Текст книги "Скарлетт (ЛП)"
Автор книги: Дженна Коул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Дженна Коул
Скарлетт
«Рано или поздно каждый столкнётся с последствиями за свои действия»
Роберт Льюис Стивенсон
Пролог
Она редкая девушка.
Неприступная на подсознательном уровне, одна из тех девушек, достойных нездоровой одержимости. Она необыкновенно изысканная и бесцеремонно эксцентричная. Её естественная непринуждённость, ангельские черты и то, как она приберегает свои улыбки для идеальных как на картинке моментов, излучает что-то очень привлекательное для людей. И да… то, как они замечают её.
Её разум – это галактика взрывных мыслей и, если она не блуждает по неисследованным дорогам, то её нос глубоко закопан в книгу. Её душа остается скрытой от посторонних, однако свой дневник она продолжает наполнять секретами, и он переполнен сокровенными открытиями. Вы можете наблюдать, как её карандаш в течение нескольких часов лихорадочно двигается, пока она изливает содержимое своей души на страницы кожаной книги, прижавшись своей крошечной фигуркой к коре дерева.
Естественно, люди тянутся к ней. Она светлая и красивая, но при этом молчаливая и отрешённая. Своего рода противоречие. Тьма возникает в её глазах в те дни, когда солнце ради неё прячется за серыми облаками, а воздух превращается в жаркий, влажный и удушающий. В такие дни уязвимость и страх ведут войну в её сознании. Её шаги становятся менее устойчивыми, её прозрачные голубые глаза в свою очередь мутнеют, а мечты становятся её главным противником.
Она умная девушка. На самом деле, очень умная. Она хорошо разбирается в цифрах, словах и загадках.
В один прекрасный июньский день темные облака в небе стали выглядеть так, как будто размножились и построились таким образом, что волоски на Вашей коже встанут дыбом, а лесной аромат дождя вызовет панику.
Сегодня что-то не так.
С ней.
Со вселенной.
И хотя она всегда была готова к такому дню, она никогда по-настоящему не ожидала, что он наступит.
Но опять же, кто бы ожидал?
Глава 1
БЁРДИ
НЬЮ-ЙОРК
– Существует предположение, что поезда-призраки путешествуют по системе метро Нью-Йорка в самые странные часы дня, пользуясь самыми любопытными и своеобразными маршрутами с единственной целью сохранить некоторые неиспользуемые линии в рабочем состоянии. Я лично никогда не видела ни одного из этих поездов, хотя предполагаю, что в том редком случае, когда один из них заметят, мы обнаружим окончательное доказательство наиболее бесполезных правительственных расходов.
– Разве это так? – пожилой мужчина в сшитом на заказ костюме выдает сильный искренний смешок. Его лицо, утомлённое и потрёпанное жизнью, но глаза наполнены весельем. – Ну, это наше правительство и для тебя, – добавляет он, перед тем как открыть вечернюю газету. – И только подумай – мы избираем этих дураков.
Я слегка киваю, не ожидая его реакции, так как сейчас он полностью сосредоточился на тщательно подобранных заголовках на тонкой газетной бумаге. Он поправляет свои очки для чтения вверх по переносице носа, пока наши тела раскачиваются из стороны в сторону мягкими колебаниями поезда. Я смотрю в окно, наблюдая, как дождь льёт как из ведра, окутывая город влажной пеленой. В сумерках огни сверкают и танцуют размытыми орнаментами в витринах центра города.
Я смотрю на свои часы, подмечая, что сейчас уже половина седьмого. Я должна была быть дома час назад. Мои плечи наклоняются вперёд, когда поезд приближается к моей остановке. Забросив рюкзак на плечо, я встаю и выхожу из вагона метро.
– Хорошего вечера, – говорю я доброму человеку.
– Береги себя, – это его единственный ответ.
Станция метро – это бурное море из пассажиров и суматохи. Толкотня и распихивание продолжается, пока путешественники пробираются и выбираются с перегруженной людьми платформы. Воздух разряжен, и сильный туман затрудняет зрение. Я выхожу на улицу и вижу, как машины лавируют в уличном движении, чудом избегая друг друга, где-то поблизости пронзительно разрывается сирена, прорывая сопротивление воздуха.
Агрессивные капли дождя колошматят по куполам зонтиков, еле удерживаемых задыхающимися пешеходами, когда я присоединяюсь к группе дёрганных тел и мокрых портфелей на нашем перекрестке. Хаос разворачивается по мере изменения сигнала светофора, дающим разрешение пересечь напряжённый перекресток. Это чистое столпотворение, когда пассажиры начинают, тараня, проходить мимо друг друга и перебегать через улицу.
Раздаётся треск молнии, как раз в тот момент, когда меня толкают на землю. Моё лицо с грубой силой ударяется о неровность тротуара, и у меня перехватывает дыхание. Огромное количество мокрых мокасинов и каблуков проносится мимо меня, игнорируя мои бесплодные мольбы о помощи. Я смутно слышу слабый писк сигнала светофора, предупреждающего пешеходов, что их очередь практически закончилась. Я пытаюсь встать, но давка пассажиров удерживает меня на земле.
И не успеваю я опомниться, как писк сменяется визгом мокрых тормозов. Я вижу, как в замедленном движении, как пухлый мужчина средних лет хлопает дверью такси и выпрыгивает из потрёпанного жёлтого автомобиля.
Он начинает кричать и орать на меня, его кулаки поднимаются вверх, в воздух, от ярости. Эхо его слов-проклятий звенит в моих ушах, но я беспомощно лежу там, продолжая наблюдать, как брызги дождя отскакивают от его лысой головы. У меня сердце уходит в пятки, когда меня внезапно поднимают на ноги и ставят обратно на тротуар.
Всё происходит так быстро, что прежде чем я смогла перевести дыхание и поблагодарить незнакомца, который спас мне жизнь, – он уже исчез.
Я обескуражено стою на углу – грязная, мокрая, лишь с моим рюкзаком и ощущением отголоска тепла от рук незнакомца на моём влажном холодном теле.
Когда я была ребёнком, моя мать молилась и каждый вечер отправляла меня в кровать, прежде чем солнце скроется за горизонтом. Мне всегда не хватало смелости спросить у неё: от кого конкретно защищали эти молитвы или почему она закрывала мои шторы непосредственно перед тем, как сядет солнце. Но, тем не менее, она всегда распахивала мои шторы, чтобы я увидела, как восходит солнце.
Я нашла утешение в том, что она прятала от меня тьму, и от того, что она ошибочно полагала, что я не обращаю внимания на странных мужчин, которые чаще всего приходили в наш дом по ночам, вскоре после того, как её размеренные колыбельные убаюкивали меня. Иногда ночью, когда она приходила подоткнуть мне одеяло, её матовый жемчуг и дорогие каблуки выглядывали из-под багрового халата. След от её сладких духов щекотал мой нос, и я знала, что скорей всего меня разбудит витающий запах дорогих сигар и глубокие голоса мужчин. Когда я повзрослела, то стала сопротивляться, пытаясь не заснуть так, чтобы я смогла собрать по кусочкам их разговоры о вымогательстве, убийствах и женщинах – тем самым начав моё тайное увлечение тьмой.
Возможно, она намеренно исказила мой взгляд на жизнь, ограничив представление об обыденном. Взрослея, я никогда не ладила с другими детьми, но достаточно хорошо наблюдала за ними, чтобы понимать – чего я не хочу. Кроме моего дяди Сэла, мне никогда не позволялось встречаться с теми, кто посещал нашу квартиру. Но он ни в коей мере не был биологически связан с нашей семьёй, но достаточно сильно нравился моему отцу, чтобы считать его таковым. Они всегда наслаждались разговорами за виски, которое приносил мой так называемый дядя, пока они пыхтели некоторыми из любимых, сделанных вручную сигарами моего отца.
Я всегда верила, что меня послали на эту землю не просто так. По крайней мере, так всегда говорил мне мой отец, и возможно эгоистичная часть меня всегда хотела верить, что это правда. Я боготворила отца за его желание изменить мир. Он не скрывал от меня тьму так, как всегда делала моя мать, вместо этого он выставлял её напоказ как газетчик.
Я всегда верила в знаки, и притвориться, что я не понимаю, что мой мир вот-вот перевернется, было бы ложью. Называйте это интуицией или предчувствием, или называйте как, чёрт возьми, хотите, но это никак не изменит того факта, что я знаю, что мою жизнь вот-вот поглотит гигантская чёрная дыра, но как это произойдёт – остаётся только догадываться.
Коврик перед нашей входной дверью покрыт грязными следами, а сама дверь приоткрыта. Чистые белые тарелки с нетронутым ужином стоят перед пустыми стульями. Тщетный призыв маминых часов с кукушкой едва можно расслышать из-за шума, исходящего сверху. Я обнаруживаю сигару моего отца, тлеющую в пепельнице, несомненно уже потерявшую свой аромат, рядом с его личным дневником. Я захватываю ветхую книгу и начинаю подниматься по лестнице в их спальню, боясь того, что могу там обнаружить.
Говорят, что чем выше Вы поднимаетесь, тем больше утончается воздух, но поскольку я поднимаюсь в ад, мне сразу становится нечем дышать.
Мои руки быстро закрывают мой рот, как только я вхожу в их комнату. Моё сердце начинает яростно колотится в моей груди, требуя сбежать от этой ужасающей сцены. Оглушительный звук пуль, когда они задевают плоть, эхом отражается от стен нашей скромной нью-йоркской квартиры, и я смотрю, как тени крадут у меня единственных двух людей, которых я любила.
Я замираю на пороге, прижимая к себе дневник, когда встречаюсь глазами с моим отцом. Они дикие и сверкают от ужаса, молчаливо умоляющие меня бежать. Мой взгляд следует за кровавым следом, ведущим к безжизненному телу моей матери, а затем возвращается обратно к моему отцу, и я понимаю, что он будет следующим.
– Беги, Бёрди (прим. дословно – «птичка»)! – кричит мой отец.
– Кто-нибудь схватите её! – приказывает голос из тени.
Так много криков.
Так много крови.
Я прикрываю уши и качаю головой в отчаянной попытке заглушить разрывающие уши звуки моего беспорядочного сердцебиения и ада, вырвавшегося наружу вокруг меня. Запах выстрелов просачивается в воздух, когда по моему лицу начинают течь горячие слёзы. Я знаю, что должна принять решение.
Бороться или улететь.
Бежать или умереть.
БАБАХ!
– Прости меня, Птичка, – выдыхает он, когда его глаза закрываются. – Я люблю тебя.
Весь кислород в комнате исчезает с последними словами моего отца.
Адреналин во мне шипит, когда тени оказываются рядом. Безумие начинает течь по моим венам, и я бегу.
Я бегу по переполненным людьми городским улицам. По тёмным туннелям и опасным переулкам. Несмотря на разрушительную боль и удушающий страх. Я бегу, пока не остаётся ничего, кроме как остановиться, рухнуть и стать тенью.
Кислота опаляет мой пищевод, когда горечь от остатков содержимого моего обеда выплёскивается из моего желудка, разбрызгиваясь на булыжный тротуар со злобной силой. Моё зрение мутнеет, когда желудок словно завязывается в узел, и я содрогаюсь, падая и сворачиваясь в позу эмбриона прямо на дороге. Зловоние моей рвоты маскирует запах смерти, который по-прежнему стоит меня в носу. Вытирая рот плащом, я продолжаю пятиться в заднюю часть переулка. Мусор устилает мокрую дорогу, и я вижу, как пустая консервная банка крутится в луже.
Кап.
Кап.
Кап.
В переулке нет ни единого звука, за исключением постоянной струи воды, текущей по ржавому желобу прямо на тротуар. И в глубине души я хочу последовать за дождевой водой вниз по гравию в ливневую канализацию и в лучшее место.
Или, возможно, в ад.
Одинокая уличная лампа упорно мелькает в ночи, достаточно освещая дорогу, чтобы я заметила чёрную двойную дверь с номером «55», висящим чуть ниже петель.
Знакомое чувство дежавю омывает меня, придавая мне смелости простучать, выбивая последовательность, которой мой отец научил меня много лет назад. У меня перехватывает дыхание, а потом я выдыхаю весь страх, что был внутри меня, и жду.
Секунды превращаются в минуты, когда я начинаю сомневаться, правильный ли это адрес, но я знаю, что это место именно здесь. Я чувствую, что бывала здесь раньше.
Наконец, я слышу движение внутри, и через несколько мгновений слышу, как снимается цепочка и щёлкает замок. Мужчина с растрёпанными седыми волосами и небритым морщинистым лицом открывает дверь. Если бы мой отец был всё ещё жив, то мужчина передо мной был бы примерно его возраста. Слёзы застилают мои глаза, но я быстро избавляюсь от них. Мужчина на пороге резко выдыхает, как будто точно знает, почему я здесь, даже если я этого не знаю.
– Бл*дь. Заходи.
И я слепо следую за человеком внутрь здания.
– Имя? – спрашивает он, закуривая свою боливарскую сигару. Я вдыхаю сильный запах табака, надеясь заглушить зловоние смерти.
– Бёрди Руссо, – у меня уходит целая секунда, чтобы произнести следующие слова: – Моим отцом был Мануэль…
– Был? – резко обрывает он меня.
Я закрываю глаза перед тем как кратко ответить.
– Да… был.
– Чёрт подери! – я слышу, как он шепотом бормочет ещё какие-то ругательства, пока ведёт меня дальше вниз по слабо освещенному коридору.
– Садись, – приказывает он, когда мы входим в комнату с бежевыми потрескавшимися стенами. Порванное кожаное кресло, на которое он кивает, покрыто пеплом и усеяно пулевыми отверстиями, но я повинуюсь. У меня точно нет выбора.
Он идет к сейфу в стене и проводит там некоторое время, открывая стальную дверцу. Засовывая свою руку внутрь, он вытаскивает пачку наличных и какие-то документы. Он падает в своё кресло и двигает ко мне удостоверение личности и свидетельство о рождении. Я смотрю на документы, как будто они собираются меня укусить.
«И что, по его мнению, я буду с этим делать?»
Я перевожу обратно на него свой взгляд в ожидании... чего-то. Плана, инструкции, чёрт, я не знаю чего, но он же может сказать мне, что я должна делать.
Мужчина раскуривает свою сигару и выпускает круги дыма, что танцуют в воздухе, как эмоции в моём сердце. Я осторожно поднимаю удостоверение личности и смотрю на имя, напечатанное на лицевой стороне:
«Скарлетт Джейкобс».
Девушка, смотрящая на меня с фотографии, выглядит так, будто она моя близняшка.
Такие же светлые волосы, голубые глаза и без улыбки.
Я перевожу взгляд на седого мужчину.
– Кто такая Скарлетт? – шепчу я, моё дыхание скачет также, как и моё сердце в груди.
– Ты, – отвечает он как ни в чём не бывало. Он передает мне пачку денег, которую только что вытащил из сейфа. – Удачи, мисс.
– Вы, должно быть, шутите. Что мне с этим делать?
– Тут достаточно денег, чтобы начать новую жизнь. Забудь о том, что произошло... Бёрди.
– Но, как? Я просто не могу... Мне едва лишь восемнадцать, – мой голос похож на писк, когда я поднимаю удостоверение так, как будто он никогда его не видел. Слезы грозят снова политься из моих глаз.
Он выглядит разочарованным, когда щиплет переносицу своего кривого носа, и я не могу не задаться вопросом, сколько раз он был сломан.
– Послушай, тебе нужно уехать, в противном случае – ты будешь следующей. Это лишь вопрос времени, прежде чем они поймают тебя. Я уверен, что они уже следили за тобой.
– Кто они? Те, кто убили моих родителей?! – я бросаю в него удостоверение личности, попав в его грудь. Документ отскакивает от его жёстких мышц и приземляется между нами на растрескавшийся бетонный пол. Я хочу получить ответы, но выражения лица мужчины говорит о том, что он не собирается мне ничего рассказывать.
– Хватай своё дерьмо и убирайся отсюда, – требует он, но я просто сижу там в ступоре второй раз за сегодняшний вечер.
– Скарлетт, иди!
На этот раз его голос заставляет меня подпрыгнуть. Я на грани, когда запихиваю в рюкзак, который в течение всей второй половины дня был моим тяжким грузом, деньги и мою новую личность, полностью готовая покинуть эту чёртову дыру.
Как только я начинаю уходить, мужчина хватает меня за плечо, останавливая на полпути.
– Ещё одна вещь, – выдыхает он своим прокуренным дыханием мне в ухо. – Тебе это понадобится.
Моё тело напрягается, когда я медленно поворачиваюсь к нему лицом. Он вручает мне золотой конверт, запечатанный малиновой восковой печатью, и я осторожно принимаю его. Дрожащими руками открываю конверт и молчаливо читаю три слова, которые набраны жирными буквами:
«Встретимся в Саванне».
Глава 2
ЛИАМ
Саванна, штат Джорджия
– Евангелие от Матфея 5:4 «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (прим. синодальный перевод), – старый священник закрывает изношенную Библию, повторяя как предполагается слова утешения. Слова, которые, я уверен, он повторял много раз на многих похоронах и, скорее всего, запомнил ещё со времён семинарии. Это одна из вещей, которая всегда вымораживала меня в священниках. Помимо этого грёбаного белого воротничка, который, я просто уверен, удерживает всё их дерьмо внутри, они верят, что их слова по-настоящему в той или иной мере предоставляют какое-то успокоение. А это полная херня. Слова ни хрена не значат для потерянных и разбитых.
Горюющая вдова неистово плачет, когда скорбящие начинают бросать пригоршни земли в яму на дорогой деревянный гроб, который станет последним пристанищем для умершего. Чёрная кружевная вуаль на девушке, стоящей чуть в дали, мало скрывает слезы, катящиеся из её печальных глаз.
Она всегда глубоко печалиться вместе с ними. По всем из них. Я слежу за ней почти год. Вот уже год, от одного проклятого кладбища до другого, и хотя она всегда держится на заднем плане, я наблюдаю, как она снова и снова теряет самообладание. Однако в последнее время её слезы иссякли, и число богом забытых похорон, на которых она присутствует, становится всё меньше и меньше. Спасибо, бл*дь, за это.
Используя ботинок, я тушу сигарету о землю, стараясь не обращать внимания на иронию ситуации «пепел к пеплу». Я снова начинаю следовать за ней немного отстав, когда она выходит на старую мощеную улицу по тому же маршруту, что и всегда, и который теперь выжжен в моей памяти. Прямо на Парковую. Налево на Дубовую. Потом направо на Кленовую. А затем прямо, пока она не достигнет этого чёртового фонтана, окруженного таким огромным количеством проклятых туристов, что я хочу выйти из себя.
Возможно, она думает, что прячется там у всех на виду, когда день изо дня открывает свой рюкзак, достаёт из него монету, а затем бросает её в воду. Монета всегда приземляется без всплеска и погружается прямо на дно. Девушка останется здесь на несколько часов, в окружении грёбаных птиц и людей, и будет писать в том дневнике, который всегда носит с собой. Это заведённый порядок, так что я знаю, что у меня есть достаточно времени, чтобы пойти домой, принять холодный душ, немного поесть и, возможно, даже по-быстрому перепихнуться.
Мне не нужно беспокоиться о том, чтобы открыть дверь в эту захудалую квартиру-гадюшник, что я делю с Эйсом. Какие-то ублюдки недавно выбили её, когда пытались украсть наше дерьмо, так что в последнее время мы используем наши «Глоки» для защиты нашего хренового дворца. Запах марихуаны доносится из нашей квартиры, но я знаю, что он лишь от горечи героина, который используют до невменяемого состояния сучки внутри. Это место кишит наркотиками и жадными шлюхами, и если бы я не доверял Эйсу свою жизнь, я бы уже убил этого ублюдка за то, что терплю его дерьмо.
