Текст книги "Доктор Сакс"

Автор книги: Джек Керуак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

25

Когда Джо жил на Банкер-Хилл-стрит, и нам было по 8, 9, мы первым делом обследовали берега Мерримака в той части вдоль Лейквью-авеню, что была тогда польскими трущобами, где река плыла грязно, кротко без скальнорева вдоль громадных красных стен «Бумагопрядилен Бутта», – мы дождливыми воскресными днями в феврале бегали туда пинать плавучие льдины и ржавые пустые канистры из-под керосина, и шины, и всякую дрянь – Однажды провалились по самые бедра, все вымокли – Старший брат Генри насрал под дерево, на самом деле насрал, присел на корточки и нацелился взрывом в сторону, ужас. Мы обнаружили жирную парочку, любовники расплетали огромные ноги дамы в ямочках и волосатые муженоги из совокупления на подстилке журнальчиков про кино, пустых банок, крысиного тряпья, грязи, травы и соломы на полусклоне в кустах… серый день лета, они восхитительно объединились на полевой свалке у реки… а ночью вернулись, темнее, дичее, сексуальнее, с фонариками, непристойными журналами, трясущимися руками, засосами, украдкими прислушиваньями к Шуму Времени в реке, на мануфактурах, мостах и улицах Лоуэлла… дикоглазые в небесах, они потрахались и пошли домой.

Мы с Джо обыскивали там всю реку… чем темнее и дождливее время, тем лучше… Мы выуживали дрянь из реки. Неведомое и забытое утро имело место во дворе ветхого двухэтажного дома на углу Лейквью и Банкер-Хилл, где мы кидали дрова и мячи вверх-вниз в воздух, а матери на нас орали, мы только что подружились, – как забывать воспоминание о следующем утре понедельника в школе – фу, невозможно забыть школьный кошмар… грядет… понедельник —

Однажды днем – в призрачных дворах Св. Людовика, на хрумких гравиях переменки, в раздевалках банановый дух, монахиня приглаживает мне волосы водой из каплющей трубы в писсуаре, сырой мрачный сумрак и грехи коридоров и углов, где к тому же (на девчачьей стороне) моя сестра Нин носилась в вечностях, отзывающих эхом ее собственного кошмара, – однажды днем, пока вся школа стояла молча на полуденном гравии, слушав и ерзая, Джо, который совершил некий pêcher(грешок) на переменке, отлупили линейкой с железными краешками по заднице в кабинете у Сестры-Настоятельницы – как же он визжал и выл, когда я спросил у него потом об этом, он ответил: «Больно» – и никак не оправдывался за поднятый вой. Джо всегда был большой ковбой. Мы играли на поле у какого-то старого Фермера (Фермера Келли) – у него был важный дом на Западной Шестой с сопутствующим огромнодеревом и сараями, 100-летняя ферма, посреди среднеклассовых коттеджиков Сентралвилля, за размахом широких полей, яблоками, низинами, лугами, поблизости и кукуруза растет, заборы, – а по флангу его приход св. Людовика (дом священника и церковь, и школа, и зал собраний, и разбитое печальнополе переменок) (Св. Людовик, где похороны моего брата помрачились судорожным мерцаньем у меня в глазах… в смутном дальнем одиночестве далеко отсюда и отныне… забытые дожди накрыли саваном и перенакрыли кладбище)… Фермер Келли – его старый дом, освещенный маслом, мигачил в глыби ночных деревьев, когда мы проходили мимо от моего дома к Джо, нам всегда бывало интересно, что за старый таинственный отшельник он, должно быть, я знал фермеров и жизнь на ферме от Дяди Джона Жираду в лесах Нэшуа, куда ездил летом… к опаутиненному Саксу лесных дерев —

Пацан через дорогу от Джо умер, мы слышали рыданья; еще один пацан на улице между Джо и моей, умер – дождь, цветы – запах цветов – умер старый Легионер, в сине-золотых ужасах ткани и бархата, и регалий, и бумажных венков, и трупной смерти атласных подушек – Ой-ёй-ёй ненавижу все это – вся моя смерть и Сакс обернуты атласными гробами – Граф Кондю в одном таком спал весь день под Замком – лиловогубый – в них хоронили маленьких мальчиков – я и своего брата видел в атласном гробу, ему было девять, лежал с недвижностью лица моей бывшей жены во сне, свершенный, сожаленный – гроб мелькает полосами, пауки подбираются к его ручке под низом – лежал бы под солнцем червей, искал барашков небесных – не мазал бы больше призрака в тех саванных залах песка воплощенной земли, увешанных портьерами зерна ярусами вглупь дупь дерьмь – ну и нашел, на что пялиться, – ДА ЕЩЕ И СКВОЗЬ ГНИЮЩИЙ АТЛАС.

