа окружила Джулиану, сидевшую на кушетке в самой середине салона. Пруссак, вернувшийся к ужину, стоял, склонившись над ней, а Дюма-отец тем временем расточал ей весьма экстравагантные комплименты и всеми силами старался убедить ее отказаться от королевского титула и пойти в актрисы.
Одним из немногих, кто предпочел остаться в одиночестве в переполненной людьми гостиной, был цыган Лука. Он стоял возле окна, прислонившись плечом к раме, взгляд его темных глаз неотступно следовал за каждым движением Джулианы. По словам Родерика, если, конечно, ему можно было верить, в их с Джулианой жилах текла цыганская кровь, и, очевидно, молчаливое восхищение цыгана вызывало какой-то отклик в душе принцессы. Во всяком случае, она знала, что он с нее глаз не сводит. Время от времени она бросала взгляд на Луку, и на губах у нее появлялась еле заметная загадочная улыбка.
Мара тоже старалась держаться в стороне от других. Она остановилась возле одного из двух каминов, разожженных в противоположных концах гостиной, но к ней подошел Дюма-сын.
– Говорят, мадемуазель Инкогнито, что вы стали любовницей принца Родерика. Это правда?
– Какой нескромный вопрос! – воскликнула она, стараясь говорить беспечно.
– Вы этого не отрицаете, значит, это правда. Должен вас предупредить: жизнь куртизанки – это не ложе из роз. Она не так легка и увлекательна, как может показаться.
Он говорил серьезно и, без сомнения, искренне, но у нее не было настроения выслушивать проповеди.
– Вы были откровенны со мной и, надеюсь, не удивитесь, если я скажу, что подобный совет звучит несколько странно в устах человека, который, если верить слухам, годами делил любовниц со своим отцом.
Он пожал плечами.
– Было время, когда я имел привычку утешать любовниц отца и разнашивать для него новые башмаки, но это в прошлом.
– В самом деле? – вежливо обронила она, оглядываясь вокруг в поисках предлога, чтобы избавиться от него.
– Знаю, я не имею права разговаривать с вами, но вы очень напоминаете мне одну женщину, которую я когда-то знал. Ее знали как Мари Дюплесси, хотя ее настоящее имя было вовсе не дворянским: просто Альфонсина Плесси.
– Было?
– Не так давно она умерла от чахотки. Ей было двадцать три года.
– Она была… дорога вам?
Он поморщился, словно от боли.
– Если вы хотите спросить, была ли она моей содержанкой, ответ – нет. Мы были любовниками, но я не мог себе позволить ее содержать. Она вскоре ушла от меня и стала фавориткой более знатных и богатых. У ее ног лежал весь Париж. Но жизнь среди камелий, бриллиантов и мехов коротка. Женщины стареют, становятся жадными, их преследуют страхи, или они сгорают от болезни. Вы не созданы для такой жизни, как не подходила она и Альфонсине. Вам следует вернуться туда, откуда вы пришли, стать женой фермера, монахиней, старой девой… Все, что угодно, только не это.
Мара подняла на него потемневший взгляд.
– Я бы так и сделала, – сказала она, – если бы могла. А теперь прошу меня извинить.
Она пошла прочь от него и не остановилась, пока не вышла из гостиной, но слова молодого Дюма продолжали звучать у нее в ушах. Ей не нужны были эти слова, чтобы понять, чем она рискует, она знала это с самого начала. Выйдя в главную галерею, она прижалась спиной к стене рядом с дверью и закрыла глаза. Что с ней будет, когда о ее связи с принцем станет известно всем? Даже если они с бабушкой расскажут всю правду, кто им поверит?
У нее не бьшо иллюзий. Вскоре она приобретет скандальную известность как любовница принца. Как только слух об этом достигнет Нового Орлеана, дамы начнут обмениваться многозначительными взглядами и посмеиваться, прикрываясь веерами. Все решат, что она совершила ту роковую ошибку, о которой предупреждают всех молодых девиц. Непременно найдутся такие, кто скажет, что они именно этого и ожидали: ведь отец избаловал ее до невозможности, а сама она вела себя как бессердечная кокетка.
