Текст книги "Панктаун"

Автор книги: Джеффри Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Нимбус улыбнулась ему.

– Ты ревнуешь, так ведь? И чувствуешь себя неуверенно. Эй… Я же делаю это для тебя… – Она крепче обхватила его своими ногами, зацепившись ступнями за его бедра. Оранжевое мерцание обогревателя, в отсутствие электричества подключенного к аккумулятору, освещало размеренно напрягающиеся мышцы на шее и груди Тила, создавая гипнотический эффект.

– Хочешь что-то для меня сделать? Тогда не делай этого. Если ты на это пойдешь, то не ради меня.

– Ради тебя. Нравится тебе это или нет, но так будет лучше для тебя.

– Ты мне не мать. И я не уверен, что верю тебе…

– О чем ты?

– Для меня, Ним, это чудесная возможность… но ведь то же касается и тебя, верно? Жить в особняке в районе для богатых. Пять сотен мьюнитов в неделю. Ним, ты делаешь это для меня или все же для себя?

– Слезь с меня. – Она освободила его из челюстей своих голодных ног, оттолкнула его плечи.

– Нет, послушай.

– Слезь с меня! – Она выскользнула из-под него, вся покрытая смазкой из их смешанного пота. Ее сердитые ступни шлепнулись о холодный пол. – Ты мне ни капли не доверяешь, верно? Ты считаешь, что я ухожу ради себя самой…

– Ты говоришь, что делаешь это для меня, но я не хочу, чтобы ты уходила!

– Я же смогу видеться с тобой каждый чертов день! Что с того, что я не буду здесь жить…

– Ты не станешь видеться со мной каждый день. Может быть, сначала. Но тебе понравится в этом богатом районе, Ним… Очень понравится. Тебе не захочется его покидать. Не захочется бывать в своем старом районе, напоминающем о тех днях, когда ты была бездомной. Не захочется бывать в этой вшивой квартирке. Не захочется проводить время с неудачником вроде меня.

– Да, ты мне совсем не доверяешь. – В глазах Нимбус блестели слезы. Она натянула трусики. – Ни капли. Считаешь, я хочу жить от тебя подальше? Ну и прекрасно. Думай все, что тебе заблагорассудится…

Тил смотрел, как она одевалась, зашнуровывала свои тяжелые черные ботинки, натягивала свою тяжелую куртку из искусственной кожи, позвякивающую застежками, ремешками и заклепками.

– Куда это ты собираешься? Идти искать Стуула? К нему домой еще даже не привезли «Станции», Ним…

– Я иду прогуляться.

– Он хочет, чтобы ты стала его домашним уродцем. Выступать в этой штуке неделю – это совсем не то, что жить в ней. Он хочет, чтобы ты стала его милой зверушкой. И хочет владеть тобой.

– Ты тоже.

Тил хотел протестовать, хотел сказать, что любит ее, но был слишком сердит, слишком обижен и смущен, а Нимбус уже хлопнула за собой дверью.

Через прозрачную керамическую стенку они не могли друг друга слышать.

Это был всего лишь четвертый раз, когда Нимбус выступала для Стуула в своей клетке. В третий раз ему составили компанию два друга… Но он сказал ей, что не позволит никому другому любоваться работой до тех пор, пока не соберет своих друзей и компаньонов на большое торжественное открытие.

В этот раз они были одни.

Он впервые запустил обе руки в черные резиновые рукавицы и приласкал бомбардируемую краской Нимбус, когда в своем танце она достаточно приблизилась. В один из таких моментов он поймал ее за руку и удержал. Не грубо, но крепко, и она не стала вырываться. Другая его рука оказалась у нее между ног, дошла до скользких от краски ягодиц. Он скользнул пальцем внутрь нее, еще одним пальцем – в другое отверстие. Нетоксичная краска служила смазкой для его движений.

Тогда Нимбус отдернулась с большей страстью, однако обратила свой порыв в вихрь танца. Она чуть не упала, но смогла устоять. Она видела стоящего снаружи Тила в виде темного пятна. Под маской ее лицо краской залил гнев. Сердце выпрыгивало из груди. Чувства переполняли ее до полного опустошения разума. Нимбус продолжала свой танец.