Я отказался от церкви, чтоб облегчить себе ужасы, – слишком много свечного света, слишком много воска —

У себя в смерти я предпочитаю реки или моря и другие континенты, только не атласную смерть в Атласном Массачусетном Лоуэлле – с епископом Сент-Жан-де-Батиста Стоуна, который крестил Жерара, с венком под дождем, четки у него на железном носу: «Мама, он меня крестил?»

«Нет, он крестил Жерара», хорошо бы – я просто был немного слишком юн, чтобы меня крестил Святой Героической Церкви, а Жерар нет, и так он был крещен, святой действительно так умер – дождь поперек Серого Барочного фасада Страсбургского Собора Руо [47]47
  Жорж Анри Руо (1871–1958) – французский художник-фовист и импрессионист.


[Закрыть], Большого Кафедрального Лица церкви Св. Жан-Батиста на Мерримак-стрит у печальной концевздымающейся кучи Эйкена от многоквартирок Муди-стрит – ниже нагромождены грукующие реки.

Доктор Сакс пересекал тьмы меж столбов в церкви во время вечерни.

26

Наконец Винни Бержерак переехал в Роузмонт – из того жилья на Муди в заболоченные интерьеры и низины Роузмонта, в квартирку розоукрытого домика на сновидящем обтрепье и бахромчатом журчанье Мерримака… Штука в том, что у них на этом бережке был плавательный пляж, мы с Джо ходили купаться, трижды в день на белый песок, туда наваленный – где то и дело видели плывущие комки человечьего говна – у меня кошмары: проглатываю жвачку дряни, когда забираюсь на свой полувалун и целю руками нырнуть, ей-богу я сам научился нырять, наполовину погружаясь по пояс, – но тут эти говняшки плывут по реке времени, а я сам готов заглыкнуть одну, еблыбохг – Пляж располагался в камышах у самого восточного затерянного крыла свалки, где в тупом сумраке смутных дымков, тлеющих аж с недели Рождества, гоношились крысы – летними утрами свежести и мальчишества мы делали вылазки в громадный росистый день в клубке ограды счастливых пасхальников, два пацанчика в глухой трясине, развлекаются так, что никогда не забудут, – я буду Бак Джонс [48]48
  Бак Джонс (Чарлз Фредерик Гебхарт, 1891–1942) – американский актер, звезда вестернов.


[Закрыть], ты будешь Бак Джонс – все мальчишки хотят вырасти в отважных матерых персонажей, худых и сильных, которые, когда и впрямь состарятся, бросят темные исшрамленные лица на саван, испятнают твой атлас и откатят его прочь —

Доктор Сакс прячется в темной комнате, поджидаючи, когда она отвратится от серого дня, поздно, а где-то в квартале тихо поют детки (на Гершоме, Саре) (а я подглядываю из темных, тупых, тусклых портьер дня) – Сакс прячется в этой тьме, выныривая из-за двери, скоро станет ночь и тени сгустеют темнее и коо-гоо-тыы – Боги уровня Феллахского Флагебуса с улетающими бутылками навозниц, синими от сумок и старого богемского ковра часопружинного котла, черноисчерканного тощими крестами —

Мы слышали бои Генри Армстронга [49]49
  Генри Армстронг (Генри Джексон-мл., 1912–1988) – американский боксер, чемпион мира в легком весе.


[Закрыть]сквозь корешки ломаных листьев, мы лежали вверх тормашками на тахте темными летними вечерами, когда открыто окно и светит нам лишь шкала радио, красное тление глубокого буро-сумрака, Винни, Джи-Джей, Елоза, Скотти, я, Рита (младшая сестра Винни) и Лу (его младший брат), и еще Норми (следующий по старшинству брат, светловолосый, дерганый) – Мама Чарли и Папа Счастливец не дома, она в ночную на мануфактуре, он вышибала во франко-канадском ночном клубе (где полно коровьих колокольцев) – Нас летним вечером увлекают разные заслушки по радио («Гроза преступного мира» [50]50
  «Гроза преступного мира» (Gang Busters, 1935–1957) – американская многосерийная радиопрограмма, представлявшая радиослушателям «истории о подлинных полицейских расследованиях» ФБР.


