Текст книги "Заколдуй меня (сборник)"

Автор книги: Джек Кертис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 52 страниц)

Джек Кертис

Слава

Лиззи

Часть первая

Глава 1

Женщина вошла в спальню босая, в расстегнутом до пояса открытом платье. Она стянула с плеч бретельки, сбросила платье и подошла к небольшому письменному столу, чтобы сделать пометку в календаре. Положив ручку, женщина немного помедлила и перечитала написанное, будто усомнившись в чем-то. Минуту спустя она вернулась на середину комнаты и медленно завела руки назад, к лопаткам.

Этот ее жест привел мужчину в крайнее замешательство. Вид женщины, расстегивающей бюстгальтер, – слегка вогнутая спина, разведенные локти, проворные пальцы, привычно бегающие по застежкам, – всегда вызывал в нем жгучее желание. Впервые он увидел это в пятнадцать лет, и сейчас ему припомнились испытанные тогда изумление и возбуждение. Он лежал на своей узкой кровати, а девушка шла к нему в одном лифчике, закинув руки за спину, тая в глазах улыбку, вроде бы равнодушную, но не без лукавства. Та девушка была его сестра.

Женщина сняла бюстгальтер, трусики и прошла мимо окна к ванной комнате. Сквозь полосатое жалюзи падали мощные потоки солнечного света, в лучах которого ее волосы отливали медью. Когда она открывала дверь ванной, мужчине, который стоял слишком близко, пришлось посторониться. Он переместился на середину спальни, но женщина сразу же возвратилась с купальным халатом в руках, направляясь к туалетному столику. Мужчина снова оказался у нее на пути, и, если бы не поспешил отступить назад, они бы неизбежно столкнулись. Она прошла так близко, что он ощутил запах ее разгоряченного тела, – на него будто пахнуло крепким свежезаваренным чаем; он даже разглядел крошечные капельки пота, повисшие на еле заметных волосках у верхней губы.

Женщина бросила халат на кровать и присела перед зеркалом. Откинув со лба волосы и заведя их за уши, она открыла флакон с лосьоном, взяла из стеклянного стакана ватный шарик и принялась удалять косметику. Сняв светлые тени с век, она слегка наклонилась вперед, будто беседуя с собственным отражением; ее груди, выступившие из впадин грудной клетки, приняли идеально круглую форму. На ее упругом животе обозначились две узенькие складки – чуть выше аккуратного треугольника волос на лобке.

Женщина была на редкость смазливая и хорошо сложена. Мужчина приблизился к ней сзади, чтобы взглянуть на стройную талию и окинуть горящими глазами бедра, – теперь, в сидячей позе, они обозначились полнее и круче. Потом он слегка наклонил голову, чтобы поймать свое собственное отражение: его лицо оказалось в зеркале как раз над ее плечом. Им овладело нестерпимое желание, однако оно было невыполнимо.

Она встала и прошла мимо него. На этот раз он отступил к кровати, споткнулся об нее и сел, наблюдая, как женщина выходит из комнаты. «Я так и думал, – пришло ему в голову, – что она будет чертовски привлекательна без одежды».

Спустя несколько минут он пошел вслед за ней и зацепился ногой за туфли, сброшенные ею в коридоре. Она была в ванной. Краны были открыты, и ванна уже наполнилась почти до краев. Поверхность воды покрывала пушистая белая пена. Женщина закрутила краны. Как и все предыдущие дни в этом месяце, день был жарким, и она решила освежиться в прохладной воде, которая почти не давала пара. Запотели – и то немного – лишь некоторые из зеркальных плиток, целиком покрывавших одну стену.

Женщина наклонилась, чтобы потрогать воду, и ее тело показалось вошедшему в ванную мужчине нескладным и угловатым; но стоило ей встать на цыпочки, как ее формы вновь обрели изящество и округлость. Мужчина оглядел себя в зеркале. Он тоже был стройным, как и она, но гораздо смуглее ее. В его черных волосах и голубых глазах было что-то от кельтов. Он перевел взгляд на отражение женщины, садящейся в ванну, и некоторое время смотрел на него, одновременно стараясь видеть в зеркале и себя.

