355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джек Холбрук Вэнс » Марун: Аластор 933 » Текст книги (страница 1)
Марун: Аластор 933
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 02:57

Текст книги "Марун: Аластор 933"


Автор книги: Джек Холбрук Вэнс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Джек Вэнс. Марун: Аластор 933

Аластор[1]1
  © Marune: Alastor 933, 1975 by Jack Vance.
  © Русский перевод: Александр Фет, 2005. Редактура А. Тейтельбаума и Марии Соколенко. Переводчик выражает благодарность Джеку Вэнсу (автору), Игорю Борисенко, Инне Ослон и многим другим за полезные пояснения, замечания и советы.
  Аластор – в древнегреческой мифологии «дурной глаз», «демон мести». – Прим. перев.


[Закрыть]
, скопление тридцати тысяч видимых звезд, несчитанных останков погасших светил и огромного множества старментов – скитающихся лун, астероидов и комет – приютилось на краю галактики между зияющими пустотой Злополучной бездной и Несбыточной пучиной, в стороне от основного витка Ойкумены, кажущегося оттуда пеленой мерцающего тумана. Откуда бы ни приближался к Аластору космический странник, взору его открывается примечательное зрелище – отливающие белыми, голубыми и красными сполохами созвездия, подсвеченные завесы разреженной материи, местами разорванные, местами затемненные кляксами пыли, блуждающие внутрь и наружу вереницы звезд, завитки и всплески фосфоресцирующего газа.

Следует ли рассматривать Аластор как часть Ойкумены? Жители Скопления – от четырех до пяти триллионов человек, населяющие более трех тысяч миров – редко об этом задумываются и, по сути дела, не считают себя ни ойкуменидами, ни аластридами. Отвечая на вопрос о происхождении, типичный обитатель Скопления назовет, пожалуй, родную планету или, что более вероятно, страну, где он появился на свет и вырос – как будто его отечество настолько знаменито и замечательно, что его название должно быть на устах каждого встречного и поперечного во всех городах и весях необъятной Галактики.

Поглощенность местными интересами отступает перед славой коннатига, правящего скоплением Аластор из дворца в Люсце на планете Нуменес. Нынешний коннатиг, Оман Уршт, шестнадцатый в династии Айдидов, нередко размышляет о капризе судьбы, наделившем его – именно его – невероятной властью, но каждый раз с улыбкой прерывает бессмысленную цепь умозаключений – подобное стечение обстоятельств казалось бы загадочным любому, кто бы ни оказался на его месте.

Обитаемые миры Скопления объединяет лишь отсутствие единообразия. Среди них есть планеты гигантские и карликовые, благодатные и гибельные, влажные и засушливые, густонаселенные и безлюдные – каждая неповторима. На одних высокие горы вздымаются из морской синевы, упираясь снежными вершинами в синеву небесную.

На других неразрывная пелена моросящих туч вечно ползет над бескрайними болотами, и монотонность существования нарушается лишь сменой дня и ночи. К числу последних относится планета Брюс-Танзель, Аластор 1102, насчитывающая не более двухсот тысяч жителей, прозябающих главным образом на побережье Напрасного озера, где они занимаются в основном красильным делом. Брюс-Танзель обслуживают четыре космических порта; важнейший из них – Карфонж.




Глава 1

Достопочтенный Мерган, комендант космического порта в Карфонже, занимал руководящую должность не в последнюю очередь благодаря умению неукоснительно придерживаться заведенного порядка вещей. Мерган не просто терпел или одобрял машинальное повторение ежедневной рутины – оно было положительно необходимо для его душевного равновесия. Мерган возражал бы против упразднения таких неприятных или вредных для космодрома явлений, как утренние дожди, писк и щелчки вездесущих стеклянных ящериц и регулярные нашествия ползучей плесени только на том основании, что из-за него пришлось бы менять установленные правила.

Утром того дня, который впоследствии определили как десятое число месяца мариэля по ойкуменическому календарю[2]2
  Использование нескольких различных хронометрических систем в скоплении Аластор и в пределах Ойкумены создает изрядную неразбериху, несмотря на предпринимавшиеся время от времени попытки проведения реформ. В любом населенном пункте ежедневно применяются по меньшей мере три системы отсчета времени – научная хронометрическая, основанная на значении орбитальной частоты электрона атома водорода в К-состоянии, астрономическая (стандартное ойкуменическое время), позволяющая синхронизировать события, происходящие во всей населенной человеком части Галактики, и местный календарь, соответствующий продолжительности суток и года на данной планете.


