Текст книги "Право на жизнь (ЛП)"

Автор книги: Джек Кетчам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

* * *

Он поднял ее и положил на голый испачканный матрас. Мгновение изучал ее.

Она не двигалась. Она не притворялась.

Он поднял ее голову и осторожно поместил ту в деревянный ящик.

Затем захлопнул его.

Ящик для головы представлял собой полудюймовый короб из фанеры размером со шляпную коробку, состоящий из двух частей и с откидывающийся сверху дверцей, с полукруглыми отверстиями для шеи, вырезанными в основании с обоих сторон, и навесным замком, чтобы скрепить половинки вместе. Внутри он был утеплен ковровым покрытием. Оно заглушало все звуки и создавало внутри мрак, закрывая почти весь свет, который мог проникать внутрь сквозь щели.

Он опробовал его на себе.

Было страшно.

Красное плюшевое ковровое покрытие прижималось к лицу, не давая возможности глубоко дышать, тем самым полностью исключая возможность криков. Было жарко и незамедлительно развивалась клаустрофобия. Около десяти фунтов^[4] веса давило на плечи. И его ни за что на свете невозможно было снять самому. Он был прочным. Можно было целый день биться им о бетонную стену и не повредить его. Зато таким опрометчивым действием можно было заработать себе сотрясение мозга.

Он хорошо поработал над этим.

Первые две попытки были неудачными. Проблема была в основном в весе, слишком много или слишком мало. Он сделал первый ящик из четвертьдюймовой^[5] фанеры, и, примерив его, Кэт указала ему на то, что если вдавить лицо в ковровое покрытие и удерживать его в таком положении, оставляя пространство между головой и задней стенкой ящика, чтобы не вышибить себе мозги, то один хороший удар о стену может расколоть фанеру.

Она доказала это демонстрацией.

Он сделал второй ящик из трехчетвертьдюймовой^[6] фанеры, и он был прочным, как гвозди. Но эта чертова штука весила около двадцати фунтов^[7]. Если упасть с таким ящиком, можно было свернуть себе шею.

Новый ящик уменьшил вес вдвое. Десять фунтов все еще было много, но он был удовлетворен своей работой.

Однажды Кэт носила его целый день, просто чтобы испытать изделие. Поначалу она категорически отказывалась надевать ящик на голову, пока он не объяснил ей, что испытания необходимы. Он знал, что она ненавидит эту штуку с той минуты, как он надел ее на нее. Он знал, что это пугало ее, вызывало головокружение и тошноту, а позже она сказала, что это защемляло ее шею все время, пока та находилась на ней. Она сказала, что это было ужасно, но кто-то должен был протестировать это, и конечно сам он этого делать не собирался. Кроме того, проверить нужно было на предмет того, сможет ли именно женщина носить его целый день, а не мужчина. Могла ли женщина выдержать это.

Когда он снял с нее ящик, ее ключицы и плечи были натертыми, красными и очень болели, и она жаловалась на скованность шеи почти неделю. Ничего такого, что не проходило бы со временем. Главное, что да, это было преодолимо.

Он улыбнулся. Если мисс Сара Фостер думала, что Длинный ящик был страшным – а она явно так считала – посмотрим, пока она снова проснется и окажется в этом. Он поместил бы ее в эту штуку с самого начала, но боялся, что ее стошнит от пентотола^[8]. А рвоту легче отмыть с панели основания ящика из соснового дерева, чем очистить с коврового покрытия.

За этим тоже придется следить. По поводу рвоты: Кэт говорила, что в ящике для головы было душно и ее тошнило, не говоря уже о пентотоле.

Он продел запястья Сары в черные кожаные кандалы, затянул каждый ремешок и продел веревки в металлические кольца. Веревки крепились к паре шкивов, расположенных в верхней части планок собственноручно сделанной крестовины в форме буквы Х. Соединив обе веревки вместе, он медленно и осторожно поднял ее вверх, пока ее ступни не уперлись в пол, а ноги слегка подогнулись под ней. Ее голова сильно наклонилась вперед, так что ящик теперь покоился на ее грудной клетке. Вероятно, это было больно, но пока не настолько, чтобы она очнулась. Он быстро привязал веревки к вбитым в бетонный пол альпинистским колунам, затем просунул небольшой латунный крюк, ввинченный в подголовник, который он прикрепил к крестовине, в ушко в задней части ящика, чтобы ее голова оставалась в вертикальном положении и снимала нагрузку с шеи.

