Текст книги "Месть Бела"

Автор книги: Джеффри Арчер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Сам он пока надумал осмотреться. Хотя что тут осматриваться! Лес, цилиндр, над головой небо с солнцем и облачками. Про лес, пока в него не зайдешь, ничего не скажешь. А цилиндр – штука явно колдовская, вот и пусть маги с волшебниками в нем разбираются...

* * *

– Я и теперь не понимаю, что это был за стеклянный столб с веточками и листочками внутри, и куда подевался весь древесный мир.

– Да? Ну, что ж, тогда попробую объяснить... – Симур зажмурился, как счастливый кот, сложил руки на животе. – Хоть и не просто будет. Да, друг мой Конан, велико многообразие сущего, и имя ему бесконечность.

Конан посмотрел на него с удивлением.

– Ты вроде бы к колдовству отношения не имеешь. Или я ошибаюсь?

– Колдовство – лишь частный случай многообразия возможностей, Конан.

Так, совсем непонятно, выразился Симур и вдруг резво поднялся с табурета. Подошел к полкам с кувшинами.

– Погоди, где ж тут у меня... – Симур перебирал, заглядывая в каждый, пустые глиняные кувшины. – Вот!

Один кувшин оказался не пуст, из него Симур достал свиток, стряхнул паутину.

– Брал как-то с собой на утоление жажды. Думаю, сделаю глоточек вина и немножко почитаю афоризмы Гуслима Линпо «Верблюжья смелость». Скука немыслимая, поэтому запихал в кувшин. А теперь смотри!

Симур, кряхтя, нагнулся, придавил кончик свитка к песку увесистой бронзовой ступкой. И принялся пятиться, разматывая афоризмы Гуслима Линпо. Конану мог со своего табурета любоваться строчками убористого почерка, всякими завитушками и даже небольшими картинками, изображавшими, главным образом, верблюдов. Симур вдруг остановился, дернул бумагу на себя. Свиток, выскочив из-под ступки, начал с шуршанием самостоятельно сворачиваться в трубку.

– Вот таким вот образом, – сказал Симур, скручивая бумагу со своей стороны. – А в некоторых книгохранилищах имеются свитки в несколько лиг длиной. В них вся мудрость мира, в некоторые книги уместилась история всей нашей цивилизации. Но сверни любую – и выходит рулон, который стоймя помещается в углу. И этот наш рулон занимает совсем мало места, войдет даже в самый узкий кувшин, а понаписано тут – месяц разбираться. Одних чернил ушла бочка. И писалось ни один год, судя по всему. Понимаешь?

– Нет, – помотал головой Конан.

Симур отправил свиток и дальше пылиться в кувшине, хлебнул для большей разговорчивости и терпеливо продолжил объяснение.

– Многообразие миров бесконечно, Конан из Киммерии! Не обязательно, чтобы все они один на другой походили, как плотницкие гвозди. Я никогда не исключал для себя, что существуют и миры, похожие на свитки. И в них человек уподобляется строчкам на бумаге. Кем они созданы – богами ли, причудами ли мироздания – кто знает. Когда ты находишься внутри такого мира и бродишь по его завиткам, тебе кажется, что мир огромен. И даже кажется, что бесконечен, потому что в конце концов ты ходишь по кругу. Пространство, свернутое в трубку... Понимаешь?

– Ну-у-у... как тебе сказать...

– Эхе-хе... Одним словом, тебе повезло – ты созерцал чудо из чудес, которому мало имеется равного под солнцем.

– Но почему мы не могли вновь войти в тот стеклянный столб?

– Не уверен, что он стеклянный. Впрочем, неважно... – собеседник Конана устало потер переносицу. – Почему не войти, говоришь? Видимо, выход входом не служит, а вход не там, где выход. Это как жизнь и смерть. Вход в жизнь не там, где выход из нее.

Конан простучал по краю глиняной кружки походный киммерийский ритм, провел взглядом по стенам, словно именно там скрывались отгадки великих тайн, вернул взгляд многомудрому собеседнику.

– А Варрах живет внутри или снаружи? Симур пожал плечами.