[Закрыть], «Тень» – которые идут днем в воскресенье и вечно угнетающе недотягивают) – великие программы Орсона Уэллса [51]51
  Американский актер, режиссер, сценарист и продюсер Джордж Орсон Уэллс (1915–1985) в 1937 г. играл роль Ламонта Крэнстона (Тень) в одноименной многосерийной радиопостановке, а в 1938 г. адаптировал для радио классическую литературу.


[Закрыть]субботними вечерами, в 11, «Ведьмовские сказки» [52]52
  Точнее – «Сказка ведьмы» (The Witch’s Tale, 1931–1938), много-серийная радиопрограмма «страшных сказок», созданная Алонсо Дином Коулом (1897–1971).


[Закрыть]по слабым станциям —) Мы все говорили о том, как трахнуть Риту и Чарли, женщины всего мира сделаны лишь для того, чтоб их драть – На задах был сад, с деревьями, яблоками, мы среди них пинались —

Как-то вечером мы устроили подростковую гомосексуальную балеху, толком и не соображая, что это, и Винни прыгал вокруг с простыней на голове и верещал «Уу-уук!» (женственный визжащий призрак в сравнении с обычным «Аувууу!» обычных мужественных призракотупов) (ффе. Тошнит); кроме того, я помню смутно Джи-Джея и мое отвращение ко всякой подобной хрени. Виноват был сбрендивший Винни, вот кто был виноват. С Винни околачивался кошмарный придурок по имени Заза, ему было почти 20, ни дать ни взять Заза – так его звали на самом деле, натуральный арабский сельский эпос – вдоль свалки он с детства развешивал слюни, сперматозировал во все стороны, дрочил собакам и, хуже всего, отсасывал у собак – видели, как он этим занимается под крыльцом. Доктор Сакс Беловласый Сокол про это знал – Тени всегда все известно – ум-хи-хи-ха-ха – (зыбь алло по эхохошному гулкому залу: кто-нибудь там есть-йее-ей-ей– Аж? марш? марш?) – (пока танк отступает) – так хохотал Тень – Доктор Сакс таился под крыльцами, наблюдая за этими операциями из погреба, все записывал, набрасывал рисунки, смешивал травы, сочинял раствор, которым убить Змея Зла, – который потратил в последний кульминационный день – День, когда Змей стал Реален, – и набивал – и метал гогот гневов в стенающий мир – но позже —

Вылитый Али Заза – придурочный франко-канадский половой маньяк, теперь он в психушке – я видел, как он мастурбирует одним дождливым днем в гостиной, делал так принародно развлечь Винни, который в свое удовольствие наблюдал, как Паша, а иногда выдавал наставления и жевал конфетку – не парией будет школьник – но Персидским Сверхсветилом Мерцающих Дворов – «Давай, Заза-псих, еще быстрее —»

«Я быстро, как могу».

«Валяй, Заза, валяй —»

Вся банда: «Кончай, Заза, давай!»

«Во – кончает!»

Мы все ржем и наблюдаем кошмарное зрелище юного дебила, который дрочащим кулаком выкачивает из себя белые соки в блеске неистовств и измождения духа… не к чему больше прибегнуть. Мы аплодируем! «Ура Зазе!»

«В прошлый понедельник тринадцать раз – и всякий раз кончил в точности, не враки – Заза и его неистощимый запас молофьи».

«Вот вам Заза, ненормальный».

«Ему лучше сдрочить, чем сдохнуть».

«Заза, половой разбойник – гляди! опять начинает – Епсическая сила, фукин-сын – Заза опять взялся —» «Ой, у него рекорд гораздо дольше —»

(Себе: «Quel– Какой же он придурок».)