Он все продумал.

Мужчина отступил назад и посмотрел на нее. Свое творение.

Ее лица не было видно, и это было хорошо. Контроль был важен.

Теперь ему нужно было контролировать себя.

Единственное, что оставалось на этом начальном этапе – это раздеть ее до конца, но для этого он подождет, пока она проснется и сможет ощутить холодное лезвие ножа, срезающего ее трусики и слип. Такой контроль тоже был очень важен.

После этого они с Кэт могут спуститься вниз, поужинать, понаблюдать за ней, посмотреть, как она все это воспринимает, и еще раз обсудить с Кэт, каким должен быть следующий шаг, чтобы не было никаких промахов, никаких недоразумений. Он делал это ежедневно. Он должен был быть уверен, что Кэт будет с ним заодно. Здесь, внизу, перед ней, они могли говорить так же свободно, как и наверху. Звук не только не выходил из коробки, но и не проникал внутрь.

Глава 4

13:15.

Теперь в ее жизни не было ничего, кроме ужаса.

Ее ноги и руки были закованы в кандалы, и она знала, что это значит. Она достаточно читала об этом в газетах и журналах. Достаточно видела в вечерних новостях. Она была в руках какого-то сексуального маньяка, и, Боже правый, она, вероятно, была не первой. Там, за пределами ее собственного мрака, был кто-то, кому нравилось слышать крики и мольбы. Прежде чем убить.

Они всегда убивали.

Это она тоже знала.

Она осознавала ужасно хрупкую уязвимость своего тела, холодную, почти обнаженную грудь, обнаженные руки и ноги, прижатые к деревянным балкам. Внутри ящика ее глаза не могли воспринимать темноту. Тяжелый воздух был удушливым. Она чувствовала запах собственного дыхания. Пот щипал глаза. Она моргала, чтобы прочистить их, и наконец закрыла веки, в то время как тело тяжелело от рыданий, которые совершенно не поддавались ее контролю, вырываясь из глубины души. Она слышала свои собственные быстрые вдохи. Казалось, они никогда не смогут наполнить ее легкие или успокоить колотящееся сердце.

Она чувствовала тяжесть в ключицах.

Кожа на запястьях и лодыжках чесалась и зудела.

Затем пленница почувствовала холодное прикосновение металла чуть ниже правого запястья, внезапное, казалось, из ниоткуда. Оно прошло от запястья до локтевого сустава и остановилось там. Затем от локтевого сустава к подмышке, медленно, резкий укол ножом или острыми ножницами в нежную плоть, затем снова движение, исследующее округлость ее груди, остановившееся лишь для того, чтобы уколоть еще раз в набухший от страха сосок. Тело дернулось назад, и лезвие снова двинулось вниз, скользя по дрожащему животу к пупку и останавливаясь, чтобы на этот раз сильнее уколоть ее в нежные места, а затем двигаться дальше.

Она почувствовала, как грубые пальцы погладили ее по плечу, оттягивая бретельку слипа, затем почувствовала, как ткань натянулась, а затем слип мягко упал на ее бедра. Лезвие спустилось вниз, вошло, тонкое и холодное, между трусиками и плотью бедра справа, и она почувствовала, как оно тянет и режет. Теперь она была полностью обнажена перед ножом и мужчиной, который срезал с нее нижнее белье. Она почувствовала, что задыхается внутри коробки от слез и соплей, затем ощутила, как грубые пальцы отпускают ее и услышала стук удаляющихся шагов.

Она была бы полностью голая, если бы не коробка на ее голове.

Голая, униженная, плененная...

Она была рада, что похититель не может видеть, как на ее лице отражается стыд.

И чувство стыда, несмотря на то, удушающий страх, заставляло ее злиться. Так что первый резкий поток страха начал кровоточить, смешиваться и перетекать в упрямый черный гнев и, наконец, в странную вызывающую гордость, которая была другой стороной стыда.