Она погрузилась до подбородка в благоухающую пену. Облачко пены поднялось при этом белой подушкой над задними бортиками ванны. Некоторое время она лежала неподвижно, чтобы хорошенько намокнуть. Мужчина взглянул на отражение женщины, потом на свое, потом опять на ее; его охватила дрожь. Когда он повернулся к ней, она изменила позу, выпрямив колени и приподняв ноги, из-за чего сплошной слой пены распался на отдельные островки. В просвете зеленоватой воды стало видно, как она гладит себя рукой между бедер. Однако в этом жесте не было ничего нарочитого, и она скоро оставила это занятие.

Мужчина опять подумал о своей сестре и о том, как, бывало, их семья сидела вдоль стен похожей на пещеру гостиной: отец в «папином» кресле сосредоточенно, не пропуская ни одного слова читает газету, из-за которой видны только его руки и ноги; мать прилежно занимается починкой белья в углу дивана, рядом с торшером. В другом кресле, поджав ноги и закрыв складками юбки сиденье, устроилась его сестра. Расположившись на полу у ее ног, он время от времени бросает на нее взгляд в надежде встретиться с ней глазами. В ответ она может взглянуть строго, почти сердито, и тогда он возвращается к своей книжке или слегка улыбается. В этом последнем случае он знал, что на ней под юбкой ничего нет; рука девушки медленно забирается под подол со спины, чтобы никто этого не увидел, пальцы скользят вокруг бедра. Когда палец находит то самое место, ее тело слегка приподнимается, она смотрит на брата неподвижными глазами на закаменелом лице; наконец рот сестры приоткрывается в обнажающей зубы улыбке и на шее выступают красные пятна. Он сидит на полу, не спуская с нее глаз, в то время как отец шелестит страницами газеты, а матушкина игла снует в проворных пальцах, подшивая ткань.

Женщина высунула из воды руку и слегка потерла ее мыльной пеной. Мужчина приблизился и встал над ней. Похоже, она передумала мыться и теперь просто лежала, глядя в потолок. Она моргнула, потом ненадолго закрыла глаза. У нее был трудный день. Она любила свою работу, хотя спокойной ее не назовешь. К тому же последняя неделя выдалась особенно напряженной – череда мелких нелепиц завершилась крупной неприятностью. При мысли об этом на ее лице вновь появилось сосредоточенное выражение.

«Ну все, довольно», – мужчина нагнулся и взял женщину за горло. На ее лице появилось выражение недоумения и растерянности, как у людей, которые просыпаются в незнакомом месте и не могут понять, где они. Потом мужчина выпрямил руку и надавил на голову женщины, погружая ее под воду. Ее длинные ноги поднялись высоко вверх и отчаянно заколотили по воздуху; руками она пыталась отбиваться от убийцы, но безуспешно: она не могла ни оттолкнуться от скользких стенок ванны, ни найти другую точку опоры. Она боролась изо всех сил. Один раз ее лицо слегка приподнялось над поверхностью воды, на миг вынырнув из губительной зеленоватой толщи, но он снова погрузил ее под воду, и ее рот принял безнадежное и несчастное выражение.

Женщина била ногами по стенкам ванны. Она ударилась лодыжкой об раковину и разбила пяткой одну из зеркальных плиток, но не почувствовала боли. Ей не удавалось освободиться: он держал ее, с силой нажимая рукой на ее голову. Ее одеревенело выпрямленные ноги начали конвульсивно дергаться: они то погружались в воду, то поднимались, чтобы снова бессильно упасть. Мужчина ощущал вибрацию, как рыболов, чувствующий бьющуюся на крючке большую рыбину, но еще не видящий ее. Потом женщина затихла.

Мужчина не спешил. Он выждал немного, глядя прямо перед собой на рифленое окно в двери ванной. На улице перед домом слышался шум автомобилей. В гостиной зазвонил телефон. Он удерживал женщину под водой, по-прежнему глядя на окно. Мужчина ждал конца, и на его лице появилось отсутствующее выражение, как у человека, меряющего температуру. Наконец он убрал руки и, не взглянув на свою жертву, прошел в спальню. Через десять минут он был на улице.

Теперь квартира стала неестественно тихой и спокойной. Воздух как бы застыл в неподвижности, а мебель казалась более громоздкой и тяжеловесной, чем раньше. Бытовые устройства – стереосистема, посудомоечная машина, кухонный комбайн – будто все разом сломались, казалось, они больше никогда не будут работать. В квартире воцарились тишина и спокойствие смерти.