Что же ей делать? Остаться в Париже и стать такой, какой ее считают? Куртизанкой? Игрушкой богатых мужчин? Уезжая из Луизианы, Мара и представить себе не могла, что судьба толкнет ее на подобный путь.
Но теперь у нее не было иного выхода. Не по своей вине она оказалась втянутой в трясину обмана и интриг. И не в ее силах из нее выбраться.
Оттолкнувшись от стены, Мара направилась в свои апартаменты. В галерее над входным двором было холодно. Она обхватила себя руками за плечи и ускорила шаг. Там, где галерея пересекалась с анфиладой комнат, идущей с севера на юг, Мара повернула налево и пересекла три комнаты, которыми редко пользовались. Здесь не было каминов, в воздухе чувствовалась сырость. Она снова повернула налево и подошла к прихожей, откуда можно было попасть на служебную лестницу и в ее собственные апартаменты в западном крыле. Дверь прихожей как раз закрывалась, когда Мара подошла к ней. Она ничуть не удивилась, решив, что это кто-то из слуг, повернула ручку и торопливо переступила через порог, чтобы спастись от холода.
Родерик стремительно повернулся и выхватил из-за пояса кинжал. Мара остановилась, прижала руку ко рту, чтобы заглушить крик. Он испустил длинную цепь ругательств. За его спиной из тени вышел другой мужчина.
– Представьте меня, дорогой мой принц. Молодая дама, которая способна увидеть вас с ножом в руке и не закричать на весь дом, без сомнения, не только очаровательна, но и умеет держать язык за зубами.
Это был Шарль Луи Наполеон, принц Луи Наполеон, если именовать его полным титулом, племянник Наполеона I, претендент на французский трон от семейства Бонапарт. Так вот с кем Родерик совещался после обеда!
Мара протянула ему руку и сделала реверанс, когда он склонился над ней. Он не отпустил ее пальцы, продолжая мягко сжимать их, пока оглядывал ее с ног до головы. Мара принялась столь же откровенно разглядывать его, пытаясь представить себе, что за дела могут быть у него с Родериком. Внешне он не производил особого впечатления: среднего роста, с узкими плечами и жидкими каштановыми волосами. Его украшали только глаза под тяжелыми, полузакрытыми веками – темно-карие, умные, полные решимости.
– Я очарован… Шери, не так ли?
– Я понятия не имела, что вы во Франции, ваше высочество.
– Никто об этом не знает. Вот уже несколько лет я здесь персона нон грата, потому и ухожу через черный ход. Мне бы польстило, что я внушаю такой страх, но это создает слишком много неудобств.
Уголком глаза Мара заметила, что Родерик, хмуро и сердито поглядывая на них, спрятал кинжал. Обращаясь к Луи Наполеону, она сказала:
– Значит, вы в опасности. Я не хочу вас задерживать.
– Да, – вздохнул он с сожалением. – Хотя, я полагаю, риск того стоит, если исходит от вас.
Он, несомненно, был галантным кавалером, дамским угодником, но ему была свойственна такая очаровательная робость, что общение с ним не вызывало тревоги. Он мог бы с легкостью усыпить бдительность женщины, с улыбкой подумала Мара.
– Позвольте пожелать вам счастливого пути. Бог в помощь.
– Ничего другого и не остается, как уповать на бога. Увы!
Родерик, глядя на них, с трудом заставил себя разжать руку и выпустить кинжал. Пустить кровь претенденту на трон на своем собственном пороге? Нет, это никуда не годится. Охватившее его чувство он весьма неохотно определил как ревность. Как это могло с ним случиться, да еще так быстро? Как это вообще могло случиться, если он замуровал себя в броню подозрительности и цинизма? Впрочем, «как» уже не имело значения. Он позволил женщине без имени забраться к себе в душу. Теперь ее следовало вырвать оттуда, потому что она больше не была женщиной без имени.
«Мара», – подумал он, пытаясь совместить это имя с обликом женщины, стоявшей перед ним. А может быть, он нечаянно произнес это имя вслух? Иначе почему она метнула на него этот быстрый, нервный взгляд? Нет, они оба просто ждут, когда же он вспомнит о своих обязанностях хозяина дома и проводит гостя через черный ход. Не говоря ни слова, он сделал знак Луи Наполеону пройти вперед и торопливо последовал за ним вниз по ступенькам.