Она увидела, как его рука протянулась в ожидании еще одного касания. Не только в ожидании – она манила ее обратно. Этот жест был грубым, требовательным. Нетерпеливым. Он был недоволен тем, что она увернулась.

Рукавицы были предназначены для рук. Люди в галерее трогали ее. Стуул рассчитывал на то же. Он хорошо заплатил за эту возможность…

Заплатил достаточно хорошо, чтобы уберечь Тила от тюрьмы…

Нимбус снова вошла в пределы его досягаемости. Он поймал ее обеими руками. Обхватил одной ее живот. А правой рукой снова скользнул ей между ног.

Под своей маской Нимбус закрыла глаза. Она хотела вырваться. Действительно хотела. Разве она, как и Тил, не подозревала, что к этому все и придет? Но эти десять тысяч избавили бы их от долга, а еженедельная зарплата даровала бы им финансовую безопасность. Она не стала вырываться из рук Стуула. У нее не было иного выбора, кроме как быть купленной им игрушкой…

Стуул отключил машину и скомандовал Нимбус выйти, хотя та все еще была мокрой от краски. Он постелил покрывало, чтобы она не запятнала его дорогой ковер, на котором металлическими нитями был вышит калийский богодемон, пожирающий души лишь затем, чтобы снова исторгнуть их в бытие. Нимбус неохотно выбралась наружу, преисполненная ужаса. Работа простояла у него всего четыре дня, а ему уже наскучило использовать ее по назначению?

– Пожалуйста, ложитесь, – скомандовал он с улыбкой, лаская щеку ее расцвеченной маски.

– Это не входит в представление, – сказала она голосом лунатика.

– Мисс, – сказал Стуул спокойно, улыбаясь, но Нимбус видела, как грудь его наполняется воздухом через ноздри, словно он накачивал себя собственной решимостью и гневом. Ей пришла на ум кобра, раздувающая капюшон. – Пожалуйста, не заставляйте меня увольнять вас и возвращать эту работу. Вы же знаете, что ни вы, ни ваш партнер не можете себе этого позволить… Вы изложили мне суть своей плачевной ситуации. Поэтому, пожалуйста… Ложитесь.

Несколько ударов сердца. В голове у Нимбус снова стало пусто, все ее мысли свелись к ощущению капель краски, медленно стекающих по рукам и ногам. А затем она без лишних слов сделала то, о чем он просил.

Калиец разделся, аккуратно сложил одежду с одной стороны. Его пенис был намного темнее, чем остальное тело, – он был почти черным. Очень длинным, но очень тонким, как собачий. Он ласкал его до тех пор, пока тот не вышел из своей защитной оболочки и не засверкал естественной смазкой. Стуул опустился на нее, а затем и в нее. Маску ее он, однако, не снял. Для него она была живой статуей.

Нимбус смотрела на свое безразличное искусственное лицо, отражающееся в его глазах черного стекла.

– Да, – хрюкал он, мокро шлепаясь об нее и в нее, весь покрытый ее краской. – Да, да… Так прекрасна… Да… ааа… так… аа… прекрасна…

Вокруг них повсюду висели дорогие картины в позолоченных рамах. На пьедесталах стояли скульптуры и голограммы. Это был его личный музей… И они трахались на его полу.

Следующий день был еще хуже. Он настоял на том, чтобы пройти через все стадии «Станций» вместе с ней. В утробе он был ее близнецом. А пока бушевала буря красок, он на полу занимался с ней сексом, беря ее сзади лихорадочными ударами. Для защиты лица он надел маску с фильтром и, кончая, завопил в нее, хлопая животом о ее блестящие многоцветные ягодицы.

Она чувствовала, что в этот раз все было намного хуже, потому что он осквернил искусство Тила, войдя в него. Не имея на то права. Вторгнувшись в него и изменив его предназначение, его смысл.

Когда Стуул издал в своей маске вопль, Нимбус рыдала в своей.

Перебравшись к Стуулу неделю назад, она ни разу не навестила Тила. Он подумает, что его пророчества сбываются. Как могла она сказать ему, что истинной причиной был ее стыд?

Для наладки работы Тила пришел инженер. Нимбус наблюдала за тем, как он качает головой, недоумевает и изумляется.

– Что за жуткий бардак! Немыслимо! Как только он заставил ее работать?

– Делайте то, что нужно, – сказал Стуул, – но результат должен быть неизменен. И мне абсолютно необходимо, чтобы к концу этой недели все работало безупречно: у меня будет званый обед, и я собираюсь представить эту работу множеству важных персон.

– Мистер Стуул, мне придется практически все здесь переделать… Эта штука – просто какое-то бедствие! К тому же она не слишком надежна.

– Поверьте, это была предельно выгодная покупка, мистер Лэнг. – Стуул проявил неожиданную для себя откровенность и сконфуженно ухмыльнулся Нимбус. Она вернула ему взгляд, но лицо ее было пусто… А затем она снова стала смотреть за инженером и думать о представлении, которое должна была давать в этот уикэнд. О богачах, смотрящих на нее как на шлюху, раздевающуюся за стеклом за жетон. О богачах, щупающих ее черными резиновыми рукавицами. О безопасном сексе. Может быть, Стуул даже предложит кому-то из своих друзей воспользоваться ею так же, как делал это сам.

Размышляя над всем этим, она очень внимательно наблюдала за тем, что делал инженер.

На них были сшитые на заказ костюмы и вечерние платья, смокинги и искрящиеся блестками наряды. Тут был известный робот-художник, ухитряющийся страдать нарциссизмом, несмотря на скудость эмоций и едва ли антропоморфную форму. Тут были калийцы в роскошных золотистых халатах с роскошными золотистыми голосами, важно расхаживающие в своих голубых тюрбанах. Несмотря на ритуальные шрамы, женщины их были прекрасны. Они вежливо улыбались, но говорить им было не дозволено. Звенящий смех, звенящие бокалы. Нимбус было велено не показываться на глаза, чтобы не портить впечатление от ее присутствия внутри работы, но она спряталась за центром управления и выглядывала оттуда.

Знакомое лицо заставило ее замереть. Сначала она его не узнала, потому что он был неплохо одет, но глаза его вспыхивали отраженным светом. Тил…

Конечно. Художника должны были пригласить. Нимбус наблюдала за ним. В другом зале Стуул жал Тилу руку, а затем представлял его своим гостям. Даже с такого расстояния Нимбус могла видеть, что Тил не улыбается. Он выглядел опустошенным. Она хорошо его знала. Она удивлялась, почему он вообще пришел. Из чувства долга перед своим искусством? Из мазохизма? Или чтобы увидеться с ней?..

Она надеялась, что он поймет то решение, которое она приняла.

– Дамы и господа, – провозгласил Дерик Стуул, воздев руки на манер дурного конферансье. – Представляю вам «Станции пересадки, или Каждый человек – мученик»!

Аплодисменты… И представление началось. Нимбус была зародышем. Родилась в потоке крови. Была очищена, чтобы выйти в мир. Гости подтягивались все ближе, восторженные, зачарованные. Она представила, как в брюках смокингов зарождаются эрекции. Зрелищем был захвачен даже надменный робот. Она не смотрела на них. Больше всего она не хотела видеть Тила. Наблюдая за ней в этот раз, он не станет ею гордиться.

И вот дитя, изображаемое Нимбус, вторглось в мир, чтобы отдаться краскам и ветру. Публика придвигалась ближе, чтобы заполнить рукавицы. Стуул позаботился о том, чтобы первыми в очереди оказались увенчанные тюрбанами калийцы, вероятно, сановники.

Буря красок началась, и верхняя часть отсека отлетела в сторону, подобно крышке табакерки с чертиком. Шланги извивались, словно разъяренные змеи, и орошали многоцветьем красок весь зал, всю личную галерею Стуула.

– Нет! – завопил он. – Нет!

Смокинги были забрызганы. Дорогие прически промокли. Один из калийцев выплевывал краску изо рта, смаргивал ее с глаз, тюрбан его был перекошен. Голограмма Мэрилин Монро продолжала улыбаться, а юбка ее вздыматься, когда потоки краски проходили прямо через ее призрачную форму. Струи желтого сметали с пьедесталов скульптуры. Струи красного бились о масляные полотна в позолоченных рамах. Белые стены и потолок превратились в одну большую уродливую картину Джексона Поллока за какие-то секунды.

– Тил! – орал Стуул. – Выруби ее, черт возьми, выруби ее!

Тил подбежал к пульту управления. Он тоже вымок насквозь. Он снял панель и пробормотал:

– Господи… Вы же тут все поменяли!

– Проклятье! – Стуул отпихнул его в сторону и дернул за шланги. Один из них оторвался, и струя красной утробной воды ударила ему в обе ноздри.

Тил рассмеялся. Он начал искать взглядом Нимбус и увидел ее выбирающейся из работы. Она была нагой и мокрой. Ухмыляясь, она подошла к нему.

– Я засужу тебя за нанесенный ущерб, Тил! – бесился Стуул.

– Ты же в ней ковырялся, – сказала ему Нимбус. – Ты не сможешь возложить ответственность на него. Когда она принадлежала ему, все работало нормально.

Стуул начал хвататься за вентили, щелкать переключателями. Машина начала исторгать пыль, которая тут же стала липнуть к краске.

– Я получу свои деньги обратно! – проревел он.

– Забирай их! – перекрикивала Нимбус хаос и вопли. – Но нас тебе засудить не удастся – это все твоя вина. Тебе следовало послушать своего арт-брокера. И кстати, я увольняюсь.

Нимбус взяла Тила за руку и через столпотворение вывела его в заднюю прихожую, где краска стекала с них на старинный ковер.

– Прости, – прошептала Нимбус.

– Все в порядке.

– Будет лучше, если мы и правда отдадим ему его деньги.

– Я знаю.

– Нам снова понадобятся деньги.

– Мы что-нибудь придумаем. Может, я смогу поработать официантом. Какое-то время.

В холл выходила ванная комната, и он завел ее туда. Они вместе встали под душ, чтобы смыть большую часть краски, – Тил в одежде, а Нимбус нагой. Через несколько мгновений они пойдут собирать ее вещи… Но сейчас они целовались в ярком белом свете под очищающим потоком воды, словно две возрожденные души.

Лицо

– Счастливого Рождества! – воскликнул пятилетний Йен Деклан. На дворе стоял конец лета.

– Скорее уж веселого Хэллоуина, – бросил молодой человек своему другу, когда они миновали Декланов, направляясь в другую сторону по коридору торгового центра.

– Что он сказал? – спросила Ребекка у своего мужа.

– Ничего, – тихо ответил Деклан, но оглянулся через плечо. В то же время оглянулся с ухмылкой и юноша. Он был высок, носил черные волосы до плеч, разделенные пробором, а черты лица были так привлекательны, что его даже можно было назвать красавцем. Полные губы широко разошлись, демонстрируя яркие зубы на загорелом лице. Деклану хотелось верить, что выражение его лица заставило юнца быстро развернуться обратно.

Йен рассеяно катил между родителями в своей тележке, которая была скорее роботом, чем креслом-коляской, и превращало его в подобие полумеханического кентавра. Из баков под его сиденьем змеились трубки, которые входили в катетеры, вживленные в его плоть. По всему телу все еще виднелись пластиковые кольца предыдущих подключений, теперь не используемые. Его подсоединяли к различным видам систем жизнеобеспечения с самого рождения, однако тележка для передвижения понадобилась лишь недавно. Его ноги были так истощены и атрофированы, что даже Деклану было сложно поверить в то, что когда-то это дитя носилось по их квартире, играя с ним в догонялки.

Деклан задумчиво огляделся вокруг, высматривая в витринах то, что могло побудить Йена на это восклицание, но в конце концов решил, что все дело в привязанности его сына к диску с рождественскими песнями, который он ни с того ни с сего начал слушать несколько недель назад. Прошлой зимой эти песни его не очень интересовали. В последнее же время ему было нужно прослушать диск хотя бы один раз за день, а иногда и несколько раз. Йен использовал лишь несколько простых предложений, накрепко забитых в него специальной дошкольной программой, чтобы он смог механически выдавать их в случае необходимости, однако эти песни он мог петь почти слово в слово. Деклан и сам любил их в детстве, а потому частенько пел их вместе с сыном. Голос Йена казался ему прелестным, ангельским.

Туннели торгового центра, по которым они бродили, были подземными остатками старой канализационной системы, поврежденной грандиозным землетрясением, которое завалило и большую часть старого метрополитена Панктауна. Для сохранения интерьера из туннелей и труб не стали убирать вентили, распределительные щиты и трубы поменьше, которые змеились над головами или вдоль округлых стен между магазинами. И стены, и трубы, и блестящий плиточный пол были выкрашены в призрачно-зеленый цвет, напоминающий ярь-медянку. Йену нравилось это место, хотя в прошлом он впадал в гнев, если ему не позволяли заходить в каждый магазин игрушек и покупать все, что ему приглянулось. Теперь у него с этим было получше, хотя у Деклана входило в привычку каждый раз покупать ему какое-нибудь угощение или что-нибудь в этом роде.

Как только они подошли к одному из нескольких детских магазинов центра, Йен начал указывать пальцем и издавать настойчивый хрюкающий звук. Деклан увидел, как на них покосилась проходящая мимо пара. Несомненно, они видели в Панктауне и более шокирующих мутантов, чем Йен, однако те обычно являлись продуктами нищеты и невежества, а вовсе не отпрысками хорошо одетой и, очевидно, неплохо устроившейся в жизни пары вроде Декланов. Даже через пять лет Деклан все равно испытывал извиняющийся порыв объяснить другой паре, почему так должно быть. Почему этому созданию позволили жить. Объяснить, что делать аборт было против их религиозных убеждений, хотя после рождения Йена они и начали предохраняться. Хотя после рождения Йена они и стали посещать свою церковь намного реже.

Йен протянул свои тонкие, словно сделанные из стекла ручки к ярким разноцветным огням магазина. Тележка помогала поддерживать его голову, становившуюся все тяжелее и напоминавшую облако из молочно-белой плоти. Несмотря на ее огромный размер (она была даже больше головы Деклана), дитя казалось больше состоящим из духа, нежели из материи. Такой эффект, несомненно, создавала его кожа, через которую просвечивали сетки ярко-голубых вен. Отец считал, что дело также было в чистоте его улыбки, которую Деклан находил прекрасной, как бы ни были трагичны его несчастные глаза.

Декланы вошли в магазин игрушек, а между ними был их сын, подобный огромному зародышу в механическом лоне.

Здесь повсюду бегали и восторженно щебетали дети. Дети с шелковистыми волосами, которые могли погладить их родители. Как же Деклан ненавидел таких родителей пять лет назад, когда все только началось… Да и сегодня Деклан попросту отгораживался от них вместо того, чтобы быть благодарным за то, что другие дети не так больны, как его сын, за то, что другие родители не страдают так, как он.

Йен с пылким нетерпением оглядел ассортимент магазина, стянул со стойки двух солдатиков и принялся их сравнивать, держа по одному в каждой руке и сопоставляя их достоинства, а затем отказался от них в пользу фигурки киногероя. Все они, конечно, имели полноценные тела.

– Взгляни-ка, милый, – попыталась подсказать ему мать, протянув куклу милой зверушки из его любимого мультфильма. Он едва на нее взглянул.

– Вооружения маловато, – пошутил его отец.

– Цена маловата, – пошутила в ответ Ребекка. Она была высокой и красивой женщиной. Ее длинные тонкие волосы, бледная кожа и тонкие кости придавали ей неземной вид. В тусклой голубизне ее глаз была своего рода отдаленность, но краснота вокруг них всегда заставляла думать, что она недавно плакала.

У обоих были уставшие голоса. У обоих – вялые улыбки.

Когда они снова обратили свое внимание на Йена, они обнаружили, что тот остановил свой выбор на большой кукле Рэнди-Атласа. Она могла выстреливать различными безвредными лучами и проецировать голограмму Эктопапа – помощника Рэнди из другого измерения. Дома у Йена были простыни и пижамы с Рэнди-Атласом.

– О-хо-хо, – проговорил Деклан, посмотрев на ценник, стоящий на полке. – Тридцать мьюнитов…

– Милый, – сказала Ребекка, – у тебя уже есть две или три куклы Рэнди-Атласа…

– Но не таких, – сказал Деклан. Он протянул сыну фигурку монстра, стоившую всего пять мьюнитов. – Ты это видел, Йен? Ух ты, только посмотри на эту штуку…

– Милый, сегодня мы не можем ее себе позволить, прости, – сказала ему Ребекка, убирая коробку подальше. Йен начал громко ныть, а потом гневно кричать. Деклан отвез тележку сына подальше от той полки. – Выбери что-нибудь другое, – продолжала Ребекка, ставя куклу на место. – Сегодня мы просто не можем себе этого позволить… У нас туговато с деньгами, Йен… И нам еще нужно на что-то пообедать… – Она продолжала свои увещевания, хотя они оба знали, что он ничего из этого по-настоящему не поймет.

После большого количества шума и множества несчастных взглядов Йен в конце концов мрачно принял маленькую фигурку солдата с другой стойки. Измученные родители позволили своему измученному сыну со все еще блестящим от слез лицом самому отнести куклу к кассиру. Как и диктовала сезонная мода, на девушке были черное трико и покрытая блестками маска мексиканского борца, которая скрывала все лицо, кроме глаз и рта. Деклан находил это веянье крайне раздражающим. Несомненно, девушка была очень мила под своей маской. Два года назад юнцы схожим образом покрывали свои лица завитками татуировок маори, которые потом удаляли. Красота тратилась на них попусту.

Йен умер за три недели до Рождества.

Торговый центр нарядили к празднику задолго до самого праздника, так что Йену удалось им полюбоваться во время своей последней по нему прогулки – перед тем как он стал слишком слаб, чтобы покидать больницу. Теперь Деклан видел все это снова. Красные и золотистые гирлянды были переплетены с трубами и кабелями. Серебристые елочные шары свисали с изогнутого потолка, словно искрящиеся опухоли. По интеркому транслировали рождественские гимны. Берл Айвс пел «А Holly Jolly Christmas».

Деклан тяжело осел на скамью, поставив свою сумку так резко, что она перевернулась. Это была одна из тех песен, которые его сын пел чаще всего.

Молодая женщина наклонилась, чтобы взглянуть ему в лицо. Это была не Ребекка – та была в церкви, которую в эти дни посещала все чаще и чаще, словно пытаясь компенсировать его собственное отсутствие. С приближением Рождества там прибавилось дел, в которых она могла помочь, прибавилось забот, на которых могла почти лихорадочно сфокусироваться.

– Вы в порядке? – спросила эта другая женщина. Она видела, как он почти упал на скамейку. Но Деклан был склонен считать, что его внешность привлекла ее в большей степени, нежели его очевидные страдания. Он был крайне привлекательным мужчиной. Ребекка была очарована им с первых же минут знакомства. Женщины с его работы бесстыдно с ним флиртовали. Даже несмотря на то, что он не брился два дня и позволил слегка отрасти своим обычно аккуратно подстриженным волосам, шарм все еще был при нем.

– Все хорошо, – сказал он, не встречаясь с ней взглядом. – Все хорошо, спасибо. – Он потянулся, чтобы поднять свою сумку с покупками.

– Уверены?

– Да, спасибо, – сказал он, не поднимая глаз. Краем глаза он увидел, как она с неохотой отступает. Но его взгляд не отрывался от содержимого сумки. Там была яркая коробка с большой куклой Рэнди-Атласа внутри. В канун Рождества он положит ее под елку. В рождественское утро он развернет подарок и поставит его на кровать Йена, покрытую простыней с Рэнди-Атласом.

Почему он не купил ее в тот день? Почему он не купил ее тогда, когда его сын мог подержать куклу в своих руках, даже если на следующее утро она и могла оказаться в куче с прочими отвергнутыми игрушками? В тот день они пообедали в торговом центре – двадцать мьюнитов. А на следующий день их высрали. Почему он не купил куклу раньше? После того раза он о ней позабыл, – теперь он полагал, что она на какое-то время исчезла из продажи. Ему следовало бы поискать ее в других местах, заказать ее. Он мог принести ее Йену в больницу. Вообще-то они приносили ему другие подарки. Но они позабыли об этой конкретной кукле, которую Деклан лишь сегодня увидел снова, когда сомнамбулически проходил по рядам магазина игрушек.

Он встал со скамьи и снова пошел. Без веса опирающейся на руку жены и веса сына в своей тележке он словно парил. Он чувствовал себя привидением, скитающимся по своему бывшему дому и не знающим – зачем. Но он представлял себе Йена, катящего рядом. Он даже говорил с ним про себя.

– Ух ты, – тихо пробормотал он, – ты только взгляни на это! – В центре главного зала был возведен миниатюрный замок Санты, и голографические эльфы без устали выполняли свои зацикленные обязанности. Какое-то время Деклан смотрел на них. Он представлял, что его рука покоится на безволосом деформированном черепе сына. Он не видел других детей, восторженно наблюдающих за представлением, – для него даже эльфы были более живыми.

Он прошел по всем тем местам торгового центра, которые больше всего любило его дитя. Он проглядел детский отдел в книжном магазине. Он смотрел на щенков в маленьких клетках и крошечных рыбок, мечущихся в аквариумах. Он мог услышать, как Йен восклицает: «Собачка!» Это наполняло сердце Деклана гордостью. Проходящие мимо люди могли подумать, что он умилялся собакам.

Это был ежедневный спиритический сеанс, а он был медиумом. Но он знал, что все ненастоящее.

В мужской комнате главного магазина он плеснул себе в лицо холодной водой, а затем поднял взгляд на длинную грязную видеопанель, которая продуманно переворачивала его отражение, чтобы он мог видеть себя так, как видят его другие. Он увидел там ненависть, но сомневался, что ее видят и остальные. Она укоренилась слишком глубоко для того, чтобы отражаться на плоти. Он ненавидел эту плоть за ее красоту. Ненавидел свои иссиня-черные волосы, ясные голубые глаза… Его возмущала даже твердость своего рассудка. Он бы предпочел пространную невинность своего сына. Ему бы хотелось отказаться от своего здравого ума в пользу забытья.

Так же как слышал голос Йена в своей голове, он слышал и голос Ребекки – она тоже казалась ему мертвой. («Ты во всем этом винишь меня, – ее глаза даже краснее, чем обычно, – потому что я отказалась от аборта. Потому что я заставила их оставить ему жизнь…»)

Она не верила, что он чувствовал совсем иначе. Что он ненавидел не ее. Что он винил даже не Бога или науку, – его ненависть было не так просто сфокусировать. Как мог он сказать жене, с которой прожил десять лет, что никогда никого не любил так, как любил их прекрасного мальчика?

Звук из-за спины заставил его оторвать потерянный взгляд от собственных глаз. В туалет шумно вошли двое юнцов, и он, почувствовав себя неловко, стал спешно сушить руки. Стоя перед сушилкой, он мельком разглядел в видеопанели двух парней, расставив ноги стоящих перед писсуарами и громко перешучивающихся. Один брызнул мочой на штанину другого. Тот ответил тем же. Они гикали, лаялись, обменивались толчками. Моча орошала пол. Деклан направился к двери. В Панктауне было много крутых ребят, а он, в отличие от многих, никогда не носил оружие для защиты себя или своей семьи.

Подойдя к двери, он оглянулся, вероятно привлеченный крайне громким выкриком. Один из парней пытался застегнуть ширинку, но другой продолжал толкаться. Тот, что толкался, был повернут в профиль и носил черные волосы до плеч, разделенные пробором, а черты его лица были так привлекательны, что его почти можно было назвать красавцем. Полные губы широко разошлись, демонстрируя яркие зубы на загорелом лице.

Пару секунд Деклан медлил у порога.

Кто-то открыл дверь с другой стороны – старый мужчина-чум вошел в уборную. Его огромный рот был беззуб, поэтому казалось, что его голова наполовину вдавлена в себя. Деклан дернулся, но затем быстро проскользнул мимо и нырнул в магазин, пока двое друзей не обернулись и не увидели, как он на них таращится.

Когда юнцы, выйдя из мужской комнаты, прошли мимо, он притворился изучающим витрину с электроотвертками в секции скобяных товаров. Несколько секунд спустя он последовал за ними. Сумка с покупками билась о его ногу.

Он не упускал их ни на мгновение, следовал за ними из одной трубы в другую – слежка за дерьмом, перемещающимся по канализации, думал он. Однако когда они зашли в музыкальный магазин, он остановился снаружи и принялся нерешительно топтаться на месте. Он наблюдал за ними через окна. Наконец беспомощно отвернулся и отправился за кофе к кофейне неподалеку… Присел на скамейке, чтобы отпить пару глотков.

Но все, что он мог, – это лишь думать о том, как они втроем бесчисленное количество раз сидели на этой самой скамье. Ребекка тоже с кофе, а Йен всегда с шоколадным пончиком… Глазурь размазана вокруг губ, которые были чуть ли не единственной его частью без изъянов.

Деклан встал, выбросил полный стакан кофе в мусорный ящик и направился обратно в главный магазин и его секцию скобяных товаров. Там он присматривался к отверткам и молоткам, ножам и горючим жидкостям. Наконец прошел в туристический отдел. Как же Йену могло понравиться играть в палатке, которую здесь установили…

Быстрым шагом пройдя там, где подобно духу слонялся каких-то полчаса назад, Деклан вернулся в музыкальный магазин. Парней там не было. Он почувствовал легкое облегчение и огромное разочарование. Направился к зоне забегаловок… Но ушел недалеко, увидев пару через окно в магазине модной одежды.

Деклан зашел туда. Хотя ничего из увиденного его не привлекло, он сделал одну покупку до того, как снова стать тенью двух парней. Скоро стало ясно, что на сегодня с них уже хватит шоппинга, и они направились к одному из выходов на парковочные этажи.

Два друга пренебрегли лифтом и решили спуститься в гараж по лестнице – лестничный колодец гремел от эха их топанья и громких голосов. Металлические ступени заканчивались на площадке и снова ныряли вниз в противоположном направлении. Ниже трепетал свет настенной лампы, напоминая яркого умирающего мотылька, пришпиленного к плиткам болезненного больнично-зеленого цвета.

На площадке Деклан остановился и полез в свои сумки. Затем тоже нырнул вниз. Его собственные шаги не лязгали и не отражались от стен, словно он был призраком.

Парни пересекли гараж, проскальзывая между плотно стоящими всевозможными транспортными средствами, отражающими перенасыщенную смесь культур Панктауна.

Их собственная машина оказалась сильно помятым и поцарапанным черным хаверкаром, так обильно украшенным черепами и прочей символикой мексиканского Дня Мертвых, что напоминала праздничный катафалк.

– Счастливого Рождества, – сказал Деклан, шедший в паре шагов за спиной длинноволосого юноши, повернувшегося на голос.

Деклан протянул руку, словно предлагая подарок. Хотя больше он напоминал колядующего в Хэллоуин, потому что на его голову была натянута покрытая блестками маска мексиканского борца.

Ярко-красная сигнальная ракетница предназначалась для туристов – на тот случай, если они потеряются. Он потерялся. В ее барабане было шесть камер. Подобно Рэнди-Атласу с его шлемом и пушками, Рэнди-Атласу, мстителю и защитнику невинных, он выпускал ракету за ракетой прямо в лицо красивого длинноволосого парня.

По мрачному низкому гаражу заплясали отбрасываемые пламенем тени. Парень с воем упал на соседнюю машину, его руки били по розовому плавящемуся аду его лица, напоминающего лицо разъяренного демона. Деклану показалось, что за почти жидкой прослойкой пламени он разглядел проваливающуюся в себя плоть. Ему было жаль, что глаза его, должно быть, расплавятся. Жаль, что они не смогут увидеть это лицо, когда оно наконец остынет. Потому что Деклан был уверен, что он останется жить. Наука об этом позаботится.