Текст книги "Заколдуй меня (сборник)"

Автор книги: Джек Кертис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 52 страниц)

Глава 47

Это было похоже на бурный разлив реки. Партизаны пробились к столице, подавляя и сметая сопротивление противника. Теперь их силы разлились, словно вода в дельте, и заняли всю территорию, сдерживаемые там и сям локальными арьергардными боями, которые прекращались, возникали снова и опять затухали. «Это займет дней десять», – сказал в свое время Чедвику Стейнер. На деле все происходило гораздо быстрее.

Генерал путешествовал налегке. Шесть чемоданов уже были погружены в его лимузин. В четырех лежали его веши, в двух остальных – миллион долларов наличными. Это была плата за проезд, сопоставимая с содержимым его номерного счета в цюрихском банке. Остальной багаж он отправил еще два дня назад – картины, золотые статуэтки, несколько безделушек Фаберже. Теперь на стенах президентского дворца, в тех местах, где раньше висели полотна, остались темные, невыцветшие прямоугольники.

Был час ночи. На окраине города вспыхивали зарницы минометного огня и короткие белые следы трассирующих пуль, которые, казалось, удлинялись и ускорялись при приближении к цели. Обстрел не прекращался, ни на минуту. Глухие низкие орудийные звуки выстрелов перекрывались сухим треском автоматных очередей. Где-то невдалеке просвистели мины, от их разрывов задрожали стекла и загорелись дома в южной части городского сквера. Любовница генерала завизжала от страха и отпрыгнула в сторону, покачнувшись на высоких каблуках. Генерал складывал бумаги в «дипломат». Он засмеялся и ободряюще похлопал девушку по руке, потом продолжил свое занятие с удвоенной скоростью.

Вскоре, после того как его любовница погибла в церкви, генерал заскучал по маленьким радостям женского общества. Новая девушка не только умела все это делать, но и занималась этим охотно и с видимым удовольствием. Иногда у генерала создавалось впечатление, что с ним его прежняя любовница. Она семенила сбоку от него по длинному коридору, ведущему во двор. Ее тяжелые груди раскачивались, когда она, отстав, пыталась догнать генерала; ее глаза были широко раскрыты от страха. В шелковом платье и модных туфлях она выглядела так, словно собралась на прием в саду. Девушка цокала каблуками по выложенному плитками полу и часто спотыкалась, пока наконец не взяла генерала под руку. Причиной ее неловкого поведения был страх.

Эскорт состоял из четырех машин: два джипа спереди лимузина, два – сзади. Они проехали на юг восемь миль, все больше и больше удаляясь от полыхающего зарницами неба и оглушительных разрывов. На одном конце взлетной полосы в мертвенно-белых галогеновых лучах прожектора стоял готовый к взлету самолет. Пока перегружали чемоданы, генерал стоял возле входного люка. При таком освещении его лицо казалось бледным как мел.

* * *

Самолет взлетел и описал круг, набирая высоту и устремляясь в противоположную городу сторону. Генерал посмотрел в иллюминатор, потом обратился к девушке, чтобы показать ей вид. Она перегнулась через него, встав коленками на свое сиденье, а лицом прижавшись к стеклу с его стороны. Теперь, оказавшись в безопасности, она могла наслаждаться представшим ей зрелищем: сверканием выстрелов и взрывов, внезапными вспышками ромбовидного сияния, сжимавшегося до размера кулака, рубиновым пламенем, вырывающимся из горящих зданий. Она даже хихикнула от облегчения и восторга.

Генерал взвесил на руке ее грудь, тогда как другая его рука скользнула вдоль задней части бреда под шелковое платье. Он дразнил ее, шепча ей на ухо скабрезности, по ошибке называя ее именем умершей девушки, чем она, впрочем, не смущалась. Потом он задрал ей юбку до талии и засунул пальцы между бедер. Она рассеянно улыбнулась и пробормотала какую-то нежность, продолжая глядеть в иллюминатор до тех пор, пока бесшумные мерцающие огни не смешались и не уменьшились до такой степени, что их поглотила темнота.

