Текст книги "Ты против меня (You Against Me)"

Автор книги: Дженни Даунхэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Четыре

Элли Паркер сидела на ступеньках в патио и махала руками, как антеннами, на солнце. Было странно, потому что весь сад при этом как будто затих. Она затаила дыхание – не хотела портить такую красоту. На секунду ей показалось, будто ей подчиняется вся Вселенная. Потом женщина из ресторана протопала мимо с коробками в руках, а ее мать со своей папкой подошла и проговорила:

– Слава богу, дождь кончился.

Элли сорвала лавровый лист с дерева, разломила его пополам, понюхала и разорвала на маленькие кусочки. Ошметки листка с острыми краями рассыпались по крыльцу. Она сорвала еще и еще один, сминая и терзая зеленые листья в руках.

Мать села рядом и склонилась к ней:

– Ты не переживай, милая. С братом все в порядке, он уже в машине – едет домой.

– Что, если в полиции передумают?

– Это же судебное решение. Его принимают раз и навсегда.

– Но что, если у них вдруг появятся новые сведения? Мать покачала головой и уверенно улыбнулась:

– Папа все держит под контролем, прорвемся, говорю тебе. Увидишь.

Как Элли ни хотелось ей верить, порой она закрывала глаза и вспоминала то, что не давало ей покоя. Видела, как Тома уводят на допрос – бледного, испуганного. Фургон с надписью «СУДМЕДЭКСПЕРТИЗА», припаркованный на дорожке, и следователей в черных костюмах, выходящих из дома с ноутбуком Тома, его постельным бельем и одеялом, упакованными в целлофановые мешки. Ребят в машине, которые наблюдали за происходящим с улицы, и ясно было, что к утру новость разнесется по всему городу. Копа, навесившего замок на дверь комнаты Тома и опутавшего ее полицейской лен -той. «Не трогайте, пожалуйста, комната теперь – место преступления», – сказал он. А отец ответил: «Что, даже в собственном доме у нас теперь будут запреты?» Мать сидела на лестнице и плакала, глотая слезы.

Элли сосредоточилась, пытаясь успокоиться. Чувство было такое, словно у нее в животе что-то засело и просилось наружу. Она оглядела сад – пустые столы, штабеля стульев, коробки с фонариками, только ждущие, чтобы их развесили, стремянка у забора, – и больше всего ей захотелось, чтобы сегодня вечером они остались только вчетвером и очутились в их прежнем доме за много миль отсюда, с едой, заказанной из ресторана, и взятым напрокат кино.

Мать толкнула ее под локоть, словно прочитав мысли:

– Элли, все будет хорошо, правда. Мы вернули Тома. Давай попробуем сегодня не унывать.

Элли кивнула, но в глаза ей смотреть не могла.

– Мам, можно тебе сказать кое-что?

Улыбка матери погасла, она напряглась всем телом.

– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне обо всем.

– Карин Маккензи отказалась сдавать экзамены. Она вообще в школу не ходит.

Повисла неловкая тишина. Элли кусала губу. Не надо было ничего говорить, но так трудно было держать в себе столько всего. Бывало, и что полегче выскальзывало наружу.

– У меня была подруга, – проговорила мать, – на которую напали двое мужчин, затащили в машину. Она не придумала, все было на самом деле. Ужасная жестокость, но она нашла способ изменить свою жизнь, и изменила.

– И что это значит?

– Это значит, – ответила ее мать, вставая и смахивая с брюк несуществующие пылинки, – что мы сами строим наше счастье. Мне надо поговорить с установщиками шатра. Услышишь машину – зови. Не хочу пропустить его приезд. И если тебе нечем заняться, развесь шарики.