Полагаю, восьмилетний Лу наверняка видел – нет, поскольку Винни всегда старался, чтоб его младшие братики не вовлекались в грязные игры… защищал их ханжески и сурово. – А сестру гораздо меньше – как у примитивных народов —

Гораздо позже, когда Винни опять переехал на Муди-стрит, подальше в центр, в жужжегул вокруг Сент-Жан-де-Батиста, нас уже стали увлекать не такие детскости, сплошь понизанные тьмой и дурачествами – Впоследствии мы просто забыли о темных Саксах и завешивались на оттяг секса и подростковой истерзанной любви… где навсегда потом пропадают парни… Была там здоровенная шлюха по имени Сью 200 фунтов, подруга Чарли, приходила домой к Винни в гости, сидеть в кресле-качалке и трепаться, но иногда она задирала платье и показывала нам себя, когда мы отпускали шуточки с безопасного расстояния. Существование этой огромной женщины мира напоминало мне, что у меня есть отец (навещавший ее лиловое парадное) и реальный мир, в который мне предстоит в будущем выйти – ухх! На саванный Новый Год шел снег раз два три, а мы над этим хохотали!

27

Субботний вечер – время шара в небесах, когда я слушал Уэйна Кинга или кого-нибудь еще из великих оркестров Андре Баруха [53]53
  Андре Барух (1908–1991) – американский ведущий радиопрограмм, диктор и голосовой актер, пианист.


[Закрыть]тридцатых (у нашего первого радиоприемника был огромный ложнобумажный диск динамика цвета говна, круглый и странный), – откидывался на спину, воображал – обдолбанный больше вечности, слушая для-меня-впервейшие отдельные куски музыки и инструменты, – все это у буквально цветочной вазы Золотых Диван-Кроватных Тридцатых, когда дородный Руди Вэлли был трепливым восходящим симпатяжкой пословиц розовенькой луны у озера, воркующей совушкой – потерявшись в мечтах субботнего вечера, раньше, разумеется, это всегда Парад Шлягеров, песня номер один под фанфары, бум, трах, название? «Омой свои брови моей песней, слеза» – с нарастанием оркестра и обрушеньем событий, а я меж тем переворачиваю страницу своих субботне-вечерних смешилок, свеженьких из фургона парней с возбуждающих субвечерних улиц, по которым я также осязаемо рассекаю, однажды вечером рука об руку с Бруно Грингасом, всю дорогу боролись до самого яркого рынка на Муди от Городской Ратуши до мясного магазина Пэрента (где Ма все покупала) – сам мясник смотрелся так аппетитно, что хоть ешь, такой богатый был магазин – Тучные времена, когда я транжирил 20c на пирожное, а тогда это были здоровущие на свете пирожные – тени черной ночи субвечера заплетались с пламенеющими огнями магазинов и уличного движения, получался громадный орнамент кружевоподобной черноты, что раздроблял и междубрызгивал обзоры и пятки костлявых реальных людей в одежде, которая межловчила с дикой синей темнотой, исчезают – тайна ночи, что есть роса зерна —

Громадные Белые Простыни дома, которые гладит моя мама на большом круглом столе посреди кухни – За работой она пьет чай – я в торжественной мебели гостиной, в маминых коричневых креслах, С кожей, С деревом, больших и толстых, непредставимо прочных, стол – массивная доска на полене, круглом – читаю «Летучую удачу Тима Тайлера» [54]54
  «Удача Тима Тайлера» (Tim Tyler’s Luck, 1928–1996) – приключенческий газетный комикс, созданный американским художником Лайманом У. Янгом (1893–1984).


[Закрыть]– Прошлые мамины мебеля уже почти забыты, явно потерялись, О утрата —

Субботним вечером я усаживался в одиночестве дома с журналами, читал «Дока Сэвиджа» [55]55
  Кларк («Док») Сэвидж – персонаж популярной бульварной литературы издательства «Стрит-энд-Смит», созданный в 1933 г. издателем Генри Ролстоном и редактором Джоном Нэновичем.


[Закрыть]или «Детектива-фантома» [56]56
  Детектив-фантом – персонаж популярной бульварной литера-туры» Захватывающих изданий», созданный в 1933 г.


[Закрыть]с егомасочной дождливой ночью – «Журнал Тени» я приберегал на вечер пятницы, субботнее утро всегда было миром золота и густого солнечного света.