Добравшись наконец до своей комнаты, Мара не легла в постель. Она принялась ходить взад-вперед, пытаясь хоть как-то осмыслить происходящее. Родерик был принцем, наследником трона, значит, естественно было предположить, что он кровно заинтересован в сохранении монархии как формы правления в Европе. Кроме того, он был вышколенным бойцом, имевшим опыт в защите коронованных особ… а также в их устранении. В его доме кто только не перебывал: радикалы-республиканцы, придворные Луи Филиппа, легитимисты, жаждавшие воцарения графа Шамборского как истинного представителя династии Бурбонов, а теперь еще и Луи Наполеон, надежда партии бонапартистов. Казалось, Родерик не имеет ни цели, ни политических пристрастий, но он прилежно и неустанно работал над сбором сведений. Зачем?
Зачем?Этот вопрос сводил ее с ума.
Если каким-то чудом она сумеет сыграть отведенную ей роль и заставить Родерика оказаться в нужное время и в нужном месте, тогда то, что произойдет потом, будет на ее совести. Это тоже не давало ей покоя.
А если у нее ничего не выйдет, если он не окажется в том месте, тогда ее бабушка пострадает, может быть, умрет. Этот страх преследовал ее неотступно.
Примерно час спустя к ней постучала Джулиана, потом открыла дверь и заглянула внутрь.
– Слава богу, ты все еще одета! Идем! Скорее!
– В чем дело?
– Они устроили гонку!
– Кто?
– Гвардия, конечно. На Сене. Захвати плащ!
Мара подбежала к двери.
– Они с ума сошли?
– Пьяны, уж это точно.
Эта последняя реплика прозвучала приглушенно: Джулиана повернулась и побежала по коридору. Мара колебалась недолго. Все было лучше, чем ее бесконечные и бесплодные раздумья. Схватив на ходу плащ, она последовала следом за Джулианой.
В эту холодную ночь на улицах было скользко и грязно, полурастаявший снег в свете фонарей казался черным. Гости, закутанные в меха и теплые, застегнутые на все пуговицы шерстяные плащи, оскальзываясь на мокром булыжнике двора, торопились рассесться по каретам. Несколько кучеров разогревали лошадей, гоняя их взад-вперед по улице, чтобы не застаивались на холоде, поэтому все втиснулись в кареты, стоявшие наготове перед домом, чтобы совершить короткую поездку до берега реки. Поначалу все были возбуждены выпитым за ужином вином и предвкушением забавы, но поездка по темным холодным улицам через площадь Бастилии к мосту Аустерлиц отрезвила участников вылазки. В конце концов все стали проклинать непредсказуемого хозяина дома, в то же время смеясь и покачивая головами в невольном восхищении. Невозможно было предугадать, что выкинет Родерик в следующую минуту. Он был подвижен и неуловим, как ртуть, этот удивительный принц. Совсем не похож на чопорных и скучных придворных!
Никто точно не помнил, как родилась мысль о гонке. Казалось, она последовала за разговором об условиях гребли на Эльбе в Пруссии, но возникла ли она в результате пари, спора или просто из винных паров, никто не мог бы сказать. Никакой явной ссоры не было, но мужчины разделились на две группы гребцов, одну из них должен был возглавить Родерик, другую – прусский кронпринц.
Сена была одним из основных путей сообщения в Париже, ее зеленовато-бурые воды несли на себе значительную часть продаваемых в городе товаров. Их возили на небольших люгерах и на массивных баржах, но чаще всего на узких весельных лодках с квадратной кормой и острым носом, легко проходивших под арками мостов. Этими маленькими суденышками обычно управлял один человек с длинным веслом на корме, хотя иногда еще одного гребца ставили на нос. У каждой такой лодки был свой хозяин, обычно они переходили по наследству от отца к сыну. На ночь эти лодки скапливались целыми маленькими флотилиями возле набережных, особенно в тех местах вверх по реке, где швартовались более крупные суда. Родерик со своей гвардией отправился вперед, чтобы сторговаться с сонными владельцами о найме четырех лодок.
