Текст книги "Пи*ец, сказал отец"

Автор книги: Джастин Халперн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Главное – верь в себя! Ты же не пальцем деланый!

– Ты мужчина, она женщина, черт подери! Остальное неважно!

Я – не первый Халперн-сын, который на третьем десятке лет вернулся в родительское гнездо. До меня через это прошли Дэн и Ивэн, папины сыновья от первого брака. Ивэн на девять лет старше меня. Он человек светлый – другого такого добряка я не знаю. А еще он, видимо, единственный, кто умудрился за все годы учебы в Гумбольдтовском университете, что в Северной Калифорнии, ни разу даже не затянуться косяком. Получив диплом, Ивэн долго ломал голову, чем бы заняться. Менял города, менял работу. А в двадцать восемь лет по воле обстоятельств вновь поселился под одним кровом со мной, папой и моей мамой, которую Ивэн считает своей родной матерью: она растила его с семи лет. В жизни Ивэна это был не самый удачный период.

Тогда я учился в университете Сан-Диего и работал в «Хутерс» в Пасифик-Бич – приморском городке неподалеку. Мы с моим лучшим другом Дэном забрели наниматься в «Хутерс» просто для прикола, но оказалось, что там действительно требуются повара и что мы на эту вакансию подходим. Любой юнец уверен, что работа в «Хутерс» – рай земной. А оказалось – ад кромешный. Стоит немножко свыкнуться с тем поразительным обстоятельством, что везде, куда ни посмотри, твой взгляд утыкается в сдобные женские груди, как осознаешь суровую прозу жизни: главная обязанность повара «Хутерс» – даже не готовить, а делать уборку и сносить придирки нервных дамочек, которые мучаются комплексом неполноценности среди красоток-официанток и требуют немедленно подать заказ. Свою ненависть к «Хутерс» я изливал открыто, по любому поводу, каждому встречному. А под конец непременно заявлял, сам себя утешая: «Ну, в принципе могло быть и хуже. Я мог бы работать в «Хутерс» посудомойкой».

И потому, услышав от Ивэна: «Послушай, не можешь ли ты пристроить меня в «Хутерс» на мойку?» – я понял: его дела совсем плохи. Он же слышит, как я без передышки ругаю «Хутерс», но хочет там работать. Что ж делать, я оказал ему протекцию.

Пять дней в неделю Ивэн стажировался в лаборатории гипнотерапии. После рабочего дня ехал прямо в «Хутерс» и, не переодеваясь, принимался мыть посуду. Потом ехал домой и сразу заваливался спать. И так ежедневно, кроме выходных.

Папа переживал, что Ивэн хандрит и никак не найдет себе места в жизни. А еще больше переживал из-за того, что Ивэн не общается с женщинами.

– Он же симпатичный парень. Между двадцатью и тридцатью годами – самое время для кобеляжа. Ему нужно где-то бывать, с бабами знакомиться, – сказал папа маме однажды после ужина, пока Ивэн в «Хутерс» драил тарелки.

В итоге папа решил сам позаботиться о личной жизни Ивэна.

– Ну, великан, я тебе кое-кого нашел, – объявил он Ивэну однажды ночью, когда тот вернулся с работы. (Ивэн у нас в семье самый высокий, вот папа и зовет его великаном.)

– Пап, да у меня вообще-то времени нет, – буркнул брат.

Но папа уже договорился за него о свидании, а Ивэн, в отличие от меня, человек кроткий.

– Она тебе понравится, – объявил папа.

Ивэн опасливо кивнул. Я подивился, что Ивэн даже не расспрашивает, кто эта женщина, как она выглядит. Впрочем, такой уж у него характер. Потом он мне разъяснил:

– Если отец мне что-то велит, я слушаюсь. Вот ты ему перечишь, и он на тебя орет. Ну, думаю, если кому нравится притягивать все громы и молнии – пожалуйста. Но мне лично проще промолчать – лишь бы не орал.

Итак, в субботу вечером Ивэн отпросился с работы пораньше. Я видел, как он уходил из «Хутерс»: весь мокрый и заляпанный, точно рядом с ним разорвалась граната с кетчупом и соусом из сыра-рокфор.

– Ну как, пойдешь встречаться с папиной дамой? – спросил я.

– Ага, – отозвался он, устало зевнув. – От меня, наверно, помойкой воняет. Душ принять, что ли?

С этими словами он уехал.

Через несколько часов я отработал, снял ненавистную униформу и поехал домой голый по пояс, чтобы машина не пропахла курятиной и горелым мусором. Дома сразу побежал под душ. Потом вышел и увидел, что папа дремлет в кресле-качалке в гостиной. Скрипнула входная дверь. В коридоре появился Ивэн. Пошел к себе в комнату на цыпочках. Так в мультике кот пытается проскользнуть мимо спящей собаки. Вот только я почему-то не сообразил, что лучше с ним не заговаривать. Меня снедало любопытство.

– Ну как, брательник? Красивая или так себе? – спросил я во весь голос.

Тут папа проснулся, и лицо Ивэна исказилось от ужаса.

– Ну как дела, великан? – спросил папа, запахнув на себе халат.

– Ничего, нормально, устал очень, – пробормотал брат, устремляясь к своей двери.

– Не ерунди. Подь сюда и расскажи мне все по порядку.

Обычно Ивэн тих и кроток. Но бывают в его жизни и срывы – очень-очень редко.

– Она ординатор в нейрохирургическом отделении, а раньше была мисс Оклахомой или типа того! – выкрикнул Ивэн и вдруг испепелил нас взглядом взбеленившегося наркомана.

– Знаю. Здорово, правда? – откликнулся папа, недоумевая, чем Ивэн недоволен.

– Да уж! Так здорово, что просто пиздец! Я в двадцать восемь лет живу с родителями! Я же в ебаном «Хутерсе» посуду мою!

Ивэн редко ругался нецензурными словами, а уж в разговоре с папой – никогда, что бы ни происходило. Не знаю даже, как папа воспринял его вспышку – рассердился или удивился. Но вскоре отец совладал со своими первыми эмоциями и сощурил глаза:

– И что ты этим хочешь сказать, паршивец?

– Я хочу сказать, что унизительно сидеть в кафе с женщиной, которая наверняка привыкла встречаться с врачами, манекенщиками и типа того!

Помедлив, Ивэн добавил:

– Я ей не пара! Я чуть не умер от унижения!

Эта фраза подействовала на папу, как красная тряпка на быка.

– Ты ей не пара? – тихо повторил он, опустив взгляд. И снова: – Ты ей не пара? – Словно Индиана Джонс, пытающийся расшифровать предсмертные слова дикаря из неведомого племени.

Затем папа вскипел:

– Ой, бля, какая же у тебя хуйня в голове!

Я выскользнул из гостиной и занял наблюдательный пункт в коридоре, чтобы ничего не упустить.

– Ты ей не пара? – еще раз повторил отец. – Откуда у тебя вообще такие мысли? Ты мужчина, она женщина, черт подери! Остальное не в счет!

Перепалка переросла в невразумительный вой на два голоса. Через несколько минут Ивэн юркнул в свою комнату. Я заглянул в гостиную и подметил: папа раскаивается. Обычно после споров он багровеет от гнева, но ничуть не сомневается в своей правоте: ни дать ни взять знаменитый иностранный президент, которого пытаются освистать в ООН. Но на этот раз лицо у него было печальное. Я пошел спать, рассудив: папу сейчас лучше не дергать.

Несколько дней мы не обсуждали случившееся. Я думал, ссору замяли. Но через неделю папа вернулся с работы и заявил нам с Ивэном:

– Садитесь в машину, едем ужинать в «Блэк Ангус».

На мой вкус, «Блэк Ангус» среди стейкхаузов – все равно, что «Канзас-Сити роялз» среди бейсбольных клубов: по формальным признакам ничем не хуже других, но почему-то не вызывает восторга.

– «Блэк Ангус»? – разочарованно переспросил я.

– Не привередничай! – прикрикнул папа.

Мы приехали в «Блэк Ангус», устроились в темной кабинке с потертыми кожаными сиденьями, и папа заказал три стейка из вырезки – свои любимые. Понятия не имею, о чем думал в тот момент Ивэн. Я же гадал, за каким чертом папа повел нас в стейкхаус: сегодня вроде никакого праздника нет и отмечать нечего. А ведь у нас в семье стейк – блюдо для особых случаев.

Папа поболтал с нами о том о сем, спросил, как наши дела, как прошла неделя. А потом, когда нам подали стейки, объявил:

– Сейчас я расскажу вам, как заразился мононуклеозом [9]9
  Острый инфекционный мононуклеоз в обиходе зовут «поцелуйной болезнью», так как он передается воздушно-капельным путем.


[Закрыть] от одной стюардессы.

И принялся рассказывать долгую запутанную историю: как он познакомился со стюардессой, как они «провели время вместе», во что это вылилось…

– И вот я всем раззвонил, что подцепил мононуклеоз от стюардессы. А знаете почему? Сам дивился, что такая роскошная баба – и вдруг дала мне, замухрышке! Вот и хвалился этим говенным мононуклеозом! А потом получил осложнение – синдром Гийена – Барре. [10]10
  Синдром Гийена – Барре – острое неврологическое заболевание. Как считается, часто возникает после перенесенной инфекции.


[Закрыть] Это, я вам скажу, не шутка. Я загремел в больницу, еле жив остался. Итак, к чему я все это рассказал? Я очень долго не врубался, что в глазах женщин кой-чего стою. Да, не врубался, что я и сам по себе кой-чего стою, и мононуклеозом хвастаться необязательно.

Повисла пауза. Все мы сидели молча. Потом папа подозвал официантку и сказал:

– Дайте-ка меню десертов, хочу себя побаловать.

Мы с Ивэном переглянулись, гадая, что нам теперь приличествует делать – прокомментировать рассказ или промолчать.

– Да, пап, очень интересная история, – саркастически прошипел я. Меня разбирал смех.

Ивэн хихикнул. Тут и я заржал во всю глотку. Папа скорбно покачал головой.

– Ну вас на фиг, – сказал он. – Я-то хотел вам умный совет дать. Тьфу на вас.

Это рассмешило нас вконец. Ивэн чуть не задохнулся. Люди поглядывали на папу сочувственно: вот ведь бедняга, а сыновья совсем распоясались, отца затюкали. Но папа в итоге сам заулыбался – заразился нашим весельем.

– Ну ладно, пока вы, распиздяи, радуетесь жизни, никакая беда – не беда, – сказал он, когда нам принесли меню десертов.

Когда я повез свою первую девушку в Лас-Вегас

– В Лас-Вегас? Что вдруг? В казино вас обоих не пустят – нос не дорос. В баре спиртное брать нельзя. Единственное, что вам, малявкам, доступно, – заселиться в гостиницу и… А, теперь понимаю. Ты гений!

Когда папа обнаружил, что с возрастом стал ниже ростом

– Пять футов одиннадцать дюймов! Ой, бля, во мне шесть футов было. Да уж, Богу мало, что кишечник барахлит и башка лысеет. Он нам всеми способами дает понять, что старость – не радость!

На смерть нашей первой собаки

– Славный был пес. Твой брат сам не свой от горя, будь с ним помягче. Он как полагается попрощался с Брауни до того, как ветеринар выкинул труп на мусорку.

Когда моя первая девушка меня бросила

– Послушай, я понимаю, что ты расстроен. Но вам по девятнадцать лет. Неужели вы оба думали, что будете всю жизнь трахаться только друг с дружкой? «Люблю навек» – это только слова.

Когда я пытался утаить похмелье

– Говоришь: «Наверно, грипп»? Рассказывай! От тебя несет брехней и перегаром. Сын, я родом из Кентукки. Если речь идет о пьянке или о лошади, кентуккца нипочем не обманешь.

О том, что ему подарить на день рождения

– Все, кроме виски и тренировочных штанов, сразу отправится на помойку… Нет уж, будь добр, никаких оригинальных подарков! Время оригинальничать прошло. Теперь время треников и виски.

Думай не о смерти, а о жизни: умереть – дело нехитрое

– Умру так умру. Мне пофиг: это будет уже не моя проблема. Единственное – я предпочел бы уйти в незасранных подштанниках.

Вообще-то моя мама из семьи католиков, а папа, хоть и неверующий, отлично разбирается в иудаизме и его обрядах. Но нас с братьями они решили воспитывать в абсолютно светской атмосфере. Папа – небольшой поклонник официальных религий. Он ученый и верит в науку. Непоколебимо.

– Я вот как считаю: пусть люди верят во все что им в голову взбредет. Пусть верят, что Бог – это черепаха, например. Меня это не колышет: у них свои убеждения, у меня свои, – сказал он мне, когда в одиннадцать лет, за завтраком, я впервые спросил его о Боге.

Строго говоря, был в моей жизни период, когда я все-таки познакомился с религиозным воспитанием: мама настояла, чтобы я приобщился к моим «еврейским корням». Она записала меня в группу «Начала иудаизма» для детей из смешанных, католическо-еврейских семей. После третьего занятия раввин пожаловался моим родителям, что я донимаю его вопросами типа: «А докажите, что Бог правда есть? Откуда вы знаете, что он существует?»

– И что же вы ему сказали? – спросил папа.

– Я рассказал ему о понятии веры и о том, как Бог…

– Послушайте, – прервал его папа, – вы только не обижайтесь, но, по-моему, ему просто не хочется тратить каждое воскресенье на ваши уроки.

И больше я в эту группу не ходил.

Но эта недолгая вылазка в мир религии ничуть не ослабила во мне страх смерти. Как и очень многие, я с детства боюсь смерти и терзаюсь вопросом: «Отчего я не родился бессмертным?» Поскольку я вырос в атмосфере, полностью свободной от религии и мистики, мне негде было найти ответы на свои вопросы, нечем было утешиться, когда одолевала тоска. Если я узнавал о смерти знаменитости или кого-то из знакомых, то немедленно задумывался: что станется со мной за гробом, где я окажусь, буду ли вообще осознавать, что происходит? Разум зацикливался на одной мысли, сердце бешено билось, ноги подкашивались, я бледнел. Однажды, когда я был уже студентом, на тренировке мне сообщили, что один мой одноклассник погиб в автокатастрофе. Как и следовало ожидать, голова у меня закружилась, и я тихо осел на землю. Ко мне подходили и спрашивали, чего это я развалился прямо на поле. Я отделывался беспроигрышной отмазкой:

– Да так, что-то с кишечником неладно.

Тогда-то я и понял: конечно, этот парализующий страх смерти сам по себе не смертелен, но от этой ребяческой реакции пора избавляться.

Поговорю с папой, рассудил я. Я не знал другого человека, который относился бы к смерти столь флегматично. Много раз я слышал из его уст: «Умру так умру. Это будет уже не моя проблема. Единственное – я предпочел бы уйти в незасранных подштанниках». Мне хотелось перенять этот подход. Или хотя бы выяснить, как папа обрел душевное спокойствие.

Итак, однажды утром, когда папа на кухне завтракал «Грейп-Натс» и читал газету, я присел рядом и тоже наложил себе тарелку хлопьев. Несколько минут мы хрустели этим кушаньем из цельной пшеницы и ячменя, рекомендованным лучшими диетологами. Наконец, устав от хруста, я заговорил:

– Пап, я тут хочу тебя спросить…

Папа высунулся из-за газеты:

– Валяй.

Я завел разговор издалека, с философских рассуждений о религии и вероятности существования рая и ада. Папа меня прервал:

– Ой, бля, а до вопроса твоего мы когда-нибудь доберемся?

– Как ты думаешь, что происходит с человеком после смерти?

Папа отложил газету, набил рот хлопьями.

– Что происходит? Да ничего. Ничего не происходит целую вечность, – небрежно сказал он и снова углубился в газету.

– В каком смысле «ничего»? – сказал я, и мое сердце тревожно затрепыхалось в груди.

Папа снова отложил газету.

– Ничего – оно и есть ничего. Ничто. Даже описать невозможно – никаких свойств. Ну ладно, если тебе так будет легче, вообрази себе бесконечную безлунную ночь и полную тишину, и вокруг – абсолютно пусто. Годится?

Мое сердце взбесилось, кровь отхлынула от висков. Я недоумевал: как это можно – верить в загробное ничто и в ус не дуть? Собственно, папина концепция смерти только разбередила мой страх – ведь он сравнил смерть с бесконечной ночью. А у меня с детства был пунктик – я внимательно следил за ходом времени. Однажды в студенческие годы приятели, вместе с которыми я снимал дом, застали меня, обкуренного, у микроволновки: я снова и снова выставлял таймер на пятнадцать секунд, чтобы ни одна минута не пробежала незаметно. А теперь папа мне говорит: не только загробной жизни нет, но вместо нее нам уготовано ничто, которое длится бесконечно.

– А откуда ты все это знаешь? Ты ведь не знаешь точно. Это только твое субъективное мнение, – сказал я.

– He-а. Никаких мнений. Только факты, – ответил папа и опять закрылся газетой.

Я был на грани обморока. Встал, поковылял в спальню к родителям – мама еще не вставала. Еле дошел – ноги подкашивались. Мама сразу заметила, что со мной что-то неладно.

– Джасти, на тебе лица нет! Что случилось? – И мама жестом велела мне присесть с ней рядом на кровать.

Я пересказал ей папины слова, а она попыталась меня успокоить.

– Откуда папе знать, что на самом деле происходит после смерти? – говорила она. – Он же никогда еще не умирал, а проверить можно только на личном опыте, верно?

– Ага. Да, наверно, ты права, – неуверенно отозвался я.

Тут в комнату зашел папа. Мама сурово уставилась на него и заявила:

– Сэм, скажи Джастину, что ты вообще не знаешь, что происходит с людьми после смерти. Он и сам знает, что ты точно не знаешь, но ты все-таки сознайся.

– Ну уж нет. Я точно знаю, что происходит. Все так, как я сказал. – Папа развернулся и вышел.

В результате, пытаясь уместить у себя в голове идею бесконечной ночи в пустоте, я заработал бессонницу. Последний раз мысли не давали мне уснуть в пятнадцать лет, после просмотра «Назад в будущее-II»: я разбирал фильм по косточкам и пытался вообразить все параллельные Хилл-Вэлли, порожденные различными вмешательствами Майкла Дж. Фокса в прошлое. Но тогда я был взбудоражен увлекательным фильмом и озадачен хитро закрученной фабулой, а теперь – ужасом, от которого нет спасения.

Почти всю ночь я проворочался с боку на бок. В полшестого утра понял, что заснуть уже не удастся. Заставил себя встать. На кухне я увидел папу с его обычной порцией «Грейп-Натс».

– Присаживайся, – сказал он. – Между прочим, бесконечность во времени – это великолепно. Знаешь почему?

– Не знаю…

– Потому что это бесконечность. Ты, твое тело, энергия твоего тела – все это никуда не денется даже после твоей смерти. Просто перейдет в другое состояние. В сущности, ты никогда не исчезнешь.

«Ага, мама сказала папе пару ласковых», – смекнул я. А вслух переспросил:

– Значит, мы живем вечно? Просто становимся… ну, типа как призраками? – Голос у меня был жалобный.

– Да нет. О черт, тебе бы надо биологию подучить, что ли… Я совсем о другом говорю: то, из чего ты состоишь, существовало всегда и никогда не исчезнет. По большому счету волноваться надо только из-за того, как тебе живется сейчас. Сейчас, пока у тебя есть голова, руки-ноги и разные другие части тела. Думай не о смерти, а о жизни: умереть – дело нехитрое.

Папа отложил ложку, окинул меня взглядом и встал.

– А теперь, если позволишь, я пойду займусь одним из дел, которые скрашивают жизнь. Пойду посру.

Когда звонят рекламные агенты

– Алло!.. Отъебитесь!

Когда я увлекся курением сигар

– Сигары – это не твое… Ну, первое, что бросается в глаза: сигару ты держишь так, словно дрочишь хуй мышонку.

Когда я подумывал сделать себе татуировку

– Поступай как хочешь. Но и я буду поступать как хочу. А именно, всем стану рассказывать, что татуировка у тебя дурацкая.

Когда я собирался в путешествие по Европе

– Я знаю: ты надеешься, что там в койке тебе покажут всякие фокусы. И так, и сяк, и с подвывертом. Не обольщайся: это не волшебный край. Все так же, как в Америке.

О коллекции бейсбольных карточек

– Если бейсбольными карточками торгует человек старше двадцати лет, одно из двух: либо ему девки не дают, либо он колется.

О телесериале «Секретные материалы»

– Нет, ты мне объясни. Эти двое, чудик и его баба. Они сначала трахаются, а потом едут искать пришельцев или только трахаются, а пришельцы иногда за ними подглядывают?

Когда папа впервые решился воспользоваться пенсионным удостоверением, чтобы получить скидку в магазине

– Все, бля, из меня песок сыплется. Могу я что-то с этого поиметь?

За кого голосовать – за Буша или Гора?

– У Гора морда самодовольная, мудак мудаком. Но у Буша выражение лица всегда одинаковое. Такое, словно он в прошлом году обоссался и до сих пор сгорает со стыда.

Не верь специалистам бездумно, даже мировым светилам

– Я вот что хочу сказать: допустим, от волков ты избавишься, но в городе все будут называть тебя «тот самый псих, который ставил на волков противопехотные мины».

Лет в девять у меня появились странные, нехорошие ощущения в суставах. Словно внутри копошатся малюсенькие человечки. Больно не было – только щекотно. Но все же становилось не по себе. А еще появлялся неприятный побочный эффект – мышцы часто сводило. Мама отвела меня к врачу, но терапевт никакой патологии не нашел: «Просто ваш мальчик быстро растет. Явление естественное. Пройдет со временем». Мой брат Дэн предложил другой диагноз.

– А может, все от того, что ты голубой? – предположил он однажды вечером, когда я в стотысячный раз пожаловался на свое недомогание папе.

– Тихо! – прикрикнул отец на брата. А у меня спросил: – Болит?

– Да нет. Просто… Ну не знаю… Ощущения странные.

– Спасибо за подробные разъяснения, Эрнест Хемингуэй! Если у тебя ничего не болит, чего жалуешься?

– Не знаю… Мне трудно усидеть на месте, все время хочется шевелиться, размяться…

– Верно, пап, он все время дергается, – вставил брат.

– Это у тебя язык все время дергается, – осадил его отец. А потом мне: – Ну ладно. Знаешь что: если вдруг появятся боли, скажешь мне.

С того вечера и я, и вся родня начали называть странное ощущение в моих суставах «дергучая». Звучит точно болезнь из XVIII века, которой британские аристократы заражались от проституток. Но словечко оказалось прилипчивое и прочно вошло в наш лексикон.

В детстве папа лично выбирал мне врачей-педиатров. И позднее тоже выбирал мне врача общей практики, обычно из числа тех, кого знал по работе. Однажды – в первый и последний раз – я возмутился: почему это мое мнение не в счет? Папа взорвался.

– Извини, ты кто – дипломированный врач? У тебя что, уже двадцать пять лет медицинского стажа? Нет! Ни денька! Давай уж я тебе врача подберу, а ты, будь любезен, засунь палец себе в зад и помолчи.

А потом мой врач общей практики переехал в другой город. Я принес папе список врачей из страховой компании, и оказалось, что все имена ему незнакомы. Тогда-то он и разрешил мне выбрать врача самому.

– Послушай-ка, я знаю, что ты заподозришь меня в предрассудках, но выбери кого-нибудь с еврейской фамилией.

– Пап, это же расизм.

– Расизм? Скажешь тоже! Я просто знаю много врачей-евреев, и все они – отличные специалисты. И позволь тебе напомнить: я тоже еврей и тоже неплохой врач, между прочим. Ну тебя к шутам, выбирай как в голову взбредет, – сказал он и хлопнул дверью.

В общем, я предпочел одного врача, который работал в той же больнице, что и мой папа. Через несколько месяцев решил к нему сходить – просто на обследование, без особого повода. Врач оказался молодым невысоким брюнетом – этакий Том Круз еврейского розлива. Вот только шепелявил. Все шло как обычно: «Дышите. Не дышите. Поверните голову вбок. Кашляните», удары молоточком по коленкам…

– Вы вполне здоровы, – сказал врач под конец. – Жалобы есть?

Я хотел было ответить отрицательно, но вспомнил о «дергучей». Почему бы и не рассказать? Что я потеряю? Итак, я описал симптомы, а врач задал мне несколько вопросов и заново меня осмотрел: двигал мне ноги туда-сюда, ощупывал суставы. Попросил немного подождать, куда-то отлучился.

– Послушайте, есть такой препарат золофт, – сказал он, вернувшись с рецептурным бланком. Рассказал мне вкратце о золофте и его истории, сказал, что, по его мнению, это лекарство может мне помочь. – Не могу предсказать наперед, поможет или нет, но надежда есть. Возможно, вы забудете о своих проблемах с суставами. Мне кажется, попробовать стоит.

– С удовольствием, – сказал я. Врач выписал рецепт, я зашел в аптеку и купил золофт.

В тот день мы с папой ужинали в гостиной вдвоем: мама задержалась на работе. Он спросил, что сказал врач, и я сообщил, что признан абсолютно здоровым.

– Ах да… он мне кое-что прописал от «дергучей», – спохватился я.

– «Кое-что» – это что? – и папины брови сдвинулись. Посреди лба у него словно бы вырос крутой лесистый холм.

– Ну, понимаешь, врач мне сказал, что точно не знает, отчего меня дергает, и, понимаешь…

– Нет, не понимаю. Просвети меня, – прошипел папа и заскрипел зубами.

Я сказал, что купил по рецепту какой-то золофт.

– А ну-ка дай сюда это говно! Немедленно! – вскричал отец и протянул руку. Неужели я должен по волшебству достать таблетки из воздуха?

– Зачем? Пап… ты чего?

– Ты не понимаешь, какая это мерзость. Антидепрессант. Его пьют от депрессии. У тебя депрессия или как?

Я сказал, что депрессии у меня вроде бы нет, но «дергучая» мне надоела. По ночам глаз не сомкнуть, а когда я пытаюсь объяснить окружающим, почему у меня внезапно дергаются руки и ноги, меня принимают за идиота.

Папа тяжело вздохнул:

– Ты сейчас такую гримасу скривил, словно вот-вот обосрешься. Успокойся, а! – Он уселся в кресло. – Послушай-ка. Вообрази, что ты фермер. Ты держишь овец. Но каждую ночь приходят волки и жрут твоих овец. Надо что-то делать. Допустим, ты ставишь вокруг фермы противопехотные мины. Волк крадется к ферме, наступает на мину, и готово – разорван в клочья! И ты думаешь: «Ура, проблема решена», верно?

Несколько секунд папа не сводил с меня глаз, пока я не сообразил, что он ждет ответа.

– Пап, я вообще не понимаю, к чему ты это рассказываешь.

– О черт! Чего тут непонятного! Я вот что хочу сказать: допустим, от волков ты избавишься, но в городе все будут называть тебя «тот самый псих, который ставил на волков противопехотные мины». И люди будут видеть в тебе психа. И подумают: ты не знаешь других средств от волков, кроме как мины. Теперь понял?

Папа откинулся на спинку кресла. Шли минуты. Мы молча смотрели друг на друга.

– Пап, я буду пить эти таблетки.

– Нет уж! Хрена с два! Не позволю! – Он пулей вылетел за дверь и помчался в мою комнату. Мне было слышно, как он роется в завалах, расстегивает мой рюкзак. В гостиную он вернулся с пузырьком золофта. Прошел на кухню, вытряс таблетки в слив – двадцать долларов коту под хвост! – и для верности включил измельчитель отходов.

– Поумнеешь – спасибо мне скажешь! – объявил он, вернувшись за стол. И как ни в чем не бывало стал доедать ужин.

– А что же я скажу врачу?

– Мне пофиг. Скажи: «Накося выкуси».

Прошло несколько недель. Однажды папа вернулся с работы рано и заглянул в мою комнату. Я готовился к занятиям.

– Возьми с собой что-нибудь перекусить. Едем в больницу.

– Зачем? Пап, пожалуйста, не устраивай скандалов моему врачу.

– Ох, ты за кого меня принимаешь? Я что, маньяк?

Я сел в папину машину, и мы поехали в медицинский центр университета Сан-Диего. Папа подошел к администратору, назвал мою фамилию. Через две минуты медсестра вызвала меня и провела нас с папой в кабинет к какому-то врачу – немолодому, уже поседевшему.

– Сэм, рад вас видеть, – сказал врач, пожимая папе руку.

Они немного поболтали, рассказали друг другу пару непостижимых медицинских анекдотов (смеяться после фразы «а оказалось, даже не инфаркт»). Я, прикидываясь невозмутимым, присел на стол для осмотра. Старался не шевелиться: тонкая бумажная подстилка противно шуршала. Дожидался, пока меня заметят.

– Итак, что я для вас могу сделать, Сэм?

– У малого какая-то легкая ломота в суставах. Я подумал, вы сможете ему помочь. А то он весь исстрадался, словно это хуже геморроя. Расскажи, сын, на что ты жалуешься.

– Ну, ощущение такое, словно меня щекочут изнутри..

– О черт! Употребляй медицинские термины. Ты с врачом разговариваешь! – рявкнул папа.

Старый врач провел то же самое обследование, что и молодой, а затем обернулся к папе, словно меня вообще рядом не было.

– Думаю, загвоздка в том, что ваш мальчик довольно быстро рос, и это создало сильную нагрузку на его суставы. Теперь последствия нагрузки дают о себе знать.

– Значит, по-вашему, он рос не как нормальные люди? – переспросил папа.

– Можно сказать и так.

Наконец-то! Исчерпывающее объяснение, ничего не скажешь.

Мы попрощались с врачом и вышли. В коридоре папа шепнул мне на ухо:

– Ой, бля. Рос не как люди. Это я и сам бы мог тебе сказать. Ох уж эти врачи! Вот змеи!

Когда я впервые поселился отдельно от родителей

– Я бы сказал, что стану по тебе скучать, но тут всего десять минут езды! Так что слушай: не мотайся к нам стирать свое сраное белье – тут тебе не прачечная!

О дизайне интерьера

– Мебель выбирай, как жену: пусть создает уют и выглядит красиво, но не настолько красиво, чтобы зарились все встречные и поперечные.

Впервые увидев мою спальню в доме, который я снимал вместе с друзьями (папа заявился ко мне в гости без предупреждения)

– Что это у тебя за фреска? А, двое ебутся… Сын, позволь сказать тебе то, чего еще никто не говорил: ты, блин, не Энди Кауфман. [11]11
  Энди Кауфман – американский шоумен и актер, известный чудачествами, розыгрышами и мистификациями.


[Закрыть] Такие картинки выглядят забавно в домах у знаменитых артистов. Но в данный момент эта сцена говорит мне только об одном: тут живет парень, которому бабы не дают. Не дают ни при какой погоде.

Когда мне порезали покрышки на машине

– Да не ходи ты в полицию. Там люди занятые, настоящие преступления расследуют. Тратить мои налоги на поиски какого-то раздолбая, у которого на тебя зуб? Нет уж! Перебьешься!

О том, что жить надо по средствам

– Почему ты столько денег разбазариваешь?.. Рассказывай! Дай растолкую: если ни хрена не зарабатываешь, ни хрена и не покупай.

Когда моего двадцатилетнего [12]12
  Покупать алкоголь разрешено только лицам в возрасте 21 года и старше.


[Закрыть]приятеля оштрафовали за хранение алкоголя

– Он разревелся? Вот черт, смотри, чтобы с тобой такого никогда не случалось… Да нет, ты меня не понял! Конечно, смотри, чтобы тебя не оштрафовали, само собой. Но если заметут – главное, не реви, точно дитя малое!

Когда меня взяли на стажировку в продюсерскую фирму Квентина Тарантино

– Рожа у него – страшнее ядерной войны… Да нет же, я за тебя рад. Но если он тебе попадется, старайся не смотреть на его рожу. По крайней мере, после плотного обеда.

Когда я заинтересовался затяжными прыжками с парашютом

– Ты прыгать не станешь, я точно знаю… Сын, я тебе задницу подтирал, я тебя знаю лучше, чем ты сам себя… Ну хорошо, задницу подтирала мама, но я обычно был на подхвате.

Когда моя карьера бейсболиста закончилась из-за травмы руки

– Сын, я тебе всей душой сочувствую. Если ты разозлишься на судьбу и захочешь выпустить пар, позвони мне. Встретимся, сыгранем в гольф или еще там что-нибудь… Ах да, твоя рука! Что ж, есть и другие способы выпускать пар. Руками махать необязательно.

О сортах «Принглз»

– Чипсы под названием «Пиццалюб» я жрать не стану. Ох, бля, в английском языке даже слова такого нет. Оригиналы хреновы.