[Закрыть]
, едва комендант Мерган уселся за стол в своем кабинете, как к нему явился кончавший ночную смену носильщик в сопровождении невозмутимого молодого человека в унылом сером костюме. Комендант отозвался на вторжение невнятным ворчанием – он не любил лишние хлопоты и, в частности, терпеть не мог, когда ему мешали в начале рабочего дня. Происходящее угрожало, как минимум, нарушить заведенный порядок вещей. Помолчав для важности, Мерган буркнул:

– Что там у тебя, Динстер, что такое?

Носильщик говорил громко, будто боялся, что его не услышат:

– Простите за беспокойство, господин комендант. Что прикажете делать с этим субъектом? Он, кажется, болен.

– Найди врача! – зарычал Мерган. – Сюда-то зачем приводить всех подряд? У меня тут не аптека.

– У него какая-то не такая болезнь, комендант. Скорее психическая – вы понимаете, что я имею в виду?

– Не понимаю! – отрезал Мерган. – Не крути вокруг да около, говори, в чем дело.

Динстер вежливо указал на подопечного:

– Всю ночь сидит в зале ожидания – с тех пор, как я пришел на работу. Ничего не говорит, не знает даже, как его зовут и откуда приехал.

Мерган оторвался от бумаг и соблаговолил проявить некоторое любопытство.

– Эй, дружище! – рявкнул он. – Что стряслось?

Молодой человек перевел взгляд с окна на Мергана, но ничего не ответил. Коменданту волей-неволей пришлось заметить очевидное и задуматься. Почему золотисто-каштановые волосы незнакомца были безобразно обрезаны – так, будто кто-то наспех орудовал садовыми ножницами? И костюм – явно с чужого плеча, размера на три больше, чем следовало.

– Говорите! – потребовал Мерган. – Вы меня слышите? Как вас зовут? – Лицо молодого человека сосредоточилось, но он по-прежнему молчал.

– Забулдыга какой-нибудь, – решил комендант. – Небось, забрел с красильного завода. Отведи его к выходу, пусть катится на все четыре стороны!

Динстер упрямо помотал головой:

– Никакой он не забулдыга! Взгляните на руки.

Мерган неохотно последовал совету. На руках юноши, сильных и холеных, не было неизбежных следов грубой работы или частого погружения в красители. Правильные и твердые черты лица, гордая осанка – все свидетельствовало о высоком происхождении. Комендант, предпочитавший не вспоминать обстоятельства своего рождения, ощутил неприятный укол инстинктивного почтения и, следовательно, неприязни. Он снова рявкнул:

– Кто вы такой? Как вас зовут?

– Не знаю, – медленно, с трудом произнес неизвестный. Он говорил с сильным, непривычным на Брюс-Танзеле акцентом.

– Откуда вы?

– Не знаю.

Мерган поинтересовался с несправедливой язвительностью:

– Вы вообще что-нибудь знаете?

Динстер осмелился высказаться:

– По-моему, господин комендант, он прибыл на одном из вчерашних кораблей.

Мерган обратился к молодому человеку:

– На каком корабле вы прилетели? У вас есть друзья на Брюс-Танзеле?

Юноша остановил на нем напряженный, тревожный взгляд темно-серых глаз. Комендант почувствовал себя неудобно и повернулся к носильщику:

– Никаких документов? Денег тоже нет?

Динстер пробормотал молодому человеку на ухо:

– Извините, пожалуйста!

Осторожно проверив карманы мятого серого костюма, носильщик доложил:

– Ничего, господин комендант.

– Никаких квитанций, билетов, жетонов?

– Вообще ничего.

– Амнезия, – сделал вывод комендант. Разыскав на столе брошюру, он пробежал глазами расписание:

– Вчера принимали шесть кораблей – он мог прилететь на любом.

Мерган прикоснулся к кнопке вызова. Послышался голос:

– Просидюк, зал прибытия!

Комендант описал внешность неизвестного:

– Ты его видел? Он прилетел вчера – не знаю, когда.

– Вчера наехало много народу – всех не упомнишь.