К тому времени, как подъехала основная компания, четыре лодки уже ждали под мостом. Было решено поставить по человеку на носу и на корме. Гвардейцы бросили жребий, чтобы рассадить гребцов по лодкам. Управлять первой лодкой выпало пруссаку и Этторе, второй – Михалу и Труди. Они образовали первую команду. Родерик должен был грести на пару с Жоржем, а Лука – с Жаком. Это была вторая команда. Маршрут длиной в две мили пролегал по прямому отрезку реки до двух островов – Сен-Луи и Ситэ. Здесь командам предстояло разделиться: первая направо, вторая налево. Потом, сойдясь за вторым островом, они должны были пройти следующий прямой отрезок до Королевского моста. Кто первый выйдет из-под моста, тот и будет считаться победителем.
Они собрали целую толпу. Между лодками и берегом шла непрерывная словесная перепалка. Три гризетки под мостом срывали цветы и вуали со своих шляпок и бросали их Жаку и Жоржу. Близнецы отчаянно флиртовали, в то же время успевая рассовывать по карманам сыпавшиеся на них знаки внимания. Этторе присоединился к веселью. Остальные сделали вид, что не замечают хорошеньких белошвеек.
Джулиана спрыгнула с подножки кареты и подбежала к ограждению моста.
– Родерик! – крикнула она, перегнувшись вниз. – Я хочу с тобой!
– Рисковать купанием в Сене? Весьма нежелательно, – раздался снизу ясный и звучный голос Родерика. Он был нетрезв. Его лицо, освещенное кормовым фонарем, казалось бледным, но глаза блестели ярко, пожалуй, даже слишком ярко. – Наш досточтимый родитель никогда бы этого не одобрил и был бы прав.
– Его здесь нет.
– Неопровержимый аргумент. Но твое присутствие создаст нам гандикап.
– Если это так важно, Шери может сесть в лодку к Эрвину, и мы сравняемся.
– По прекрасной обузе в каждой команде? Что ж, посмотрим, которая из вас первой запросит пощады.
«Это буду не я», – с отчаянной решимостью сказала себе Мара. Если бы не это презрительное замечание, она могла бы отказаться. Вода под мостом текла черным стремительным потоком, пузырилась, образовывала завихрения, говорившие о неизведанных подводных течениях. Ветер на реке дул сильнее, слабый свет кормовых фонариков и уличных фонарей не разгонял тьму, а лишь углублял ее. От воды поднимался застарелый запах гниющих водорослей. Лодки бились о сваи моста, гребцы, скрипя веслами, с трудом удерживали их на месте. Мара надеялась, что мужество ей не изменит, но участие в этой полуночной гонке ее ничуть не увлекало.
– Ты его слышала? Они берут нас! Пошли! – воскликнула Джулиана.
Схватив Мару за руку, она чуть не силой потащила ее к лесенке, ведущей вниз, к берегу.
Команды подвели свои малые суда к самой кромке воды. Джулиана забралась в лодку брата, Мару взяли на борт в лодку кронпринца. Обе девушки уселись посредине, чтобы не создавать перевеса. Лодки снова заняли исходную позицию под мостом.
Наступила тишина. Лодки покачивались вверх-вниз на волнах, под сваями моста свистел ветер, вода журчала и бурлила. В тусклом свете фонарей лица мужчин казались призрачными. Михал и Труди строго вытянулись по стойке «смирно», Этторе ежился от холода, но тоже бодрился, а сам кронпринц явно проявлял нетерпение. Гребцы застыли на изготовку. Родерик тихо отдал несколько приказов и теперь сидел спокойный, сосредоточенный, весь хмель, казалось, из него выветрился. Все ждали.
У них над головами вспыхнул оранжевый огонь: это разожгли факел. Зазвенел голос Дюма-старшего, произнесшего какую-то краткую речь, но с лодок слов не было слышно, их относил в сторону ветер. Потом факел швырнули с моста в воду. Он ярко вспыхнул и задымил, а потом зашипел и погас в воде. Лодки выплыли из-под моста. Гонка началась.