С рассветом бой, казалось, начал стихать, ночь перестала усиливать звуки, автоматный огонь не накладывался на беспросветную тьму. На самом же деле с каждым часом бой приближался. Здания, покрывшиеся выбоинами, дымились. Солдаты Республиканской армии отступали, ломая собственные ряды, бежали с поля боя, дезертировали. Магазины были разграблены. Гражданское население спешило попрятаться.

* * *

Ничто во внешнем облике Сонни Морено не указывало на то, что он только недавно был в бою. Он натянул джинсы, кеды и майку и засунул свои немудреные пожитки в видавший виды рюкзак. Единственным его оружием был короткоствольный кольт тридцать восьмого калибра, который он приклеил липкой лентой к голени под джинсами. Когда работник службы безопасности допрашивал его в номере отеля, стоявшего на главном южном шоссе, о выполнении задания, Сонни дал ясно понять, что не считает полезным для здоровья позволить схватить себя в официальном учреждении.

Беседа протекала в ускоренном темпе. Сонни отвечал на вопросы шпиона предельно кратко. Он уже закинул рюкзак на одно плечо, готовясь уйти, и каждая минута задержки бесила его.

Наконец шпион спросил, выключив диктофон:

– Как думаешь, сколько времени у них это займет?

– Не больше часа. Пойми, приятель, они уже здесь.

–Куда ты направляешься?

– Куда глаза глядят. – Сонни поймал рукой вторую лямку рюкзака. – Где-нибудь завербуюсь на новый срок. – Он пошел к двери.

– Хочешь к нам в компанию? Нас трое, с транспортом.

– Вы уезжаете?

– А разве медведь гадит в лесу? Максимум через двадцать минут.

Сонни колебался.

– Что у вас за транспорт?

– Красный полноприводной «субару».

– Едете на юг?

– Естественно.

Сонни подошел к двери и открыл ее.

– Подберете меня по дороге, – сказал он. – Я подниму большой палец. – Он кивнул на прощание. – На твоем месте я бы подсуетился: двадцать минут вовсе не такие длинные, как тебе кажется.

Олег Волков страшно нервничал. Он охотно направился бы на юг, как это сделал Сонни, но девятый узел находился на востоке, и ему пришлось ехать по самой границе района боев. В некоторых местах дорога была сильно изуродована минометным огнем, и ему приходилось с черепашьей скоростью объезжать глубокие колеи на обочине. Три или четыре раза, когда он полз вокруг рытвин, беженцы хватались за дверные ручки, приникая лицом к затемненным стеклам, словно умоляя невидимого водителя о помощи. Когда дорога становилась лучше, он увеличивал скорость, а они бежали за ним, пока могли, крича и колотя по крыше кулаками. Один человек встал на дороге с намерением остановить машину. Он высоко поднял руки и в отчаянии скрестил их. Волков ехал прямо на него, но человек не сходил с места, пока не стало поздно. Волков резко нажал на тормоз и бросил машину вправо, но тут раздался глухой стук удара. Мужчину подбросило вверх и откинуло в сторону.

Бои шли почти рядом – полосы дыма, автоматный огонь, – хотя они постепенно затихали по мере приближения повстанцев к «шанхаю» и по мере захвата ключевых подступов к столице. По крайней мере, это работало на него. Прикинув, Волков решил, что они войдут в город примерно через час, ближе к полудню. Он установил мины в подвалах посольства на двенадцать тридцать – цепная взрывчатка с активными детонаторами. Никто не сможет точно сказать, что произошло и кто несет за это ответственность, зато взрыв помешает повстанцам столковаться с уцелевшими представителями посольства. Он надеялся, что в живых не останется никого: ему хотелось использовать всевозможные преимущества.

Выехав на ровную и свободную дорогу, Волков немного расслабился. Времени вполне достаточно. Рандеву с вертолетом назначено на одиннадцать тридцать, так что у него в запасе целых полчаса на пятнадцать миль. Он проехал первые десять быстрее, чем требовалось, чтобы еще больше увеличить опережение графика, а потом медленно тащился оставшиеся пять миль, грезя наяву.

