Текст книги "Право на жизнь (ЛП)"

Автор книги: Джек Кетчам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Он смутно слышал крик Кэт и глубокий страдальческий рев маленького человечка, но его мозг ревел еще громче: «Закончи, ты должен закончить!», даже когда МакКанн потянулся к нему. Он отшатнулся, упал на столик, тарелка с вчерашними объедками грохнулась на пол; вилка, которая была его целью, оказалась в его руке. Стивен поднялся с пола, когда МакКанн потянулся к нему – мужчина безотчетно все еще продолжал бороться. Размахнувшись, Стивен глубоко вонзил вилку в шею мужчины и крутил, крутил взад-вперед, погружая ее все глубже, пока руки МакКанна не сомкнулись на его собственных и не оторвали их от себя с неожиданной силой, вырвав вилку из своего горла и отправив ее в полет по комнате.

В горле мужчины раздалось рычание, кровь хлынула из раны, как первый пульсирующий оргазм Стивена, когда он был мальчиком. Кровь полилась из пробитой щеки и брызгала из горла на ковер и на экран телевизора, на котором сражался Джеки Чан, когда МакКанн, шатаясь, опустился на одно колено. А в ушах все еще стоял вой. Стивен вырвал осколок стекла из своей ладони, вырвал шнур питания тяжелой латунной лампы из розетки, стоявшей рядом с диваном, занес ее над головой и изо всех сил обрушил ее основание на лицо МакКанна, ударив его пятью фунтами^[12] латуни. Звук, похожий на удар металла по шару для боулинга, отбросил того вбок на пол, кровь по широкой дуге забрызгала стену и зеркало над камином. Стив стоял над ним и бил его по голове. Он не знал, сколько раз, снова и снова, пока тошнотворные удары не стали постепенно мягче, пока тело не перестало дергаться, а поток крови не стал густым и вязким, как оползень. Пока он уже не смог поднять лампу и не рухнул на колени рядом с ним.

Он понял, что плачет, смотря на изуродованную голову убитого.

Встав на дрожащие ноги, он бросился к раковине и выблевал из себя ужин.

Включив кран и переключатель на утилизаторе, смыл кровь и промыл рану между большим и указательным пальцами. Другой рукой он побрызгал себе на лицо. Холодная вода, казалось, оживила его. Из пореза продолжала сочиться кровь, поэтому он обмотал его чистым полотенцем из ящика и, с помощью зубов и здоровой руки, туго перевязал.

Кэт все еще поскуливала, покачиваясь взад-вперед на диване. Смотрела в потолок. Ее лицо блестело от слез.

Казалось, что кровь повсюду.

Надо убраться, – подумал он.

Надо привести ее в чувство, убрать здесь все и избавиться от МакКанна. И тут ему пришла в голову мысль, что, тело МакКанна, может быть, ему еще пригодится.

Может быть, убийство МакКанна – это совсем не так и плохо. Его труп он мог использовать в своих целях.

Но сначала ему нужны были полотенца. Первым делом.

Обмотать трупу голову.

* * *

Внизу, лежа в Длинном ящике, она услышала незнакомый голос, громкий, возмущенный, и сначала подумала, что это включенный телевизор. Потом решила, что, может быть, это кто-то пришел за ней. Полиция. Кто-то. От этой мысли у нее заколотилось сердце. Затем несколько мгновений спустя она услышала борьбу. Ноги тяжело стучали по полу, разбивалось стекло, потом шум борьбы возрастал все сильнее и сильнее, и она мысленно ликовала:

Да! Взять их! Взять этих чертовых сукиных детей! А потом, пожалуйста, поторопитесь.

А потом наступила тишина.

Она колотила по ящику. Пинала его изнутри. И кричала, кричала...

Никто не пришел.

Она лежала здесь бог знает сколько времени, прислушиваясь к собственному дыханию. Она слышала, как по трубам течет вода, как изредка раздаются тяжелые шаги, и это было все.

Надежда ушла, как вода по трубам, оставив ее оцепеневшей и опустошенной.

Боль тоже вернулась.