Подобно лошадям, вырвавшимся из загона на летнее пастбище, лодки, толкаемые крепкими спинами и сильными, напряженными руками, взрезали воды Сены, оставляя за собой широкие борозды, и понеслись вниз по реке, увлекаемые течением. Гребцы с кряхтением налегали на весла, а весла скрипели, стонали, шлепали, ударяя по воде, при подъеме рассыпали веером брызги. Река бурлила и ревела. С моста донеслись подбадривающие крики гостей принца, но вскоре затихли вдали.
Команды шли вровень друг с другом, гребцы боролись с рекой. То одна, то другая лодка временами вырывалась вперед, но тут же снова отставала. Их разделяла только полоска воды шириной в два весла. Ветер, поднятый их стремительным движением, трепал волосы и рвал с плеч плащи. Капли воды, срываясь с весел, сыпались дождем, падали на разгоряченные лица и смешивались с потом.
На набережных появились кареты: это гости пустились наперегонки со стремительно несущимися лодками. Мужчины высовывались из окон и махали шляпами, некоторые кричали с козел, где они устроились рядом с возницами, чтобы лучше видеть.
Борьба оказалась жестокой. На лице пруссака, сидевшего на корме лодки, в которой была Мара, появилось свирепое бульдожье выражение. Этторе гримасничал при каждом гребке, но греб с тем же упорством, что и кронпринц. Лицо Родерика в свете кормового фонаря было сосредоточенным, но в то же время светилось каким-то бесшабашным весельем. Он возвысил голос и запел непристойные моряцкие куплеты, помогавшие держать ритм при гребле. Гвардейцы подхватили песню и стали грести дружнее.
Еще через несколько минут команды начали расходиться по разным рукавам реки. Впереди показалась громада Нотр-Дам, напоминавшая притаившееся доисторическое чудовище. Лодки проплыли мимо. Ветер вдруг стих, отрезанный громадным зданием. Левый берег высился каменной стеной, он становился все ближе по мере того, как сужался рукав реки. Парижские дома с темными окнами стояли, словно слепые на паперти, двери магазинов на первых этажах были заперты, навесы свернуты.
Ночь казалась сырым черным туннелем, фонари качались на корме, отбрасывая на воду жидковатый, дрожащий свет. Мужчины гребли так, что жилы выступили у них на висках, их легкие работали, как кузнечные мехи, они не думали ни о чем, кроме следующего гребка, следующего вздоха, следующего поворота реки.
Мара сидела, схватившись обеими руками за скамью, чтобы избежать толчков, и напряженно вглядываясь в даль. Все ее мысли были сосредоточены на второй команде, огибавшей острова с противоположной стороны, ближе к правому берегу, и все эти мысли были полны недоверия. Возможно, никто больше уже не помнил, как возникла идея этой гонки, но Мара готова была побиться об заклад, что уж один-то человек точно знал, откуда она взялась. Родерик, трезвый или пьяный, ничего не делал без причины. Но что это была за причина? Что он задумал?
На воде перед ними появились серые клочья тумана. Туман плыл по реке, кружился вокруг них, густел по мере того, как они продвигались вперед, свет кормовых фонарей превращал его в тусклый грязно-серый занавес. Он заглушал все звуки и как будто отделял их от всего остального мира. Когда они обогнули стрелку острова Ситэ, туман превратился в сплошное покрывало, плотно лежащее на воде, над которой ажурным железным кружевом изгибался мост Искусств. И эту серую кашу резала лодка Родерика с красноватым огоньком на корме, ушедшая на корпус вперед.
Пруссак выругался, лодка, в которой сидела Мара, пошла быстрее и стала сокращать разрыв. Наконец они поравнялись. Мост Искусств промелькнул над головой и пропал. Охваченные азартом команды все больше сближались. Впереди показался Королевский мост – масса камня с пятью заполненными туманом арками. На мосту уже вытянулись кареты гостей, жаждавших увидеть финал гонки. В тумане фонари карет сияли, как рубины.
Прямо по курсу, чуть вправо от них, показалась баржа. Она низко сидела в воде и дрейфовала по течению. На барже никого не было, она сорвалась с причала. Эрвин кормовым веслом направил свою лодку налево, чтобы обогнуть ее.
Это позволяло ему разминуться с баржей, но тем самым он «подрезал» лодку Родерика, лишая ее свободы маневра. Однако вместо того, чтобы отвернуть от дрейфующей баржи и дать проход обеим головным лодкам, пруссак упрямо держался выбранного узкого коридора. Он собирался заставить Родерика уступить дорогу или рискнуть столкновением с баржей. Впрочем, в любом случае лишь отчаянные меры могли удержать лодку Родерика от лобового столкновения.
– Скверный выбор, – отчетливо разнесся над водой голос Родерика. – Я дам тебе еще один шанс, Эрвин.
Родерик не сделал ни единой попытки замедлить ход. Наоборот, он еще сильнее налег на весло, поворачивая свою лодку, шедшую чуть впереди, наперерез лодке пруссака. Теперь кронпринцу Эрвину предстояло сделать выбор: отвернуть, чтобы дать проход лодке Родерика, или протаранить ее.
Выбор в конце концов сделал Этторе. Тихонько ругаясь себе под нос, он своим носовым веслом, вопреки воле кронпринца, заставил лодку отвернуть. Грубые черты Эрвина исказились бешенством. Орудуя кормовым веслом, он попытался снова перегородить проход, сделанный маленьким графом, но лодка Родерика успела проскочить под восторженные крики Джулианы и Жоржа. Сам Родерик продолжал тихонько напевать, налегая на кормовое весло.
Однако яростный натиск пруссака развернул его лодку, в которой сидела Мара, против течения. Река подхватила ее и направила кормой вперед прямо к барже. Деревянное суденышко врезалось в борт и треснуло, как яичная скорлупа. Вода хлынула внутрь, и лодку стало затягивать под баржу. Фонарь зашипел и погас. Мара вскочила на ноги, вода уже доходила ей почти до колен. А в следующую секунду она рухнула головой в реку.
Холодно, холодно… У нее перехватило дух, плащ и тяжелые юбки превратились в удушающий саван, тянувший ее на дно. Она опускалась все ниже и ниже, медленно поворачиваясь, все ее тело онемело до самых костей. В легких появилось жжение, мозг с немым криком стряхнул оцепенение, и она, отталкиваясь ногами, стараясь высвободить руки от облепляющей их мокрой ткани, начала всплывать. Ее голова показалась над поверхностью, она, задыхаясь, глотнула воздух и открыла глаза. Оказалось, что ее протащило под дном баржи и она вынырнула с другой стороны.
Мара не умела плавать. Она могла несколько минут продержаться над водой, отчаянно брыкаясь и двигая руками, но понимала, что ее сил надолго не хватит, тем более что ее тянуло вниз отяжелевшее, намокшее платье. Она была живым обломком крушения, ее сносило течением. Остальных она не видела. Но понимала, что они остались где-то позади. Однако у нее не осталось сил, чтобы повернуть голову и посмотреть, да и не рассчитывала она на их помощь: ведь в первую очередь им предстояло вытащить кронпринца Эрвина и Этторе.
Впереди маячил мост. Столпившиеся на нем гости принца кричали от ужаса и выкликали имена участников гонки. Заметили ли они ее? С точностью Мара не могла бы сказать: было темно, а река была широка. Но поперечный контрфорс одной из арок моста был прямо перед ней и быстро приближался.
Ее с силой швырнуло о контрфорс. Боль в боку оглушила ее, но она все-таки сумела уцепиться за черный выступ. Онемевшие пальцы скользили по камню, поросшему водорослями. Ногти у нее ломались, пока она цеплялась за контрфорс, пытаясь подтянуться выше. Наконец она нащупала чистый камень и крепко ухватилась за него, откашливаясь и с мучительным хрипом переводя дух.
Мара понимала, что долго ей так не продержаться, намокшее платье тянуло вниз, течение сносило ее, пальцы потеряли чувствительность. Зато у нее появилось странное ощущение тепла в ногах, в ступнях, и она с ужасом поняла, что это значит. Она замерзала в ледяной воде. Под мостом было темно – гораздо темнее, чем на открытом пространстве. Еще минута-другая, и ее пальцы разожмутся, она соскользнет в еще более глубокую темноту. Но она продолжала упрямо цепляться за контрфорс, оттягивая неизбежное, прижимаясь щекой к скользкому камню и закрыв глаза.
