Текст книги "Легенды о призраках (сборник)"

Автор книги: Джеффри Форд

Соавторы: Кэтлин Кирнан,Пат (Пэт) Кадиган,Кит Рид,Эллен Датлоу,Гэри А. Браунбек,Каарон Уоррен,Джо Р. Лансдэйл,М. Хобсон,Лили Хоанг,Стивен Дедман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Мне велели не приходить на работу несколько дней, и я едва пережил эти дни. Я не мог спать ни днем ни ночью и все думал о бледных видениях, бегущих по темным коридорам небесно-голубого дома. В глубине души я боялся за себя так же сильно, как боялся за этих мертвых девочек, боялся, что они проведут какой-нибудь обряд изгнания духов, убьют их, и тогда единственная причина, по которой я каждый день просыпался, брился и выходил из дома, исчезнет. Я не знал, была ли мучительной эта видимость существования, дарованная им, но все же надеялся, что они выживут.

Они не выжили. Вернувшись на работу, я обнаружил, что все цементные перегородки в подвале разрушены, а кирпичи стен скреплены свежим раствором. Коридоры и комнаты были пусты – я часто оборачивался, думая, что уловил краем глаза какое-то движение, но ничего не находил. Я заглядывал во все комнаты, надеясь увидеть, как призрачные ноги режут воздух на длинные светящиеся куски.

Я нашел их утром, после того как выпил темный, сладкий, душистый чай, как обычно предложенный поваром.

– Они нашли кости, – сказал он. – Даже больше чем в том мешке, про который я тебе рассказывал.

– Куда они их дели?

Он пожал плечами и покачал головой. Он понятия не имел, да ему это и не было интересно. Я уже точно знал, что в доме их нет, потому что посмотрел везде, куда только мог пробраться, не потревожив сна дипломатов.

Перед тем как уйти домой, я решил осмотреть двор. Там было так тихо, как будто и не было за стеной шумной улицы. Так спокойно. Я нашел черепа позади дома, они были выложены в ряд под деревьями, вдоль гравийной дорожки, бегущей между зданием и стеной.

Я смотрел на шеренгу черепов – все с отверстием в затылке – и жалел, что ни разу не видел среди безмолвных видений Ниночкиного лица. Я не знал, какой череп ее; они глядели на меня пустыми черными глазницами, и мне казалось, я слышу, как внутри черепов негромко гремят пули, – и постепенно этот звук становился все более громким и похожим на громыхание жестянок, привязанных к хвосту бегущей собаки.

Я повернулся и пошел к воротам, стараясь идти медленно и спокойно, как будто ничего не случилось, стараясь не обращать внимания на громыхание черепов, которые волоклись за мной последние шестьдесят лет.

Послесловие

Лаврентий Павлович Берия – один из самых зловещих и противоречивых персонажей российской истории, поэтому неудивительно, что дом, в котором он жил, фигурирует во многих рассказах о привидениях. Говорят, что у этого дома каждую ночь останавливается призрачный лимузин, что внутри особняка обитают привидения. Из всех версий этой легенды я выбрала самую пугающую. Жизнь Берии окружена тайной, страхом и противоречивыми сведениями – истории о похищениях и изнасилованиях дополняются рассказами о гигантских мясорубках и орудиях пыток, установленных в подвале; в то же время никаких фактов, подтверждающих подобные истории, обнаружено не было. Даже о его роли в истории до сих пор ведутся споры: многим он известен как «сталинский мясник», но некоторые утверждают, что после смерти Сталина он находился на острие политических реформ.

Для меня этот рассказ является прежде всего возможностью поговорить не только о великом зле, но и об обычных людях, замешанных в нем. Как жил бы дальше человек, в свое время способствовавший процветанию зла?

Екатерина Седиа проживает в городе Пайнлэндз, штат Нью-Джерси. Ее романы «Тайная история Москвы» («The Secret History of Moscow») и «Алхимия камня» («The Alchemy of Stone») были опубликованы издательством Prime Books и хорошо приняты критиками. Ее следующий роман, «Дом несбывшихся снов» («The House of Discarded Dreams»), вышел в 2010 году. Ее рассказы появлялись в таких журналах, как Analog, Baen’s Universe, Dark Wisdom и Clarkesworld, а также в антологиях Japanese Dreams и Magic in the Mirrorstone. Заходите на ее интернет-страничку www.ekaterinasedia.com.