В основном в груди. Но также болела спина, плечи и задница, прижатая к холодной твердой древесине. В ящике не было возможности устроиться поудобнее, не было возможности полностью расслабить ноющие мышцы. Внутри этого гроба сон приходил с молотком в руке, или вообще не приходил.

И снова ее жизнь свелась к ожиданию.

Сколько дней прошло? Один? Два? Уже три?

Когда она, наконец, услышала шаги по комнате, двигающиеся в ее сторону, то поняла, что они принадлежат похитителю, а не какому-то спасителю. В лучшем случае он пришел покормить ее или спросить, не нужно ли ей в туалет. В худшем – ее снова изобьют за какое-нибудь нарушение их долбанных правил, либо вновь наденут на голову ту чертову коробку. Она смирилась со всем этим.

Услышав поскребывание его пальцев на защелке и голос, который приказал ей надеть повязку на глаза, она сделала, что было велено, а затем ее вытащили из ящика.

– Встань.

У нее всегда немного кружилась голова после пребывания внутри. Она встала медленно и осторожно, прижав руки к голове, чтобы обрести равновесие, пока не почувствовала себя достаточно устойчиво.

– Надень это.

Сара почувствовала, как ткань, хлопок, слегка прижался к ее животу, и она потянулась к нему обеими руками, прижала его к себе, вдыхая чистый свежий запах. Она развернула ткань, повернула.

– В другую сторону. Ты перепутала. Это спина.

Она снова повернула ее.

Одежда! Он дал мне одежду!

Платье!

Она натянула его через голову и поморщилась, когда то скользнуло по ее израненной груди, но это было ничто по сравнению с ощущением, что она снова была одета. Возможно, платье было немного мешковатым, немного великоватым для нее, и да, так оно и было, поняла она, когда начала застегивать пуговицы. Но легкий тонкий материал был прекрасен на ощупь.

Платье с коротким рукавом. Она почти снова почувствовала себя человеком.

– Это тоже. Обуй.

Он протянул ей туфли. Ее туфли, которые она надела в клинику. Их привычность разрывала ее, как будто они принадлежали совсем другой жизни, реликвии какого-то смутно знакомого, но очень любимого прошлого. Она прислонилась спиной к ящику и надела их.

– Спасибо, – сказала она.

– Не за что. Руки за спину.

Он защелкнул наручники на ее запястьях.

– Пойдем со мной.

Он взял ее за руку, твердо и нежно, и вдруг она снова испугалась. Но все же сделала, как он велел, и пошла с ним. Сопротивление было чревато наказанием.

– Куда мы идем?

– Без вопросов, помнишь? Сама узнаешь.

Может быть, это конец? – подумала она. – Может быть, они собираются сделать это сейчас?

Покончить со мной.

Убить меня. Или отпустить меня.

Нет. Невозможно.

– Осторожно. Здесь лестница.

Он медленно повел ее вверх. Она считала ступеньки, пытаясь успокоиться, пытаясь прервать круговерть возбуждения и страха, которые зацикливались друг на друге внутри нее. Ни волнение, ни страх не привели бы ее ни к чему хорошему. Она насчитала шестнадцать деревянных ступенек. Они вели на площадку с ковровым покрытием. Свежий воздух прохладой обдувал ее лодыжки, и она подумала, что они, должно быть, стоят у задней двери, что та где-то слева от нее. Затем он развернул ее вправо, поднялся еще на одну, чуть более высокую ступеньку, и она оказалась на деревянном полу.

Должно быть, это кухня или столовая, – подумала она, почувствовав слабый запах готовящейся пищи, гамбургера или чего-то в этом роде, но его почти перекрывали запахи чистящих средств, аммиака, отбеливателя и чего-то еще.

Простые, знакомые запахи. Не сырость затхлого подвала. Они чуть не довели ее до слез.

– Так, теперь медленно.

Он повернул ее на пол-оборота вправо и прошел четырнадцать шагов прямо по деревянному полу, остановился, взял ее за плечи и снова развернул.

– Садись.

Она согнула колени и потянулась руками вниз позади себя, пока не нащупала основание узкого деревянного стула, увенчанного тонко набитой подушкой, и села.