Вот он вышел на крыльцо большого дома, построенного в колониальном стиле, украшенного изящными колоннами. Дует слабый летний ветерок. На подъездной дорожке показалась машина соседей: они приехали на шашлыки. Вот он на заднем дворе колет лучину для растопки. Близлежащие холмы покрыты деревьями, их листья горят багрянцем и золотом в лучах закатного солнца. А теперь он стоит у широкого окна со стаканом виски в руке и смотрит, как медленно падают снежинки, покрывая пушистым белым ковром его сад. Иногда в последнюю картину он добавлял белокурую девушку: красивая и стройная, она ласково и нежно смотрит на него своими зелеными глазами.

Он приехал раньше времени и ждал в машине, остановив автомобиль метров за тридцать от того места, где должен был приземлиться вертолет. Он прислушивался, чтобы не пропустить рокот моторов, но его мысли были заняты другим: катание на горных лыжах, поездки в Нью-Йорк, покупка мебели для нового дома; пасмурные дни они с изящной белокурой девушкой проводят в постели.

Через пятнадцать минут Волков вышел из машины и оглядел небо на юге. Оно оставалось чистым. Еще десять минут он поддерживал в себе веру все более сумасшедшими предположениями. Технические неполадки, опоздавший пилот, неправильная ориентировка на местности. Но это ничего – скоро он увидит в небе маленькую точку, быстро приближающуюся и растущую на глазах, а потом услышит шум винта...

Он давно уже понял, что никто не собирается прилетать за ним. Полдень давно наступил, повстанцы, должно быть, уже вошли в город, и среди них – тот индеец, который ездил вместе с ним до моста на 18-м маршруте и слушал невыполнимые обещания. Волков не хочет снова встречаться с этим человеком. Через двадцать минут часовой механизм включит детонаторы. И если даже набраться смелости и придумать способ предотвратить взрыв, все равно уже поздно возвращаться туда. Да и незачем возвращаться...

Волков резко встряхнул головой, словно вылезшая из воды собака. Настоящее безумие думать о таких вещах. Скоро они будут здесь, вертолет наклонится на один бок, чтобы приземлиться, потоки воздуха от лопастей винта будут раздувать его одежду, пока он будет бежать к открытой дверце. Какой-нибудь мелкий технический сбой. Неправильно прочитанная карта...

Он стоял возле машины, запрокинув голову, и глядел в небо как человек, смотрящий на пустой экран. Полчаса, пятьдесят минут, час... Его глаза смотрели в одну точку. Ему рисовались дом, фруктовый сад, девушка, медленно и бесшумно падающие снежинки.

Глава 48

Игрок на флейте шел на цыпочках, чтобы не разбудить мертвеца. Элейн вошла в комнату возбужденная. Ей не терпелось поделиться новостью, но она нарочно сначала направилась к зеркалу, чтобы подразнить брата. Она сняла парик и положила его рядом с собой, потом при помощи ватного шарика и колд-крема принялась снимать косметику. Легким движением тампона она убрала с губ помаду. Он догадывался по ее лицу, что случилось нечто неординарное, но она лишь поводила плечиком и улыбалась, играя в молчанку. Наконец, вняв его немой мольбе, она раскрыла свой секрет.

– Вернулись? – переспросил он.

Они сидели рядом, глядя на свои отражения в зеркале. Оба хищно улыбались.

– Да, – она сердито мотнула головой. – Я сегодня видела его.

– А ее?

– Ее – нет. Но они точно вернулись.

– Давно? Когда они прилетели?

– Не знаю, – уклончиво ответила она, не желая вызвать его неудовольствие. Все стало по-другому, с тех пор как из-за нее им приходится прятаться. Теперь Майлз не покидает комнаты, а она выходит в мир – они поменялись ролями, и теперь он контролирует ее. Пока она оставалась его тайной, он потакал ей. Теперь он стал затворником, и она иногда навлекала на себя его гнев. Он хотел, чтобы она каждый день появлялась у квартиры Дикона – следить за ними, ждать их возвращения. Однако темные улицы разжигали ее фантазию и порождали желание. Она кралась в ночи, словно изобретающее убийства доисторическое животное.

– Вчера вечером?

– Думаю, да. – Потребуется три или четыре дня, подумала она. – Что будем делать? Мы могли бы позвонить, как раньше. Он покачал головой.

– Подождем немного. Ты можешь понаблюдать, возможно, даже выследить их – мне бы очень этого хотелось. Теперь уже недолго ждать. Скоро она придет к нам сама. Должна прийти. – Он погладил рукой ее горящую щеку.

* * *

Темное непристойное личико шила-на-гиг искрилось смехом. Между ног у нее зияла широкая пропасть, суля обильную жатву.

Глава 49

Перемену погоды предсказали еще несколько дней назад, но она все не наступала. Честно говоря, мало кто этого хотел. Люди привыкли к жарким багровым ночам, им понравилось жить на открытом воздухе на средиземноморский манер. Город расслабился, и это было приятно.

Пару дней Лаура отдыхала, но так и не смогла избавиться от перехватывающих дыхание спазм больше чем на несколько часов подряд. Ночью Дикон слышал свистящее дыхание Лауры, утро для нее начиналось с нажатия на кнопку ингалятора. Это был еще не кризис, но он скоро мог начаться. Беспокойство Дикона только ухудшало положение, раздражая ее, хотя И раньше, в преддверии неизбежного приступа, она становилась болезненно чувствительной.

– Все нормально, – твердила Лаура. – Я справлюсь сама.

Или:

– Ты никогда еще не жил с астматиком. Не надо со мной нянчиться, это только портит дело.

Лаура боролась с недомоганием в одиночку, чувствуя симптомы надвигающегося приступа. Наконец она поняла, что ей придется сдаться – точно так же, как перед бегством в Корнуолл. При воспоминании о той ночи и о птице, застрявшей в каминной трубе, ее сердце забилось быстрее и легкие сжались от спазма.

Это ожившее воспоминание всю ночь преследовало Лауру во сне. На следующее утро Дикон увидел ее стоящей на коленях у телефона и лихорадочно листающей странички блокнотика для записей. Он сварил кофе, вполуха прислушиваясь к разговору.

– Майлз, это Лаура Скотт... Знаю. Да. Я уезжала. Я могу... Вот именно. Я пыталась не обращать на это внимания, но ты понимаешь, как... Ты живешь все там же? На новом месте? Значит, у меня записан новый номер... Да, буду... Могу... Договорились.

Дикон принес ей кофе, потом вернулся на кухню, чтобы поджарить тосты. Принеся их в гостиную, он спросил:

– Может, мне поехать с тобой?

Она откусила тост и отказалась.

– Лучше я одна.

Лаура приняла ванну и оделась. Через полчаса она уехала.

* * *

Дикон ходил из комнаты в комнату, прибирая квартиру. Сравнения больше не имели для него значения, но он продолжал подмечать различия: дотошность Мэгги и неряшливость Лауры, которая сказывалась абсолютно во всем, – она даже не закрыла тюбик с зубной пастой. Он привинтил колпачок и пошел в спальню. Чемодан Лауры лежал на полу, распакованный только наполовину. Они не договаривались жить вместе, это вышло само собой после той страшной ночи. Лаура не могла заставить себя занять столько места в шкафу, сколько ей было нужно. Ее нерешительность знаменовала собой остававшийся без ответа вопрос.

Это имя не выходило у него из головы.

Дикон чувствовал себя так, будто стоит посередине моста. Начав с одного конца, он прошел лишь половину и остановился на полдороге. Мэгги была на той стороне, откуда он ушел. Идти дальше – значило сделать выбор, а Дикон не был уверен, что готов к этому. Но и вечно оставаться на мосту было нельзя. Он поднял шторы в спальне, взял с прикроватного столика чашку – и вспомнил это имя. Майлз Аллардайс. Но то, что было с ним связано, ускользало от него.

Места, размышлял Дикон, забывать всего труднее. Он знал людей, которые, расставшись, закрывали для себя целые районы, иногда даже страны – их страшила сама мысль о возвращении. И все-таки ему казалось, что важнее не место, а время. Только время остается живым воспоминанием, потому что люди добровольно решаются снова и снова переживать его. Он испытывал это на себе. Ему припомнилось, с какой готовностью повез Лауру в домик на пляже, где она, по его мнению, должна была быть в безопасности. Нет, дело не в месте.

Воспоминание вернуло его к мысли об имени. Тогда Лаура ездила на встречу со своим гипнотерапевтом – это было единственное средство ослабить приступ астмы. Аллардайс. Имя вспыхнуло как искра и тут же погасло.

Он провел еще минут десять за мытьем кофейника и чтением книги, из которой не запомнил ни слова, потом вернулся в спальню и начал вешать вещи Лауры в шкаф, что собирался сделать с утра.

* * *

Ставни всегда оставались закрытыми. Они жили в полумраке, окруженные тенями. Они жили воспоминаниями и планами. Они жили грезами, заключающимися в баллончике шприца.

Аллардайс выложил на кровать одежду Элёйн, аккуратно свернутую и поглаженную. Ее косметику он поставил на столик перед зеркалом. Скоро должна приехать Лаура. Аллардайс прижал руку ко рту и больно укусил, чтобы подавить поднимающееся возбуждение. Лаура... а потом Элейн обычной походкой войдет в комнату и поприветствует снующие по стене тени. Сейчас он любил ее так же сильно, как в детстве. Сестра и любовница. Она еще ничего не знает – эта мысль будоражила его.

Он приготовил стул и, давясь от смеха, оглядел комнату, словно хозяин, с нетерпением ожидающий гостей.

* * *

Дикон засунул освободившийся чемодан под кровать. Это было не воспоминание, а нечто другое – инстинкт. Он чувствовал себя как человек, начавший работу и тут же забывший, что хотел сделать.

Дикон взял оставленную Лаурой записную книжку и нашел нужную страницу. Майлз Аллардайс -номер квартиры, улица, телефон. Нет, не то. Он ожидал найти здесь более подробную информацию. Впрочем, запись, сделанная рукой Лауры, наводила на какую-то мысль: длинный хвостик у одной буквы делал ее похожей на букву греческого алфавита. Но нет, не то...

И вдруг его осенило.

Почти воочию он увидел, как Мэйхью протягивает ему тонкую синюю книжечку со словами: это календарь Лоример, он нашелся в ящике... Дикон будто заглянул через свое собственное плечо и увидел, как его пальцы переворачивают страницы. Майлз Аллардайс.

Дикон подошел к столу и рывком вытащил весь ящик. Он быстро нашел синюю книжечку и пролистал ее. Раз в неделю, иногда через неделю: Майлз Аллардайс.Кэйт пыталась бросить курить – может быть, не столько ради себя, сколько ради Лауры. А потом, по прошествии нескольких недель, только инициалы: МА – против каждой назначенной даты.

В его ушах зазвучал голос Лауры: «Я не понимаю...» И потом: «Птица была настоящей». Интуиция не подвела Дикона. Он понял, что она верила,верила в реальность телефонных звонков.

Джон листал календарь, комкая страницы. День смерти Кэйт. Его взгляд упал на колонку встреч. МА.

Глава 50

Дикон бежал. Он пытался подъехать на машине как можно ближе, но застрял в автомобильной пробке в полумиле от нужного дома. Пробка возникла из-за того, что бригада дорожных рабочих ремонтировала шоссе, оставив для проезда только одну полосу. Боковые улицы тоже были забиты – водители пытались объехать ловушку. Дикон бросил машину прямо в том месте, где застрял.

Телефонные звонки. О Боже, телефонные звонки... Убийца говорил ей о том, что хочет с ней сделать. Дикон вспомнил рассказ Мэйхью о смерти Джессики Мередит. Зеркало и написанное на нем кровью слово «Слава».Он бежал что было сил и плакал, выкликивая имя Лауры.

Он нашел улицу и дом. Окна были закрыты ставнями, дверь не заперта. Дикон отворил ее и шагнул в кошмар.

* * *

После яркого солнечного света Дикон ничего не увидел. Он крепко зажмурился, потом снова открыл глаза. Сквозь мельтешение желтых пятен проступил коридор и три ведущие из него двери. Дикон прислушался. Из-за дальней двери доносились звуки голосов, мужского и женского, но это не был голос Лауры. Дикон прошел по коридору и открыл эту дверь.

В комнате царил полумрак, к которому его глаза не сразу адаптировались. От зловонного запаха его чуть не вырвало. Два силуэта – один сидит, другой стоит наклонившись вперед и протянув руки, будто ухаживая за больным. Потом силуэты разделились, и Дикон смог разглядеть эту сцену лучше. На стуле сидела с плотно прижатыми к бокам руками нагая женщина, которую он сперва не узнал. А к нему приближалась другая женщина, высокая и худая, с ярко накрашенным лицом. На ней была персикового цвета блуза, которая светилась в полутьме. Женщина держала руку за спиной.

Их руки столкнулись: женщина попыталась нанести удар ножом снизу, но инстинкт Дикона сработал безотказно. Отбив удар, он отступил назад, но при этом край кровати ударил его в поджилки, и он упал. Аллардайс упал вместе с ним и снова нанес удар. Лезвие скользнуло по ключице, слегка задев плечо. Дикон обеими руками захватил кисть Аллардайса и сжал ее. Потом он откинулся назад и, согнув колено, резко ударил им в грудь противника.

Аллардайс судорожно втянул в себя воздух и с громким воплем откатился в его сторону, развернувшись на бок. Дикон повернулся и, не отпуская запястья, встал над ним на колени. Размалеванное лицо перекосилось от боли, рот превратился в окрашенную по краям помадой неровную дыру, но свободную руку он по-прежнему тянул вверх, пытаясь достать до Дикона – до его носа, губ или чего-нибудь другого, что можно изуродовать и разорвать. Комната наполнилась его голосом – голосом Элейн, – от нечеловеческого усилия перешедшим в вой и рычание.

Дикон увернулся от его руки и изо всех сил надавил прямыми руками вниз, выворачивая запястье Аллардайса. Он почувствовал, как рвутся связки и с треском ломается сустав. Аллардайс оскалил зубы и закричал. Его ноготь начал царапать Дикону лицо, подбираясь к глазам. Дикон взял нож в обе руки острием вниз и изо всех сил ударил в солнечное сплетение.

Изо рта Аллардайса вывалился язык. Струйка крови потекла из уголка губ, пенясь, словно ручей. Казалось, он пытается заговорить. Дикон не выпускал из рук ножа, не в силах пошевелиться. Его трясло.

Наконец, очень медленно он отполз от трупа, опершись сначала на одну ногу, потом, немного погодя, на другую. Поворачиваясь всем телом, как человек на грани полного истощения сил, он оглядел комнату.

* * *

Две фигуры в креслах. Одна, полностью утратившая человеческий облик, сгнила и превратилась в полураспавшийся мешок слизи, увенчанный обгрызенной мертвой головой. Другая – теперь Джон это понял – была Лаура. Контуры ее лица неузнаваемо изменились из-за того, что Аллардайс засунул ей в рот тряпку и заклеил его лентой. Однако на этом он не остановился. Он начал с ее волос, и на другое ему не хватило времени. Над ушами и на макушке волосы были коротко обрезаны. На лице в тех местах, где его оцарапал нож, выступила кровь. Ремень плотно притягивал ее шею к спинке кресла, щекой она безвольно приникла к плечу. Все тело было предельно напряжено.

Дикон сорвал ленту и вытащил кляп. Лаура взглянула на него круглыми от страха глазами и забилась в конвульсиях. Из-за кляпа во рту она уже начала задыхаться. Удушье и страх... Дикон освободил ее и вывел в коридор; потом принес ее одежду. Медленно, вещь за вещью она натянула ее на себя, не разрешая ему помогать. За все время она не проронила ни слова.