Текст книги "На веки вечные (ЛП)"
Автор книги: Джасинда Уайлдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Глава 32
Арпеджио [47]
[Закрыть] в низком регистре
Кейден
Это была ночь перед Рождеством... и на дорогах творился сплошной беспредел. Вообще-то, это была ночь перед кануном Рождества, но довольно близко. Меня всегда бесили эти глупые стишки, кроме разе что того, как их читает Кларк Гризволд в фильме «Рождественскиие каникулы».[48]
[Закрыть] Мы с Эвер возвращались домой, пройдясь по магазинам и поздно поужинав. Была метель. Снег валил так сильно, что я не видел разметку на дороге в десяти футах от меня. Я полз по шоссе I-75 со скоростью тридцать миль в час,[49]
[Закрыть] жалея, что хочу в туалет и проклиная снег. Эвер, рядом со мной, положила ноги на приборную панель, и телефон освещал слабым светом ее лицо. Она писала кому-то сообщение, скорее всего, Иден. В последнюю неделю моя жена и ее сестра-близняшка ссорились, обменивались сообщениями по поводу того, должны ли мы с Эвер поехать на рождественское утро в дом мистера Элиота, и должны ли мы сообщать ему о том, что поженились. Эвер не хотела ехать и говорить ему. Не видела в этом смысла. Она много месяцев не видела отца: он ничего не делал, чтобы связаться с ней, не приехал навестить ее. Я ни разу не встречал мистера Элиота, кроме того раза на парковке в Интерлокене, почти шесть лет назад.
Я понимал ее гнев и печаль. Они с отцом по-настоящему расстались много лет назад, и дистанция между ними не сократилась. Эвер утверждала, что не злится на него, не злится за что-то конкретное, просто не хочет видеть. Я не мог поверить в это. Он же был ее отцом. Ей было обидно, что он вычеркнул себя из ее жизни, что предпочитал работать по сто часов в неделю, чем увидеться с дочерьми – единственной семьей. И поскольку у меня больше не было своих родителей, я хотел, чтобы Эвер наладила с ним отношения до того, как станет слишком поздно, до того, как она потеряет его, и только потом, потеряв, поймет, что упустила.
Я, конечно, сказал ей все это, и это стало нашей первой серьезной ссорой. Я стоял на своем, и меня злило и расстраивало ее упрямство, нежелание хотя бы признать, что она злится на него. Эв же, в свою очередь, злилась на меня из-за того, что я принуждал ее сделать то, чего ей не хотелось. Эта ссора продолжалась три дня. Три дня напряженной тишины и безучастного равнодушия.
Сегодня мы поехали по магазинам и на ужин. Было довольно... неудобно, потому что она еще со мной не разговаривала.
Я навалился на руль, вглядываясь в снег и готовясь сказать то, что положит конец ссоре.
– Послушай, детка, – сказал я, взглянув на нее, – прежде всего, мне жаль, что я расстроил тебя.
– Все в порядке, – сказала она, не отрываясь от телефона.
– Ясно же, что не в порядке, – сказал я, взглянув на нее еще раз. – Я просто не хочу, чтобы ты о чем-то сожалела. Ты будешь жалеть, если не помиришься с ним.
– Если ты так пытаешься извиниться, у тебя не очень хорошо получается.
– Ты можешь выключить телефон и поговорить со мной?
Она вздохнула и, наконец, посмотрела на меня.
– Я же говорю с тобой. И мне не нужно отключать для этого телефон.
– Ты меня не слушаешь.
– Ты и не говоришь ничего полезного.
Эвер убрала ноги с приборной панели и потянулась.
– Господи, погода просто ужасная. Такими темпами мы доберемся до дома не раньше, чем через час.
Обычно от супермаркета «Сомерсет» до нашей квартиры в Ройял Оуке мы ехали полчаса, но столько времени уже и прошло, а мы еще и полпути не преодолели.