Женщина неподвижно лежала под слоем воды; одна нога, неестественно изогнутая, свешивалась через край ванны; волосы распустились и плавали, как водоросли, а глаза оставались широко раскрытыми. Телефон зазвонил еще раз, лишь подчеркивая всеобщую неподвижность. Прозвонив десять раз, он умолк, и тишина окутала мягким покрывалом пол и окна квартиры.

Наблюдатель, если бы он случайно там оказался, мог бы заподозрить, что женщина слепа, но это было бы глупо. Слепые гораздо более чувствительны к присутствию посторонних на своей территории, чем все остальные люди.

Женщина не была слепой.

Она просто не знала о присутствии мужчины.

Глава 2

Джон Дикон поднял голову и увидел океан. Он прошел около пяти миль вдоль скалистой гряды, прислушиваясь к шуму прибоя. Вскоре, однако, он перестал его замечать, и рев океана сделался спутником его мыслей, действуя на него успокаивающе, хотя сам Джон этого и не сознавал. Солнце палило нещадно, но у берега прохладный ветерок смягчал жару. Шипели буруны, занимающие небольшую бухту, куда он сейчас направлялся. Оступившись, он скатился вниз по тропинке, которая спускалась вдоль почти отвесного утеса к маленькому – не больше пятидесяти футов – серповидному пляжу. Погруженный в размышления, Джон машинально прошел в дальний конец песчаной косы, к камню, на котором любил отдыхать. Джон просидел там более получаса, опустив глаза долу и предаваясь безрадостным думам. Наконец он поднял глаза и взглянул на океан – спокойно, как человек, знающий его коварную силу, но не имеющий причин ее бояться.

«Минул год с тех пор, как мы были здесь с Мэгги», – подумал он. Дикон знал, что воспоминания причинят ему боль, но не стал им противиться. Целый год... Помнится, день был такой же жаркий, как сегодня. Они захватили с собой все для пикника: колбасу, сыр, салат, вино и даже клетчатую скатерть, без которой Мэгги не мыслила настоящего пикника. Они ели, спали, купались. Стемнело, но уходить не хотелось. Ночь была теплая, с моря дул ласковый бриз, даже песок и галька еще хранили дневное тепло. Джон и Мэгги слушали прибой, негромко разговаривали, занимались любовью и наблюдали восход солнца. Все было именно так. И ничего кроме. Это было потрясающе. И не надо делать вид, что ты можешь вернуть прошлое, – это не в твоей власти.

Подобно атлету, готовящемуся взять вес на пределе возможного, Джон заставлял себя думать о том, что хотел бы забыть. На следующий день после пикника он уехал в Лондон. Мэгги отвезла его на станцию. «Стоит чудная погода, – сказала она. – Я буду в Лондоне дня через три, максимум – через четыре».

Джон отдал бы все на свете за то, чтобы остаться с ней, но лондонские преступники не считались с погодой: они воровали и насиловали, мошенничали и грабили ежедневно, подобно тому, как рабочие каждое утро вставали к своим станкам. У каждого своя работа. Работа Дикона заключалась в том, чтобы предотвращать преступления или по крайней мере ловить виновников. Пока они с Мэгги слушали плеск волн и нежно раздевали друг друга, четверо мерзавцев проникли в склад возле лондонских доков, где хранились золотые и серебряные слитки, и похитили ценностей на полмиллиона фунтов. Было совершенно непонятно, как им это удалось: склад был оборудован сенсорными датчиками, которые не пропустили бы даже муху. Неудивительно, что коллеги Дикона пришли к выводу, что тут не обошлось без помощи кого-то из работников склада, однако дальше предположений дело не пошло. Двоих спецназовцев, патрулировавших склад и его окрестности, пришлось исключить из списка подозреваемых лиц – их разорвало на куски выстрелами из многозарядного ружья.

В то утро полисмен из местного отделения приехал на дачу Дикона и передал ему распоряжение отбыть из Корнуолла ближайшим поездом и явиться прямо на службу, даже не заезжая домой. Полицейский посочувствовал Дикону, упомянув о прекрасной погоде.

В ответ Дикон грязно выругался. Мэгги уже ушла в спальню укладывать его вещи. В конце концов ту четверку поймали. Вместе с ними взяли служащего склада, который передал им схему электрической сигнализации, но их поимка была заслугой не Дикона. Спустя четыре дня после приезда в Лондон – ровно четыре дня, как она и обещала, – он сидел в своей квартире и ждал Мэгги, лениво потягивая виски. Он знал, что она приедет, – она бы ни за что не задержалась, не дав знать об этом. Было уже семь часов, и, по его расчетам, Мэгги была в пути. От Корнуолла до Лондона четыре часа на автомобиле. Она, должно быть, выехала в половине третьего, как обычно. Дикон купил две бараньи отбивные и сделал салат.

Телефон зазвонил, и он усмехнулся. Наверняка у нее кончился бензин. Сейчас он услышит, как она говорит: «Я почти дома, положи что-нибудь на лед», – и он пошутит по этому поводу. Сняв трубку, он не поздоровался, не назвал себя; вместо этого он весело гаркнул: «Привет!» На том конце линии ответил мужской голос, сообщивший Джону, что Мэгги мертва.

Волны ударялись пенными гребнями о камень, на котором сидел Дикон, потом отступали и уходили в песок. «Господи Боже, – подумал он. – Эту невыносимую тяжесть я обречен нести вечно». Вот уже год... впрочем, нет, он живет с этим чувством меньше года. Сначала оно было для него внове, он не был способен ни осознать, ни принять его, ни даже признать его существование. Убежать от самого себя было не просто, и вряд ли это было бы мудро. Так или иначе, ему помог забыться алкоголь. Едва кончилось время, когда надо было что-то делать – хлопотать о погребении и всем прочем, – как он запил на целый месяц. Только так он мог затемнить в своем сознании ту сцену, свидетелем которой он не был, но которая рисовалась в его воображении постоянно: в три утра, в полдень, в пять вечера, в любое время, – в любое время,но чаще всего все-таки в три утра.

Мэгги уверенно ведет машину и слушает кассету, может быть, Моцарта, или Баха, или какой-нибудь сборник рок-музыки семидесятых. Да, Господи, какая разница, какое это имеет значение! Люк в крыше открыт, в опущенные окна дует ветер. На ней полосатая рубашка и голубая футболка, она жмет на педали босыми ногами, к которым прилип песок с пляжа. Песок осыпается, и на коврике уже образовалась маленькая его кучка. А потом заносит встречный грузовик, и он пересекает нейтральную полосу, а Мэгги едет в самом левом ряду – где же еще ей быть? И вот уже ничего нельзя поделать. Ее машина таранит прицеп, который разворачивается боком. Полный хаос. Машину Мэгги бросает то вперед, то назад, она крутится волчком и летит поперек шоссе, сквозь ряды машин...

Как долго это длилось? Сколько времени она умирала? Был ли это грузовик или какая-нибудь другая машина? Что бы это ни было, оно убило ее. И не просто убило – оторвало ей голову. Дикон вспомнил про полосы на рубашке, и про голубую футболку, и про песчинки, застрявшие между пальцами ног. Это безумие – невозможно себе представить, что даже столь эфемерная вещь, как песок, остался на своем месте. Там, где ее голова отделилась от тела, пришлось укрепить кружевной воротничок, как у хористок.

Запой Джона продолжался целый месяц. Когда же он наконец протрезвел, то понял, что это было ошибкой, и запил еще на месяц. Потом еще. Фил Мэйхью зашел к нему и сообщил, что его уволили. Ему и так предоставили больше времени, чем следовало. А он никуда не выходил, кроме как за спиртным, ни с кем не говорил и не отвечал на звонки. Его сочли безнадежным и махнули на него рукой.

Дикон налил себе еще один скотч и заявил Мэйхью, что ему наплевать на эту работу. Мэйхью почесал в затылке, явно не зная, что делать и что говорить. Вскользь он заметил, что, по крайней мере, у Дикона не будет проблем с деньгами. Дикон воспринял это как обидный намек на то, что Мэгги была богата и что он, Дикон, будет не прочь воспользоваться ее денежками. Мэйхью был одним из его близких друзей. Дикон попытался ударить его, но не смог удержаться на ногах.

Так продолжалось больше шести месяцев. Утреннее похмелье стало для Дикона привычным состоянием, а провалы в памяти – его союзниками. Он почти не придавал значения тому, как живет. Счета остались бы неоплаченными, если бы этим не занялся банк. Дикон не остался на зиму в холоде и темноте исключительно благодаря заботе и доброму отношению Фила Мэйхью. Рождество было для него невыносимо, весь праздник он провел в постели, наполненный до краев виски и жалостью к самому себе. Деньги Мэгги – Мэйхью был прав: их действительно оказалось немало – сослужили Дикону гораздо худшую службу, чем нравственные муки. Необходимость работать могла бы заставить его протрезветь, а протрезвление дало бы ему силы примириться с происшедшим. В противном случае Дикон мог оставаться в запое годы – до тех пор, пока пьянство не прикончило бы его.

Но однажды ранним весенним утром случилось нечто такое, что дало ему встряску. Он проснулся с раскалывающейся головой и поднимающейся тошнотой, которая стала для него уже привычной. Квартира провоняла скотчем и табачным дымом. Было около семи, еще не рассвело, и он потянулся зажечь лампу на прикроватном столике. При этом он опрокинул на себя и на мятые простыни наполненный до половины стакан виски. Чертыхаясь и ничего не видя перед собой, он выкарабкался из кровати и дотащился до ванной, чтобы проблеваться.

Вернувшись в комнату, он нашел у себя в кровати девушку. Это не слишком его удивило – такое случалось и раньше. Единственная проблема, возникающая во время этих ничего не значащих для него встреч, заключалась в том, чтобы на следующее утро избавиться от безымянной партнерши без задержки и без лишнего шума. Девушка – как там ее звали – спала и не слышала, как Дикон пролил виски и, матюгаясь на чем свет стоит, уполз в ванную.

С минуту Дикон смотрел на спящую. Выбираясь из постели, он стянул с нее простыню до самой талии, и теперь стало видно родимое пятнышко у нее между грудями. Длинные темные волосы наполовину закрывали ей лицо, но следы многочисленных выпивок все равно были видны. Она лежала на спине, раскинув руки по сторонам, и походила в такой позе на распятие. Ее рот был приоткрыт, и при каждом вдохе она издавала тихий звук, чуть слышное хныканье, которое почему-то казалось пугающим. Дикон оставил ее лежать и пошел на кухню сделать себе кофе, сдобренный порцией виски.

Она проснулась только через три часа – за это время Дикон успел снова забыть о ее присутствии. Его квартира находилась на третьем, последнем этаже викторианского дома, и из кухонного окна были видны, поверх шпилей церкви, построенной в георгианском стиле, зеленые улицы и парки. Пока девушка спала, Джон сидел на табуретке и смотрел на крыши, деревья и облака, лишь изредка вставая, чтобы налить себе еще кофе и плеснуть в чашку новую порцию виски. Он было начал считать птиц, летавших вокруг платана в конце сада, но вскоре сбился со счета и бросил это занятие. Кошмары снова стали осаждать его: ему виделась авария, последние минуты жизни Мэгги. Но больше этих воображаемых ужасов его терзали воспоминания, кусочки прошлого, всплывавшие в памяти один за другим, сценки, предельно отчетливые, – движения, жесты, фразы. Все говорило о счастье, любви, о полноте жизни и о чем-то очень интимном. От этого никуда было не деться – только вино могло утишить эту боль.

Услышав жалобные стоны, он подумал, что это шумит какой-то механизм – циркулярная пила или дрель, включенная где-то в отдаленной квартире. Но потом понял, что шум идет из спальни. Он пересек холл и открыл дверь. Девушка лежала, голая, в углу, отвернувшись к стене. Она рыдала, издавая странные тихие звуки, которые, казалось, исходили из некоего глубокого и неистощимого колодца несчастья. Дикон повернул ее к себе лицом, и она посмотрела на него, открыв рот и заливаясь слезами. Выражение ее лица не изменилось, она продолжала всхлипывать. Он хотел позвать ее по имени, но не мог его вспомнить. Его слова явно не доходили до ее сознания. Она так и осталась с раскрытым ртом и большими непонимающими глазами. Казалось, что ее скорбь столь велика, что даже она сама не в состоянии ее осознать. В конце концов Дикон бросил ее и пошел на кухню. Его била дрожь. То, что девица разнервничалась, его не удивляло – раскаяние и самобичевание было ему не внове. Однако на сей раз это была не просто болтовня и не холодное молчание, которое можно было бы принять за безразличие или неумение себя вести. На этот раз в девушке чувствовалось что-то ненормальное, какой-то надлом.

Джон вернулся на кухню и сел на табуретку, не зная, что предпринять: он был слишком измучен и подавлен своими кошмарами, чтобы думать еще и о девушке. Но издаваемые ею звуки нервировали его, и он был рад, когда она замолчала. Ему было слышно, как она прошлепала босыми ногами по деревянному полу через холл, потом хлопнула дверью ванной. Детали прошлой ночи смутно сохранились в его памяти: несколько пабов, потом какой-то ночной клуб. Размышляя об этом, Дикон услышал, как в ванной что-то разбилось, – наверно, это была его кружка для полоскания рта. У него возникла смутная ассоциация с происшедшим вчера в клубе... кто-то падает... может быть, он сам... вдребезги разбитый стакан на полу... Ему припомнилось, что вчера на этой девушке были зеленое платье и бриллиантовые серьги, сверкавшие в дымном полумраке помещения. Он не помнил ни того, о чем они говорили друг с другом, ни того, как добрались к нему домой. Не переставая думать об этом, он увидел, как мимо окна пролетел вяхирь. Дикон налил еще одну чашку кофе и добавил туда виски. Внезапно в квартире стало очень тихо, и он подумал, что девушка могла незаметно уйти. Потом ему вспомнился звук бьющегося стекла.

Ванная была закрыта на легкую задвижку, которую он сломал без труда. Девушка была еще жива – прошло слишком мало времени, однако она потеряла много крови и была уже без сознания. Дикон подумал, что ему никогда не забыть взгляда больничного доктора, когда выяснилось, что сопровождающий девушку мужчина не знает ни ее имени, ни адреса и никого во всем мире, кому было бы до нее дело. Дикону пришлось вернуться в свою квартиру, но уже вместе с молодым полицейским и Филом Мэйхью. Они допросили Дикона и нашли в сумочке девчонки записную книжку. Молодой полицейский смотрел на Дикона так же, как тот доктор в больнице.

Случившееся оставило у Дикона неприятный осадок и в то же время разозлило его. Он был зол главным образом на себя самого, и этого было достаточно, чтобы заставить его измениться. Пить он не бросил, но теперь не позволял этой привычке брать верх над собой. Перед ним встала новая проблема – чем теперь заниматься. Единственное, что он умел делать, была работа полицейского, и он потратил еще немногоиз денег Мэгги, чтобы открыть сыскное агентство. Теперь у него появилась цель. Это не было началом новой жизни, но это было хоть какое-то занятие. Он арендовал офис в довольно престижном районе и начал работать в одиночку. Ему поручали дела, которые обычно поручают частному детективу: выколачивание долгов, доказательства супружеской неверности для развода, дела об опеке.

Целыми днями Дикон ловил должников и выслеживал неверных жен и мужей. Особого усердия в работе он не проявлял, но каждое утро вставал и шел в офис. Важнее всего было то, что работа занимала его мысли. Его дни были заполнены утомительными и малоприятными поручениями, но он всегда знал, что рано или поздно это можно бросить.

* * *

Однажды вечером, месяца за два до приезда на дачу, он ходил слегка подвыпивший из комнаты в комнату и собирался выпить еще немного перед тем, как ложиться. Он только что закончил исключительно омерзительное дело о дележе ребенка при разводе, от которого у него остался гадкий привкус во рту. В этом случае, казалось, страдали все участники, в том числи и ребенок. Дикон повернул в комнату, которую Мэгги использовала в качестве кабинета. Там стояли книги, которые она читала и перечитывала, музыкальный центр и их коллекция пластинок. Помимо этого там были фотографии.

Повинуясь рефлексу, он сел на пол и взял с полки альбом. На каждом фото были они с Мэгги в бесконечных видах – зимой и летом, весной и осенью, на отдыхе в парке, под Рождество, на днях рождения. Прошел час, а Джон все сидел в той же позе и листал альбомы. На следующее утро он приехал в их домик на берегу, открыл настежь окна и двери, проветрил, сделал уборку и начал изгонять привидения.

Начинало смеркаться, фиолетовые тени появлялись на склонах утеса. Дикон сидел до тех пор, пока тьма не скрыла небо и океан и он не перестал различать предметы в двух шагах от себя, потом встал и вернулся к тропинке, ведшей вверх по склону утеса. Он поднялся по ней и обернулся, жадно ловя лицом бриз и прислушиваясь к типичному шуму моря.

«Мэгги мертва, – сказал он себе. – Она мертва, и я больше никогда ее не увижу». Он почувствовал, что смирился с этой болью. Теперь он возвращался с ней в тот дом, где они так любили друг друга.