– Хорошо, теперь послушай меня. Я скажу это только один раз.

Он стоял на коленях рядом с ней или сидел, она не могла понять точно, но был очень близко. Его голос был мягким, но в нем слышалась тревожность, что-то вроде повышенной нервозности. Это пугало ее. Она хотела, чтобы он был спокоен. Настолько, насколько это возможно.

– Ты слышала вчера здесь что-то, не так-ли?

Она почти сказала "нет". Но потом подумала, что лгать ему, наверное, неразумно, и кивнула.

– Я так и думал. На что это было похоже?

– Спор. Возможно, на ссору.

– Очень хорошо. Через некоторое время я покажу тебе кое-что, что, возможно, расстроит тебя. Но я хочу, чтобы ты знала, что произошло, прежде чем я покажу тебе это. Отсюда только что ушли двое мужчин. Эти двое были членами Организации. Моими друзьями. Они были с третьим человеком, Виктором, которого я тоже очень хорошо знаю. Знал. Но Виктор был предателем. По-другому и не скажешь. Он решил предать нас. И мы узнали, что он говорил с полицией. У нас там тоже есть свои люди. Он еще не сказал им ничего конкретного, ждал, пока они ему заплатят за информацию. Но мы знали, что он собирается заговорить. А он не знал, что мы знаем о его предательстве.

Итак, мы устроили ему ловушку. Они пришли сюда с ним сюда для якобы дружеского визита, выпить, поговорить, все как обычно. Затем мы рассказали Виктору о том, что нам известно. Он пытается все отрицать, но у нас есть все: даты, время и имена. Мы знаем, с кем из копов он разговаривал. Наконец он признался. Он очень испугался, очень раскаивался. Говорил, что он, должно быть, временно помешался. Однако искупить вину в этом случае можно было только кровью. Теперь я хочу показать тебе, чем чреват отказ от сотрудничества с нами. У меня такое чувство, что ты не совсем веришь нам насчет Организации, но, возможно, после того, как ты увидишь это, то задумаешься.

Он подошел к ней сзади.

И снял повязку с глаз.

– Виктор, – сказал он.

Свет бросился ей в глаза, как рой жалящих насекомых. На мгновение она практически ничего не видела, а потом поняла, что находится в гостиной. Увидела кресла, камин, телевизор, пыльный паркетный пол.

А в центре пола – фигуру человека. Низкорослого тщедушного парня, завернутого в плотные черные пластиковые пакеты и перевязанного бечевкой.

Она почувствовала, как скудное содержимое ее желудка поднимается.

– Вот что происходит, когда ты идешь против Организации, Сара. Ты умрешь. Так же быстро, как и он. Повернись и посмотри на меня.

Она повернулась, с опаской понимая, что он сводит к нулю все шансы, что ее когда-либо отпустят отсюда, позволяя ей увидеть его. Она увидела темноволосого, почти красивого мужчину среднего телосложения, стоящего в толстовке и старых джинсах. Стройный, волосы немного редеют, нос немного слишком острый, но глаза большие, темные и очень красивые – как они могут быть такими? – крепкий подбородок и полные, чувственные губы. Он пристально смотрел на нее. Не улыбаясь.

И у нее возникло странное чувство, что она откуда-то знает его, где-то видела его раньше. Что он не совсем незнакомец.

Но ничего не сказала.

Ей стало интересно, где находится женщина. Не окажется ли ее внешность тоже знакомой.

– Ты думаешь, что мы все еще обманываем тебя, не так ли? Что Виктор – это какой-то манекен или что-то в этом роде.

Он был прав. После первоначального шока это была первая мысль, которая пришла ей в голову. Разум просто восстал. Она не могла сидеть в комнате с убитым мужчиной, лежащим на полу перед ней. Это было просто невозможно.

– Вставай. Подойди и потрогай его. Вот.

Он протянул руку и расстегнул на ней наручники. Ей пришло в голову, что это была самая большая свобода с того момента, как ее схватили.

Она могла бы побежать к двери.

Почему бы и нет?

Потому что дверь наверняка заперта, а даже если бы и не была заперта, он бы легко ее поймал. Вот почему.

Она стояла, уже с ужасом представляя, что ей предстоит увидеть. Если эта штука на полу была манекеном, зачем ему было так блефовать?

Сара подошла и опустилась на колени, и на мгновение замерла, пытаясь заставить себя прикоснуться к этому, но он стоял позади нее и смотрел, она чувствовала его взгляд, как суровый приказ, поэтому протянула руку и надавила на центр этой штуки, и почувствовала под целлофаном человеческое тело. Точно. Ни один манекен никогда не сравнится с настоящей человеческой плотью, а плоть под мешками была такой податливой. И это не мог быть живой человек, притворяющийся мертвым, потому что один из мешков был туго завязан на шее, и он никак не мог бы дышать внутри.

Она стояла на коленях рядом с мертвым мужчиной. Человека, в убийстве которого ее похититель только что признался.

И они сделают это с ней, сказал он, если она бросит им вызов.

Если он поднял ставки, показав ей свое лицо, то, показав ей труп, он поднял их еще выше. Они ни за что на свете не оставили бы ее в живых, если бы у них было хоть малейшее сомнение в том, что она сможет сбежать. И они убьют ее, если она полностью не подчинится ему и Организации, о которой он все время говорил.

Существовала ли Организация вообще или нет, не имело значения.

Хотя сейчас Сара подумала, что, возможно, так оно и есть. Так ли уж это надуманно, в конце концов? Секты существовали. Белое рабство существовало. Неонацисты существовали. В конце концов, это не имело значения. Даже если все это было в его голове, даже если он был сумасшедшим, важна была его власть над ней. Власть продлить ее жизнь или отнять ее по своей прихоти.

Задняя дверь открылась, и она увидела женщину, стоящую на лестничной площадке в обрезанных джинсах и мешковатой футболке. Обычная на вид женщина, лет сорока, как и мужчина, не красавица, без лифчика, с длинными стройными ногами. Она мгновение смотрела прямо на Сару, а потом прошла на кухню. Включила воду и стала мыть руки.

– Все готово, – сказала она.

– Хорошо. Сара?

Пленница повернулась, чтобы посмотреть на него. Она услышала, как на кухне зашумела вода, и бумажное полотенце оторвалось от рулона, сандалии потопали по полу в их сторону. Она знала, что женщина была с ними в комнате, но не отводила от него глаз ни на мгновение.

– Ты поможешь нам похоронить Виктора. Этим ты сделаешь две важные вещи. Во-первых, ты хорошо себя зарекомендуешь в глазах Организации. Фактически ты выполнишь их приказ. Второе... ну, назовем это неким сближающим фактором. Что касается полиции, если ты когда-нибудь решишь, что тебе нужно сообщить об этом, то не забывай, что сама являешься соучастницей убийства.

Мужчина смотрел ей в глаза, словно проникая в ее сознание и читая ее мысли.

– О, я знаю, о чем ты думаешь. Ты делаешь это под принуждением, да? Можешь так и сообщить об этом полиции, никаких проблем. Но Организация и это предусмотрела. Мы уже делали это раньше. У нас была практика. Как только мы закончим с Виктором, я посажу тебя с ручкой и бумагой, и ты напишешь нам несколько писем с указанием дат. Это будут дружеские письма – я скажу тебе, что писать, не волнуйся – как будто Кэт, ты и я – старые приятели с давних времен. Ты будешь писать, среди прочего, о том, как тебе трудно сделать аборт. Как будто мы все это время советовали тебе не делать аборт, и ты постепенно начинаешь смотреть на вещи с нашей точки зрения. Понимаете, о чем я? Затем в последнем письме ты спросишь нас: если ты решишь оставить ребенка, можно ли тебе приехать сюда на некоторое время. Понимаешь? Улавливаешь идею? Это будет выглядеть так, как будто ты здесь потому, что сама этого захотела. И точка.

– А как же даты на конвертах?

Она тут же отругала себя за то, что сказала это. Она прекрасно знала, что говорить без спроса опасно. Но она должна была попытаться как-то поколебать его уверенность в том, что он сможет выставить ее причастной ко всему этому кошмару. Она должна была дать это понять, не бросая ему вызов.

– Что?

– Конверты. На них должны быть почтовые штемпели. Датированные. Штемпели нельзя подделать.

Он улыбнулся.

– Кто же хранит конверты, Сара? Их выбрасывают. Но никто не удивится, если у нас сохранились письма от старой подруги. Вот и финиш. И, наконец, мы сделаем следующее: вернем тебе на минуту-другую адресную книгу. И ты впишешь туда наши имена своей рукой, словно мы были там все это время. Считай, что на этом все закончится.

Она полагала, что в каком-то извращенном смысле так оно и есть. Поверит ли полиция в это? Возможно.

В любом случае, женщина кивнула.

– Хорошо. – Он встал. – Пойдем. Кэт уже вырыла яму. Тебе выпала честь закопать его. Кэт, вы с Сарой берите его за ноги.

Она колебалась, борясь сама с собой.

Я не могу этого сделать.

Сможешь. Ты должна.

Нельзя просто вынести человека на задний двор и похоронить. Это не правильно. Так не должно быть.

Хочешь поспорить?

– Я бы поторопилась на твоем месте, – сказала женщина.

Кэт. Ее зовут Кэт. Еще одно откровение. Голос Кэт звучал холодно, отстраненно. Почти отрепетировано.

– Твой отец играет в гольф в загородном клубе Фэйрвью, – сказала она. – Играет в основном по субботам. Ты знаешь, как легко застрелить человека на свободном поле? Из мощной винтовки? Помни, что мы тебе говорили, Сара. В твоих руках судьба твоих близких. Ты ответственна за многих других людей и перед ними.

Она сделала паузу, чтобы это дошло до сознания женщины. Так и случилось.

– Итак. Какую возьмешь, правую ногу или левую?

А потом Сара почувствовала вес мужчины, жесткость его тела, прохладный ночной воздух сквозь тонкое хлопковое платье и ее собственный несвежий запах, исходящий от нее – все, как в круговороте. Когда они несли и тащили его тело через лужайку, роса оседала на ее лодыжках. Позади нее виднелся дом. Несли его сквозь вечнозеленые деревья и заросли кустарника к четырехфутовой^[13] яме в земле и бросили его туда. В ее руки сунули лопату, которой она могла бы разбить им черепа, если бы не бейсбольная бита, которую он держал, стуча той по ноге. Волдыри, горячие и болезненные на большом и указательном пальцах вздулись в мгновение ока, как только она стала загребать яму. Звук земли, падающей сначала на черный пластик, а затем более мягко на саму себя, запах сырой тяжелой почвы, плесени и гнили, казалось, обволакивал ее, и она думала:

Я хороню себя здесь, это я, это я хороню себя.

Это я.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Глава 12

10 июня 1998 года

11:45 вечера.

Они снова поместили ее голову в короб. Все тот же удушливый воздух. Тишина.

Она была одна уже, наверное, несколько часов. Ее живот был прижат к поперечной балке крестовины, ноги широко расставлены, а руки находились по центру крестовины для обеспечения кровообращения. Казалось, что она обнимает эту штуку.

Не наказание, – сказал он, – просто в целях предотвращения побега.

Они собирались пойти в кино. Поесть пиццу. Им нужно было ненадолго выйти из дома. Как будто это была самая обычная вещь в мире – просто оставить ее здесь.

На следующий день после того, как она похоронила человека.

На следующий день после того, как они убили его.

Перед уходом он просунул ей между ног подстилку, и она только что помочилась, не в силах в глубокой удушливой тишине бокса даже понять, попала она в цель или нет, зная только, что часть мочи стекала по ее ноге, оставляя желтый потек с неприятным запахом, след ее собственного отвращения к себе, и не могла сделать ничего, чтобы остановить ни это новое унижение, ни любое другое. Для нее было удивительно, как человек может стать таким беспомощным за несколько дней. Даже не дней. За мгновения.

Их лица преследовали ее, населяя темноту внутри коробки, как бледные мерцающие голограммы. На лице женщины не было никаких чувств, никаких человеческих эмоций, словно для нее все это было лишь пустяком. Рутиной. Еще один день из жизни. Его лицо нервное и тревожное – на нем читались похоть, жадность, власть.

Сара написала письма, которые он ей продиктовал, но была уверена, что они не обманут никого, кто действительно знал ее. Почерк был ее, но стиль письма показывал, что мысли шли вовсе не из ее головы. Сдержанный, формальный. Это выдавало его. Это никого не убедит в том, что она здесь по собственной воле, и уж тем более не убедит в том, что она соучастница убийства.

Я полона неуверенности и сомнений. Жизнь ребенка – это святое, не так ли? Как я осмелилась сделать этот шаг?

В чем твоя проблема? – подумала она, – кем бы ты, черт возьми, ни был. Почему это так чертовски важно для тебя? Что случилось? Мама никогда не кормила тебя грудью?

Женщина, Кэт, была просто в курсе всего происходящего. Казалось очевидным, что все это было не ее идеей. Но это не имело значения. Ведь было также очевидно, что она продолжит играть свою роль во всем этом. Но Сара знала, что безумие исходит от него. Если существовала Организация, то именно он вступил в нее, именно он решил схватить ее, именно он придумал пытки и унижения. Женщина была всего лишь последователем.

Сара задумалась, насколько добровольным последователем. Есть ли у нее слабые стороны? Что-нибудь, чем она могла бы воспользоваться? Она сомневалась в этом, но тем не менее собиралась следить за ней.

Следить. Вот это неудачная шутка, – подумала она.

Она не видела ничего, кроме темноты и образов в своей голове, с тех пор как накануне вечером записала их имена в свою записную книжку. Они завязали ей глаза, снова раздели и привели сюда, чтобы поместить на всю ночь в Длинный ящик, в гроб. Потом подняли ее, привязали голой к стулу, который, как она впервые сегодня поняла, был привинчен к полу, и накормили бутербродом с арахисовым маслом. Накормив, подвесил, подвесили к крестовине на то время, которое им понадобится, чтобы посмотреть свой фильм и съесть свою чертову пиццу.

Сколько бы им не понадобилось.

Ее дыхание пахло несвежим и кислым молоком внутри коробки. Дыхание старого человека.

Она старела здесь.

Ребенок все еще рос внутри нее.

Прекрасная девочка. Та, которую она хотела убить.

Нет, черт возьми, это было его мышление. Аборт – это не убийство. Аборт – это всего лишь ее, Сары Фостер, контроль над собственным телом. Она осуществляла волю и выбор в своей судьбе. Если уж на то пошло, то что они делали, это было ближе к убийству. Это насильственное пленение, лишение ее свободы до такой степени, что она не могла даже сходить в туалет, не испачкав себя, или поесть сама, или выпить, кроме как с его разрешения. Личность, индивидуальность можно убить так же легко, как и тело.

Ей было интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы сделать это. Чтобы превратить ее в еще одного маленького зомби, как Кэт, которая хотела только угождать ему и соглашалась со всем, что он делал или хотел.

Даже копать по его приказу могилы.

Ей было интересно, сможет ли он. Она знала о промывании мозгов. Она знала, что это возможно. Но сможет ли он сломать ее? Это было другое дело.

Сопротивление могло означать смерть. Притворяться было крайне рискованно. Сдаться было немыслимо.

Мог ли он действительно ожидать, что она родит этого ребенка для него?

Прожить следующие шесть месяцев таким образом, а потом родить ребенка?

Ее планы были чудовищными. Безумными.

И зачем ему все это? Что он хотел добиться? Что ему было на самом деле важно – она сама или ее ребенок?

* * *

Она покачнулась, почувствовав руки на своем "головном уборе", расстегивающие застежки. Основание ящика снова натерло ей ключицу. Отщелкнув петли, руки подняли крюк на ящике с проушины на крестовине, и она втянула ртом сырой воздух подвала, когда он снял с нее эту мерзкую штуку.