– Какого черта ты весь мокрый? – спрашивает меня Эйс, когда я вхожу. – Нет, я разговариваю не с тобой, дорогая, – он ухмыляется сучке, скачущей на его члене, пока он сидит на нашем засранном, как мусорное ведро, диване. – Я знаю, почему ты мокрая, – он подмигивает ей, прежде чем снимает с себя. Она надувает губы, когда он подбирает её помятое платье с пола и швыряет в неё.
– Там жарче, чем, бл*дь, на сковородке, – произношу я, направляясь на кухню. Нахожу чистый стакан в раковине и наполняю его водой из-под крана. На вкус как смесь хлорки и меди, но, по крайней мере, вода холодная. Эйс следует за мной на кухню, не ловко переступая с ноги на ногу, когда засовывает свой грёбаный член в джинсы. Я замечаю, что неприятный гул холодильника смолк, поэтому несколько раз пинаю устаревший электроприбор, возвращая его к жизни. Я залезаю внутрь и беру холодный кусок пиццы, едва его проживав, прежде чем целиком проглатываю. Он комком оседает, царапая мой пищевод, но мой урчащий живот, кажется, не против.
– Дай угадаю, очередные похороны? – в его голосе слышится беспокойство.
Я пробегаюсь рукой по волосам и вздыхаю.
– Ага, но к счастью, сегодня она пошла только на одни.
Он качает головой, когда тянется в холодильник и открывает банку пива. Как он может выносить вкус этого дешевого американского пойла – вне моего понимания. Есть же причина, по которой производители заставляют неудачников пить. Но на вкус оно как моча.
– Я не знаю, как ты это делаешь, чувак, – он качает головой и глубоко вздыхает.
– Мне приказано присмотреть за ней, Эйс. У меня нет выбора.
Он молча смотрит на меня, в его глазах ясно читается скептицизм, когда он опустошает всю банку, пытаясь, бл*дь, считать мои эмоции.
– Ты привязался, – без обиняков указывает он.
«Ни хрена себе». Меня бесит то, как быстро он может распознать мою подноготную.
– Да ладно, чувак, ты же хорошо меня знаешь, – но даже я не верю лжи, которую пытаюсь себе внушить.
– Просто будь осторожен, – он сминает алюминиевую банку в своей руке и выбрасывает её в мусор. – Я не хочу, чтобы ты пострадал, – он хлопает меня по плечу и возвращается к женщинам в нашей гостиной. На мгновение я подумываю разрешить одной из них отсосать мне, но я исключаю это, когда видение ЕЁ всплывает в моем сознании. Всё это теперь становится обыденным для меня. Возвращаюсь домой, думаю о ней, а затем бросаюсь в душ, чтобы представить её пухлые розовые губы, обернутые вокруг моего члена.
Бл*дь, это плохо.
Разочарованный, я избавляюсь от этого видения в своих мыслях, пропускаю душ и возвращаюсь к этому грёбаному фонтану, ненавидя тот факт, что единственный раз, когда я чувствую себя спокойно, – это когда смотрю на неё.
Дневной свет медленно угасает, когда я нахожу её на своем обычном месте под тенью раскинувшегося гигантского дуба. Мне нравится эта часть дня. Солнце светит очень ярко перед тем, как будет поглощено тьмой. Голодные чёрные дрозды кружат над фонтаном, а затем в унисон ныряют головой вниз и воспаряют в воздух, желая поймать те немногие кусочки хлеба, которые дети разбросали, изнемогая от летней жары. Недалеко слышится смех, когда объевшееся птица скидывает дерьмо на одного из маленьких ублюдков, теперь громко зовущего свою мать.
Лучи послеполуденного солнца струятся сквозь ветви, освещая её идеальную бледную кожу и волосы… такие блестящие и длинные. Я ничего так не хочу, как обернуть их вокруг моего кулака, чтобы я мог притянуть её к себе и наконец-то попробовать. Эта девушка – трахает мой мозг. Вся эта красота, завернутая в путанные мысли и невысказанные слова, делает мой член таким твёрдым от всего, чтобы она, бл*дь, мне ни дала. Не то чтобы я когда-нибудь мог ее заполучить. Она – грёбаный ангел, а я – жнец тьмы. Такая красота никогда не будет принадлежать такому мужчине, как я, если только я не присвою её.
Но это не мешает мне хотеть её. Она – моя единственная слабость. Даже если она не знает о моём существовании, и независимо от того, что я понимаю, – она будет моим крахом. Она проскользнула мне под кожу. Она понимает каково это – жить во тьме. Быть вынужденной жить жизнью, которую не хочешь. Я понимаю её лучше, чем кто-либо другой. Боль в глазах. Секреты, скрывающиеся за ее улыбкой. То, как работает её мозг, и то, что она обдумывает в голове в тишине. В одиночестве.
Также, как и я.
Я всё ещё слышу тот резкий щелчок тюремных замков, запирающих меня в тюремной камере шесть на восемь, на срок, который я заработал за совершение многочисленных грехов для моего отчима. Он мог бы купить мне свободу. Сделать несколько звонков и заплатить судье. Но вместо этого, он позволил мне гнить, как разлагающейся туше на обочине шоссе, чтобы преподать мне урок. Чтобы не оставалось, бл*дь, сомнений – что я принадлежу ему. Ага, я четко и ясно получил его грёбаное сообщение, но я не буду вечно принадлежать ему. Два проклятых года за решеткой дали мне достаточно времени, чтобы подумать и свыкнуться с мыслью о том, что я буду один.
Одиночество – оно горьковато-сладкое. Так легко потерять себя в повторяющихся воспоминаниях давно минувшего, в ностальгии прошлых сожалений и «что, если». Осознание того, что ты мог стать кем угодно, но вместо этого, ты стал тем, что они из тебя вылепили. Преступник. Одиночество может свести человека с ума. Мрачные мысли всегда находят способ всплыть на поверхность, выполняя функцию постоянного напоминания, что счастье существует не для всех.
Она может казаться спокойной, когда сидит там, поглощая книги, как конфеты, но я знаю, что внутри она кричит также, как и я. Внутренних демонов можно победить лишь в хаосе. Она словно падающая звезда, вспыхивает прямо перед тем, как сгореть, озаряя тьму явившейся красотой, прежде чем сгинуть во мраке.
Она смеется, когда маленький мальчик стал гоняться за девочкой, в которую определенно влюблён. Он держит в руке ярко-зелёную лягушку и требует, чтобы она поцеловала скользкую амфибию. Я наблюдаю, как её взгляд перемещается к матери, выдувающей пузыри с её маленькой дочерью. Маленькая девочка очарована полупрозрачными шарами и хихикает, когда они лопаются от прикосновения к ним лишь пальчика.
Я тушу сигарету, когда вижу, что она закрывает книгу. Девушка выглядит грустной, когда начинает складывать свои вещи в рюкзак. Когда она встаёт, чтобы уйти, её летнее платье приподнимается тёплым ветерком, и, как мудак, которым я являюсь, я пытаюсь заглянуть что под ним. Мои глаза следят за кончиками её пальцев, когда она мимоходом смахивает несколько упрямых листьев, прилипших к её платью, и мой член твердеет, представляя, как её длинные ноги будут ощущаться обернутыми вокруг меня.
Если бы я только на секунду перестал думать своим членом, я бы уделил больше внимания одинокому ублюдку в костюме от Армани, сидящему на скамейке в парке и делающего вид, что читает сегодняшнюю газету. Если бы я не позволил себе в сотый раз за сегодняшний день погрузиться в мысли о ней, я бы уловил, как он наблюдает за ней, и запомнил его чертово лицо, но я этого не сделал.
Вместо этого я просто последовал за ней домой, убедившись, что она благополучно добралась, как я делаю каждую ночь.