– Расспроси контролеров и сообщи, если что-нибудь выяснится.

Мерган еще немного подумал – и позвонил в больницу Карфонжа. Его соединили с заведующей приемным отделением, достаточно терпеливо выслушавшей коменданта, но не предложившей ничего полезного:

– Для лечения амнезии пришлось бы заказывать специальное оборудование. Вы говорите, у него нет денег? Тогда мы никак не можем его принять, исключено.

– А что с ним делать? Не оставаться же ему на космодроме!

– Позвоните в полицию, там разберутся.

Мерган вызвал полицию. Приехал патрульный автофургон, и молодого человека увезли.

Инспектор Сквиль из отдела расследований пытался допросить юношу – безрезультатно. Полицейский врач пробовал гипноз, но в конце концов развел руками:

– Необычно глубокая потеря памяти. Я имел дело с тремя случаями амнезии, но ничего подобного не видел.

– Чем вызывается амнезия?

– Самовнушением, реакцией на эмоциональное потрясение – как правило. Но здесь, – врач указал рукой на пациента, явно ничего не понимавшего, – приборы не показывают никаких психических нарушений. Он не реагирует – не за что даже зацепиться.

Инспектор Сквиль благоразумно поинтересовался:

– Может ли он как-нибудь помочь самому себе? Парень явно из хорошей семьи.

– Ему следовало бы отправиться в госпиталь коннатига, на Нуменес.

Сквиль рассмеялся:

– Неужели? И кто заплатит за билет?

– Комендант космодрома, наверное, что-нибудь придумает. Впрочем, не могу знать.

Сквиль с сомнением хмыкнул, но подошел к телефону. Как он и предполагал, достопочтенный Мерган, однажды возложив ответственность на полицию, в дальнейших событиях участвовать не желал.

– Правила не предусматривают бесплатную перевозку больных, – сказал комендант. – Ничего не могу сделать.

– В полицейском отделении ему тоже не место.

– На вид он здоровый парень. Пусть заработает на проезд – в конце концов, билет стоит недорого.

– Легко сказать! Учтите его состояние.

– Что у вас делают с неимущими попрошайками, безбилетниками, подзаборниками?

– Вы знаете не хуже меня – отправляют в Газвин. Но этот парень не нарушал законов. Он психически ненормален.

– Не могу судить, я не врач и не юрист. По меньшей мере, я предложил выход из положения.

– Сколько стоит билет до Нуменеса?

– Третьим классом на звездолете компании «Придания» – двести двенадцать озолей. – Сквиль выключил телефон и повернулся к неизвестному:

– Ты понимаешь, что я говорю?

Последовал ясный ответ:

– Да.

– Ты болен. Потерял память. Это тоже понятно?

Прошло секунд десять. Сквиль уже не ждал ответа, когда молодой человек, запинаясь, произнес:

– Мне... так сказали.

– Мы отвезем тебя туда, где можно работать, зарабатывать деньги. Работать ты умеешь?

– Нет.

– Гм... В любом случае тебе нужны деньги, двести двенадцать озолей. На Газвинских болотах платят три с половиной озоля в день. За два-три месяца ты накопишь достаточно, чтобы уехать на Нуменес и поступить в госпиталь коннатига. Там тебя вылечат. Понимаешь?

Юноша явно задумался, но не ответил.

Сквиль поднялся на ноги:

– Газвин пойдет тебе на пользу – может быть, даже память вернется.

Инспектор с подозрением посмотрел на светло-каштановую шевелюру неизвестного, необъяснимо изуродованную стрижкой:

– У тебя есть враги? Кто-нибудь, кто тебя ненавидит, кому ты здорово досадил?

– Не знаю. Не помню... такого человека.

– Как тебя зовут?! – заорал Сквиль, надеясь неожиданным воплем разбудить отдел мозга, скрывающий потерянную информацию.

Серые глаза молодого человека слегка сощурились:

– Не знаю.

– Что ж, придется придумать тебе имя. Играешь в хуссейд?

– Нет.

– Вот так штука! Что может быть лучше хуссейда для крепкого, проворного парня? Ладно, окрестим тебя «Пардеро» – в честь знаменитого нападающего «Шайденских громовержцев». Ты должен отзываться на имя «Пардеро». Понятно?

– Да.