– Да уж, безумие, – я потер лицо. – Эвер, послушай. Мне жаль. Это твое решение, твоя жизнь и твое дело. Я больше ничего про это не скажу. Если ты не хочешь завтра ехать к твоему отцу, хорошо. Я люблю тебя и просто хочу, чтобы ты хотя бы попробовала помириться с ним до того, как будет... слишком поздно.
Ее взгляд стал жестким, и она открыла рот, но я поднял руки в жесте примирения.
– Ты знаешь то, что я чувствую, и это все. Я не хочу больше ссориться.
Она откинула голову на подголовник, закрыла глаза и тяжело вздохнула.
– И я тоже не хочу. Это убивает меня.
Она перегнулась через консоль между нами, взяла меня под руку и положила голову на плечо.
– Я не хотела злиться, но ничего не могу с этим поделать. Он просто ушел от нас, Кейд. От нас с Иден. С тех пор, как умерла мама, отец работал семь дней в неделю, с пяти утра до десяти или одиннадцати вечера. Иногда он ночует на работе. Не разговаривает с нами. Не звонит, не посылает сообщений или писем, и уж точно не приезжает навестить нас. Ему стало все равно. Кейд, и я не знаю, что с этим сделать. Он мой папа, и я люблю его. Или... хочу любить. Но не знаю, как любить того, кого здесь нет, и кто не хочет тебя видеть, не любит тебя в ответ.
Ее голос подорвался..
– Прости, милая. Мне так жаль. Это полное дерьмо. Я знаю. И я не знаю, что с этим делать. Может... не знаю. Просто пойти туда завтра со мной и попытаться все это обсудить. Сказать ему, что ты чувствуешь, и что ты хочешь вернуть его. Не знаю. И я не пытаюсь говорить тебе, что делать, детка. Просто... просто не могу видеть, как ты расстраиваешься, и знаю, что эти проблемы с папой задевают тебя сильнее, чем ты хочешь показать.
– Ты прав. Я знаю, ты прав.
Она глубоко вздохнула несколько раз, села и вытерла глаза.
– Ну, хорошо. Ладно. Поедем. Но я ни словом не обмолвлюсь о том, что мы поженились. Мне не стыдно, я просто.
– Один шаг за раз, – перебил я ее, – я понимаю. Правда.
Она взяла меня за руку.
– Спасибо, зайка. Я люблю тебя.
Я посмотрел на нее и улыбнулся.
– И я тебя тоже. Будем жить по одному дню за раз, вместе, ладно?
Она кивнула, и мы продолжили ехать домой в тишине, теперь более комфортной.
Глава 33
Эвер
Кейден нервничал и волновался. Он едва притронулся к еде и болтал ногой под столом. И папа... тоже. Он ни на кого не смотрел, ни с кем не говорил, просто закидывал еду в рот. Иден храбро пыталась поддержать разговор, но он все время затихал.
– Я на днях видела один фильм, – сказала она, сделав слишком большой глоток вина. – Я даже не знаю, как он назывался, но там играл Райан Филипп и эта рыженькая из «Секретных материалов», как же ее, Джиллиан... Джиллиан Андерсон? Да. И там были и другие звезды. Не помню. Его сняли очень давно. Может, в конце девяностых. И персонаж Райана Филиппа, думаю, это был он, сказал действительно потрясающую вещь. Он сказал: «Говорить о любви – все равно, что танцевать об архитектуре». Это меня просто поразило. Ведь и правда, нельзя говорить о любви, верно? Нельзя. Я-то так не думаю.
Я закатила глаза и свирепо уставилась на нее, внутри себя молясь, чтобы она заткнулась. Иден поняла намек, но сделала вид, что не заметила и стала болтать дальше.
– Я даже не помню, как назывался фильм. Он шел по какому-то кабельному каналу, – она остановилась, чтобы отпить еще вина. – Вспомнила! Эту вещь сказал не герой Райана Филиппа. Это была... Анжелина Джоли. Вот кто это сказал. Жаль, что я не могу вспомнить, как называется это гребаное кино.
– «Превратности любви», – подсказал Кейд, не глядя на нее. – Я тоже смотрел. Оно шло в середине ночи на одном из шестнадцати каналов, вроде как «Starz».[50]
[Закрыть] Там снимались практически все. Там был Шон Коннери. А еще тот парень, как же его, этот актер... Джей Морис. И еще Эллен Берстайн.
Я взглянула на него, пытаясь скрыть раздражение.
– Когда ты его смотрел?
– В четверг, вроде, – Кейд пожал плечами. – Ты спала. Я не мог заснуть, стал переключать каналы и наткнулся на фильм. Он было хорошим, немного бессвязным, но хорошим.
Папа уронил на тарелку вилку, и та упала со звоном.
– Мы все еще говорим об этом фильме? – Он отодвинул тарелку. – А при чем тут вообще этот фильм?
Последнюю часть вопроса он адресовал Иден.
Она нахмурилась.
– Я просто... пыталась поддержать разговор. Вам всем так... неловко.
Папа провел рукой по редеющим волосам.
– Никто не чувствует себя неловко, Иден. Мы просто едим.
– Папа. О чем ты? Тут такое напряжение, что его можно ножом резать.
Вот так все и началось. Я посмотрела на Кейдена, который ковырялся в еде – не ел, но притворялся.
– Нет никакого напряжения, – папа повертел в руках бокал вина, разглядывая плещущуюся жидкость.
Иден вздохнула и, опустив голову, положила ладони на стол.
– Серьезно? Никакого напряжения? А как его не может не быть? Мы не видели тебя начиная с лета, с нашего дня рождения.
Папа поморщился.
– Я был...
– Занят, – закончила за него Иден. – Знаю, папа. Проблема в том, что ты всю жизнь был занят.
– Иден, сейчас не время для этого разговора. У нас гость, – папа показал бокалом на Кейдена.
– Да, но он теперь тоже вроде как семья... – Иден прикончила остаток вина, сделав большой глоток.
Я съежилась, пожалев, что она затронула эту тему.
Папа смущенно нахмурился.
– Он парень Эвер. Не думаю, что это делает его частью семьи, – он с извинением взглянул на Кейдена. – Без обид, сынок. Ты, кажется, хороший парень.
Кейдена бесило, когда к нему обращались «сынок», это я уже поняла. Однако его голос был спокойным.
– Никаких обид, сэр.
Он не поправил папу, и я была рада этому. Сейчас было самое неподходящее время для этого разговора.
Иден взглянула на меня, потом на Кейда с озадаченным выражением лица.
– Эв?
Мне нужно было отвлечь ее.
– Папа прав, Иден. Для этого сейчас не лучшее время. Кейдену не нужно это слышать.
– Но... – начала Иден.
– Иден. Оставь это. Пожалуйста, – папа встал. – Как насчет пирога?
– Нет! – она встала, уронив стул на пол. – Мне все равно, слышит он или нет. Он обо всем этом знает, я знаю, что это так. Дела идут не очень хорошо. Они идут не очень хорошо с тех пор, как мама умерла.
Внезапно можно было услышать, как пролетает муха. Дедушкины часы в гостиной напротив столовой пробили семь раз.
– Иден... – начал папа.
– Нет, я так это не оставлю. После того, как мы похоронили маму, ты просто ушел. Ты знаешь, что это так, я знаю, что это так, и Эвер знает это. Ты просто удалился.
Кейд встал, схватил свою и мою тарелку.
– Я... пожалуй, приберусь.
– Сядь, сынок, – сказал папа, не отрывая глаз от Иден.
– Я не ваш сын, – Кейд поставил назад тарелки и сел. – При всем уважении, сэр, не называйте меня так, пожалуйста.
Папа рухнул на стул.
– Я не удалялся, Иден...
– Но это так, мать твою! Ты просто ушел! Бросил нас!
– Я дал вам крышу над головой, разве нет? Я заплатил за ваши автомобили, за ваши квартиры, за ваше образование, – он потер переносицу. – Так что не говори, что я бросил вас.
Я больше не могла молчать.
– Все это, конечно, хорошо, но это не заменяет тебя, – я старалась говорить спокойно и рассудительно. – Я бы лучше была бедной, но у меня был бы ты.
– У тебя был я, – сказал он.
– Нет! – из меня вырвался крик. Тебя не было! Никогда не было! И ты так и не пришел! Вел себя так, словно мы не... не... твои дочери.
– А сколько усилий приложили вы, обе, чтобы общаться со мной? Нельзя только меня винить.
– Ты наш отец! – закричала Иден. – Ну, по крайней мере... должен быть отцом. А сейчас? Сейчас от тебя остались только воспоминания. Такие же далекие, как и о маме.
Папа закрыл лицо руками. Он глубоко, судорожно вздохнул, и потом еще раз, и его плечи затряслись. Мы с Иден обменялись взглядами. И что нам было теперь делать? Сказать ему, что все в порядке? Что мы понимаем и прощаем его? Мы не прощали. Не прощали, не могли простить.
Он встал, повесив голову.
– Так, значит, всего лишь воспоминание? Ну... мне жаль, что я вас подвел.
Папа отошел от стола, шаркая и спотыкаясь, как будто за последние пять минут постарел на сто лет.
– Мне... жаль. Все, что я могу сказать, правда? Жаль.
И потом ушел.
За столом повисла гнетущая тишина.
– Отличная работа, Иден. Прекрасно оживила разговор, – сарказм так и сочился из меня, и я не пыталась скрыть его.
Близняшка злобно посмотрела на меня.
– А что бы ты сделала? Ой, подожди, ты бы ничего не сделала, правда? Ты бы просто сидела тут со своим мужем, о котором папа, кстати, ничего не знает, и ничего не говорила. Ничего бы не делала.
– Я собиралась... Просто ждала подходящего случая. Иден... я же собиралась поговорить, а не ссориться! – я уже кричала.
– Как бы хорошо это получилось у тебя! – она закричала в ответ, со слезами на глазах. —Иногда не бывает легких путей, Эвер. Может, конечно, тебе это неизвестно, ведь тебе все так легко дается.
У меня открылся рот.
– Легко? Легко? О чем ты, мать твою, говоришь? Что мне далось легко? То, что я потеряла маму? То, что мне разбил сердце этот Уилл, Билли как, блин, его зовут? Думаешь, мне это было легко? Думаешь, легко было потерять одновременно маму и папу?
– Для Билли Харпера ты всегда была только потаскушкой на одну ночь, – огрызнулась Иден, – и все, кроме тебя, это знали. И знаешь, что? Знаешь, что еще больше бесит меня? Даже хотя я знала, что Билли было на тебя совершенно наплевать, я все равно завидовала тебе, потому что ты получила то, что другие не смогли, и это просто произошло! Он просто... захотел тебя! Без усилий с твоей стороны. Он захотел тебя. Тебя, не меня. Мы вроде как близняшки, но ты получаешь все. Всех друзей, всех парней, которые клеятся к тебе, всю красоту. Он был у тебя, – она показала пальцем на Кейдена, – всю жизнь, и даже это ты воспринимала, как должное, пока не стало слишком поздно. Так что да, я думаю, тебе все легко дается.
– Не думаю, что это честно, Иден, – сказал Кейден и встал.
– Я не с тобой говорю! – закричала Иден. – Это не твое дело, так что заткнись!
– Эй! – я оттолкнула Кейдена, встала между ним и сестрой. – Не говори с ним так! Это и его дело! Мое дело – это его дело. Что с тобой, блин, не так?
Внезапно она как будто обмякла и облокотилась на стол, обхватив голову руками.
– Я не... не знаю. Я просто хотела, чтобы это было... обычное Рождество. В кой-то веки. Не просто мы с тобой, а... семья. Хоть что-то похожее на семью. В последние несколько лет праздновали только мы, верно? Мы приезжали сюда, но папа... он отстранялся, рано ложился спать, или ему надо было позвонить, написать письмо, еще что-нибудь. И я думала, теперь, когда... у тебя есть Кейд, мы могли бы...
Она встала из-за стола, взяла бокал вина и вышла.
Я молча стояла, а на глаза наворачивались слезы. Сердце болело, я не знала, что делать, и мне было больно.
– Поедем домой, – сказала я.
Кейден кивнул, стал собирать вещи и заводить машину, а я немного умылась. Я убрала со стола и выкинула остатки еды, а посуду оставила для Иден. Так мы всегда и делали, еще с тех пор, когда были маленькими. Я ненавидела мыть посуду, а она ненавидела убирать со стола, так что схема работала, и мы даже не обсуждали ее. Я нашла Кейдена в машине, где он ждал меня. По радио, через айфон, который Кейд включил в USB, играла «Pitter Pat» Эрин Маккарли.
Мы сложились и на Рождество купили машину как подарок на друг другу. Это был форд F-150 возрастом два года с маленьким пробегом. Пришла пора менять машину, с джипом было связано... слишком много воспоминаний. Мы хотели что-то, что бы принадлежало только нам, ему и мне.
Я села рядом с ним, стала слушать музыку и смотерть, как за окном белоснежной стеной валит снег.
– Тебе не нужно кричать на нее из-за меня, – сказал он, когда кончилась песня. – Иден просто была расстроена. И ничего не хотела этим сказать.
Он повел машину назад и выехал с подъездной дорожки.
Я нахмурилась.
– Ты мой муж, Кейд. Конечно, я бы защитила тебя. Неважно, от кого. Никто не имеет права кричать на тебя.
– Кроме тебя? – спросил он с улыбкой, поддразнив меня.
– Кроме меня.
Мы взялись за руки и поехали сквозь снег, слушая музыку. Я почувствовала, что засыпаю, веки становились все тяжелее и тяжелее.
– Скоро приедем домой, – сказал Кейд. – Спи, любимая.
Я начала дремать, то и дело открывая глаза, чтобы взглянуть на Кейда, который сосредоточился на дороге и ехал сквозь снег.
Потом я вдруг услышала, как он выругался, почувствовала, как машину понесло, как она заскользила по дороге … и перевернулась.
Странно, как снег заглушал скрежет тормозов. Я открыла глаза, чтобы увидеть белизну снега за окном и черную дорогу. Что-то лежало подо мной, а волосы закрывали мне лицо. Рука Кейда была у меня на груди, он прижимал меня к сиденью. Стояла странная, тревожная и зловещая тишина.
Я не почувствовала удара. Раздался громкий звук, и потом снова наступила тишина – еще глушее, еще тревожнее. Я попыталась открыть глаза, но все, что видела – тьма. Я почувствовала черноту ночи, которая приближалась ко мне, наполняя меня, становясь мной.
Мне не было ни жарко, ни холодно, ни больно. Были только я и темнота.
И тишина.
Глава 34
Кейден
Автомобиль, маленький серый «Хендай», наполовину в сугробе на обочине, наполовину на дороге. Он застрял, и его колеса крутились впустую. Он появился ниоткуда, внезапно и слишком поздно. Я нажал на тормоза и выкрутил руль. Запаниковал, почувствовав под шинами лед, видимо, тот самый, из-за которого «Хьюндай» застрял в сугробе.
Эвер мирно спала рядом со мной, такая прекрасная. Она держала меня за руку, и на ее ногтях был темно-красный лак. Ее ногти, окрашенные в темно-красный цвет.
Кроваво-красный.
Под шинами моей машины снова был асфальт, но было уже слишком поздно – мы выехали на обочину и двигались вперед, виляя в разные стороны, противобуксовочная система пыталась удержать машину на дороге, проехать по льду, но полный привод не давал остановиться. Я не мог удержать машину, и она продолжала крутиться.
У меня все упало в животе – мы взлетели. Я прижал руку к груди Эвер, автоматически, чтобы попытаться удержать ее и не дать вылететь через ветровое стекло, хотя она и была пристегнута. Небо и земля поменялись местами, и еще раз, и еще, и мы упали на землю. Сиденье пассажира было вмято в землю, стекло разбилось. Что-то мокрое текло по моему лицу.
Снег?
Нет, оно было не белым. Оно было мокрым и липким.
Внезапно сработали подушки безопасности – два белых взрыва.
Машина снова ударилась о землю, и меня осыпало снегом и льдом из разбитого окна, и теперь окно трескалось с моей стороны. Я почувствовал, как миллион лезвий режут мне кожу, руки, лицо, грудь, почувствовал, как теряю вес, когда взлетаю в воздух, и внезапно передо мной встала яркая картина – я вспомнил, что по левую сторону дороги есть поворот, рощица, забор, а дальше промышленные здания.
Следующий удар пришелся на мою сторону, вдавив меня в землю, прижав к машине. Осколки стекла разорвали подушки безопасности, и меня окутала волна газа. Жар, боль, не просто боль, но агония. Мы катились, катились. Машина крутилась и переворачивалась.
Еще один удар, и мы резко остановились. Машина лежала на земле со стороны пассажира, а я висел в воздухе, и меня поддерживал только ремень безопасности.
Место пассажира.
Эвер.
Тишина. Ни звука. Почему она не кричит? Стонет? Ну хоть что-то.
– Эвер! – я изогнулся, пытаясь повернуться, почувствовал, как что-то пронзило мое левое предплечье, впилось мне в бок, в бедро. Пронзило меня и удерживало на месте.
– Эвер! – я стал вырываться и почувствовал, что меня рвет на части. Изнутри. Снаружи.
Кап, кап, кап. Капали красные капли.
Я обернулся, пытаясь разглядеть ее. Ухитрился взглянуть одним глазом. И сразу же пожалел. Подо мной был океан крови. Черные волосы Эвер. Белая кожа. Фарфор, запятнанный красным цветом.
– НЕТ! НЕТ! – я вывернулся, вырвал то, что осталось от моей руки, в которой пульсировала невероятная боль.
Я за что-то схватился, почувствовал металл и толкнул, напрягая каждую мышцу, чтобы побороть боль, чувствуя, как меня охватывает слабость и ослепляет агония. В ране на моей руке я увидел кость. Мне удалось протянуть руку к Эвер, почти касаясь ее.
Она не двигалась и лежала тихо и неподвижно. Я услышал, как кричу, хрипло и бессвязно.
– ЭВЕР! ЭВЕР!
Я поискал замок на ремне.
– Проснись, детка! Проснись, проснись!
Вокруг нее было так много крови. Моей? Ее? Так много крови. Ее лицо было алым, ее рука, которая свешивалась из разбитого окна, была разрезана до мяса и кровоточила. Ее порванные джинсы – красные.
О, Боже, Боже... ее голова. Так много крови и какие-то белые частички.
У меня саднило в горле, но я все кричал и кричал, корчился, дергался, пытаясь дотянуться до нее, но не мог, не мог освободить себя, и каждое движение стоило мне крови, каждый раз я мучился от боли и терял сознание.
Я услышал сирены. Голоса.
Каким-то невероятным образом работало радио. Играла «Cosmic Love» группы «Florence and the Machines»: «Нет рассвета... нет больше дня... я – сумерки... тень твоего сердца...»
– Эвер! Вытащите Эвер! – мой голос слабел и звучал далеко. – Боже, спасите... спасите ее...
– Мы вас обоих вытащим, сынок. Обещаю. Просто не шевелись, ладно? – его голос был спокойным, ровным, но я слышал напряжение.
«Сынок». Меня это бесило. Ноя не мог произносить слова.
– Спасите... спасите ее... пожалуйста...
Что-то пошевелилось, и меня пронзила боль, еще один хриплый крик вырвался из меня. Пытка была невыносимой. Меня охватила агония и поглотила тьма, плоть рвалась на части, хрустели кости, скрежетал металл, и ревела пила, железо по железу.
Так темно, так холодно.
Везде болит, везде болит.
Эвер. Эвер. Эвер.