– Не поворачивайся. Не говори.

Он наложил повязку ей на глаза и завязал ее.

– Открой рот.

Он затолкал мягкий резиновый шарик ей в рот, растягивая челюсти, вкус его был горьким и сухим. Он завязал кляп. Ее волосы запутались в узле, но она не протестовала.

Что бы это ни было, – подумала она, – просто покончим с этим.

Сара услышала мягкие шаги на лестнице, переступила порог комнаты и подумала, что это, должно быть, Кэт присоединилась к нему. Она услышала, как та подошла к рабочему столу и что-то положила на него, два предмета. Одно, похожее на стакан со льдом, поскольку услышала мерный перестук кусочков о стекло, и еще что-то другое, более тяжелое, грохнулось на стол, а через несколько мгновений в воздухе запахло чем-то странным, чем-то, пахнущим перегретым металлом. Как от автомобильного прикуривателя, и она начала дрожать еще до того, как он сказал ей:

– Я бы действительно предпочел не делать этого, Сара. Но таковы правила Организации. Рабыня должна быть помечена личным клеймом своего хозяина. В основном для того, чтобы ее могли опознать, если она попытается бежать. Мой символ – буква V, поэтому ты будешь носить его. Но не волнуйся. Я сделаю это так, чтобы не было видно в купальнике или еще где-нибудь, обещаю. Я знаю, что на секунду будет больно, но ничего смертельного. И у меня, честно говоря, нет выбора, понимаешь? Прости. Кэт?

Сара услышала шаги по комнате, запах гари стал сильнее, и она напряглась, зная, что будет дальше, что они собираются заклеймить ее как корову, нанести шрам, что она будет носить эту ужасную отметку всю оставшуюся жизнь, у нее будет память о них, даже когда они умрут и будут похоронены. Зная также, что бесполезно сопротивляться, что потом ей будет только хуже, один Бог знает, насколько хуже, она прокляла их, прокляла свою беспомощность и напряглась. Сара приказала себе не двигаться, понимая, что будет еще больнее, если она пошевелится или, не дай бог, если им придется переделывать это, если им не понравится результат, поэтому она крепко прижалась к крестовине, желая раствориться в этих брусках. Ненавистная крестовина, ее надсмотрщица и истязательница, внезапно стала ее другом. Стала ее опорой в этом испытании. Когда жжение достигло пика на ее левой ягодице, она закричала. Крик был долгий, сильный и мучительный, она кричала в шар и кляп, слыша и чувствуя, как горит ее собственная плоть, как горят волоски на коже и мясо.

Ее тело обливалось потом, словно тело хотело потушить всепоглощающий огонь, который охватил ее всю, а не только ягодицу. Когда пытка была закончена, Сара со стоном упала, повиснув на своих оковах, прижавшись к крестовине, и услышала, как лед и вода хлюпают в металлической емкости, а затем почувствовала, как садист прижимает к ране ледяную холодную ткань, и часть боли выходит из нее и скользит в ткань, и снова возвращалась яростной и горячей, и снова и снова, пока тряпка не нагрелась, пока он не погрузил ее снова и не прижал к ней, и все это время они ничего не говорили, молчаливые, как священники, стоящие перед алтарем.

* * *

Кэт дважды проверила свою работу над повязкой. В квадратной белой марлевой подушечке было достаточно зазора, чтобы, когда Сара двигалась внутри ящика, лента не стягивала ее слишком туго, и рана могла дышать. За ночь бацитрацин^[14] сделает свое дело, но V-образный волдырь, вероятно, еще некоторое время будет гноиться. Ей придется следить за этим. Осмотреть его утром.

Инфекции не должно было быть.

Самодельное клеймо – вилка для фондю с двумя зубцами и деревянной ручкой – лежало рядом с остывающей плитой на рабочем столе. Ей нужно было убрать его. Сара не должна была видеть, что он использовал для создания "своего символа". Он умел придумывать изобретательные способы использования повседневных предметов обихода. В его руках шампур для мяса, нож для пиццы или даже дюжина прищепок и бечевка могли превратиться в орудие изысканной пытки, во многих отношениях более страшной, чем все ремни и плети. Вилка для фондю была его новаторством, ее Стив еще ни разу не использовал в своих "играх", но он всегда придумывал что-то новое. Иногда она видела, как он просто сидит в кресле, уставившись в пространство, и знала, что он мечтает обо всех возможностях. Перебирает их в уме.

Иногда просто наблюдение за ним приводило ее в трепет, и она содрогалась от одного лишь взгляда на него в тот момент.

Она взяла Сару за плечи, повернула ее к ящику и легонько подтолкнула вперед. На пленнице все еще были кляп во рту и повязка на глазах. Ее шаги были маленькими, неуверенными. Она шла как ребенок, который только научился ходить.

– Хорошо. Остановись здесь.

Длинный ящик был открыт, но ей все еще нужно было выдвинуть панель с бегунком. Сегодня утром Стивен смазал колесики и полозья маслом "три в одном", поэтому панель легко выдвинулась.

– Угадай, что? – сказала она. – Сегодня ты заслужила подарок. Вообще-то, три подарка. Во-первых, никакого кляпа. Ты же видела вчера вечером – все равно вокруг никого нет. К тому же стены звукоизолированы.

Она развязала его и вытащила резиновый шарик из ее рта. Ей никогда не нравилась эта штука. Мяч был склизким. Ей даже не нравилось дотрагиваться до него, когда приходилось вынимать его изо рта. Тем более из чужого.

– Во-вторых, ты получишь это. Протяни руку.

Кэт протянула ей тонкую ночную рубашку из выцветшего хлопка. Когда-то та принадлежала ее матери. Ее мать умерла три года назад, и она перерыла весь дом в поисках всего, что могло им пригодиться, прежде чем они продали ее имущество. Большинство из того, что она взяла, оказалось менее полезным, чем она думала. Ночная рубашка, например, так и пролежала в нафталине вместе с кучей других вещей в коробке на чердаке. Она была слишком велика для нее. И слишком велика для Сары. Но для нее пленницы сгодится. После стирки она все еще слабо пахла нафталином, но это не имело значения.

Спасибо, мама.

– Можешь надеть ее.

Пленница ничего не сказала, даже не поблагодарила, только нащупала горловину, потом низ и натянула ее через голову. Кэт отметила про себя не забыть рассказать Стивену об отсутствии какой-либо благодарности.

– Но настоящий подарок, из-за клейма и всего прочего, заключается в том, что сегодня ты будешь спать на матрасе. На воздушном матрасе. Иначе ты бы никогда не заснула, понимаешь? Стивен накачал его для тебя. Видишь? Вот, наклонись и потрогай.

Она взяла ее руку и провела ею по надувному матрасу.

– Приятный и мягкий, да? Тебе нужно в туалет или еще куда-нибудь?

Она покачала головой – нет.

– Хорошо, двигайся сюда и ложись, а я засуну тебя внутрь. Осторожно, не сдвинь бинты, а то будет жутко больно. К тому же мне придется делать все заново.

Кэт смотрела, как та опускается, опираясь на правое бедро, затем переставляет ноги вдоль матраса и медленно ложится, снова опираясь на правую сторону тела.

Ночь все равно не будет легкой, – подумала Сара. – Надувной матрас или не надувной матрас. Ожоги болят. И как там говорится, если ты ударился локтем один раз, то, скорее всего, ударишься снова.

В какой-то момент пленница точно потревожит на ожог. Но все это было не ее проблемой. Стивен ждал ее наверху, в спальне. Она знала, что сегодня он захочет потрахаться. Правда не знала, сможет ли выдержать, если он будет так же энергичен, как накануне вечером. Синяки после прошлой ночи-то будут затягиваться еще неделю.

Говорят, что убийство возбуждает.

Теперь у нее есть доказательство этого.

– Спокойной ночи, – сказала она, задвинула панель в ящик, захлопнула крышку и задвинула замок. Когда она снова встала, то почувствовала запах собственного пота.

Если они собирались трахаться, то ей определенно нужно было принять душ.