– Да кто его знает, Варраха этого. Может быть, таким образом, то есть грозным шуршанием травы,

проеци... отражаются внутри мирового рулона любые существа, подходящие к нему снаружи. Даже кролики. Их Варрахами и зовут.

– А царапины на суке как от когтей?

– Может, и не от когтей вовсе. Тебе что самому не удалось ничего выяснить на новых просторах?

– Там такое выяснилось... Ну, узнаешь после. А пока тебе скажу, что непонятности не сильно меня огорчили. Зато меня по-настоящему обрадовало, что не придется больше прыгать по веткам. Также обрадовала Апрея, которая, проплакавшись, совершенно успокоилась. Теперь с ней можно было поговорить и про то, как нам быть дальше. Я снова рассказал ей, что произошло, начиная с того момента, когда она потеряла сознание. Вроде бы, на сей раз лучница поверила моим словам.

«Получается, это и есть Нижний дом?» – спросила она, когда я закончил.

«Получается».

«И что мы будем делать?»

«Другого не вижу, как искать людей. Где-то же живут люди, которые поставили сюда эту штуку».

«А если они давно умерли?»

«Тогда почему бы не жить другим...»

И окончательно убедил ее, сказав:

«Среди них мы можем отыскать твоего брата...»

* * *

...Они шли уже около часа. Шли по лесу, больше прочего напоминающему джунгли Черных королевств. Это сравнение приходило в голову Конану, знакомому с Черными королевствами. Апрея же подобный лес видела впервые. Она родилась и жила в мире, где росли лишь деревья-великаны и лианы. Поэтому, несмотря на подавленность, она находила место в душе для восхищения красотами и разнообразием растительной жизни.

Ни Конан, ни Апрея не знали, как называются эти деревья, похожие на скопления ежей. Или эти оранжевые цветы, что сгибались под их ногами. Ни один, ни второй ничего не могли сказать об отодвигаемых ветвях с тонкими, частыми листьями, кроме того, что они напоминали грудную клетку, а листья соседнего дерева – человеческую кисть. Им только удалось с уверенностью опознать в гибких и длинных растениях, обвивающих стволы и ветви, уже более чем знакомую лиану...

Двигались в наугад выбранном направлении. Им надо было найти большую воду. Люди чаще всего селятся возле большой воды: у реки, озера или моря. А в большую воду впадает малая вода: ручьи, речонки, протоки. Так что для начала – хотя бы малую воду отыскать...

Из-под ног суетливо разбегались, сердито шевеля усами, насекомые размерами и толщиной с большой палец руки. Разбегались под хруст сухих веток и стволов, некоторые из которых, стоило к ним прикоснуться, превращались в труху. Шелест и хруст сопровождали их путешествие.

С едой беды возникнуть не должно, это сделалось очевидным с первых шагов по джунглям. Еда шныряла, летала, высовывалась и буквально просилась быть пойманной.

Первый зверь встретился почти сразу после того, как они вошли в лес. Конан увидел, как мелькнул, скрываясь в шарообразной кроне, полосатый хвост, и даже успел разглядеть, что его обладатель размерами серьезно уступает своему придатку.

– Будем их жизнями набивать свой желудок,

– вдруг с непонятной грустью сказала Апрея.

– Их жизни спасут наши, – ответил ей Конан, придерживая ветвь, чтобы та не хлестнула лучницу по лицу.

Снова Апрею с полным на то правом можно было именовать лесной лучницей. Зная по опыту, что оружия никогда не бывает много (из оружия у них остался только двуручный меч киммерийца, с которым охотиться на зверье не очень-то и удобно), Конан соорудил лук себе и Апрее. Срубил по пути две гибкие прочные ветви, нарезал тонких, волокнистых, похожих на засохший плющ, но редкостно прочных стеблей неизвестного растения – и простейшие луки готовы. Апрее киммериец сделал маленький, к какому она привыкла на деревьях.

– Только не надо мстить мне выстрелами в спину за то, что я тебя уволок в Нижний дом, – Конан погрозил пальцем своей невинной жертве.

– Я еще пригожусь.

Ну, просто шутками хотел поднять ей настроение.

Апрея привыкла в своем Верхнем доме не только к луку, но и к ветвям как к опоре для ног. Оттого и походка ее выглядела несколько смешной: передвигалась вразвалочку, на каждом шаге чуть приседала и по привычке сначала пробовала почву пальцами. Зато загрубелые ступни ее босых ног легко переносили неровности, колючки, острые сучья и камешки. Правда, от непривычки к хождению по земле Апрея быстро начала уставать.

– Ты не знаешь, можно ли лопать эти ягоды? Посмотри сюда, вот это – это и есть ягоды, маленькие да круглые. Бывают разного цвета. Бывают и ядовитые, поэтому пробовать все подряд не стоит. Эх, может, мы проходим мимо съедобнейших растений, ели бы и ели, но некому указать, рассказать. Вот бы такого знатока сюда третьим... Ага, впрочем, кое-что я узнал. Ягоды в скорлупе, которые зовутся орехами.

Конан сорвал один из небольших орешков, густо обсыпавших невысокое деревце, раздавил двумя пальцами, попробовал зеленоватую мякоть. Недозрелый, но есть можно. Дал попробовать Апрее. Та сморщилась, но не выплюнула.

– Встречается еда и повкуснее.

– Встречается, – согласился варвар. – Вино и шербет, к примеру. Вот бы повстречать куст, склонившийся под тяжестью кувшинов...

Конан набил орехами карманы штанов, и они продолжили путь.

Явно непуганая птица вышла из кустов, облепленных черными ягодами, и провожала поворотом головы шествие странных существ. А странные для нее существа, подкрепляющиеся на ходу ореховой мякотью, приступа голода пока не чувствовали. Пока никто из двуногих существ не подумал о птице как о еде. И та смогла вернуться в кусты, похоже, так и не осознав своего везения.

– А тебе, Апрея, идет обстановка Нижнего дома, – язык Конана не устал пока шевелиться. – Ты в ней неплохо смотришься среди буйной поросли. Кстати, вдруг мы единоличные правители огромного мира, а? А, Нергалий хвост в три оборота! – варвара по лицу полоснула шипастая ветвь, прочертила на щеке ссадину. Но это не помешало Конану закончить мысль: – А если кто-нибудь, например, ты, Апрея, захочешь безраздельной власти – пожалуйста. Образовывай свое королевство. И воюй с моим королевством. Королева Апрея Первая, солнцеподобная и ясноликая...

– Конан! Ты не можешь помолчать?! – вдруг выпалила Апрея.

Конан обернулся и пристально посмотрел в глаза своей подруге.

– Я подумал, что мои слова заменят походный марш... Ладно, как знаешь.

Киммериец надеялся отвлечь девушку своей болтовней не только от тягостных мыслей, но и от жажды, которая все больше и больше скребла по гортани.

Заросли стали реже, почва сделалась более каменистой, встречались валуны весьма приличных размеров, появились просветы, и за одним из них обнаружился ручей. Обнаружился настолько внезапно, что они остановились от неожиданности, какое-то время любовались открывшейся картиной, и только потом ринулись к струящейся по камням воде. Они не думали об угрозе, что может таиться в прозрачных и холодных струях (уж кому как не Конану знать про отравленные ручьи или про оазисы в пустыне, приманивающие путников ласковым журчанием и убивающие черным ядом) – слишком велика была жажда. Напившись, они поняли, что не меньше хотят ополоснуться. Апрея укрылась за поворотом ручья и небольшими зарослями кустов – впрочем, туда, возникни надобность, Конан легко мог домчаться за три-четыре удара сердца.

Омовение ледяной водой взбодрило их, настроение изменилось со скверного на приемлемое. Впрочем, у Конана с настроением и так было все в порядке. Не приходится скакать обезьяной по сучкам – как тут не радоваться.

– Жить здесь можно, – заявил он, располагаясь на нагретой солнцем гальке. – Что пить имеется, еда разгуливает, тепло. Не столь уж дурные места, я тебе скажу, встречали мы и похуже. Захотим поставить дом – лесу полно.

– А ты умеешь строить? – с ехидцей спросил Апрея. – Разве дома строятся не богами? Разве их не два всего, Верхний и Нижний?