28

Вскоре после того как мы переехали на Фиби из Сентралвилля и я познакомился с Зэпом Плуффом, я играл в позднесумерках во дворе с послеужинными гулами и хлопаньем сетчатых дверей повсюду – с Саем Ладо и Бертом Дежарданом в их части их собственного детства, которая для меня так древня, что они кажутся невероятно чудовищны и приняли облики понормальнее в вековых плесенях последующих лет – Берта Дежардана невозможно было видеть юным, в двенадцать, его рыдающий дылда старший брат Эл… Я видел, как он плачет «бу-ху» перед целой галерей сидельцев на крылечках, состоявшей из Джина и Джо Плуффа и других посреди солнечного затмения, на которое я отчасти гляжу сквозь свое темножженое стекло со свалки, а отчасти презираю глазеть, раскрыв рот, на это зрелище: Эл Дежардан всхлипывает перед бандой (от какого-то поджопника Эла Робертса, Эл же сидит там же и хихикает, он замечательный был кэтчер и бивец длинных мячей) – а тьма заполняет все бурые окна района на миг пламенным летним днем – Берт Дежардан не менее эксцентрик – в игре – он шел по Мосту Муди-стрит со мной в первое утро, когда я отправился в школу братьев св. Иосифа – перила от нас слева, железные, отделяют нас от 10-футовой пропасти к ревущим пенам валунов в их ужасающей вечности (это и стало белыми огривленными истерическими конями в ночи) – он сказал: «Помню свой первый день в школе, я был коротышка и не мог заглянуть за толстую балку этих перил, ты же вырастешь точно как я, будешь выше ее – и глазом не моргнешь!» Я ему не поверил.

Берт учился в той же школе. Не знаю, что я делал, – доставал пацана, на перемене – я был влюблен в Эрни Мало, то был подлинный любовный роман в одиннадцать – я ходил на цыпочках по его забору с разбитым сердцем через дорогу от школы – однажды ударил его ногой с забора, как будто ангела обидел, у портрета Жерара я потом молился и молился, чтоб Эрни меня полюбил. Жерар на фотоснимке не пошелохнулся. Эрни был очень красивый в моих глазах – тогда я еще не начал различать пола – благородный и прекрасный, как юная монахиня, – однако был он просто маленьким мальчишкой, невообразимо вырос (стал кислым янки с мечтами о мелких редакторствах в Вермонте) – Ко мне мрачно приблизился пацан по кличке Рыбец, когда я отрывал ногу от последней доски Моста Муди, направляясь к Текстильному и прогулке по полям и свалкам домой, – подошел ко мне и говорит: «Вот ты где» – и стукнул меня в лицо, а потом отвалил, пока я ревел. Шатаясь, я побрел домой ошеломленный, слезы ручьем – мимо стен и рыжекирпичных дымовых труб болезненной вечности – к маме – я хотел у нее спросить: почему? зачем он меня ударил? Я поклялся давать Рыбцу сдачи всю жизнь и так никогда и не дал – наконец я его встретил, он разносил рыбу или собирал мусор для городских властей, у меня во дворе, и я даже ухом не повел – а мог бы его стукнуть в серости – серость же нынче забыта – поэтому и причина исчезла – но трагический дух пропал – роса новых погод занимает эти пустые провалы Девятнадцати О Двух Двух, в которых навечно мы – Все это, дабы объяснить Берта Дежардана – и наши игры с Саем Ладо во дворе.

Я кинул кусок черепицы скользом в воздух и нечаянно попал Саю в горло (Граф Кондю! он явился в ночи, хлопая над песчаным откосом, и порезал Саю шею своими жаждущими синими зубами у песчаных лун храпа) (в тот раз, когда я ночевал у Сая с Саем и Старшим Братом Эмилем, когда предки ездили в Канаду на «форде» 29-го года. – луна была полна в ту ночь, когда они уехали) – Сай закричал и потек кровью на кухню моей мамы этой своей раной, свежий лак – мы только переехали пачкает кровью, мама моя уговаривает его перестать плакать, перевязывает его, черепица такая аккуратная и смертоносная, все на меня злятся – говорят, Замковый Холм называется Змеиным Холмом, потому что там тусуется так много ленточных змеек – змеиная черепица – Берт Дежардан сказал: «Нельзя так делать». – Никто не понимал, что это вышло случайно, так зловеще все произошло – как бумага, на которой я Черноворил Дики, зловещая – и та серость забыта, я ж говорю, Сай и Берт были ужасно юны в давным-давнии движущегося Времени, кое так отдаленно, что в первый раз принимает эдакую жесткую позу позиции, смертеподобную, отмечающую прекращение собственной деятельности у меня в памяти и, следовательно, мира – время вот-вот вымрет – да только нынче оно ни разу не может, ибо уже произошло, оно – что вело к дальнейшим уровням – пока время разоблачало ее уродливую старую холодную пасть смерти худшим надеждам – страхам – Берт Дежардан и Сай Ладо, как любое предвидение грезы, нестираемы.