– Вот и хорошо. Поезжай себе в Газвин. Чем скорее начнешь работать, тем скорее улетишь на Нуменес. Я поговорю с начальником лагеря – он свой человек, за тобой присмотрит.

Пардеро – так ему, очевидно, предстояло называться – продолжал растерянно сидеть. Сквиль пожалел его:

– Все обойдется. Само собой, в трудовом лагере водятся крутые ребята. Но ты ведь знаешь, как их поставить на место? Надавать по рогам, и всех делов! Но не попадайся на глаза надзирателям, а то штраф схлопочешь. Ты вроде парень ничего – замолвим за тебя словечко, начальник будет держать меня в курсе. Еще совет – нет, даже два. Во-первых, не отлынивай. Выполняй норму! Надзиратели знают все уловки, тухту чуют за версту – набросятся, как криббит на падаль, и уже не отстанут. Во-вторых, не играй на деньги! Ты вообще азартные игры помнишь?

– Нет.

– Не рискуй заработанными деньгами, не делай никаких ставок – пусть другие играют, а ты не соблазняйся, не давай себя заманить! Не снимай деньги с лагерного счета. И не заводи дружбу с арестантами. В лагере полно всякой нечисти. Я тебе добра хочу. Если что-нибудь случится, звони инспектору Сквилю. Запомнил, как меня зовут?

– Инспектор Сквиль.

– Правильно, – Сквиль проводил юношу до станции и посадил в транспортер, ежедневно отправлявшийся в Газвин. – Последний совет! Никому не доверяй! Тебя зовут Пардеро – это все, что им нужно знать, держи язык за зубами. Понял?

– Да.

– Ну ладно, удачи!

Транспортер летел под низкими сплошными тучами над самым болотом, темно-пурпурным с черными пятнами, и скоро приземлился у группы бетонных корпусов Газвинского исправительно-трудового лагеря.

В отделе кадров Пардеро оформили без задержек – Сквиль уже известил начальника. Новоприбывшему отвели крохотную комнатушку в спальном корпусе, выдали сапоги, перчатки и книжечку лагерных правил. Правила он прочитал и ничего в них не понял. На следующее утро его отрядили в бригаду и послали собирать коконы ползучего колукоида – из них получали ценный ярко-красный пигмент.

Пардеро выполнил норму без особого труда. Этот порок не ускользнул от внимания работавшей с ним шайки немногословных субъектов.

Вернувшись к ужину, Пардеро ел молча, игнорируя собратьев-заключенных – те начинали подозревать, что у Пардеро не все дома.

Зашло невидимое за тучами солнце, над болотами сгустились гнетущие сумерки. Пардеро сидел в столовой, вечером служившей местом отдыха и развлечений, и в одиночестве смотрел на стереоэкран. Передавали комический спектакль. Пардеро напряженно прислушивался к диалогу – каждое слово мгновенно находило привычное место в голове и образовывало связь с готовой смысловой концепцией. Лексикон накапливался, диапазон мышления расширялся. Передача кончилась, но Пардеро продолжал сидеть, глубоко задумавшись – он осознал наконец свое состояние. Подойдя к зеркалу над умывальником, он увидел чужое, но чем-то знакомое мрачное лицо – высокий лоб, широкие скулы, впалые щеки, темно-серые глаза, взъерошенную копну темно-золотых волос.

Дюжий балбес по имени Воэн решил позабавиться за счет новичка:

– Гляди-ка! Пардеро насмотреться на себя не может – победитель конкурса красоты!

Пардеро напряженно глядел в глаза отражению: кто он? Донеслось хриплое замечание:

– А теперь прической любуется!

Приятели Воэна расхохотались. Повернув голову направо, потом налево, Пардеро недоумевал. По-видимому, кто-то обкорнал его самым унизительным образом. Где-то у него были враги. Медленно отвернувшись от зеркала, он вернулся на сиденье перед потухшим стереоэкраном.

В небе исчезли последние признаки мутного заката – тьма опустилась на Газвинские болота.

Что-то в глубине сознания заставило Пардеро внезапно вскочить на ноги – неизъяснимое побуждение. Воэн вызывающе оглянулся, но взгляд Пардеро на нем не остановился. Тем не менее, Воэн заметил или почувствовал нечто зловещее, заставившее матерого завсегдатая тюрем озадаченно приоткрыть рот. Воэн вполголоса обменялся замечаниями с приятелями. Все они не спускали глаз с Пардеро – тот прошел мимо и открыл дверь на крыльцо, в ночную мглу.

Пардеро стоял на крыльце. Редкие прожекторы тускло освещали лагерный двор, безлюдный и заброшенный, оживленный только долетавшим с болот влажным прохладным ветром. Пардеро спустился по ступеням, бесцельно прошелся по краю двора и направился в болота. Скоро лагерь превратился в размытый островок света за спиной.

Под тяжелыми черными тучами насупилась непроглядная тьма. Пардеро чувствовал, как в нем растет и ширится что-то опьяняющее подобно власти – он становился стихийной, бесстрашной частью мрака... Пардеро остановился. Ноги его напряглись, готовые к прыжку, руки приподнялись, ожидая какого-то действия. Озираясь, он ничего не видел – только далеко позади туманно светился Газвинский лагерь. Глубоко, прерывисто вздохнув, Пардеро снова попытался извлечь из колодца памяти представление о себе – на что-то надеясь, чего-то опасаясь.

Пустота. Все, что он помнил, начиналось в зале ожидания космического порта в Карфонже. Он знал, что раньше происходили какие-то события, но обрывки воспоминаний ускользали – неузнанные, как голоса, почудившиеся во сне. Зачем он здесь, в Газвине? Чтобы заработать деньги. Сколько он здесь пробудет? Пардеро забыл – или чего-то не понял в том, что ему говорили. Его душило болезненное возбуждение – умственная клаустрофобия. Пардеро опустился на колени и опустил голову, стуча лбом в упругий болотный торф, вскрикивая от бессилия и безысходности.

Шло время. Пардеро поднялся на ноги и медленно побрел обратно в лагерь.

Через неделю Пардеро узнал о существовании и функциях лагерного врача. На следующее утро он назвался больным во время переклички и явился в диспансер. На скамьях уже сидели десятка полтора арестантов. Молодой врач, недавно закончивший медицинское училище, вызывал их по одному. Недомогания – непритворные, воображаемые и вымышленные – были связаны, как правило, с работой: ломота в пояснице, аллергические реакции, простуды, бронхит, инфекционное воспаление укусов лишайниковых блох. Непродолжительный опыт работы в лагере уже научил врача разбираться во всевозможных уловках заключенных, мечтавших провести пару дней в постели. Настоящим больным он прописывал лекарства, симулянтам – раздражающие кожу мази или вонючее рвотное.

Врач подозвал Пардеро к столу и оглядел его с головы до ног:

– А с тобой что?

– Я ничего не помню.

– Даже так! – врач откинулся на спинку стула. – Как тебя зовут?

– Не знаю. Здесь, в лагере, меня зовут Пардеро. Вы можете мне помочь?

– Скорее всего нет. Вернись на скамью и подожди – я закончу прием через несколько минут.

Разобравшись с остальными пациентами, врач вернулся к Пардеро:

– Что ты помнишь, и с каких пор?

– Я прилетел в Карфонж. Помню звездолет. Помню зал ожидания – раньше ничего.

– Вообще ничего?

– Ничего.

– Ты помнишь, что тебе нравится, а что – нет? Ты чего-нибудь боишься?

– Нет.

– Амнезия, как правило, вызывается подсознательным стремлением подавить невыносимые воспоминания.

Пардеро с сомнением покачал головой:

– По-моему, это маловероятно.

Молодого врача заинтриговал необычный случай. Кроме того, он был рад возможности развеять скуку. С полусмущенной улыбкой он спросил:

– Если ты ничего не помнишь, откуда ты знаешь, что вероятно, а что нет?

– Наверное, не знаю... У меня что-нибудь не так с головой?

– Травма не исключена. Часто болит голова? Ощупывая голову, ты замечаешь боль или, наоборот, потерю чувствительности в каком-нибудь месте?

– Нет.

– Тогда дело, скорее всего, не в травме. Опухоль мозга вряд ли привела бы к общей потере памяти... Посмотрим, что говорят справочники.

Пробежав глазами несколько страниц, врач поднял глаза:

– Можно попробовать гипноз, шоковую терапию. Но, честно говоря, тебе это вряд ли поможет. Амнезия обычно проходит сама собой – со временем.

– Мне кажется... что память не вернется сама собой. Что-то лежит... в голове, как тяжелое одеяло. Оно меня душит. Не могу его сорвать. Вы сумеете меня вылечить?

Пардеро выражался с простотой, заслужившей расположение врача. Кроме того, доктор интуитивно ощущал странность пациента – внешность Пардеро, его манера держаться и говорить трагически не вязались с лагерной обстановкой. Человек попал в беду – и не знал, почему.

– Очень хотел бы тебе помочь. И помог бы, но не умею, – признался врач. – Экспериментировать опасно. Моей квалификации недостаточно.

– Полицейский инспектор советовал обратиться в госпиталь коннатига на Нуменесе.

– Разумный совет. Я собирался рекомендовать то же самое.

– Где Нуменес? Как туда попасть?

– На звездолете. Насколько мне известно, билет обойдется в двести с чем-то озолей. Ты зарабатываешь три с половиной в день. Если перевыполнять норму, можно получать и больше. Когда наберется двести пятьдесят озолей, купи билет до Нуменеса. Так будет лучше всего.



Глава 2

Пардеро работал с безудержной энергией фанатика одной идеи. Ежедневно он выполнял полторы нормы, а порой и две – что вызвало у собригадников сначала презрительные насмешки, потом язвительную брань и, наконец, холодную молчаливую враждебность. В довершение ко всему Пардеро отказывался участвовать в жизни лагеря – все свободное время он проводил, уставившись в стереоэкран. Арестантов это задевало. Принимая действительность за воображение, они считали, что Пардеро воображает себя лучше других. Пардеро ничего не покупал в лагерной лавке и, вопреки любым ухищрениям, не соглашался участвовать в азартных играх, хотя время от времени, мрачно улыбаясь, подходил и наблюдал за игрой, что изрядно раздражало игроков. Дважды его тумбочку взламывали и обшаривали желающие перераспределить доходы в соответствии со своими представлениями о справедливости, но Пардеро не снимал деньги с лагерного счета. Убедившись в бесполезности словесного запугивания, громила Воэн решил научить Пардеро не задирать нос, таковой нос расквасив, но столкнулся с сопротивлением настолько бешеным, что почувствовал себя в безопасности только под носом у надзирателей. С тех пор он старательно обходил Пардеро стороной.

Тем временем барьер, разделявший память и сознание Пардеро, оставался непроницаемым. Собирая коконы на болоте, он без конца спрашивал себя: «Кто я? С какой планеты? Чему меня учили? Кто мои друзья? Какому врагу я обязан беспамятством?» Пардеро вымещал раздражение на ползучем колукоиде, заслужив репутацию одержимого.

Его избегали и побаивались.

Пардеро, в свою очередь, загнал лагерную действительность в отдаленный уголок сознания, не желая засорять память подробностями арестантской жизни. Он не возражал против работы, но прозвище «Пардеро» его возмущало. Носить чужое имя – все равно, что носить чужую одежду: возникает ощущение нечистоплотности. За неимением настоящего имени, однако, приходилось довольствоваться чужим, а первое попавшееся было ничем не хуже любого другого.

Гораздо больше его волновала невозможность остаться в одиночестве. Близкое соседство трехсот человек вызывало омерзение. Пардеро особенно страдал во время еды, когда сидел в столовой, старательно не отводя глаз от миски, чтобы не видеть неприкрыто кусающие, жующие, глотающие пасти. Невозможно было не слышать, тем не менее, отрыжки, чавканье, вздохи насыщения, шипение и бульканье прихлебываемой баланды. Несомненно, он вырос в обстановке, где такое поведение было недопустимо. Но где? Где он вырос?

Вопрос приводил в пустоту, лишенную даже намеков на воспоминания. Где-то жил человек, наспех обрезавший ему волосы, отобравший у него все документы и предметы, позволявшие удостоверить личность, и отправивший его, как новорожденного в посылке, странствовать по звездному скоплению. Иногда, пытаясь представить себе врага, Пардеро улавливал внутренним слухом отдаленные каскады звуков, пульсирующие подобно многократному эхо раскатистого хохота. Но стоило сосредоточиться, наклонив голову – и отзвуки пропадали.