Так она и висела в подвешенном состоянии. Голая.

В ожидании предстоящих мучений.

* * *

– У леди есть мужество, – сказал он.

Кэт , была согласна, хотя ничего не сказала, просто смотрела, как он откусывает от полусъеденного сэндвича с тунцом, жует и глотает. А потом он стал хрустеть картофельными чипсами, поданными к сэндвичу.

Кот сидел перед ними возле крестовины, оглядываясь на подвешенную на нее обнаженную женщину, а затем нервно поглядывая на каждого из них, интересуясь их сэндвичами, и размышляя, к кому бы подкатить, чтобы перекусить тунцом, но также явно интересуясь этим странным новоприбывшим, прикованным здесь. Стивен ел, а Кэт пока не ела. Наблюдая за кошкой, женщина видела ее метания и подумала, что та остановит свой выбор на Стивене.

Это была просто Кошка. У нее не было имени. Прошлым летом на заднем дворе были кроты, которые портили газон, а у ручья они заметили водяную крысу. Поэтому они взяли кошку из питомника, чтобы та прогнала кротов и крыс, и кошка преуспела в этом за удивительно короткое время, поэтому они оставили ее, решив, что если кроты появились один раз, то они могут появиться снова. Кошка была цвета шампанского с полосками и пятнами белого цвета, с одним почти идеальным кругом белого цвета на каждой из передних лап. Никто из них не особо заботился о кошке, но они кормили ее, платили за прививки и мирились с мертвыми или умирающими птицами, или мышами, которых она время от времени приносила домой, бросая их на заднее крыльцо, как какой-то отвратительный подарок.

Женщина смотрела, как кошка приближается к Стивену. Она была права насчет решения животного. Стивен поднял голову, увидел животное и отмахнулся от него ногой. Она была всего лишь кошкой, но не глупой. Она отступила. Сидела и, казалось, размышляла о том, как ей повезло с Кэт.

Кэт откусила кусочек от своего сэндвича и подумала, что ему определенно не хватает майонеза. Она даже удивилась, что Стивен не начал жаловаться. Но майонез закончился. Она опять забыла записать его в список покупок.

В последнее время она слишком часто все забывала. Он часто намекал ей об этом, и она подумала, что он, наверное, прав.

Может быть, это был стресс или что-то еще. Она не знала.

Но она была согласна с ним. У этой Сары Фостер были яйца. Вероятно, ее будет не так-то просто подчинить и подмять под себя. Она не понаслышке знала, каково это, и чтобы так быстро успокоиться, нужно было обладать недюжинным мужеством.

Она задавалась вопросом, правильный ли выбор он сделал.

Хотя у него самого сомнений не возникало.

"Интуиция, – сказал он. – То, как она ходит. Следуй за ней. Узнай ее имя".

– Ты передала все Сэнди по телефону, как я сказал?

Кэт кивнула.

– Что он сказал?

– Он сказал, что нет проблем, дай ему час. Номер телефона родителей, вероятно, нью-йоркский, он подумал, может быть, где-то в Вестчестере или на Лонг-Айленде. Школа Уинтроп – это точно Манхэттен. Так что он даст нам адреса по ним и отследит номера ее парня. Он спросил, есть ли что-нибудь еще, и я сказала, что мы с ним свяжемся.

– Хорошо. Мы просмотрим остальную часть ее записной книжки сегодня вечером, поглядим, есть ли еще что-нибудь, что мы можем использовать.

– Боже, Стивен. Я хотела посмотреть фильм сегодня вечером.

Она откусила еще кусочек от сэндвича и пожалела, что в него не положила немного рубленого сельдерея. Эта чертова штука была слишком сухой.

Мужчина посмотрел на нее.

– А мы не могли бы полистать ее записную книжку после фильма? – спросила Кэт, с надеждой глядя на него.

– Нет, мы не можем просмотреть ее после фильма. Ты что, блядь, не можешь расставить приоритеты?

Ей хотелось, чтобы он не говорил с ней таким голосом. Этот снисходительный тон оскорблял ее. Она знала, что лучше не спорить с ним, но не собиралась мириться с этим.

– Ты собирался починить видеомагнитофон. Я имею в виду, я могла бы записать фильм на пленку.