29

И вот я – играю в свой бейсбол на дворе в грязи, рисую камнем круг посредине, вот 3-я, вот для шортстопа, 2-я база, первая, вот для позиций на аутфилде, и подаю мяч маленьким самообращенным щелчком, тяжелый мячеподшипник, бита – здоровенный гвоздь, ххап, низкий мяч между камнем 3-й и ш-с, удар в базу ушел налево, поскольку не прокатился по кругам инфилда – вот летящий влево, плюхается в круг левого поля, он в ауте, я это сыграл и послал такой длинный хоумран, что непостижимо, прежде ромб, что я рисовал на земле, и игра, в которую я играл, были синонимами обычных расстояний и значений мощности в бейсболе, как вдруг я бью этот невероятный хоумран тонким концом гвоздя и загоняю мяч, который был моим чемпионом великой гонки Отвращение на $1.000.000 в своей жизни-зимой-в-спальне, а тут весна, цветочки в центре поля, Димаджио [57]57
  Джозеф Пол Димаджио (1914–1999) – американский бейсболист высшей лига, центрфилдер.


[Закрыть]смотрит, как растут мои яблочки, – он проплывает поперек всего мешающего стадиона, или двора, в истинно пригороды мифическою города, засекая мифическое игровое поле, – во двор дома по Фиби-стрит, где мы раньше жили, – потерялся там в кустах – я потерял свой мяч, свое Отвращение, вся лига завершилась (и Скаковой Круг лишился своего Царя), пробит зловещий концесветный хоумран.

Я всегда считал, будто нечто таинственное и окутанное саваном и предзнаменованное было в этом событии, которое положило конец детской игре, – от него мои глаза устали – «Просыпайся, Джек, – выдь навстречу жуткому миру черноты без своих аэропланных баллонов в руке». – За громыхающими яблоками моей земли, и его оградой, что так дрожит, и зима на бледном горизонте осени вся убелена сединами от собственных вестей в большеварежковом комиксе от редакции о запасании угля на зиму (Темы Депрессии, нынче это лари от атомной бомбы в подвалах, наркоманская сеть коммунистов) – огроменный прикол, от которого тошнит у тебя в газетах, – за зимой звезда моя поет, зовет звоном, мне неплохо в отцовском доме. Но рок грянул выстрелом, когда грянул, как и гласило предвестие и как подразумевалось смехом Доктора Сакса, когда он скользит меж грязей, где потерялся мой подшипник, мартовской полуночью, что частично совпадает с ослепительным сверком, безумным от ее окровавленных солнечных пейзажей в комплекте с железной грущеткой в сумерках, называемых туманами, через болотистые топосъемки – Сакс там шагает беззвучно по яблоневой листве в его таинственной грезоныряющей ночи —

Когда сладкою ночью я сгребаю всех моих котят, моего котика, подбираю вверх одеяло, он проскальзывает, делает ровно три оборота, хлоп, мотор работает, готов спать всю ночь, пока Ма не разбудит утром в школу – на дикую овсянку и тост по парующим осенним утрам – ибо туманы, мерцающие ввысь изо рта Джи-Джея, пока он встречает меня в углу: «Хысспади, вот холод – то! —клятая зима припердела своей жопищей с Севера, не успели летние дамульки собрать зонтики и свалить».

– Доктор Сакс, не вихри мне саванов – раскрой свое сердце и поговори со мной – в те дни он бывал молчалив, сардоничен, хохотал в высокой тьме.

Теперь я слышу, как он вопит с ложа края – «Змей Восстает по Дюйму в Минуту, дабы изничтожить нас, – а ты сидишь, ты сидишь, ты сидишь. Аиииии, ужасы Востока – никаких не делай причудливых возрезов на стену Тибета, чем мулоухий двоюродный брал Кенгуру – Фрезели! Граумы! Проснись испытанью в своих тростниках – Змей это Грязный Убивец – Змей это Нож в Сейфе – Змей это Ужас – лишь птички хороши – убийственные птицы хороши, убийственные змеи – не хороши».

Маленький бубличек смеется, играет на улице, понятия не имеет – Однако папа же предупреждал меня много лет, это грязная змейская сделка с хитрым имечком – называется Ж-И-З-Н-Ь – хотя скорее Ф-У-Ф-Л-О… Как же и впрямь прогнивают стены жизни – как рушится балка сухожилья…