Джон Мантут
Крушение поезда в обувной коробке

Сьюзи я представлял себе бегущей по бескрайнему полю: волосы отброшены назад встречным ветром, рот приоткрыт, потому что она смеется. Поле я сделал из скошенной на дворе травы, тщательно приклеивая каждую травинку к дну коробки из-под обуви. Над Сьюзи висели облака из ваты, а еще выше – солнце из апельсинной корки. По сторонам я расположил те вещи, которые она любила, когда была жива: конфеты «Скиттлс»; кукол Барби, представленных небольшими цветными вырезками из журналов для девочек; миниатюрных пластиковых щенков, которых я нашел на гаражной распродаже; ожерелье, в котором каждая бусина висит на тонкой отдельной ниточке. Мне нравится воображать, что эти ниточки скручены из ее волос.

Саму Сьюзи я нашел на блошином рынке – чудесная маленькая статуэтка на дне ящика с игрушками. Я понял, что это она, в ту самую секунду, как увидел ее. Глаза, улыбка, развевающиеся волосы. Это была Сьюзи.

Примерно так же я нашел и остальных. Не все из них были уже полностью готовы, как Сьюзи. Саманту мне пришлось собирать по частям из старых пластиковых фигурок, но в итоге у меня получилось.

Когда я только начал их делать, три года назад, почти сразу после несчастного случая, я думал позвать их родителей, родственников, пригласить их всех в мою комнату, показать им, что я сделал, как я потрудился для того, чтобы вычеркнуть тот день из календаря, чтобы их дети опять были живы. Они были бы поражены, представлял я, они тихо перешептывались бы друг с другом, удивляясь, как мне удалось не упустить ни одной детали и сделать все именно так, как надо. Конечно, без слез бы не обошлось, но я обнял бы плачущих, и слезы высохли бы у меня на рубашке, а потом, после ухода родителей и родственников, я повесил бы ее в шкаф и не стал бы стирать, и прикасался бы к ней каждый день – это было бы еще одним напоминанием о том, что я сделал.

А сейчас я стою перед шестью обувными коробками, смотрю на них, думая о том, что можно сделать еще. Ничего нового я придумать не могу и поэтому просто обхожу их по очереди, начиная с Майкла и заканчивая Сьюзи, а между ними Адриана, Филип, Адам и Саманта, – в таком порядке я вижу их во сне. Я прислушиваюсь – и из коробок до меня доносятся их голоса, едва слышные, словно дуновение ветра. Я наклоняюсь поближе, и тихие звуки сливаются в напев, слов которого я не могу разобрать. Но позже, когда дом безмолвен и я, лежа в постели, балансирую между сном и бодрствованием, я наконец понимаю, что они говорят:

«Мертвые не преследуют живых».

***

Я думал о том, чтобы переехать. В конце концов, многие ли машинисты остались бы в городе, где они стали причиной такой трагедии? Но когда дело дошло до того, чтобы выставить дом на продажу, я уже принялся за обувные коробки, и мне нужно было находиться здесь, в южной части Сан-Антонио, чтобы их закончить. Надо сказать, никто меня особенно не беспокоил. Все решили, что во всем виноват водитель автобуса, Джейк Кроули, так как через три часа после аварии он сунул в рот дробовик и снес себе голову.

Сейчас, если люди вообще упоминают об аварии, они толкуют о поездах-призраках и о том, что мертвец Кроули бродит с фонарем по переезду в Бакс-Крик и ищет детей, которых он потерял. Также распространилось поверье, что, если остановить машину на путях, там, где произошла авария, души тех шестерых детей столкнут машину с железнодорожного полотна в безопасное место. Подросткам оно нравится. Часто можно видеть, как они направляются к Бакс-Крик, набившись в машину в обнимку с упаковками пива. И обязательно у них есть пакет с мукой. Они обсыпают ею задний бампер и, когда хорошенько наберутся, вполне могут убедить себя, что следы на муке – это отпечатки ангельских пальцев, а не просто то место, где садились на бампер мотыльки, привлеченные теплым светом задних фар.

И я тоже могу в это поверить, хотя со дня аварии и не притрагивался к спиртному.

***

Дно коробки Филипа я выложил узкими дощечками, тщательно отполированными и покрытыми лаком. На них я нарисовал разметку и поставил небольшие баскетбольные кольца. Если бы Филип был живой, он сейчас учился бы уже в выпускном классе. А потом он стал бы играть в университетской баскетбольной команде. Тренеры считали его хорошим игроком. В газетной статье, появившейся после аварии, приводились слова университетского тренера, который говорил, что Филипу, единственному из всей школы, уже была обеспечена спортивная стипендия.

Когда я долго смотрю на его обувную коробку, – вот как сейчас, – то почти слышу, как кричат болельщики на трибунах. Они подбадривают его, требуют, чтобы он жил.

Иногда я теряю связь с этим миром – это как выдернуть корни из мягкой земли. Когда так происходит, Филип начинает двигаться. Я вижу, как он играет. Пусть и недолго, но он вновь живет.

***

Больше всего мне нравится в моих диорамах то, что они представляют собой упорядоченное пространство, в котором нет места насилию. Здесь, благодаря моему усердию и вниманию к деталям, дети находятся в безопасности. Здесь они неуязвимы, нечувствительны к страшным ударам судьбы. Здесь поезда не несутся на полной скорости к переезду, автобусы не останавливаются поперек путей. Здесь города не оплакивают погибших детей.

***

Я спал без снов. Теперь мои глаза открыты и видят мерцающие рядом с кроватью часы. В комнате темно, до рассвета, наверное, еще несколько часов. Я поднимаюсь с постели, иду к окну и не узнаю свой двор. Ночью огромный вяз, который рос у меня в палисаднике, раскололся надвое, и одна его половина упала на линию электропередачи. То и дело вспыхивают электрические разряды. Они похожи на серебряных угрей, играющих в черном море.

Я слышу стук в дверь. Мгновением позже я смотрю в глазок на Джеймса, который был моим помощником, когда случилась авария.

Как и я, Джеймс в тот день был пьян, и, как и я, он выглядел в достаточной мере трезвым на месте аварии, когда все кричали и засыпали нас вопросами. Надо отдать ему должное: он первым выступил в мою защиту. «А что Арч мог сделать? – сказал он. – На переезде в Бакс-Крик давным-давно следовало поставить шлагбаум. Это всем известно. Я считаю, что в такой ситуации ни один машинист не смог бы избежать столкновения».

После аварии мы с Джеймсом постепенно перестали видеться, в основном по моей собственной вине и из-за моего гнева. Но не только: нас тяготило нечто вроде общей болезненной тайны, какое-то тяжелое бремя, которое, всякий раз, когда мы видели друг друга, становилось невыносимым. Я перестал отвечать на его звонки. Как-то я встретил его на улице, когда шел домой из библиотеки. Мы оба притворились, что не заметили один другого. Мы соблюдали неписаное соглашение, и его условия были нам известны: страдай в одиночку.

А теперь он стоит у моей двери, и ни ночь, ни гроза не помешали ему прийти.

Я слышал, что у него рак, но все же не ожидал, что он будет выглядеть вот так. Он весь как-то уменьшился, ключицы выступают, как какой-то нелепый костяной шарф. Он сцепил ладони перед собой, и его пальцы напоминают две связки крючков, случайно и накрепко запутавшихся. Его руки такие тонкие – кожа да кости, – что мне удивительно, как они еще могут двигаться. Он открывает рот, и его зубы – те, что остались, – сами собой щерятся в щербатой ухмылке, какую вырезают в тыкве ко Дню всех святых.

– Арч, – говорит он, – можно мне зайти?

Я отступаю в сторону, и он, шаркая, проходит мимо меня в гостиную.

Я сажусь и показываю ему на диван.

Снаружи снова принимается лить дождь. Он громко стучит в жестяную крышу, и мне кажется странным, что такой ливень не разбудил меня, когда начался в первый раз.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, Арч.

Вспыхивает молния. Комнату мгновенно заливает белый свет, а затем она так же мгновенно погружается в темноту – это отключилось электричество. Джеймс, сидящий на диване в двух метрах от меня, теперь не более чем черная тень.

– То, что мы с тобой натворили… Ты считаешь, что ты их убил. Но ведь это в прошлом. Долгое, очень долгое время я хотел вернуться назад, в тот день, когда я солгал, и рассказать всем правду. Я хотел сесть в тюрьму. Сдохнуть там. Но ведь это невозможно. Понимаешь?

– Да, – говорю я. – Понимаю.

– Дети на том переезде… Я говорил с ними. Они просили, чтобы я тебе кое-что передал.

– Не надо, Джеймс.

– Они хотят, чтобы ты понял. Они остаются здесь не потому, что таково их желание. – Его голос совершенно спокоен, он будто не замечает поднимающейся во мне злости.

– А потому, что это я оставил их на том переезде, верно, Джеймс? Ты ведь всего лишь помощник машиниста. Ты не в ответе за то, что произошло. – Я вдруг оказываюсь возле дивана, хватаю его за рубашку, стараюсь поднять его на ноги. Но он тяжелый, страшно тяжелый… А ведь он так исхудал, что вообще не должен ничего весить. Вспыхивает молния и освещает его темные глаза. Я не могу найти в них ничего – они спокойны, и только.

– Отпусти их, Арч.

Кажется, он хочет сказать что-то еще, но тут на дом обрушивается каскад молний, освещая комнату повторяющимися вспышками, словно почти одновременно щелкает множество фотоаппаратов. Когда комната снова погружается во тьму, Джеймса больше нет. Я не вижу его. Его рубашка все еще у меня в кулаке, и я в отчаянии тяну ее на себя, чтобы найти его, чтобы он не смел исчезать. Рубашка рвется. Что-то остается в ладони, но я не вижу что. Болит голова. Вокруг меня оглушительно гремят раскаты грома. Комната вдруг кренится вправо, и я теряю сознание.

***

Следующим утром солнце светит в окно так ярко, что я едва могу открыть глаза.

Я поворачиваю голову и смотрю на часы у кровати: 12:00. Прикрываю глаза ладонью и выглядываю во двор, туда, где ночью упал вяз. Электрики уже на месте – восстанавливают линию электропередачи.

Я чувствую себя разбитым, полностью вымотанным, как будто вообще не спал. В голове стальной иголкой застрял визит Джеймса. Но что он хотел мне сказать?

Просто сон, думаю я. Затем понимаю: у меня в кулаке что-то есть. Разжимаю его и вижу пуговицу.

***

Джеймс мертв. Я убеждаюсь в этом, позвонив ему домой. Его жена, Бет, говорит, что он умер ночью во время грозы.

– Прими мои соболезнования, – говорю я.

– Арч, Джеймс рассказал мне правду. О том, что вы тогда были пьяны.

– Бет…

– Я его возненавидела. Хотела, чтобы он отправился в тюрьму. А на следующий день мне только и нужно было, чтобы он всегда был рядом. Туда-сюда. Каждый день. Много времени прошло, прежде чем я его простила. И еще больше, прежде чем он сам себя простил.

– Он не был виноват, Бет. Виноват был я один.

– Такое никто не вынесет в одиночку.

– Ты когда-нибудь задумывалась, кто это решает? – спрашиваю я.

– Что решает?

– Кому из детей жить, а кому умереть. Какой автобус должен остановиться поперек рельсов. Я столько раз напивался во время смены. И ничего не случалось.

– Арч…

– Как думаешь, о скольких детских смертях я слышал до аварии? О сотнях, наверное. Стоит только включить вечерние новости – и пожалуйста, только смотри. И знаешь что? Это все проходило мимо меня. Эти смерти как бы ничего не значили. Их будто не было. Но все изменилось. Все меняется, когда ты машинист поезда, который врезается в автобус с детьми. После этого они уже не просто дети. Они твои дети.

***

Днем позже я принимаюсь за коробку Джеймса. Самого Джеймса я делаю из бельевой прищепки и обрезков тонкой проволоки. Для головы приспосабливаю пуговицу, оставшуюся у меня с той, произошедшей во сне, ночной встречи с ним.

Много времени уходит на маленький поезд, едущий по рельсам из палочек от леденцов. Я помещаю Джеймса в кабину поезда, и мне странно, что меня рядом с ним нет. Небо раскрашиваю серым, вдоль железнодорожного полотна расставляю деревья: соцветия растущего неподалеку от моего дома кустарника, напоминающие ершики для чистки бутылок. Изготавливаю автобус из старой коробки из-под овсяных хлопьев и ставлю его поперек путей, прямо перед поездом.

День аварии, только в коробке. Я ощущаю себя богом – богом, бессильным изменить прошлое.

***

Спустя несколько дней я слышу гудок. Выхожу на задний двор и смотрю на деревья, как будто это они виноваты в том, что я услышал этот звук. Я знаю, что где-то за этими деревьями находится железная дорога, где случилось несчастье, но ведь она в нескольких милях отсюда – на таком расстоянии поезда не слышно.

Но я не могу притвориться, что ничего не слышал. Я иду внутрь, в свое святилище, сажусь перед диорамами и жду, когда ко мне придет спокойствие – то спокойствие, благодаря которому я верю, что все на самом деле хорошо и дети в коробках не мертвы.

Но и здесь я слышу гудок. И он звучит громче, настойчивее, как будто требует, чтобы я сделал что-то. Но что?

Я закрываю глаза и пытаюсь вернуться в ту ночь, когда мне снился Джеймс.

Чего он хотел? Что он хотел сказать?

«Отпусти их, Арч».

– Но они меня не отпустят, – говорю я.

Затем другой голос. Голос из сна. Детский голос: «Мертвые не преследуют живых».

– Преследуют, – говорю я. – Они преследуют меня.

Поезд гудит еще громче.

Помню, в день аварии я смотрел, как ветки деревьев царапают небо. Они были похожи на когтистые руки: земля, обдирающая небесную синеву.

Вот на что я смотрел, когда товарный поезд в сотню вагонов, который я тащил, начал, словно змея, вползать в слепой поворот, и я увидел школьный автобус, застрявший на переезде. Только что я был пьян и находился в полном согласии с этим миром, и вот я трезв как стеклышко и охвачен таким ужасом, что едва могу двигаться – мышцы под кожей будто внезапно покрылись льдом.

Подумал ли я о том, чтобы дать гудок? Не помню. Помню только, что отчаянно пытался остановить поезд. И еще помню, была холодная-холодная мысль о том, что я не успею сделать этого вовремя, не успею избежать столкновения.

О том, чтобы спрыгнуть с локомотива, я и не думал. Гордиться тут нечем, но я остался на своем месте.

Когда я задействовал тормоза, поезд уже нависал над автобусом.

Последовал оглушительный удар, затем звук рвущегося металла, вынимающий душу визг стали, а затем единственный крик, сразу же стихший, погасший, как задутая спичка. Поезд продолжал движение. Едва вздрагивая, локомотив разрезал автобус пополам. Две части длинной машины отбросило от путей, словно камни, которые кто-то столкнул с обрыва.

Когда все было кончено, я понял, чего я не сделал. Я не дал гудок.

И кто-то сейчас делает это за меня.

***

Тем же вечером я еду в своем пикапе к железной дороге, в Бакс-Крик, где все и произошло. На заднем сиденье лежит пакет с мукой.

Когда я туда приезжаю, там уже стоит другой автомобиль, с открытым верхом, полный подростков. Они остановились на путях, насыпали на бампер изрядное количество муки и теперь ждут. Время от времени они незаметно бросают назад пустые банки и пугают друг друга, говоря, что только что слышали какой-то звук. На меня они не обращают внимания.

Я тоже жду. Проходит час, и сумерки набрасывают на небо вуаль – редкую, темную, отливающую серебром. Чуть позже на ней проявляются эскизы звезд, пока еще настолько тусклые, что их едва видно. Отмечая время, в лесу ухает сова. Подходит минута. Последние пятна света убегают, спугнутые тенями, и в сумраке я вижу их: шесть фигур, окутанные призрачными отблесками, поднимаются из земли – медленно, настолько медленно, что кажется, их движения синхронизированы с опускающимся за горизонт солнцем.

Становится совсем темно, и я узнаю каждого из них; они стоят так, как я расставил их у себя в комнате: Майкл, Адриана, Филип, Саманта и Сьюзи. Однако Филип не похож на того энергичного спортсмена, который бежит по спортзалу в обувной коробке. У Майкла, Адрианы, Адама и Саманты усталый вид.

Дети подходят к стоящей на рельсах машине, их пальцы едва касаются бампера. Они не толкают ее, не прикладывают никаких усилий, но автомобиль – скорее всего, он на нейтральной передаче – легко скатывается с путей. Сидящие внутри подростки громко смеются. Кто-то фыркает и обрызгивает остальных пивом. Одна девушка восклицает: «Господи, боже мой! Не может быть». Крупный парень с длинными прямыми волосами выпрыгивает из машины с банкой пива в руке и бежит к заднему бамперу. «Ничего себе! Ребята, вы только гляньте!» Они высыпают из машины и смотрят на отпечатки пальцев убитых мною детей. Они не видят самих детей, которые стоят на путях и будто не знают, что им делать дальше.

Одна из них, Сьюзи, оборачивается и, кажется, видит меня. Ее лицо отливает серебром, словно луна ясной ночью. Она выглядит растерянной. Ее глаза находят мои, и я снова слышу голос. Ее голос: «Мертвые не преследуют живых».

Медленно-медленно они снова выстраиваются в линию и встают поперек путей, лицом к востоку. Они отрешенно ждут поезда, который убьет их снова. Спустя несколько мгновений я различаю дымок, тонким жгутом поднимающийся над темным лесом. Легкие заполняет резкий запах дизельного топлива. Земля под ногами начинает дрожать.

Появляется поезд, он несется вперед словно гончая, выпущенная из ада. Дети разметаны, стерты, возвращены в землю, из которой они встали… из которой они встанут ради краткой и страшной жизни и в следующую ночь, и в ночь за ней, и еще через ночь, и будет это продолжаться до тех пор…

…пока я их не отпущу.

Я еду прочь, в темный закат, и наконец понимаю. Мертвые не преследуют живых. Живые преследуют мертвых.

***

Я разведу костер. Пламя станет лизать подножие сосны, а дым будет подниматься к небу. Затем, по одному, я буду выносить их из дома, бросать в огонь и отворачиваться, когда они будут сгорать.

Последней я вынесу коробку Джеймса. Зажав пуговицу в кулаке, я сожгу остальное. Костер пахнёт сладковатым запахом смерти, который скоро рассеется, продержавшись всего несколько секунд, как аромат хризантем после долгого дождя.

Вздохнув, я задумаюсь над тем, что мир никогда не дает тебе того, что ты от него ждешь. Эти дети. Из-за меня они задержались здесь. Я усмехнусь и попытаюсь извлечь урок из своих страданий, попытаюсь понять, как они приводят к еще большим страданиям, – попытаюсь отследить этот бесконечный цикл, вращающийся сам по себе, так что невозможно определить, где его начало и где конец.

Постояв так некоторое время, я раскрою ладонь и посмотрю на пуговицу. Я подумаю о том, чтобы сохранить ее – один последний предмет, один символ, привязывающий меня к ним. Мне захочется выпить. Но, не обращая внимания на это желание, я закрою глаза и в кренящейся темноте брошу пуговицу в огонь. А когда я их открою, то буду воспринимать миры в обувных коробках лишь как болезненный бред. Я вернусь в дом и, оказавшись внутри, начну по-настоящему разбираться с тем, как мне жить дальше с самим собой и тем, что я натворил.

Послесловие

Я вожу школьный автобус, и поэтому мне близка легенда о «детях-призраках» Сан-Антонио. Железная дорога – это настоящее проклятие для водителей автобусов. От мысли о том, что мы можем застрять на переезде перед приближающимся поездом, нас бросает в холодный пот, даже если все дети сегодня уже развезены по домам. То, что я написал рассказ от лица машиниста поезда, стало сюрпризом для меня самого, но теперь мне кажется, что иначе ничего бы и не получилось.

Изучая эту легенду и похожие на нее, я стал задумываться над тем, что могли бы чувствовать участники тех настоящих трагедий, из которых выросли эти легенды. Скоро я уже размышлял над такими вопросами, как вина и прощение. Я думал о том, что даже в сентиментальных историях о привидениях есть что-то, что может показать нам нас самих, продемонстрировать нам то, как мы справляемся с трагедиями, страдаем от коллективной вины и находим путь к личному освобождению от нее.

Джон Мантут преподает английский язык и водит школьный автобус в центральной Алабаме. Его рассказы публиковались в журналах Shroud, Feral Fiction, Shimmer и Fantasy. В настоящее время он заканчивает свою магистерскую диссертацию: сборник южного нуара о суровых людях, мертвых детях и авариях различных транспортных средств.