– К черту видеомагнитофон! Господи! Что важнее, Кэт? Это или твой чертов фильм? Ты понимаешь, что мы тут натворили? Ты помнишь, что происходит? Ты понимаешь, насколько это важно?

Важно для кого? – подумала она.

Но она не хотела говорить это ему. Это был вопрос самолюбия, и она не хотела его оскорблять. Стивен гордился тем, что был осторожным охотником, хорошо разбирался в людях и был очень организованной личностью. Он считал, что до сих пор ему это удавалось практически идеально. Он также считал, что это важно, что это не просто вопрос его собственного удовлетворения.

Она ж не была так уверена в этом.

Однако, увидев выражение ее лица, он смирился.

Ладно, пусть посмотрит свой фильм.

– Как он называется? – спросил Стивен.

– Это оригинальный фильм канала HBO. Он называется "Шабаш" и основан на книге, которая мне очень понравилась.

Кошка приняла решение и подошла к ней. Женщина взяла горсть тунца и протянула ей. Она все равно не очень любила это блюдо.

Стивен вздохнул.

– Хорошо, – сказал он. – После этого чертова фильма. Но ты должна относиться к этому серьезнее, Кэт.

– Боже, Стивен. Насколько серьезнее я могу быть? Я вела машину, я привезла домой пентатол из больницы, я рисковала своей работой, рисковала своей свободой. Я все сделала ради тебя, ради всего святого! Я в этом по уши, понимаешь, о чем я?

Кошка стала выпрашивать еще тунца. Кэт бросила еще один кусок на пол. Кошка мурлыкнула и села.

– Я знаю. Но с этого момента все должно идти по правилам. Именно по правилам. И это будет очень долгий путь. Мы должны быть чертовски усердны.

– Не волнуйся. Я буду.

Она встала, подошла к его креслу, наклонилась и поцеловала. От него пахло тунцом и лосьоном после бритья "Олд Спайс". Кэт посмотрела на Сару Фостер в пяти футах от него, которая все еще тяжело дышала, но ей удавалось контролировать свое дыхание, а бисеринки пота скатывались с ее ключиц. Кэт подумала, что для женщины ее возраста у Сары чертовски хорошее тело. Ее волосы на лобке были эпилированы в зоне бикини, в отличие от ее собственных. Она подумала, что когда-нибудь хотела бы сделать это, но денег на такие изыски, как эпиляция бикини, никогда не хватало. Линия загара от ее плавок была очень четкой. Если забыть о неуклюжем "головном уборе", она была очень привлекательна.

И все это, да еще и плодовитая, – подумала она.

Ей было интересно, сдержит ли Стивен свое обещание не заниматься с ней сексом.

И ему же будет лучше, если у него не будет секса с ней в любых проявлениях.

– Как долго ты собираешься ее не снимать?

– Ну, я должен освободить ее от наручников примерно через час, иначе у нее будут проблемы с кровообращением. Но к тому времени ей будет так больно, и она станет достаточно послушной, чтобы с ней было не трудно справиться. Я думаю, мы просто привяжем ее к стулу здесь, а ты будешь держать ее голову неподвижно, пока я сниму коробку и завяжу ей глаза сзади. Я не хочу, чтобы она нас видела. Мы выключим свет и оставим ее на час или около того, а потом я хочу вернуться и попытаться накормить ее. Держу пари, она откажется. Тогда мы снова подвесим ее на крестовину, и я преподам ей первый урок. Покажу ей, как все будет происходить с этого момента. Она поймет.

– А если не поймет? Откажется, я имею в виду.

Он усмехнулся.

– Если бы ты была на ее месте, ты бы стала есть после пытки? Но даже если станет, хорошо. Это установит зависимость. В любом случае, мы не можем проиграть.

Она забрала его пустую тарелку с колен. Кошка попыталась укусить ее за ногу, но женщина отстранилась.

Тупое животное.

– Ты надолго собираешься остаться здесь?

Он кивнул.

– Я хочу убедиться, что с ней все в порядке, что ее не стошнит внутри коробки или еще что-нибудь. Я побуду здесь. Но ты иди. Я крикну тебе, когда ты мне понадобишься. Если Сэнди позвонит, дай мне знать.

– Хорошо.

Она поднялась наверх, прошла через дверь, ведущую в столовую и кухню, поставила тарелки в раковину, ополоснула их и сложила в посудомоечную машину. За окном над раковиной пара соек преследовала небольшую стайку воробьев, пытавшихся кормиться у вишневого дерева рядом с гаражом, пикируя на них с белой березы на противоположной стороне лужайки, разгоняя их, но не делая никаких реальных попыток поймать их. Просто летят обратно к березе и сидят там, пока воробьи не вернутся, а затем пикируют вниз, чтобы снова их разогнать. Казалось бы, они делают это для развлечения. А может быть, сойки и не охотились за воробьями, а просто играли?

Были ли голубые сойки хищниками? Она не знала.

А кто в наше время не был?

* * *

В подвале Стивен думал о том, что он сделает с ней, прежде чем она сломается, обо всем том, что заставит ее сломаться со временем. Он знал, что на это потребуется время, и это его вдохновляло, потому что самое приятное было в том, чтобы сломать ее. Как только воля к сопротивлению исчезает, они становились похожими на стадных животных, на скот, не имея никакой мотивации, кроме желания уменьшить свои страдания. Удовольствие было в укрощении воли и овладении духом. Он пока только начал работать над этим, но уже сейчас у него был каменный стояк, и он обхватил свой член в теплой мозолистой рукой и, глядя на ее дышащую плоть всего в нескольких футах от него, гладил и сжимал пульсирующий орган.

Кошка сидела и наблюдала за ним. От взгляда кошки ему стало не по себе.

И хотя это было только животное, ему не нравилось, что кто-то наблюдал за его мастурбацией.

Кончив, то подошел к раковине, чтобы смыть с руки сперму и запах своего тела, сел и снова уставился на пленницу.

К черту HBO. У меня есть свой собственный оригинальный фильм. Прямо передо мной.

И здесь его ждало еще много интересного.

Глава 5

5:25 вечера.

– Я не хочу, – сказала она. – Сколько раз я должна вам повторять? Пожалуйста. Просто выпустите меня отсюда. Почему вы не можете просто оставить повязку, дать мне одеться и отвезти меня туда, где вы меня нашли? Или куда угодно. Боже мой, я никому не скажу. Да даже и если бы хотела, все равно не смогла бы? Я даже не знаю, кто вы и где я!

– Ешь свой сэндвич, – сказал он.

– Пожалуйста. Я не могу. Меня тошнит от одного его запаха!

– Когда я говорю тебе что-то делать, ты это делаешь. Без разницы, что это. Ты понимаешь?

– Вы хотите, чтобы меня вырвало? Вы этого хотите?

– Ты будешь выполнять мои приказы. И сейчас ты делаешь то, что я говорю, то есть ешь сэндвич. Теперь откуси.

Он держал его у нее под носом.

Салат с тунцом.

Она не врала, что ее тошнит. Сара чувствовала себя как пьяница в конце долгой ночи после поглощения сверх нормы сладкого дешевого вина. Волны тошноты прокатывались через нее, заставляя ее потеть. Это было хуже, чем находиться внутри ящика. Она качала головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от этого запаха. Это было все, что она могла сделать. Кожаными лентами оковы на ее руках и ногах были привязаны к деревянному креслу. Веревка была обмотана вокруг ее плеч и спинки кресла, а другая стягивала ее поперек талии, удерживая ее в сидячем положении.

– Пожалуйста!

Она снова заплакала. Из одежды на ней была только повязка на глазах, и она чувствовала себя такой униженной, сидя голой перед мужчиной и умоляя его сжалиться над ней.

Как долго и как часто можно плакать, прежде чем плакать станет невозможно? Есть ли у слез физический предел?

Она надеялась, что да. Как и ее нагота, слезы позорили ее.

Мужчина ткнул сэндвичем в ее сомкнутые губы. Тот рассыпался. Холодные липкие кусочки хлеба и тунца рассыпались по ее груди и бедрам. Частички сэндвича прилипли к ее губам. Пленница отхаркнула их. Он вздохнул. Она услышала, как на стол поставили тарелку. Похититель обошел ее сзади.

Сара почувствовала, как веревка вокруг ее талии ослабла, а затем и веревка вокруг ее плеч. Он стянул их с нее.

– Возможно, ты права, – сказал он. – Это не работает. Я думал, может быть, ты смиришься с этом. Некоторые люди так и делают, знаешь ли. – Он снова вздохнул. – Думаю, мы просто отвезем тебя обратно, как ты говоришь. Ты точно не расскажешь? Я имею в виду, ты обещаешь?

Некоторые люди смиряются? Он сумасшедшей?

– Не расскажу. Клянусь.

– Ты помнишь, как мы выглядим?

– Нет. Я имею в виду, это было так быстро. Как я могу что-то помнить?

Казалось, он обдумывает ее слова.

– Хорошо. Ладно. Тогда, наверное, так и сделаем. Очень жаль.

Один за другим ее конечностей стали свободны. Она почувствовала внезапный прилив надежды. Может быть, он и был сумасшедшим, не, вероятно, самым безумным, раз решил отпустить ее. Дать ей свободу. Или, даже если у него на уме что-то другое, о чем ей не хотелось даже думать, все равно у нее появился шанс освободиться.

Неужели я выберусь отсюда?

Ей пришло в голову, что он может убить ее здесь, что это все уловка, и вместо того, что отпустить ее, он ее убьёт.

Сара была здоровой и сильной. С чем угодно, кроме этого, она могла бы справиться.

Женщина почувствовала, как что-то коснулось ее лодыжки. Неожиданно мокрое, затем гладкое и мягкое. Она подпрыгнула.

– Что это?

– Чертова кошка. Не волнуйся. Эй! Кыш отсюда!

Он отцепил путы с подлокотников кресла. Она пошевелила запястьями и зазвенела кольцами.

– Разве ты не собираешься их снять?

– Через минуту. Сначала я должен подняться наверх и принести тебе одежду. Я вроде как испортил ту, что была на тебе, понимаешь? – Он засмеялся. – Надо убедиться, что ты не попытаешься убежать от меня в это время. Вставай.

Он взял ее за руку. Его рука была твердой и мозолистой. Ладонь не большая, но определенно рука рабочего.

– Пойдем со мной. Сюда. Медленно и аккуратно. Будь осторожна.

Он повел ее вслепую через всю комнату. Затем он остановил ее, поднял ее руку и прищелкнул запястье к кольцу на крестовине. Внезапно она снова испугалась.

– Нет, подожди. Ты сказал...

– Только на минутку. Пока я принесу тебе одежду.

Он поднял ее другую руку и прикрепил ту так, что она оказалась лицом к крестовине, широко расставив руки. Сара услышала, как он отошел. По крайней мере, ее ноги были свободны. Не то что в прошлый раз. На мгновение воцарилась тишина.

Она услышала свистящий звук, и огонь опалил ей плечо.

Она подпрыгнула и закричала. Боль медленно перешла в жгучее сияние, тысяча крошечных уколов вдоль огненной линии боли.

– Обманул тебя, – хохотнул он.

И вдруг удары по спине, ягодицам и рукам, по нежной плоти подмышек, по задней поверхности ног и бедер, а потом даже по груди и животу, когда она попыталась вывернуться, стали яростными, быстрыми и сильными, плеть снова и снова находила те же самые горящие места, непонятным образом освещая их новой яркой болью, как укусы пчел или муравьев. Как бы она ни старалась уклониться от него, пленнице это не удавалось. Запястья горели и царапались, когда она скручивалась в кандалах, и, что бы он ни использовал, это било ее до крови, она чувствовала влагу внутри боли, которая не была похожа на пот, хотя она тоже потела. Каждый мускул напрягался, натирая синяки, когда она дергалась и извивалась на тяжелых досках крестовины. Она слышала, как ее истязатель хрипит от напряжения и свои собственные тяжелые вздохи, удары трещали в ушах, как пистолетные выстрелы, и казалось, что мучителей несколько – двое, трое или четверо, – и они надвигаются на нее отовсюду сразу.

– Ах-ах-ах-ах! – услышала она, и это был ее собственный голос, вырывающийся из нее при каждом ударе, перекликающийся с его голосом, садистским сипением. Не в силах больше терпеть, она вывернулась из-под очередного удара по измученным плечам, и кнут снова нашел ее грудь, прожигая ее, как лазер, и женщина закричала, не протестуя и даже не умоляя, а молясь мрачным богам боли, богам телесных бедствий, чтобы те сжалились над ней.

Он остановился. Она услышала его дыхание позади себя.

– Ты будешь получать это каждый раз, когда ослушаешься. Каждый раз. И даже хуже, – сказал он.

От икр и выше ее тело дрожало от усилия стоять. Каким-то образом она обрела голос:

– Почему? Почему ты так поступаешь со мной? Что я тебе сделала? Я ничего не сделала.

– О-о... Ты невиновна? Это так?

– Я...

– Позволь мне сказать тебе кое-что, Сара.

Она вздрогнула, услышав свое имя. Как будто он снова ударил ее.

– Верно, я знаю, кто ты. И я не просто прочитал твое имя на водительских правах. Я знаю многое о тебе. Но обо всем этом мы поговорим позже. Я скажу тебе кое-что. Единственный невинный на зеленой Божьей земле – это младенец, Сара. Младенец. Некоторые люди сказали бы "нерожденный ребенок". Но я бы расширил это понятие, скажем, до первых шести месяцев жизни или около того. По моему собственному мнению. Что ты думаешь по этому поводу?

– Я... я не знаю. Я...

– Я спрошу тебя кое о чем. Что ты собиралась делать со своим нерожденным ребенком? Твоим ребенком. Твоим невинным... – Он засмеялся. – Я прекрасно знаю, что ты собиралась с ним сделать. Ты собиралась позволить какому-то гребаному врачу-еврею убить его и спустить в унитаз. Вот это очень мило. Я не думаю, что это делает тебя совсем уж невинной, не так ли? Совсем не думаю. К тому же, чтобы залететь, тебе пришлось немного согрешить, не так ли? И я не вижу у тебя на пальце обручального кольца. Так что скажи мне, кто здесь невиновен?

Она услышала щелчки и поняла, что он фотографирует ее. Ходит вокруг нее, снимая ее с разных ракурсов. Она услышала, как он открывает и закрывает ящик позади нее, а затем услышала его приближающиеся шаги.

– Это не больно, – сказал он.

А потом его рука стала елозить по ее телу, втирая какой-то вязкий лосьон без запаха в ее плечи, вниз по спине и талии. Облегчение наступило сразу. Но ее преследовала не сколько физическая, а моральная боль. Когда он добрался до ее ягодиц, было жутко больно, да, а когда добрался до грудей... Но больнее было от того, что этот больной сукин сын прикасается к ней в этих местах и что она не имеет права голоса. Она узнала, что существуют такие области боли, о которых она даже не подозревала.

– Ты мучишь меня, потому что я...?

– Я делаю это, потому что могу, Сара. Вбей это себе в голову. Потому что я могу. Но да, у меня также есть цель. Я расскажу тебе, как это будет, – сказал он почти мягко. – Ты когда-нибудь слышала об Организации?

– Нет.

– Так я и думал. Раздвинь ноги.

Она крепко сжимала их. Она не хотела, чтобы он прикасался к ней там. Хлыст не коснулся ее там, слава Богу, так что не было причины, а даже если бы и была причина, она...

– Я сказал, раздвинь их. Ты помнишь, что с тобой сейчас произошло? Всего пару минут назад? Ты хочешь, чтобы я повернул тебя и, может быть, попробовал с другой стороны?

Сара разжала ноги и прижалась к крестовине, дрожа. Она почувствовала, как он проводит мазью по ее половым губам. Его пальцы были грубыми, а мазь успокаивающей. Но дальше пальцы не пошли. Они оставили ее в покое.

– Это хорошо, – сказал он. – Ты сотрудничаешь. Я мог бы принудить тебя. Но дело не в этом. Суть в том, чтобы ты делала то, о чем я тебя прошу, потому что я прошу тебя.

Она почувствовала, как он встал, и услышала, как он расхаживает перед ней.

– Я не собираюсь сейчас много рассказывать тебе об Организации. Разве что скажу, что Организация очень могущественна. И что ты сейчас ее пленница, нравится тебе это или нет. А я твой хозяин. Я говорил, что знаю много о тебе. Что ж, вот лишь малая часть того, что я знаю.

Твое полное имя – Сара Эвелин Фостер. Ты родились 6 сентября 1955 года в Бостоне, штат Массачусетс, в семье Шап. Твои родители – Чарльз и Эвелин Шап из дома 221 по улице Саут Элм в Харрисоне, штат Нью-Йорк. Твоей матери шестьдесят восемь лет, а отцу семьдесят два. Ты преподаешь для детей с ограниченными возможностями в школе Уинтроп на 115-й Западной 77-й улице в Манхэттене. У тебя есть любовник по имени Грегори Гловер, который живет на Эмити-стрит, 224 в Райе и который сегодня утром в десять сорок пять отвез тебя на прием к доктору Альфреду Веллеру для аборта. Я ничего не перепутал?

У нее голова шла кругом.

Как долго он преследовал ее, чтобы знать так много?

– Как ты это узнал?

– Дело не в том, что я знаю лично, Сара. Это то, что знает Организация. И поверь мне, мы знаем многое. Это лишь верхушка очень большого айсберга. Но суть в том, что я уже говорил. Что у нас длинные руки. И мы получаем то, что хотим, так или иначе. Так что не думай, что ты в этом одинока. Это не так. Твои мать и отец тоже в каком-то смысле пленники. И Гловер. Даже твои ученики из школы Уинтроп тоже чертовы пленники. Как и многие другие. Это не только твоя проблема.

Так что все зависит от тебя, Сара. Если ты сделаешь то, что я скажу, ты не только избежишь еще одного подобного избиения, но и убережешь многих других людей, которые тебе небезразличны, в целости и сохранности и от очень глубокого дерьма.

– Почему? Что тебе надо от меня? – Она практически кричала на него. Не могла сдержаться. Это было безумие! Она чувствовала себя как приемник на перегрузке, практически чувствовала, как горят ее предохранители. – Что ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты успокоилась, для начала. – Он вздохнул. – Слушай, у меня есть кое-какие дела, о которых нужно позаботиться. Я собираюсь спустить тебя вниз и снова поместить в Длинный Ящик. Ты сможешь отдохнуть.

Он серьезно считает, что я смогу отдохнуть в нем?

– Ты ведь не собираешься доставлять мне неприятности? Если я спущу тебя вниз? Помни, что я сказал. Жизнь и безопасность многих людей зависит только от твоего поведения и сотрудничества.

Может ли все это быть правдой? Может ли действительно существовать какая-то Организация, которая ждет, чтобы наброситься на моих родителей, Грега или детей? Или это его выдумка, которую он придумал, чтобы напугать меня?

Все это было запланировано, – подумала она. – В это были вложены силы и время. Гроб – то, что он называл «Длинный ящик». Крестовина для порки. Эта ужасная штука, которую он надел мне на голову. Само похищение, такое быстрое и чистое. Они выбрали именно меня. Может ли быть что-то правдой в том, что он говорил?

А женщина? Кем она была? Часть этой организации, чем бы та ни была? Если вообще эта организация существует, конечно.

 Насколько она помнила, женщину она здесь не слышала. Но она помнила, как быстро и ловко вонзилась игла, направляемая ею.

Ей нужно было больше информации. Много больше. Сейчас сопротивляться ему было бесполезно.

– Я не доставлю никаких проблем.

– Хорошо. Тебе нужно в ванную? Я могу сводить тебя.

– Нет.

Когда он снял с нее наручники и повел через комнату, пленница попросила одежду, но он отказал ей. Он сказал ей, что она может снять повязку, как только окажется внутри, и что он скажет ей, когда это можно сделать, но что она должна держать ее под рукой и надеть, прежде чем он снова выпустит ее. Женщина попросила у него одеяло, потому что там было холодно, и он протянул ей одно из светлого хлопка, тонкое и мягкое, как детское одеяльце. Сара обернула его вокруг себя, прикрывая свою наготу, потом легла на подвижную доску, представляющую днище ящика, и он начал заталкивать ее внутрь. И тогда она спросила его еще раз: