Текст книги "Заколдуй меня (сборник)"

Автор книги: Джек Кертис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

Глава 28

Они сидели на высоких табуретах у окна паба, не обращая внимания на наплыв посетителей, обычный в эти часы. Кто-то ткнул Паскью локтем в бок, потом еще раз – уже грубее. Он обернулся и увидел у себя за спиной молодого человека с вьющимися волосами, в мешковатом шелковом костюме. Рукава пиджака были закатаны до локтя. Он стоял с тремя приятелями и рассказывал историю о том, как надул своих конкурентов, уговорив их вложить деньги в одно очень сомнительное предприятие. В этой истории он выглядел просто героем. Рассказывая, он по-дурацки гоготал и размахивал руками.

Снова Паскью получил тычок в ребра. Он придвинул свой табурет чуть ближе к Роксборо, одновременно плеснув пива в карман пиджака молодого человека.

– Не знаю, что происходит в твоей жизни, Сэм. И не уверен, что хочу это знать. – Роксборо наблюдал, как пятно расползается по карману, почти достигнув полы пиджака. Он улыбнулся. – Пожалуй, нелегко будет сохранить за собой место. Мы не можем постоянно испытывать нехватку в сотрудниках.

Паскью пожал плечами:

– Что же, очень жаль... Говорят, кто-то звонит мне. Сюзан Харт, да? Сюзан Ларкин?

– Да, это была она. Я подписывал чеки Робу Томасу. По предоставленным им счетам. Это показалось мне странным, поскольку он не делал для меня никакой работы.

Паскью фыркнул:

– Только не говори, что тебя это беспокоит... Неужели передо мной тот самый Джордж Роксборо, чьи расходы уже стали легендой? Только стоимость ленчей в твоих годовых счетах превышает зарплату учителя.

– Я просто известил тебя.

– Ну да, а я принял к сведению. Но зачем я тебе понадобился?

– Энтони Стюарт предстанет перед судом раньше, чем через неделю.

– И у тебя появились проблемы.

– И да, и нет. Я очень волнуюсь и искал возможность переговорить с тобой.

Паскью жестом предложил ему начать разговор.

– Вообще-то все по-прежнему. Ничего важного не случилось. Он и его мать дают те же самые показания. Оба точны в каждом своем слове. И именно это вызывает беспокойство.

– Но ты ведь не это имеешь в виду.

– Нет. За Стюарта я не беспокоюсь – с ним проблем не будет. Обвинитель знает: он может расспрашивать его о подробностях дела хоть тысячу раз, и Стюарт выдаст стопроцентное алиби. Если мать поддержит его показания, я не вижу у обвинения никаких шансов. Но вот что не дает мне покоя: она неплохо рассказывает свою историю, и, кажется, совсем не боится. Но держится враждебно. Я ей не нравлюсь. Это слишком заметно и может выявиться также в суде – мне кажется теперь, что действия ее непредсказуемы.

Паскью объяснил.

– Ей никто не нравится. Ее расположение нужно заслужить. Взятками. Она ожидала от тебя этих взяток, а ты ничего ей не дал.

– Что еще за взятки?

– Шоколадные конфеты, – сказал Паскью, – и цветы. Она любит розы. А конфеты предпочитает с ликером.

Роксборо ошалело уставился на него, даже рот приоткрыл. Под его долгим взглядом Паскью засмеялся.

– Так вот оно что! – никак не мог прийти в себя Роксборо. – Значит, исход дела зависит от того, преподнесу я этой эгоцентричной, выжившей из ума старухе цветы или не преподнесу.

– И шоколадные конфеты тоже, – добавил Паскью. – Беда твоя в том, Джордж, что, будучи толковым адвокатом, ты забываешь о людской натуре. У каждого человека есть свои странности, своя слабая струнка. Взять даже грабителей банков, угонщиков машин, убийц – ведь все они, не считая преступлений, ведут вполне нормальный образ жизни. – Только он это произнес, как по телу пробежали мурашки.

Зено... В остальном они ведут нормальный образ жизни.

– Дари ей цветы и шоколадные конфеты, и тогда она скажет все, что требуется, жюри присяжных поверит ей, и ты прославишься. Хорошо? Ну а пока продолжай подписывать счета Роба и дай мне телефон Сюзан Харт.

Роксборо передал Паскью листок бумаги.

– Я давно сообщил бы тебе, у меня и в мыслях не было его зажать. Просто хотелось посоветоваться с тобой. – Он понюхал виски, как будто проверяя, не подменили ли напиток, и сделал глоток. – Она просила звонить только в вечернее время.

– Интересно, почему?

Роксборо удивленно вскинул брови.

– Полагаю, днем ее просто нет дома.

Паскью взглянул на номер телефона, но код был ему совершенно не знаком.

– А что именно она сказала?

– Что сказала?

– Ну да. Сюзан Харт – Ларкин. Она просила что-нибудь передать?

– Нет, просто просила позвонить. – Роксборо допил виски, слез с табурета и, взяв пивную кружку Паскью, приготовился окунуться в толчею у стойки. – Она, видимо, деловая женщина? Быть может, занимается фьючерными сделками. Или чем-то еще, приносящим быстрый доход?

– Не знаю. А почему ты так думаешь?

– В голосе у нее металл, а напористость такая, как у машины с ядром для разбивания стен.

* * *

Паскью постарался уйти побыстрее. Роксборо был всего лишь коллегой, но не другом. Кроме того, Паскью сейчас любому обществу предпочитал свое собственное. Он вернулся в квартиру; за дверью его ждали разные бумаги, ставшие неотъемлемой частью повседневного бытия: письма, счета, журналы. И, словно эта сторона жизни все еще оставалась существующей, реальной, он сел к столу и выписал чеки на счета.

На южной окраине первой зоны сирена слышна большую часть суток; и кажется, что дикие звери бродят по парку, начинающемуся сразу за окном Паскью, бродят и завывают: «У-у-у-у-у... у-у-у-у-у...» Он обошел холодные комнаты, глядя на все чужими глазами.

«Тут все, что принадлежало уцелевшему во время катастрофы человеку, – подумал он, – кусочки, вынесенные волной на берег обломки». После того как Карен ушла от него, он упростил свое существование, выбросив все лишнее за борт. И что же он оставил? Часть ее вещей, часть своих. Вначале он собирался поступить иначе. Оставить только свое, но потом обнаружил, что есть вещи, с которыми он просто не в силах расстаться. Возможно, он пытался изготовить некий сплав, вобравший в себя то лучшее, что было в них обоих. «Но в этом случае... – Он улыбнулся, поглядевшись в одно из зеркал Карен. – В этом случае здесь следовало оставить больше ее вещей, чем моих».

Комнаты – пыльные, нежилые. Тянет затхлостью – похоже на запах застарелого пота – это удушливый городской воздух просачивается в квартиру. Он бродит по комнатам, словно гость, предоставленный самому себе, охваченный странным, потаенным любопытством, выдвигая ящики, читая некоторые письма, перебирая фотографии.

Значит, вот как ему жилось тут...

* * *

Доехав до отеля «Шекспир», Паскью, не останавливаясь, двинулся дальше, потом развернулся и повторил свой маневр. Девицы на тротуаре напоминали покалеченных птиц – яркое оперение, вихляющая походка. Он поставил машину за один квартал от отеля и вернулся туда пешком, сопровождаемый шепотом и улыбками одуревших от наркотиков людей.

Потом стал наблюдать за отелем из автобусной будки. «Может быть, сегодня он вообще не выйдет, – размышлял Паскью. – Может быть, уже поел, или не голоден, или уже успел напиться». Он пропустил уже пять автобусов, девицы не сводили с него глаз, уверенные, что знают, чего он хочет. Он отбивался: «Потом, потом». Девицы смеялись, ожидая, пока он надумает. И вот наконец Чарли вышел из отеля и направился к железнодорожной станции. Он шел быстро, словно застигнутый дождем.

Вот он: проворный Чарли, нервный Чарли. Такой скрытный. Человек с секретами. «Человек, достающий кролика из шляпы», – как сказала про него Софи.

Но Паскью пришел к этому обшарпанному отелю, на эти унылые, безрадостные улицы, уже догадываясь, что, скорее всего, Зено – это не Чарли. Во-первых, Лонгрок находился в трехстах милях от Лондона – слишком далеко для норы, в которую можно юркнуть. Да и, судя по тому, как его описывал Роб Томас, он больше походил на беглеца, чем на убийцу.

А сейчас, увидев Сингера, выходящего из отеля, он окончательно в этом уверился. Он ни за что не узнал бы Чарли, если бы не разыскивал его. Конечно, Чарли постарел. Но не только годы изменили его. В большей степени – алкоголь и страх. Лицо стало одутловатым, изможденным и казалось Паскью чужим, несмотря на знакомые черты.

Хорошо бы нам поговорить с тобой, Чарли, – подумал Паскью, – у нас есть что сказать друг другу, по крайней мере, выясним все, что необходимо. Хотелось бы знать, почему ты в бегах. Не потому ли, что кто-то прислал тебе письмо?"

Девица, которая подцепила Паскью, была высокая, рыжеволосая, в блузке из тонкой кожи и юбочке размером с широкий ремень. Пока они шли к отелю, она сообщила ему стоимость всех услуг по возрастающей и выплюнула жвачку на тротуар, словно догадываясь, какому способу он отдаст предпочтение. Традиционному половому акту в перечне услуг отводилось довольно скромное место, и он шел по сдельной цене. На действия, связанные с другими частями тела, цены повышались. Дороже всего стоила боль.

У рыжеволосой девицы были длинные ноги и потрясающая фигура, и Паскью представил себе, что выделывала она час за часом и что выделывали с ней. Каждый раз какой-то новый мужчина, каждый раз одни и те же услуги. Когда они входили в вестибюль, он разглядел толстый слой косметики на ее лице, отчего оно походило на маску. Малиновые губы, яркие тени и глаза, черные, как костяшки домино. Вдруг на память пришел Зено, и в голове зашумело.

– Надо записаться под каким-то именем, – сказала она.

Тучный мужчина с галстуком-бабочкой протянул им регистрационный журнал.

Она кивнула:

– Впиши любое имя.

Он написал: «Сэмуэль Паскью, эсквайр», получил ключ от номера 308 и вслед за девицей зашел в лифт. Она захлопнула дверь – в движениях сквозила удивительная гибкость, мышцы на руке напряглись – и нажала на кнопку третьего этажа. Они поползли наверх с черепашьей скоростью. Паскью выудил из бумажника какие-то деньги и отдал ей:

– Столько стоит минет, не так ли?

Девица чуть растянула губы в улыбке: значит, она не ошиблась в своих прогнозах.

– Я заплачу тебе, но услугу ты прибережешь для какого-нибудь другого парня. А мне скажи, как можно выбраться из отеля, не проходя мимо портье?

– Да ты что, смеешься надо мной? Я знаю по крайней мере шесть способов, как выйти отсюда и не попасться ему на глаза.

– Очень хорошо, тогда воспользуйся одним из них.

– Ладно. – Она пожала плечами, что означало: «Я ничего не знаю, не хочу знать, и не трахнулись мы не по моей вине». Когда лифт остановился, она толкнула дверцу и торопливо вышла.

– Тебе было хорошо, милый? – В голосе ее сквозила какая-то добродушная веселость.

– Просто отлично!

Длинные ноги уже уносили ее прочь по коридору. Она спешила вернуться на улицу. Время – деньги.

Паскью спустился этажом ниже. Боб Томас сказал, что Сингер проживал в номере 215. Он пошел по коридору, все еще ощущая легкое головокружение. Вдоль стен мерцали, потрескивая, неоновые лампы. Шум, доносившийся из комнат по обе стороны коридора, напоминал звуковое оформление фильма, в котором принимали участие все обитатели отеля. Герои фильма то и дело попадали в засаду, подвергались пыткам, а кое-кто в радости обретал Бога в душе своей.

Впереди шла парочка. Он замедлил шаги, ожидая, пока женщина откроет дверь номера 214. Она вошла внутрь, даже не удосужившись взглянуть на своего партнера. Проходя мимо, Паскью услышал, как щелкнул ключ в замке. Он завернул за угол и очутился в тупике. Перед ним чернела лишь дверь пожарного выхода. На стены с облупившейся краской падал бледно-желтый неоновый свет. Он встал так, чтобы его не было видно, и прислушивался к шуму лифта.

Люди приходили парами, но мужчины покидали номер первыми. Отель представлял собой фабрику, где рабочие посменно оттачивали боль и наслаждение. За закрытыми дверями, казалось, работают механизмы.

Потом Паскью услышал, как остановился лифт. Шаркающие шаги приближались. Потом стихли. Выглянув в коридор, Паскью увидел Сингера, он стоял вполоборота к нему, прислонившись к двери своего номера. Он то ли невероятно устал, то ли был здорово пьян. В конце концов он вставил ключ в замок и распахнул дверь, надавив на нее коленом. В руках у него была коричневая сумка, заляпанная пятнами жира. Паскью приблизился к Сингеру сзади, пока тот возился с дверью, а потом прошел за ним в комнату.

Сингер, почуяв присутствие постороннего, резко обернулся и выбросил вперед кулак, поддавшись инстинктивному страху. Паскью отскочил в сторону, и Сингер рухнул на пол, следуя траектории собственного кулака. Сумка выскочила у него из рук, рис и цыпленок с красным соусом вывалились на ковер. Сингер быстро поднялся на ноги и, не распрямившись, ударил Паскью изо всей силы в грудь кулаком. Удар был рассчитан точно. Паскью отступил назад, судорожно глотнув воздух, а Сингер продолжал на него наседать. Но когда снова вознамерился нанести удар, рука его налетела на дверную фрамугу, и он вскрикнул от боли. Паскью хотел ударить его, но промахнулся, а когда поднял для удара вторую руку, наткнулся на что-то локтем.

Сингер ухватился за борт его пиджака, увлекая его за собой, и оба они свалились на пол. Лицо Сингера так раскраснелось, словно он только что вылез из горячей ванны. Лежа на полу, он старался ткнуть Паскью локтем или коленом, но движения его были плохо скоординированы. Он получил удар в скулу, Потом взмахнул коленом совсем близко от паха Паскью. Стул перевернулся. Сингер катался по растоптанной еде, силясь подняться на ноги. Паскью встал на колени, словно вознося молитву, притянул Сингера за волосы и нанес ему два сильных удара.

Потом наступила пауза. Сингер закрыл лицо ладонями, всем своим видом моля о пощаде. Кровь ручьем бежала из носа и часто капала с подбородка.

– Тебе не стоило этого делать, Чарли, – сказал Паскью, тяжело дыша и глотая слова.

Сингер вглядывался в него, как сквозь туман, потом воскликнул:

– Сэм Паскью?

Теперь Паскью больше не сомневался, что Чарли это не Зено, – слишком неподдельными были его удивление и смущение.

Сингер поджал под себя ноги, уперся руками о пол и рывком сел на корточки, ожидая, пока пройдет приступ слабости. Он встряхнул несколько раз головой, разбрызгивая капельки крови по комнате, и, когда пришел немного в себя, достал из стоявшего в углу чемодана майку и стал вытирать лицо.

– Ты искал меня... – Майка, обернутая вокруг головы, скрывала выражение лица Сингера, но плечи тряслись явно от смеха. Потом он убрал майку, и стали видны следы крови и широко открытый в беззвучном смехе рот. Наконец Сингер успокоился и сел на край кровати с торжествующим видом. – Ну что же, не ты один. – Теперь он смотрел на Паскью с изумлением. – И какого рожна тебе от меня надо, Сэм? Собрался взорвать поезд и ищешь помощников?

– Что ты здесь делаешь? – спросил Паскью. – Что с тобой приключилось?

– Ты мне ответил вопросом на вопрос. Но ведь не я появился здесь неизвестно откуда и полез в драку, а ты. Верно?

– Я получил письмо, – объяснил Паскью. – В нем говорилось про Лори. Я не знал, кто его прислал, и хотел это выяснить.

Сингер посмотрел недоверчиво.

– Господи Иисусе, о Лори?! – Он вытер с губы кровь. – Письмо с угрозами?

– Во всяком случае, не информативного характера.

– Значит, шантаж. – Сингер снова засмеялся. – Ну, я сейчас живу не по своему адресу, как видишь. Так что никаких писем я не читал. Просто не мог. А если бы и прочел, не придал бы им большого значения. Стоит ли идти с ведром к высохшему колодцу? – Он помолчал, осознав наконец, что Паскью имеет в виду. – Ты искал меня, значит, допускал, что письма мог писать я.

– Их писал человек, знающий обо всем.

– Господи, да кто угодно может знать!

– А ты кому-нибудь рассказывал?

Сингер покачал головой.

– Нет. – Потом добавил: – Это не я:

«Теперь я и сам это вижу», – подумал Паскью.

Он сообщил Сингеру лишь то, что считал необходимым, не упомянув о смерти Ника и об исчезновении Марианны. Ничего не сказал про Софи и про Зено.

– Ну, а теперь расскажи про себя, – предложил он.

– Я кое-кому задолжал.

– И большую сумму? – Паскью не стал спрашивать, кому именно он задолжал, но догадывался, что терпение у кредиторов на исходе.

Сингер ухмыльнулся, словно передавая какую-то занятную сплетню.

– Более четверти миллиона.

– Они ищут тебя.

Улыбка не исчезла с лица Сингера.

– Ну, я все равно уже покойник. В этом нет никаких сомнений – я мертв. Ты разговариваешь с покойником.

Кто-то вошел в номер 214. Они слышали, как хлопнула дверь. Мужчина разговаривал мягким басом, и нельзя было разобрать слов. Другой голос, повыше, принадлежал женщине, из-за стены каждое ее слово доносилось отчетливо". «Послушай, ты дотронешься до этого руками, когда покажешь денежки». Она умудрилась произнести это одновременно кокетливо и по-деловому. Но в голосе таилась глубокая ненависть.

– И что ты собираешься делать? – Паскью вдруг поймал себя на том, что разговаривает шепотом.

Сингер усмехнулся.

– Вряд ли они сейчас подслушивают нас, – но тоже понизил голос. – Я веду анонимный образ жизни. Среди безликих людей. И, согласно теории, сам стал безликим.

В комнате 214 заскрипела кровать – словно дыба. Рокочущий, низкий голос приказывал: «Сделай вот так. А теперь вот это». – И так без конца.

– И насколько у тебя хватит денег?

– Примерно на три месяца. Я делал ставки на скачках. Там можно выиграть иногда.

– Но в основном там проигрывают, – отметил Паскью. – И ты проиграл двести пятьдесят тысяч фунтов, а то и больше.

– Я подожду еще с месяц здесь или в другом месте – не знаю. А потом постараюсь добраться до Франции. Передвижение – главная сложность. И паспорт. Паспорт возвращает человеку имя. Жить без имени – вот в чем хитрость. Нужно стать кем-то другим, совсем новым человеком.

"А вот так тебе нравится? – спросил женский голос. – Ты так хотел?"

– Как это случилось? – спросил Паскью. Он вдруг вспомнил квартиру Сингера, когда они с Софи зашли туда: вешалки, разбросанные по кровати, полумрак, спертый воздух.

– Так, как это обычно случается, – ответил Сингер. – Угодить в подобный переплет проще простого. Я занял немного денег и выиграл. Поставил побольше – и опять выиграл. Что это означало? Ясно как Божий день – я попал в полосу везения. Нащупал золотую жилу. Я снова занял денег. На этот раз не сработало. Но наметилась тенденция – мне должно было повезти. И снова долги – я начал проигрывать. Но это не могло продолжаться долго – я ведь нашел свою удачу.

И я занял еще, потом еще. И однажды утром проснулся, имея двадцать тысяч долга. Да, тенденция, безусловно, просматривалась, но все дело в том, что я ее неправильно истолковал.

Из-за стены послышалось: «Ты этого хочешь?» Потом мужской голос что-то пророкотал в ответ. "Ладно, – согласилась она и рассмеялась. – Только вход – платный".

– Есть такой способ у игроков – клин клином вышибать. Это называется поставить на кон свои долги.

– И ты это сделал?

– Да, это сделал. Двадцать штук включали в себя долги и набежавшие по ним проценты. – Сингер рассмеялся. – Бог оказался немилостив ко мне, и я спустил все. А потом поступил вполне логично с точки зрения азартного игрока – решил вернуть одни деньги с помощью других. Я занял деньги под залог имущества и страховочного полиса. К тому времени мой долг уже приближался к пятидесяти тысячам. И осталось единственное место, куда я мог пойти. – Сингер пожал плечами. – Вернее, несколько таких мест: Сохо, Чайнатаун... – Он засмеялся. – Мэйфер. В одном месте ведь не наберешь четверть миллиона.

"Ой, больно! – вскрикнула женщина. – Да больно же, Господи!"

Мужчина, казалось, не слышал ее, осыпая проклятьями. Это было крещендо, в котором ненависть и страх вдруг выплескиваются наружу. Следы крови на лице у Сингера подсохли, превратив его в маленькую карту боли. Он сидел на кровати, отвернувшись, несчастный, похожий на беженца.

– Ты не мог бы одолжить мне денег, Сэм?

Паскью отдал ему почти все, что захватил с собой, и тот взял не глядя.

– Лори, – задумчиво произнес он. – Господи, кто же мог написать тебе про Лори?

– Тот, кому не дает покоя прошлое, – ответил Паскью. Потом, вспомнив предположение Сингера относительно шантажа, добавил: – Тот, кто нуждается в деньгах.

– Мне нужны деньги, – возразил Чарли. – Но это не я.

– Да, знаю. Теперь убедился в этом.

Проворный Чарли, легкий на подъем. Скрытный, быстрый и ловкий. Таким он когда-то был... А теперь лицо стало оплывшим, круглым, как мяч, животик свисает. Паскью подумал о Софи, но ревности не ощутил. Скорее, грусть.

Женщина за стеной вскрикнула от боли и ярости. Потом наступила тишина – долгая и пугающая.

Паскью в последний раз оглядел комнату и сказал на прощание:

– Всех благ тебе, Чарли.

– Лори... – Сингер произнес это имя так, словно оно было окутано некоей тайной. – Я вообще забыл о ее существовании.

Паскью умел отличать искусное вранье от неумелого.

– Да, конечно... – согласился он.

"Тебе понравилось, милый? – спрашивала женщина. В ее голосе звучала напряженность. – Тогда расскажи своим друзьям, ладно?"

* * *

В парке горели огни. Казалось, будто идешь в сплошной темноте – и вдруг видишь костер, разведенный на привале, или сигнальные огни, или огни, по которым можно отыскать какие-то затерянные племена. Пламя отбрасывало красно-золотистые отблески на оконное стекло в квартире Паскью. Он смотрел в окно, не стараясь фокусировать взгляд, пока не появилось ощущение, что костер горит у него в комнате, а его отражение проскользнуло сквозь стекло и бродит, словно призрак по парку. Ноющая боль не унималась в том месте, где Чарли ударил его кулаком, и Паскью попивал виски, чтобы приглушить ее. Он набрал номер Софи и услышал ее голос, зачитывающий короткое обращение, которое обычно записывают на автоответчик, подлил себе виски и вернулся к окну.

– Господи, до чего же я устал... – Его качнуло от приступа головокружения, усталость электрическим разрядом пробежала по телу. Он заснул прямо там, где стоял, не выпуская из рук стакана, прижавшись лбом к оконному стеклу. Он дышал на стекло, и на прозрачной поверхности то появлялось, то исчезало запотевшее пятнышко.

Отражение далекого пламени прыгало по одной из его бровей.

* * *

Он проснулся лишь утром, так и не вспомнив, в какой момент его настиг сон. Он лежал в кровати, полностью одетый, чувствуя, как похмелье скручивает его в бараний рог. Он поднялся, беззлобно поругивая себя, покачиваясь из стороны в сторону. Болезненное ощущение ушло из груди, остались лишь хрипы и расцветший пышным цветом синяк. Но к горлу то и дело подступали взболтанные в желудке остатки алкоголя, перемешанные с желчью. В холодильнике покоились останки продуктов, скончавшихся от старости. Паскью попытался выбрать среди них что-то съедобное, но так ничего и не нашел. В кухонном шкафчике обнаружил банку тушенки и разогрел ее, вывалив на сковородку. Потом поглощал ее с бисквитами, низко склонившись над тарелкой, и прикончил довольно быстро – рука с вилкой взметалась в воздух так часто, словно старалась нокаутировать охвативший его недуг.

Приготовив кофе, он разыскал лист бумаги, который ему дал Роксборо, и набрал записанный на нем телефонный номер. Длинные гудки, гудки... Он уже хотел было повесить трубку, как вдруг услышал мужской голос – невнятный и какой-то встревоженный.

– Здесь живет Сюзан Харт... – Паскью тут же исправился. – Ларкин?

– Что вам нужно? – спросил старческий, дрожащий голос.

– Мне нужна Сюзан Ларкин, – повторил Паскью, сверяясь с номером, записанным на бумажке.

– Я знаю, кто вы такой.

Эта фраза привела Паскью в полное недоумение, и он продолжал говорить, пропустив ее мимо ушей.

– Меня зовут Сэм Паскью. Мы прежде знали друг друга.

Наступило молчание, необъяснимое, напряженное. До Паскью донесся женский голос – он становился все громче, по мере того как женщина приближалась к телефону. Потом раздался стук – как будто уронили телефонный аппарат. Женский и мужской голоса заглушали друг друга, и ничего нельзя было разобрать. Наконец женщина спросила:

– Кто это такой?

– Кто такой? – Мужчина поперхнулся от возмущения. – Твой любовник, вот кто.

Женщина взяла трубку и попросила:

– Подождите, пожалуйста.

Паскью догадался, что она прижала ладонь к трубке.

– Ложись в постель, хорошо? Что ты вообще здесь делаешь? – Голос ее звучал совсем тихо.

– Перехватываю звонки от твоих любовников. – Теперь, когда мужчина кипел от гнева, голос его казался намного моложе.

Паскью представил, как женщина дождалась, пока мужчина уйдет, прежде чем снова заговорить в трубку.

– Да?

– Сью? Это ты? – спросил он. – Тебе звонит Сэм Паскью.

В голосе ее зазвучал металл, когда она сказала:

– Ведь я просила звонить вечером. Тебе разве не передали?

– Я забыл, прости. – Начало разговора показалось ему настолько диким для людей, не видевшихся двадцать лет, что он вновь произнес ее имя: – Сью... – Как будто все еще сомневаясь, она ли это.

– Какой у тебя адрес, Сэм? Где ты находишься?

Он рассказал ей, как к нему добраться...

– Сью...

– Я буду у тебя через час, – перебила она. И повесила трубку.