Иногда Элли представляла Карин Маккензи как какое-то чудовище в плаще с капюшоном и когтями. Заливаясь маниакальным смехом, чудовище затаскивало Тома в зловонную яму. Но в реальной жизни Карин была всего лишь девчонкой, высокой, худенькой, с длинными темными волосами, и жила в многоквартирном доме на другом конце города. Том ей нравился, причем, судя по всему, уже давно. В тот субботний вечер она явно пыталась привлечь его внимание: яркие красные ногти, фиолетовая помада и пылающе – оранжевая мини-юбка, плотно обтягивающая бедра. В школе Карин славилась тем, что хорошо рисовала, а в других предметах, в общем-то, и не преуспела. Но все равно глупо отказываться от экзаменов – даже пара зачетов уже могли быть пропуском в колледж, началом неплохой карьеры. Бросишь все в одиннадцатом классе, и некоторые возможности упустишь навсегда.

Мимо прошла девушка с двумя серебряными подносами в руках. Одного с Элли возраста, может, чуть старше; в черной юбке и белой блузке. Поравнявшись с Элли, она остановилась и спросила:

– Ты сестра, да? – И, наклонившись ближе с заговорщическим видом, добавила: – И как держишься? Странно, наверное, все это? – Она была сильно накрашена.

– У вас что, дел других нет? Вот и делайте, – ответила Элли. Потом встала, обошла дом и встала на дорожке перед крыльцом.

Иногда паника была физической, будто стены медленно надвигались со всех сторон. Иногда психологической – необъяснимый страх, осознание, что еще минута этого кошмара, и она вспыхнет, как спичка. Она знала лишь один способ справиться с этим чувством – отключиться, подумать о чем-то еще, но в последнее время сделать это становилось все сложнее. Гораздо проще было взять и уйти. Далеко она не собиралась – не взяла куртку; решила всего лишь прогуляться по гравию до электрических ворот. Нажала кнопку, подождала, пока ворота откроются, и вышла на улицу. Дорога была вся в рытвинах и грязных лужах; в траве подрагивали на ветру первые нарциссы. Ворота за спиной захлопнулись.

За этой дорогой она следила каждый день по вечерам из окна своей комнаты – все гадала, вернется ли Том. Верь мне, писал он в письме. Ей хотелось, чтобы эти слова слетели со страниц и заслонили собой небо. Огромные неоновые буквы пронеслись бы над городом, задевая крыши домов и магазинов, а потом навсегда зависли бы над морем, миновав прибрежное шоссе. Верь мне. Все бы прочли эти слова и поверили. Обвинения бы сняли, и жизнь снова стала бы нормальной.

Но поверить было сложно. Спустя двенадцать дней и ночей Элли чувствовала, что вера ее рассыпается на кусочки. Она не могла сидеть, не могла стоять, ей было сложно на чем-либо сосредоточиться. Дни летели быстро, минуты бежали, сломя голову, даже часы, проведенные за уроками, проходили как-то незаметно.

На солнце набежала туча, и дорога погрузилась в сумерки; у ее ног залегли глубокие тени. В соседском саду залаяла собака, и почти сразу же тучи рассеялись, и мир засиял так ярко, что пришлось прикрыть глаза. А когда она их открыла, то увидела отцовскую машину, сворачивающую за угол. А в окне, как по волшебству, возникло лицо Тома. Он улыбался.

Элли закричала. Не сумела сдержать этот радостный крик, он сам вырвался, когда машина приблизилась.

– Он здесь! – кричала она, и мама, должно быть, была где-то неподалеку, потому что тут же выбежала из-за дома, тряся вездесущей папкой.

– Открой ворота, Элли, впусти их!

И вот он, как папа Римский, вышел из машины и очутился в саду. Мать подбежала, и он обнял ее. Они закачались, будто в танце. Элли поразила нежность этой картины.

Когда он взглянул матери через плечо и улыбнулся ей, она почему-то засмущалась, как будто за последние две недели стала взрослой и этот дом был ее, а он – всего лишь гостем. Что-то в нем изменилось – похудел, может быть?

– Так значит, все-таки выпустили, – выдохнула Элли.

Он рассмеялся и подошел к ней:

– Копы мечтали оставить меня у себя, что верно, то верно, но я уж им объяснил, что скучаю по сестренке. – Он обнял ее и прижал к себе. – Ты как, в порядке?

Она улыбнулась:

– Теперь да.