Наступление темноты продолжало его тревожить. Нередко он порывался уйти в ночные болота, как будто во мраке его ждала неотложная встреча, но сопротивлялся непонятному побуждению – отчасти от усталости, отчасти потому, что боялся собственного сумасшествия. Пардеро сообщил лагерному врачу о вечерних поползновениях, и тот согласился с тем, что их следовало подавлять по меньшей мере до тех пор, пока не станет известен их источник. Врач похвалил Пардеро за трудолюбие и посоветовал накопить как минимум двести семьдесят пять озолей на тот случай, если возникнут непредвиденные расходы.

Когда на счету Пардеро набралась требуемая сумма, он забрал деньги у кассира и теперь, будучи человеком свободным, мог беспрепятственно покинуть трудовой лагерь. С сожалением попрощавшись с врачом, заслужившим его приязнь и уважение, Пардеро поднялся по трапу транспортера, отбывавшего в Карфонж. Пролетая над Газвинскими болотами, он чувствовал даже нечто вроде скорбного желания вернуться – безрадостный лагерь был единственным приютом, какой он когда-либо знал. Карфонж он почти не помнил, а космодром казался давним сновидением.

Комендант Мерган ему не повстречался, но Динстер, только что явившийся на работу ночной носильщик, узнал его.

Звездолет «Эктобант компании», «Придания», доставил Пардеро в Баруйю на планете Дей, Аластор 2121, где он пересел на лайнер «Лузимар» Ойкуменической магистрали, следовавший до транспортного узла Калипсо на Имбере. Из Калипсо «Серебристый волномах» совершал ежедневные короткие рейсы до Нуменеса.

Пардеро понравилось путешествовать: неожиданные впечатления, случайности и виды потрясали его. Калейдоскоп миров Скопления превосходил всякое воображение – приземления и взлеты, потоки лиц, платьев, костюмов и мантий, шляп, украшений и драгоценностей, цветов, огней и обрывков странной музыки, говор и смех, чарующие взоры красавиц, склоки и торжества, тревоги и воодушевление, устройства и удобства, поразительные индивидуумы и безликие толпы. Неужели он все это знал – и все забыл?

До сих пор Пардеро не предавался жалости к себе – враг оставался зловещей абстрактной фигурой. Но как чудовищно, бездушно с ним обошлись! Немыслимая жестокость! Оторвали от семьи и друзей, лишили сочувствия и покровительства, умственно охолостили, убили в нем человека!

Убийство!

Слово холодило кровь, заставляло содрогнуться и поморщиться. И откуда-то издалека мерещились раскаты издевательского хохота.

Приближаясь к Нуменесу, «Серебристый волномах» задержался у Геральда, внешней планеты той же системы, чтобы получить от Покрова разрешение на посадку – мера предосторожности, позволявшая свести к минимуму вероятность неожиданной космической атаки на дворец коннатига. После обязательной проверки звездолет пропустили – голубовато-белесый шар Нуменеса стал стремительно увеличиваться в иллюминаторах.

На расстоянии примерно пяти тысяч километров произошло привычно-неожиданное преображение – планета, висевшая где-то сбоку в пустоте, как гигантский елочный шар, стала необъятным миром, раскинувшимся далеко внизу. Открылась великолепная панорама белых облаков, голубого воздуха, сверкающих морей – «Серебристый волномах» спускался на Нуменес.

Центральный космодром в Коммарисе занимал территорию не меньше пяти километров в диаметре, окаймленную высокими пальмами-джасинтами и зданиями неизбежных портовых учреждений в характерном для Нуменеса приземисто-воздушном стиле.

Сойдя по трапу «Серебристого волномаха», Пардеро зашел в скользящий на магнитной подушке вагончик, доставивший его на космический вокзал, где он спросил у первого встречного, как проехать к госпиталю коннатига. Тот указал на справочное бюро, а служащий бюро направил его в пристройку вокзала, где находилось отделение скорой помощи. Там его встретила высокая худощавая женщина в белом халате с голубыми отворотами и манжетами. Она коротко представилась:

– Матрона Гюндаль. Насколько я понимаю, вы желаете, чтобы вас приняли в госпиталь коннатига?

– Да.

Матрона пробежалась пальцами по клавишам – очевидно, включая какое-то звукозаписывающее устройство:

– Имя, фамилия?

– Меня называют «Пардеро». Не знаю, как меня зовут на самом деле.

Матрона Гюндаль никак не прокомментировала сообщение:

– Место и дата рождения?

– Я не помню, где родился и когда.

– На что вы жалуетесь?

– На полную потерю памяти.

Матрона окинула его безразличным взглядом, свидетельствовавшим, вероятно, о некотором интересе к пациенту:

– Другие заболевания, травмы?

– В остальном я чувствую себя неплохо.

– Медсестра вас проводит.

Матрона повысила голос:

– Ариэль!

Вошла молодая блондинка – ее задорное веснушчатое лицо не вязалось с больничным халатом. Матрона Гюндаль указала на пациента лаконичным наклоном головы:

– Этого господина нужно проводить в госпиталь коннатига.

У Пардеро она спросила:

– Багаж у вас есть?

– Нет.

– Желаю скорейшего выздоровления.

Медсестра вежливо улыбнулась:

– Сюда, пожалуйста!

Пока аэротакси бесшумно несло их на север над зелеными и голубыми просторами Флор-Соланы, Ариэль поддерживала приятный разговор:

– Вы уже бывали на Нуменесе?

– Не знаю. Я ничего не помню, кроме последних двух-трех месяцев.

– О, прошу прощения! – растерялась Ариэль. – Ну, если хотите знать, на Нуменесе нет настоящих континентов, только острова. Зато здесь у каждого своя яхта, побольше или поменьше.

– Жить на яхте, наверное, интересно.

Ариэль осторожно коснулась вопроса об амнезии, краем глаза следя, не вызовет ли это у собеседника приступ раздражения или обиды:

– Не помнить себя очень странно. Что вы чувствуете, когда думаете о прошлом?

Пардеро задумался:

– Ничего особенного. Просто не помню, вот и все.

– Хорошо хотя бы то, что у вас ничего не болит. Представьте себе! Вы можете оказаться кем угодно – богачом, знаменитостью!

– Скорее всего, я был самым заурядным субъектом – дорожным строителем, бродячим собачьим парикмахером...

– Совершенно исключено! – заявила Ариэль. – Вы производите впечатление... как бы это сказать...

Она замялась, смущенно улыбнувшись, но закончила:

– Уверенного в себе, сообразительного человека.

– Надеюсь, вы правы, – Пардеро взглянул на излучавшую свежесть блондинку и вздохнул, опечаленный перспективой скорого расставания. – Что со мной сделают?

– Ничего страшного. Вашу болезнь изучат очень умные люди, с помощью очень сложных устройств. Почти наверняка вас вылечат.

У Пардеро сжалось сердце:

– Рискованное дело! Вдруг я – кто-нибудь, кем я совсем не хочу быть?

Ариэль не удержалась от усмешки:

– Насколько я знаю, люди теряют память именно по этой причине.

Пардеро удрученно хмыкнул:

– И вы не боитесь ехать в такси с субъектом, возможно, совершившим постыдные преступления?

– Мне платят за храбрость. Иногда приходится сопровождать опасных пациентов.

Пардеро, не забывавший любоваться видами острова Флор-Солана, заметил впереди высокий шатер из прозрачных панелей, разделенных светлыми ребрами и поясами – рядом угадывались многочисленные сооружения, прячущиеся за пальмами-джасинтами и киноварисами.

По мере приближения из окна такси стали видны шесть куполов вокруг центрального шатра. От каждого купола лучами расходились шесть продолговатых строений.

– Это и есть госпиталь? – спросил Пардеро.

– Госпиталь занимает огромную территорию – отсюда все не увидишь. Это Гексад – вычислительный центр. Здания поменьше – лаборатории и операционные. Палаты пациентов – во флигелях корпусов. Здесь вы будете жить, пока не поправитесь.

Пардеро застенчиво спросил:

– А вас я еще когда-нибудь увижу?

Веснушки на лице Ариэли чуть потемнели:

– Вы хотите, чтобы я вас навестила?

Пардеро трезво проанализировал свои неоднозначные влечения:

– Да.

Медсестра отозвалась почти игриво:

– Вы будете так заняты, что скоро меня забудете.

– Я больше никогда ничего не забуду!

Ариэль задумчиво закусила губу:

– Вы ничего не помните из прошлой жизни?

– Ничего.

– Может быть, вас кто-то любит, у вас где-то есть семья, дети.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю