Текст книги "Письмена на теле"

Автор книги: Джанет Винтерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

"Сумасшедший день" – говорит она "Сумасшедший день. Это заставляет меня мечтать о других вещах. О таких темных, возбуждающих штучках".

Патока. Это первое, что приходит мне в голову. Как бы это выглядело изваляться в Гейл Райт?

Однажды у меня был бойфренд, ее звали Карло, он был темной возбуждающей штучкой. Он заставил меня сбрить все волосы с тела и то же самое сделал с собой. Он заявил, что это усиливает чувствительность, но у меня было ощущение, что меня заточили в пчелиный улей. Мне хотелось доставить ему удовольствие, от него пахло елочными шишками и портвейном, его длинное тело было мокрым от страсти. Мы встречались на протяжении шести месяцев, а потом Карло встретил Роберта, который был выше, шире и стройнее меня. Они обменялись своими бритвами и вырезали меня из своей жизни.

"О чем ты мечтаешь?" – спрашивает Гейл.

"О старой любви".

"Любишь старых, да? Это хорошо. Хотя, знаешь, я не так уж и стара как выгляжу, если речь идет об обивке."

Она сильно ударяет по креслу и облако пыли оседает на ее поблекший макияж.

"Мне нужно признаться Гейл, что у меня кто-то есть."

"Вот так всегда" – вздыхает она и сосредоточивает взгляд на темных комочках в своем горячем шоколаде, как предсказательница судьбы.

"Высокий, темный и красивый?"

"Высокая, рыжая и красивая"

"Тогда расскажи сказку на ночь. – говорит Гейл, – Какая она?"

Луиза, девушка семейства двукрылых, рожденная в огне, 35 лет.

Грудь – 86, талия -65, бедра -90. 10 лет замужем. 5 месяцев со мной.

Докторская степень по Истории искусств. Первоклассный разум. 1 выкидыш (или 2?), 0 детей. 2 руки, 2 ноги, очень много белых кровяных телец. 97 месяцев оставшейся жизни.

"Не плачь, – говорит Гейл, опускаясь на колени перед моим стулом, ее пухлая рука со множеством колец ложится на мою тонкую, не украшенную руку. "Не плачь. Все правильно. Она бы умерла и у тебя не было бы возможности простить себя. Теперь у нее есть шанс".

"Это неизлечимо"

"Ее доктор сказал иначе, Она ведь может доверять ему, правда?

Гейл не знала всего.

Она очень нежно дотрагивается до моего лица. "Счастье снова придет к тебе. Мы можем быть счастливы друг с другом, не так ли?".

Шесть утра. Я лежу в своей арендованной, продавленной, двуспальной кровати с Гейл Райт, свернувшейся подле меня. Она пахнет пудрой и трухой.

Она громко храпит и, судя по всему, будет храпеть еще какое-то время, поэтому я встаю, беру ее машину и еду к ближайшей телефонной кабине.

Мы не занимались любовью. Все, что было в моих силах – это обвить руками ее обитую плоть с энтузиазмом продавца диванов бывших в употреблении. Она гладила меня по голове и заснула, что было естественно, поскольку мое тело было не более чувствительным, чем мокрый плащ.

Я бросаю монетку в щель и слушаю гудки, пока от моего дыхания не запотевают стекла пустой кабины. Мое сердце сильно колотится. Кто-то отвечает – сонно, раздраженно.

"АЛЛО? АЛЛО?"

"Привет Элгин".

"Ты знаешь сколько сейчас времени?"

"Сейчас раннее утро после еще одной бессонной ночи".

"Что ты хочешь?"

"Наш уговор. Как она?"

"Луиза в Швейцарии. она была очень больна, но сейчас ей гораздо лучше. Мы добились хороших результатов. Она пока не вернется в Англию, если вообще вернется. Ты не сможешь увидеть ее".

"Я не хочу ее видеть" (ЛОЖЬ. ЛОЖЬ.) "Вот и хорошо, потому что она-то уж точно не желает видеть тебя".

Наступило молчание. Какое-то время я продолжаю держать трубку, глупо уставившись на микрофон. С Луизой все в порядке, это было единственным, что имело значение.

Я сажусь в машину и еду пустынными милями домой. Воскресное утро и никого вокруг. В верхних комнатах плотно задвинуты занавески.

Дома по обочине дороги все еще спят. Лиса перебежала мне дорогу, в ее пасти болталась курица. Мне придется отчитываться перед с Гейл.

Из моего дома доносятся только два звука: металлическое тиканье часов и храп Гейл. Я закрываю дверь на лестнице и остаюсь наедине с часами. Очень ранним утром часы идут по другому, они растягиваются и таят в себе обещание. Я беру свои книги и пытаюсь работать. Русский – это единственный язык, который я хорошо знаю, что очень помогает, потому что не так много людей могут составить мне конкуренцию в моей работе. Франкофилам приходится туго, потому что все хотят сидеть в парижском кафе и переводить новое издание Пруста. Не я. Мне всегда казалось что tour de force это школьная экскурсия. (фр. tour de force – мастерское исполнение прим. переводчика) "Ты ведешь себя по-идиотски" – говорит Луиза, слегка шлепнув меня.

Она встает, чтобы приготовить кофе и приносит его свежим, с запахом плантаций и солнца. Ароматный пар согревает наши лица и затуманивает мои очки. она рисует по сердечку на каждой линзе. "Это для того, чтобы видеть только меня" – говорит она. Ее волосы цвета киновари, ее тело – все сокровища Египта. Нельзя найти подобных тебе, Луиза. Я больше никого не вижу".

Я работаю, пока часы не бьют полночь и я слышу жуткий грохот наверху. Гейл Райт проснулась.

Я быстро хватаю чайник, подозревая что понадобится какое-нибудь примирение. Интересно, защитит ли меня чашка чая? Я протягиваю руку, чтобы взять "Эрл Грей", но вместо этого беру "Empire Blend" со слоганом: Чай, Настаивающий На Своих Правах. Чай по-мужски. Чай с таким количеством танина, что дизайнеры используют его как пигмент.

Она заходит в ванную. Я слышу как тарахтят водонапорные трубы . Они заставили цистерну отдать всю горячую воду, до последней капли. Надеюсь Гейл не выпустила осадок.

"Никогда не выпускай Осадок" – говорил фермер, когда знакомил меня с жильем. Он сказал это так, как будто Осадок был каким-то страшным существом, которое жило под горячей водой.

"А что случится, если я это сделаю?"

Он обречено покачал головой. "Не могу сказать".

Наверняка он имел в виду, что просто не знает, но как ему удалось вложить в эту фразу такую интонацию, что она прозвучала как какое-то древнее проклятие?

Я беру чай для Гейл и стучу в дверь.

"Не стесняйся"

Я с усилием толкаю туго открывающуюся дверь и с шумом ставлю чашку с чаем на край ванной. Вода в ванной коричневая. Гейл вся полосатая. Она выглядит как отборный кусок бекона с прослойками. Ее глаза маленькие и красные со сна. Волосы стоят торчком как стог сена. Я передергиваю плечами.

"Холодно, правда? " – говорит она "Не потрешь мне спину, красотуля?"

"Мне нужно разжечь печку, Гейл. Не могу дать тебе замерзнуть".

Я сбегаю по лестнице и да, конечно же, разжигаю печку. Я даже могу с радостью поджечь весь дом, с поджаривающейся в нем Гейл. Это невежливо, говорю я себе. Почему ты в таком ужасе от женщины, чей единственный недостаток в том, что ты ей нравишься, и чье единственное качество заполнять собой все пространство?

Бум,Бум,Бум,Бум,Бум.Бум,Бум. Гейл Райт стоит у подножья лестницы. Я выпрямляюсь и коротко улыбаюсь.

"Привет, дорогуша", говорит она целуя меня с чмокающем звуком. "У тебя есть сэндвичи с беконом?".

Пока Гейл копается в том, что осталось от Осенней Эффи, – одной из свиней, ежегодно отправляемых на убой фермером, она говорит мне, что собирается изменить мой график работы, для того, чтобы мы могли работать в одно время. "Я также буду больше тебе платить". Она слизывает жир с нижней губы и с того места на руке, куда он капнул.

"Мне бы не хотелось. Меня все устраивает".

"Ты в шоке. Попробуй сделать так, как я говорю" – она плотоядно смотрит на меня поверх своего завтрака. "Разве тебе было плохо побывать в семейной обстановке вчера вечером? Эти твои руки были повсюду."

Ее руки втискивают Эффи в ее челюсти с такой силой, как будто она боится что у свиньи еще хватит духа устроить побег. Она сама пожарила бекон, потом обмакнула куски хлеба в жир перед тем, как сделать сэндвич.

На ее ногтях были остатки красного лака, несколько кусочков от него перекочевали на хлеб.

"Мне нравятся сэндвичи с беконом," – говорит она. "Твои пальцы так прикасались ко мне. Они такие легкие и ловкие, ты играешь на пианино?".

"Да," – говорю я неестественно высоким голосом. "Извини мне нужно выйти".

Я добираюсь до туалета как раз вовремя – меня стошнило. Стоя на коленях, с опущенной головой я обделываю унитаз овсянкой. Я вытираю рот и полоскаю его водой, сплевывая жжение из своей глотки. Если Луизе делают химиотерапию, она наверное страдает так каждый день. А меня нет с ней. "В том то и дело, в том то и дело", – говорю я себе в зеркале. "Это то, чего с ней не произойдет, пока она с Элгином".

"Откуда ты знаешь?" – говорит писклявый сомневающийся голос, который уже начинает меня пугать.