С ее мокрых волос вода капала на камни. Конан не мог отвести взгляд от ее обнаженной груди, а если ему это и удавалось, то только, чтобы перевести его на ее скрещенные ноги. Апрея, казалось, не замечала направленности его взглядов. А Конану на ум пришла такая мысль: «Если мне не суждено выбраться отсюда, и если нет здесь людей кроме нас двоих, то, по крайней мере, без красивой женщины я не останусь».

– В две головы сообразим как-нибудь, – отогнав несвоевременные мысли, ответил Конан. – Две головы – это и получается почти что бог.

Потом он поднялся и, ступая босыми ногами по камням, подошел к нависающим над ручьем зарослям. Из зеленой гущи вытянул, пригнув к самой земле, тонкий зеленый ствол без листьев.

– Ха, смотри-ка! Что это за дерево даже я знаю. Бамбук. Из него кхитайцы, ну ты про них не слыхала, строят хижины. Можем и мы, – Он отпустил ствол. – Пошли, что ли? Ручьи имеют обыкновение куда-то впадать. В реки, моря, озера. У озер и селятся обычно люди. У озера, наконец, легче начинать новую жизнь. Рыба опять же, это еда такая плавающая. Короче, идем по течению.

Апрея не возражала. Неспешно оделись, небыстро пошли. Что их торопило? По пути Конан продолжил развивать тему строительства:

– Одно нехорошо, беда у нас с инструментами. Даже ножа завалящего нет. И сделать не из чего...

– Конан, – чуть подотставшая Апрея догнала мужчину и взволнованно прошептала: – смотри!

Глава четвертая

Ее вытянутая рука указала, куда следует смотреть. Конан остановился и, заслонившись ладонью от солнца, вгляделся. И тоже увидел. В одном месте сплошная стена из стволов, ветвей и листьев была слово прорвана. Наклоненные и сломанные кусты, сбитая с ветвей листва, примятая трава. Неужели тропинка? Люди?

Конан перешагнул ручей и присел.

– Звериная тропа. Видишь, почва между камнями изрыта копытами. Здесь можно будет устраивать засаду. А пока двигаем дальше.

– Уже, между прочим, есть охота, – Апрея не в первый раз, пока они шли вдоль ручья, зачерпнула ладошкой воду и смочила лицо.

– Ты предлагаешь остаться здесь? Ждать зверя? Или что?

– Я предлагаю, подумать о еде.

Желудок Конана согласился с девушкой громким урчанием, однако варвар мысленно цыкнул на него и вслух высказал собственное мнение по поводу обеда:

– У меня остались орехи. Хочешь?

– Да.

– На, возьми. Но зверя караулить сейчас мы не будем. Во-первых, прождать его можно незнамо сколько, во-вторых, неизвестно кто здесь бродит и в каких количествах. Напороться на стадо разгневанных...э-э... к примеру, мечезубых лосей в первый же день охоты – не самое разумное. Пошли. Начнет вечереть, подстрелим какую-нибудь птаху, вроде той, что выползала из кустов. А до вечера я надеюсь выбраться в подходящие места. Или охота ночевать в лесу?

Конан тронулся в путь, Апрея, вздохнув, последовала за ним. Сколько оставалось до упомянутого вечера было неизвестно, но пока ничего не предвещало скорых сумерек. Темнее не становилось, и жара не убывала.

– Я предлагаю подумать об огне, – оглядываясь на ходу, говорил Конан. – Огонь придется добывать. Какие для то...

Конан, внезапно замолчав, шагнул в центр ручья, позволяя воде облизать его сапоги, нагнулся, что-то снял с одного из камней, чья серая спина выступала из ручья, выпрямился.

– Иди сюда! – позвал Конан. Позвал уже другим тоном.

Апрея увидела в его пальцах то, что ей сначала показалось...

– Длинный червь!

– Шнур, – и Конан протянул ей находку. – Как тебе это нравится?

Поперек узкой ладони девушки лег, свесившись с краев, коричневый веревочный обрывок. Апрея приподняла один конец – шнур оканчивался узлом, переходящим в кисть. С другой стороны скрученные нити обрывались ровным срезом.

– Что это значит? – вырвалось у лесной лучницы. – Люди?

Она смотрела на Конана. Тот лишь пожал плечами в ответ.

– Возможно... Возможно – это значит, что в любой момент нам в спину может воткнуться отравленная стрела. А, возможно, и не воткнется...

Апрея вернула находку Конану, который, сказав «пригодится», аккуратно обмотал ее вокруг запястья.

– Пошли, – сам Конан уже продолжал движение вдоль ручья. Он держался ближе к зарослям, где идти было легче, там галька смешивалась с землей. – Если ты не делала этого раньше, то делай сейчас – верти головой! Две вертящиеся головы лучше, чем одна. Теперь есть причина быть настороже...

До озера они не дошли. Может, и не было никакого озера. Зато была пущенная Конаном стрела, подбившая с десяти шагов птицу. Они вспугнули ее, та выпорхнула из зарослей и часто захлопала сильными крыльями над ручьем. В ручей она и упала, успев пронзительно вскрикнуть. Упала, разбивая хохлатую голову о камни и ломая о них крыло.

– Вот и пригодилась находка... – пробормотал Конан, приторачивая добычу коричневым шнуром к ножнам.

Да, они так ни до чего и не дошли, хоть отмахали немало. Все так же петлял в камнях ручей, не становившийся шире и полноводней, все так же тянулись слева и справа зеленые стены джунглей, ничем новым не удивляющие. И когда в воздухе стала проступать прохлада (а мышцы – те давно уже требовали отдыха), и когда они наткнулись на подходящее местечко, тогда они решили заночевать здесь. Подходящим местечко делали камни, отогнавшие джунгли подальше от ручья и образовавшие широкую площадку, сулившую большую безопасность от ночного леса. Гудели ноги, ломило спину. Хотелось упасть и отключиться, но падать пришлось бы на камни.

Немало времени ушло у них на то, чтобы натаскать веток и листьев для подстилки. Укрываться предстояло теми же ветвями. Получилась огромная гора зелени. Только тогда они успокоились, решив, что этого хватит, чтобы холод остывших камней ночью до них не добрался.

С приближением светила к горизонту, удлинением теней и уходом жары в воздухе разгулялись мелкие и кусачие насекомые.

– Комары, – хлопнув себя по щеке и посмотрев на то, что осталось на ладони, сказала Апрея. Трудно было понять, изумляется она этому открытию или радуется. – Где их только нет...

Потом развели костер. В этом помогли многочисленные странствия Конана. Куда только не зашвыривало, из чего только не приходилось выпутываться и уж чему-чему, а добывать огонь трением дерева о дерево или выбиванием искр камня о камень он обучился. (На сей раз киммериец воспользовался камнями.)

– Апрея, а ты...

Конан замолчал – Апрея уже спала, повалившись на груду веток, ей не хватало сил дободрствовать до ужина. Не хватило сил дождаться огня.

А так ее закусают эти насекомые, которые не щадят ни женщин, ни киммерийских варваров. Надо прикрыть листвой. Конан огромными листьями укутал лесную лучницу, в один день лишившуюся дома, отца и всего привычного мира, и сложил над ней из веток некое подобие шалаша.

И только потом вернулся к огню. От снопов искр, высекаемых ударами камня об камень, занялся пучок сухой травы. Дуя на траву, Конан заставил ее загореться. А от загоревшейся травы ничего не стоило зажечь приготовленные заранее сухие листья, стебли и затем ветки. Конан, довольный собой, замурлыкал под нос негрустную песню и взялся за птицу...

...В той части неизвестного мира, где они устроились на ночлег, полноценно утвердилась ночь с ее непроглядной мглой, джунгли ожили устрашающими звуками: ревом, завываниями, клекотом, треском ветвей. И костер был, наверное, единственным светящимся пятном на земле. На небе же свет излучали звезды, и два молочно-белых шара, похожих на луну, нависали над землей. Два шара: ближний и дальний, небольшой и еще меньше, тусклый и еще тусклее.

Птица, выпотрошенная и ощипанная Конаном, жарилась над углями вечернего костра. Уже целую вечность жарилась – так казалось Конану. Наверное, уже скоро. Будить или не будить Аккину, чтобы вместе насладиться несоленой дичью?

Голова делалась все тяжелей. Не без усилий Конан смотрел на тлеющие угли, которые шипели от капающего на них жира, и словно бы из красного переливающегося света наплывали картины бурных событий последних дней, а в них причудливо вплетались воспоминание о детских годах в Киммерии и самые усладительные картины многочисленных странствий: битвы и женщины, кавалерийские рубки под перепляс копыт и под сабельный звон, ласки синеоких и крутобедрых прелестниц под сводами узорчатых шатров, набеги на караваны, гладиаторские схватки на аренах, белокурые и страстные северянки, смешливые чернокожие женщины, загадочные и умелые кхитаянки... И Конан, погружаясь все глубже в туман дремы, отказывался верить, что существует какой-то Бел со своим посохом, слепцы со своими богами, деревья и их обитатели, Конан отказывался верить, что все происшедшее произошло с ним. Нет, это было с кем-то другим, героем из легенд, а Конан-варвар просто заслушался затянувшейся историей сладкопевного сказителя. Вот новый напев сменил предыдущий, в котором ночная тьма превращается в движущиеся тени. И эти тени обступают Конана. Конан падает на спину, выхватывая из лежащих рядом ножен неизменный двуручный меч, но мелькает что-то неуловимое, издающие свист, и оружие падает на камни, так и не поднятое.

Все это Конан видит, уже чувствуя на себе чужое прикосновение. И его валит лицом на камни. Его руки выворачиваются за спину, сводятся вместе...

– Кром вас побери! – вырывается у Конана, и тут же макушку сотрясает от удара.

– Апрея! – это последнее, что успевает крикнуть киммериец...

...Жуткая, кинжалами проколовшая череп боль заставила его открыть глаза. Он хотел обхватить голову руками, но руки не поднялись, словно кто-то держал их за спиной. Он ничего не мог понять.

А тут еще вокруг зазвучал смех. И ничего не видно. Лишь отдельные пятна света во всеобщей темноте. И говорят на насквозь незнакомом языке...

Внезапно его затылок получил чувствительную затрещину. И опять послышался смех.

– Ничего смешного не нахожу, – пробурчал Конан.

Впрочем затрещина сослужила хорошую службу. Конан сразу вспомнил, что ему чудилось накануне его короткого сна или, лучше сказать, окунания в забытье, не принесшего ни отдыха, ни счастливого пробуждения.

– Что, вернулись за своим шнурком? – хмыкнул киммериец. И тут же последовал резкий, неприятный для слуха выкрик, совпавший со звонким шлепком. Это, конечно, опять шлепнули Конана по затылку. Предупредили.

«А где Апрея? – подумал Конан. – Может быть, ей повезло и ее не нашли под ветками?» Подумал, а в этот момент его рывком подняли с земли. Развернули...

И тогда его глазам, несколько свыкшимся с ночной мглой, удалось разглядеть перед собой лицо одного из тех, кто напал на них. Ни бороды, ни усов, ни щетины, узкий разрез глаз, выбритый лоб, сжатые тонкие губы. Кхитайцы? Но откуда?!

Раздался громкий властный выкрик – одно слово, резкое и немелодичное...

И с этого слова начались самые тяжелые часы из проведенных Конаном в этом мире. Часы, что занял переход.

Апрею, разумеется, тоже нашли. Конан скоро смог в этом убедиться, когда двух пленников со связанными руками, связали дополнительно, веревкой между собой и погнали по ночному лесу. Впереди, сразу за дикарем, замыкающим дикарский авангард из трех человек, поставили Конана, за ним Апрею. За девушкой тянулась цепочкой вторая часть узкоглазых варваров.

– Осторожно под ноги! Корень! – предупреждал Апрею киммериец, который иногда видел препятствия в темноте, иногда распознавал их, натыкаясь, и пока у него получалось удержаться на ногах.

«Как Апрея, уставшая, непривычная к долгой ходьбе по земле, сможет выдержать этот переход – в темноте со связанными руками? И что с ней сделают варвары потом? Что они с ней сделают, если лучница упадет и не сможет подняться? Развяжут ли ему руки, дадут ли ему нести девушку?» – невеселые (а откуда взяться веселым!) мысли тряслись в голове под ночную ходьбу.

И тут Конан поймал себя на том, что почти ничего не знает о своей спутнице. Кроме того, что Апрея очень стойко для женщины держит удары судьбы... И больше ничего...

Конан споткнулся на невидимой в темноте неровности и упал, больно стукнувшись коленом и чуть не сбив с ног свою подругу по плену. Раздались гневные выкрики дикарей, среди которых Конан разобрал не раз повторенное слово «гэйдзин». Наверное, какое-нибудь местное ругательство, подумал Конан, поднимаясь.

И были еще падения, были удары ногами под ребра, заставляющие подняться, Конан не раз склонялся над лесной лучницей:

– Поднимайся, Апрея, это тупые и злобные дикари. Они могут и избавиться от обузы. Потерпи, подруга.

«Только бы никто из нас ничего не повредил», – как заклинание, иногда повторял про себя Конан. И вскоре все его мысли представляли собой нехитрый и обычно несвойственный Конану набор заклинаний: «только бы не упасть», «только бы хватило сил», «скорее бы это кончилось», «дойти бы».

Они незаметно, но постоянно забирали вверх. Джунгли редели и, наконец, остались позади. Они вышли на открытое пространство, где неожиданно дикари остановились, стали один за другим опускаться на землю и позволили сесть пленникам. Сев, оба пленника рухнули на землю и забылись сном.

Утро открыло им глаза. Не благодаря взошедшему светилу, а благодаря ударам ног в живот. Утро открыло глаза на многое, что скрывала ночь. На то, например, что захвативших их дикарей было семеро. На то, что это действительно были дикари, судя по их вооружению: небольшие луки и колчаны со стрелами, мечи в ножнах, заткнутые за пояс, кинжалы. На то, что они невысоки ростом, только один из них был вровень Конану. На то, что они все казались на одно лицо, у всех были выбриты лбы, а сзади волосы заплетены в косичку. Их кожа имела чуть заметный желтоватый оттенок. Одеты они были в смешные наряды: широкие, похожие на юбку, черные штаны, и в куртку – не куртку, рубаху – не рубаху, во что-то просторное, запахивающееся, черного же цвета со свисающими на локтях рукавами. На ногах – короткие меховые сапоги, в которых, должно быть, легко ступать бесшумно, однако должны очень сильно потеть ноги в такие дни, какой был вчера и какой обещало сегодняшнее утро.

Прояснилась и судьба оружия. Ножны киммерийца болтались теперь за спиной одного из дикарей, их примитивные луки и стрелы дикари, судя по всему, взять побрезговали.

Все проснулись, кого требовалось – разбудили, и продолжился переход, их погнали дальше, держа по-прежнему связанными. Хорошо, что стало светло и джунгли остались позади, хорошо, что двигались они теперь по утоптанным тропинкам холмистой местности. Зато теперь их заставляли бежать. Правда, небыстро, размеренно, но и это было тяжело. Особенно Апрее.

* * *

У Конана болело все. Ему казалось, что в пятки заколочены гвозди, что к ногам привязаны гири, в рот натолкали бумаги, а на теле не осталось живого места, не получившего бы удар или ушиб при падении. Веревки содрали кожу на запястьях и тоже причиняли боль. И опять дало себя знать проклятье Бела – как же, волновали бы раньше Конана такие пустяки!

Лес редел, деревья вокруг становились все тоньше, расстояние меж ними – все больше, дневной свет разгорался ярче, вот уже и далекие холмы видны...

И еще кое в чем сказывалось проклятье бога воров: когда их гнали по джунглям, Конан иногда словом-другим подбадривал Апрею, а теперь у него не осталось сил даже на такие малости. Иногда оглядываясь назад, Конан видел, как тяжело лучнице. Хотя вроде бы ее походка выглядела более легкой, чем вчера, кажется, она начинала привыкать к земле.

Грязная Нергалова пасть, протухшие кишки ослов, слюна бешеного волка! С Конаном творились невообразимые вещи: становилось все хуже не только телу, но и душе. «Еще немного, – мерзкими склизкими змеями заползали под черепом подлые мысли, – и упаду, пускай делают, что хотят. Убьют, так убьют, вряд ли то, что ждет меня и всех нас впереди намного лучше смерти».

Неизвестно куда бы завели и на что подвигли бы Конана черные струи, затоплявшие его душу, но тут показалась конечная цель их перехода. До нее оставалось еще немало, но все-таки конец мучений стал теперь виден. И если сжать зубы, можно продержаться.

А увидели они, перевалив через вершину одного из холмов, раскинувшуюся внизу долину. По одну сторону долины чернели прямоугольники полей, а по другую за перелесками угадывались строения – верно, это и был тот поселок дикарей, куда их вели.

Теперь они бежали только вниз. И хотя тропа была утоптана и никакая мгла не мешала смотреть, куда ступает нога, но сами ноги уже не держали.

Наконец они спустились в долину и попали на широкую дорогу, лес остался позади, и теперь перед отрядом и вокруг него тянулись бескрайние поля. Дорогу дикари сработали неплохую – покрытием служил закатанный в глину мелкий камень. Стезя тянулась, как уже говорилось, вдоль полей, на которых трудно было не заметить фигуры в светлых одеждах и широких конусообразных шляпах. Когда их процессия проходила мимо (к облегчению пленников, они вновь перешли на шаг), работники выпрямлялись, вглядывались и тут же сгибались в поклоне. Пленители Конана и Апреи никак не отвечали на эти знаки приветствия.

Навстречу им попалась повозка – раскрашенный деревянный короб, запряженный массивными рогатыми животными. Большие, зобатые, сонные, они степенно выбивали пыль из дороги. За повозкой следовало двое вооруженных людей верхом на лошадях.

– А чего ж и верхом на быках не ездить, – снасмешничал Конан, и за разговорчики тут же от идущего сразу перед ним дикаря получил удар ладонью по щеке.

Их сопровождающие остановились, пропуская шествие людей и животных. Конан засмотрелся на лошадей, невысоких, крепких, гривастых, на лошадей, которые напомнили ему горную киммерийскую породу, как вдруг могучий удар повалил его в дорожную пыль, чьи-то стальной хватки пальцы вцепились в его волосы и прижали лицо к дороге. В кожу лба вдавились выступающие из глины горбы и гребни камней. Его глаза увидели перед собой разбегающиеся по глине трещины.

«Узкоглазые уродцы, я вам сполна припомню радушное обхождение», – захлестнула Конана ярость, уже подзабывшаяся, которая захлестнула иссушающий душу страх. Он скосил глаза и увидел, что и захватившие их люди стоят на коленях, низко наклонив головы к земле. «Это, конечно, ваше свинячье дело, кому поклоны бить. А меня, парни, не стоило впутывать в ваши обычаи, не люблю склоняться не пойми перед кем».

Чужая рука отпустила волосы Конана, он понял, что можно подниматься. Лесная девушка Апрея тоже отряхивала пыль с колен. Встретились с ним взглядом. И неожиданно улыбнулась, подмигнула Конану. А он вымученно улыбнулся ей.

Они продолжили путь. Впереди, отгораживая дорогу от полей, потянулись перелески. В тени толстоствольных, ветвистых деревьев с крупными, в ладонь листьями идти стало легче. Дошли до развилки. Свернули направо, а налево, вдали – успел рассмотреть Конан – показали себя крыши небольших приземистых домиков, хижин. Но их вели не к ним.

Куда их вели, стало ясно довольно скоро. Перелески закончились, они вышли на открытое пространство. И увидели дом. Высокую ограду из толстых древесных стволов с заостренным верхом и возвышающийся над ней дом. Если б их прогулка была увеселительной, Конан непременно остановился бы, чтобы полюбоваться необычным видом этого строения. Здание было высоким, сужающимся кверху. Каждый этаж опоясывали широкие, загнутые кверху карнизы, или как бы даже отдельные крыши, последний этаж напоминал башенку и его венчал деревянный резной шпиль.