Его взгляд скользнул к машине, где мать доставала из багажника его рюкзак, а отец – чемодан. С этим чемоданом он ездил кататься на горных лыжах. Чудно как: теперь чемодан побывал и в самолете, и в Альпах, и в Норвичской тюрьме для малолетних преступников. Отец подкатил чемодан к дому.

– Смотри, Том, что твоя сестра сделала, – проговорил он и указал на растяжку на заборе.

Она три вечера убила на эту растяжку, но вот имен -но сейчас та показалась ей дурацкой. На нем все четверо стояли под радугой, а вокруг – огромное сердце. Вверху – придуманный ею самой семейный герб и лозунг: «ТОМ ПАРКЕР НЕВИНОВЕН». Но по краям, там, где она прикрепила ткань к забору, та уже обтрепалась. И теперь плакат был больше похож на рваную старую простыню, чем на то, во что она вложила всю душу.

– Она столько над этим корпела, – добавил папа и улыбнулся, глядя на Элли. Впервые за несколько дней он взглянул ей в лицо.

Брат толкнул ее локтем:

– Так приятно, Элли, спасибо.

Подошла мать, держа в руках куртку Тома, поглаживая ее, расправляя все складки.

– Там за домом для тебя еще один сюрприз, – сказала она.

– Какой сюрприз? – подозрительно спросил Том, и Элли почувствовала, как у нее застучал пульс. Вечеринку придумала не она, а Тому эта идея могла и не понравиться, между прочим.

– Сейчас увидишь, пойдем, – выпалила она" и потащила его за дом.

На лужайке вырос шатер. У столиков стояли газовые фонари для тепла, вокруг аккуратно расставлены стулья. Тарелки, стаканы и столовые приборы – на отдельном столе. Там же было место для еды; официантки расстилали скатерти и раскладывали салфетки. Китайские фонарики тихонько покачивались в ветвях грецкого ореха и на всех столбах, ветер колыхал связки воздушных шаров.

Элли наблюдала, как Том оглядывает все вокруг.

– Это праздник, – наконец проговорила она. Он провел рукой по волосам:

– Я уже понял.

– Не нравится, да? – Она повернулась к родителям. – Я же вам говорила, что ему все это не нужно! Говорила же?

Лицо отца потемнело от досады.

– Ты предпочел бы побыть один?

– Вы очень старались, – отвечал Том, – но что, если бы меня не выпустили?

Мать нервно рассмеялась:

– Твой отец даже такую возможность не рассматривал.

– Ни капли не сомневался, – беззаботно проговорил отец. – Обслуживание в ресторане я уже пару дней как заказал, настолько был уверен. – Он протянул руку и похлопал Тома по спине. – Ну, так что думаешь? Доволен?

– Все в порядке. – Том еще раз огляделся. – Как знать, может, даже будет весело.

– Ну, вот и отлично, – просиял отец. – Мы всех знакомых пригласили. Пусть весь мир знает, что скрывать тебе нечего… – Он показал на чемодан: – Отнесу вещи, а потом надо позвонить кое-куда… Ты пока расслабляйся, Том. Ты теперь дома, ничто тебе не грозит.

Мать положила ладонь Тому на щеку:

– Отнесу в дом твою куртку и проверю, как там еда. Странно, зачем они объясняли каждый свой шаг?

Это с тех пор, как Тома арестовали, у них появилась такая привычка. Заедука я в офис. Пойду наверх, может, удастся поспать. Скоро придет адвокат. Они как будто боялись, что исчезнут, если не скажут, куда собираются пойти в следующий момент и чем заняться.

– А вы двое что будете делать? – спросила мать. Том улыбнулся:

– Что-нибудь придумаем.

Пять

Комната для гостей была розовой, с тиснеными обоями. У Элли с матерью не было времени их переклеить, но они купили Тому новый матрас и сменили шторы. А еще повесили маленький телевизор на стенку и разложили на полках диски и книги.

Стоя в дверях, Том покачал головой:

– Как гость в своем же доме.

В комнате было темно, и Элли включила свет:

– Тебе папа разве не говорил?

– Может, что-то и говорил… – Он подошел к кровати, сел, разгладил покрывало. – Только вот я половины не слушаю из того, что он там бормочет.

– Он пытался заставить копов снять замок с твоей комнаты, но это так быстро не делается, оказывается. Но тут все новое, одеяло… мы с мамой покупали.

– А я всегда бабушку вспоминаю в этой комнате, – сказал Том. – С кучей таблеток и с этими ее заскоками. – Он огляделся, сморщил нос. – Тут и пахнет до сих пор бабулей.

– Комод мы на чердак убрали, так что не должно. Открой окно.

– А она в курсе, что произошло? – Он перевел взгляд на Элли. – Или ей не стали рассказывать, чтобы не позориться?

– Да она даже не знает уже, как ее зовут. По-моему, они ждали сперва исхода дела, прежде чем ей рассказывать.

– Исхода дела? Да ты, я смотрю, папу наслушалась. – Он пошарил в кармане, достал сигареты, подошел к окну и приподнял раму.

Он закурил и глубоко вдохнул дым в легкие. Звук был как мелом по доске, как вилкой по тарелке. В нем слышалось отчаяние. Ей захотелось заткнуть уши и отвернуться. Но она села и, не сводя с него глаз, стала смотреть, как он вдыхает и выдыхает дым – еще трижды. Наконец он повернулся к ней:

– Прости, Элли. Зря я так.

– Ничего.

– Меня отец довел уже. Уволил адвоката, из-за которого меня в первый раз не выпустили, нанял лучшего из лучших, а сам ему не доверяет, и разговаривает с ним так, будто перед ним пацан какой-то, только что из юридического.

– Он желает тебе самого лучшего. Том мрачно улыбнулся:

– Я места себе не нахожу.

– Скоро все кончится.

– Думаешь? А адвокат мой говорит, все только начинается.

Он выпустил в сад последнее облачко дыма и бросил окурок ему вслед.

– Хочешь кое-чем интересным заняться?

– Конечно.

– Хорошо. Тогда жди.

Он ненадолго отлучился и вернулся с ножницами. Вложил их ей в руку:

– Подстриги меня.

Она оторопела:

– Как? Коротко?

– Как можно короче сзади и по бокам. Длинные надоели.

– Но я не умею… никогда никого не стригла.

– Да ничего сложного. Как стричь траву.

Он сел на стул в углу у зеркала, расстелил газеты на полу.

– А ты не рассердишься, если плохо получится? Том сорвал майку:

– Сердиться не буду, обещаю. Да и выбора у меня особо нет. Ближайшая парикмахерская в центре, а мне по условиям освобождения туда нельзя.

Он оседлал стул, а Элли встала у него за спиной, занесла ножницы. Их взгляды встретились в зеркале.

– Меня никто еще не просил делать что-то такое… опасное, – заметила она.

– Скучная же у тебя жизнь, – рассмеялся Том. Она знала, как долго он отращивал эти волосы. Они стали его приметой, люди узнавали его по волосам. А… знаете, Том, парень со светлыми длинными волосами. И то, что он теперь решил подстричься, ее пугало. А что выбрал ее на роль парикмахера, при закрытых дверях, втайне от всех, – все это делало процедуру еще более рискованной в ее глазах.

– Нет, правда, Том, не могу. Что, если я слишком много отхвачу и ты лысым останешься?

– Прошу, Элли. Пока я не передумал.

Она взяла в руки длинную прядь волос и замерла с ножницами:

– Значит, можешь и передумать? И что тогда?

– Да шучу я. Режь.

И вот прядь за прядью волосы полетели на пол, на ее босые ноги. Ветер из окна разнес их по полу за пределы подстеленной газеты; они скучились в углу, как гнездо. По мере того как волос становилось меньше, его лицо менялось. Глаза стали больше, появились уши, шея теперь казалась чересчур тонкой. Она словно раздела его.

– Ты так кажешься моложе, – ответила она, когда он спросил, почему у нее грустный вид.

Что же такого грустного в этом, поинтересовался он, и она ответила, что, вообще-то, рада его стричь, ведь всегда завидовала его длинным волосам.

– Мне бы еще обмен веществ, как у тебя, – добавила она. – Ты вон ешь что хочешь, и тонкий, как палка, а я проглочу одну шоколадку, и сразу разносит, как на дрожжах. Ты у нас везунчик.

Он покачал головой:

– Ты даже не догадываешься, да?

– О чем?

– О том, какая ты красивая. Все так говорят.

– Все?

– Знаешь, как Фредди тебя зовет?

Она покачала головой, уж испугавшись заранее.

– Русалкой.

– Это даже не комплимент, между прочим. Русалки тупо сидят на камнях целый день, и все.

Он рассмеялся:

– Но их не так просто достать, вот в чем смысл. Никому еще не удавалось переспать с русалкой, они же к себе не подпускают.

Элли подумала, что это скорее связано с тем, что у них ниже пояса один хвост, но, может, она и ошибалась, поэтому вслух ничего не сказала. Вместо этого она снова перевела разговор на него, потому что, несмотря ни на что, любила его и хотела, чтобы он в этом не сомневался. Подравнивая волосы вокруг ушей, она тихо перечисляла все то хорошее, что он для нее сделал.

А сделал он много чего. Рисовал картинки, которые она потом раскрашивала (сто лет назад это было), а когда она пошла в школу, разрешил вместе с ним играть на площадке, хотя она была на два года младше, да и девчонка к тому же. На каникулах в Кении ее укусила собака, а потом попыталась укусить еще раз, и он заступился (это был самый героический поступок, который кто-либо ради нее совершал).

– Когда мы еще жили в старом доме, – вспоминала она, – и подруги ко мне приходили, ты всегда с нами разговаривал. А если встречали тебя в городе, подходил и болтал, как будто тебе правда интересны наши дела. У других братья вообще на младших сестренок внимания не обращали. А я всегда гордилась, что ты не такой.

Он улыбнулся:

– Какие приятные вещи ты говоришь.

– Это потому что ты сделал мне так много приятного. Помнишь тост на мой день рождения в шестнадцать лет, когда ты сказал, что я лучшая сестра в мире? А дурацкий концерт в школе на выпускной – ты громче всех хлопал, хотя я опозорилась там напрочь и забыла все слова!

Том смеялся, вспоминая о прошлом. Как же было здорово. Вспоминать. Он принялся рассказывать, как однажды летом они поехали в кемпинг на юге Франции, а место оказалось жутко неинтересным. Бассейн не работал, развлечений никаких, единственный плюс – кондитерская да воздушные змеи из местной лавки.

– И мы с тобой нашли ту горку, – сказал он, – помнишь? И запустили змеев с самой ее верхушки, а когда наскучило, скатились вниз и снова забежали наверх.

Элли поразилась, что он помнит. Жалко, что нельзя было стричь его часами. В комнате для гостей им было так хорошо вдвоем; с улицы доносились далекие и глухие голоса людей, готовящихся к празднику. Она осмелела:

– Может, поговорим о том, что случилось той ночью? Он резко обернулся и посмотрел ей в глаза:

– Серьезно? А тебе не кажется, что мне хочется отдохнуть от этих разговоров?

Элли отвела взгляд:

– Я кое-чего не понимаю. Он нахмурился:

– Ты с кем-нибудь разговаривала?

– Да нет. – Ей вдруг показалось, что они перебрасываются словами как будто сквозь дымовую завесу. – Я и в школу еще не ходила.

Они смотрели друг на друга молча.

– Если меня посадят, Элли, это конец.

– Знаю.

– Там такие есть люди… – Его голос оборвался, и он покачал головой, словно показывая, что видел такое, о чем говорить невозможно. – Это были худшие две недели в моей жизни.

В его глазах промелькнуло что-то… их мрачный блеск напомнил ей ту осень, когда он сломал руку и сидел на футбольном поле, воя от ярости, потому что теперь придется пропустить весь сезон, а его только что взяли в команду. Она отвернулась.

– Ну вот, – сказала она, – закончила. – Пригладила руками растрепавшиеся пряди. – Вроде симпатично.

– Симпатично? – Он взъерошил свой ежик. – Я не на такой эффект рассчитывал.

– А на какой?

– Хотел выглядеть как можно более невинным. – Он улыбнулся ей, глядя в зеркало. – Безобидным, вне подозрений.

Сидя на кровати, она смотрела, как он смахивает волоски со своей майки. Он побрызгал подмышки дезодорантом, плеснул лосьон после бритья на ладони, потер их друг о друга и похлопал щеки.

– Мне придется идти в суд и отвечать на вопросы? – спросила она. – Или они просто зачитают мои показания?

Словно не слыша ее, он натянул новую полосатую майку. Они с мамой купили ее на прошлой неделе; ценник все еще болтался сбоку. Он оторвал его и вручил ей:

– Выбросишь.

Она сунула ценник в карман:

– Ты меня слышал?

Он поправил майку, разглаживая морщинки перед зеркалом:

– Ты единственная была дома все время, значит, ты – главный свидетель. Так что в суд идти придется, не сомневайся.

У нее в животе все сжалось.

– Но они же не смогут заставить меня говорить.

– Если ты ничего не видела, не смогут.

Она кивнула. При взгляде на него ее охватила смесь жалости и страха, потому что мысль о том, что она должна и не должна говорить, ее пугала. Она уже две недели на этот счет переживала. Однажды дошла до того, что представила, будто взорвалась атомная бомба и никто не выжил, кроме нее. В этом выдуманном мире она бродила, открывая и закрывая двери, гоняя пыль ботинком и рассматривая вещи. И было так спокойно.

Она закусила губу:

– Когда меня в полиции допрашивали, я сказала, что, когда ты и все остальные вернулись, я сразу пошла наверх спать.

– Ну, тогда все в порядке.

Элли бросило в жар, когда она вспомнила, как встала с дивана в тапках и пижаме. Карин и ее подружка Стейси были такие шикарные, а вокруг них вились ребята – все только что пришли из паба. Девчонки улыбнулись ей, сказали, чтобы оставалась, поболтала с ними. Но по лицу брата она поняла: тот хочет, чтобы она сидела наверху и не высовывалась, – и, чувствуя себя полной идиоткой, Элли сказала, что у нее болит голова, и ушла.

– А еще я им сказала, – продолжала Элли, – что чуть позже выглянула в окно и видела всех на улице.

Том повернулся и уставился на нее:

– Я этого не знал.

– Я просто сказала, что все выглядело так, будто вам весело, а вы с Карин обнимались.

– Ты зачем это сказала?

– Потому что копы должны знать – она к тебе неровно дышала! А что, не надо было?

– Да нет, нормально, – ответил он. – Не расстраивайся. Они меня поджарить хотят, не тебя.

– Она же всю ночь с тобой заигрывала. – Элли сжала кулаки так, что ногти вонзились в ладони. – Ты же когда в спальню пошел за спальным мешком, она наверняка просто на тебя набросилась, и все?

Том поморщился:

– Не могу сказать, что я этим горжусь, Элли, но так, в общем, все и было, да.

Она кивнула:

– Так я и думала.

Он вернул стул на место, под стол:

– Может, хватит уже об этом? Мне не очень-то приятно обсуждать со своей младшей сестрой какой-то несчастный перепихон с этой сумасшедшей девкой. Пойдем лучше вниз, может, им помощь нужна.

Он скомкал газеты и выбросил их в урну. Элли собрала волосы в углу и сделала то же самое. Какая же она идиотка! Зачем напомнила ему о той ночи теперь, когда он в безопасности, дома, с семьей?

– Наряжаться не будешь? – спросил он. – Семейный праздник и все такое… Один за всех…

Он пытался рассмешить ее, копируя отца.

– И все за одного, – ответила она, желая подыграть ему.

Он погладил ее по голове:

– Не забывай о главном.

Еще одно папино выражение. Не забывай о главном – кто ты есть. И на чьей ты стороне.