Я приползаю обратно в гостиную и делаю большой глоток виски прямо из бутылки. Гейл делает макияж глядя в маленькое зеркальце. "Надеюсь, это у тебя не вредная привычка?", говорит она, косясь на меня из-под карандаша для глаз.

"Я плохо себя чувствую".

"Ты недостаточно спишь, вот в чем дело. Я слышала тебя в шесть утра. Тебе куда-то нужно было пойти?".

"Мне нужно было позвонить кое-кому".

Гейл откладывает в сторону свою волшебную палочку с тушью "Masсara". На тюбике была надпись "волшебная палочка", хотя выглядела она как прут, которым подгоняют коров.

"Тебе нужно забыть ее".

"С таким же успехом я могу забыть себя".

"Чем мы будем сегодня заниматься?".

"У меня есть работа".

Гейл на секунду окидывает меня взглядом, а потом складывает свои инструменты в виниловую косметичку.

"Я тебя не интересую, дорогуша, не так ли?".

"не то, чтобы я..."

"Я знаю, ты думаешь, что я толстая старая шлюха, которая просто хочет чего-то твердого и сочного. Что ж, это правда. Но я буду выполнять свою часть работы. Я буду заботиться о тебе, буду хорошим другом и никогда тебя не подведу. Я не халявщица. Я просто девушка для развлечений, чье тело разнесло. Хочешь скажу тебе кое-что? Ты не теряешь свое либидо так быстро, как теряешь свою внешность. Это жестокая правда природы. Тебе все равно нравится этим заниматься. Да, это тяжело, но у меня кое-что осталось. Я не сажусь за стол с пустыми руками".

Она встает и берет свои ключи. "Подумай об этом. Ты знаешь где меня найти".

Я вижу как она уезжает в своей машине и испытываю подавленность и стыд. Я опять ложусь в кровать, отказываясь бороться и мечтать о Луизе.

Апрель, Май. Я продолжаю свое обучение в качестве специалиста по раковым образованьям. В палате для раковых больных меня прозвали "Больничный Вампир". Мне все равно. Я навещаю пациентов, выслушиваю их истории, нахожу тех, кому удалось выздороветь, и сижу у постели умирающих. Я думаю, что все больные раком должны иметь крепкие, любящие семьи. В специальной литературе много говорится о том, что эту болезнь нужно пережить совместно. Это почти семейное заболевание. Но правда такова, что многие раковые больные умирают в одиночестве.

"Чего ты добиваешься?", в конце концов спрашивает меня одна из молодых докторов.

"Я хочу знать как это выглядит. Я хочу знать что это такое".

Она пожимает плечами. "Ты попусту тратишь свое время. Я очень часто думаю о том, что мы все попусту тратим свое время".

"Тогда зачем мучиться? Почему ты мучаешься?"

"Зачем мучиться? Это вопрос ко всему человечеству, не так ли?"

Она поворачивается, чтобы уйти, потом с озабоченным видом оборачивается на меня.

"У тебя ведь нет рака, правда?"

"Нет!"

Она кивает. "Видишь ли, иногда люди, которым диагностировали рак, хотят получше узнать как это лечится. Доктора держатся слишком снисходительно, даже с самыми образованными пациентами. Поэтому некоторым из этих пациентов нравится все узнавать самостоятельно.

"И что же они узнают?"

"Как мало мы знаем. Мы живем в конце двадцатого века, а посмотри какими инструментами мы пользуемся? Ножи, пилы, иглы и химикаты. У меня нет времени заниматься альтернативной медициной, но я могу понять почему она так привлекательна".

"Не следует ли найти время для любой возможности?"

"Работая в восьмидесятичасовом графике?"

Она уходит. Я беру свою книгу "Современные методы лечения рака" и отправляюсь домой.

Июнь. Самый засушливый июнь в статистических сводках. Земля, которая должна находиться в зените своей летней славы, истощена отсутствием влаги. Почки на деревьях хранят обещание, но не набухают. Пульсирующее солнце оказалось обманщиком. Солнце, которое должно нести жизнь приносит смерть каждое безжалостное утро.

Мне захотелось пойти в церковь. Не для того, чтобы спасти свою душу или утешиться видом распятого Христа. Скорее мне захотелось соединиться с теми людьми, которые находят утешение в вере. Мне нравится потеряться среди поющей гимны толпы, как странник, которому не обязательно заботиться о пожертвованиях на ремонт крыши или фестиваль урожая. Были времена, когда все были верующими, и веру можно было обнаружить в тысячах крохотных церквушек вдоль и поперек Британских островов. Мне не хватает звона колоколов, несущихся от деревни к деревне, зазывающих к заутрене. Этого божьего там-тама, несущего добрые вести. И это были добрые вести, поскольку церковь была и центром, и средством.

Англиканская церковь в своей невозмутимой великодушной заботе, подчеркнуто ориентированная на деревенскую жизнь. Медленное чередование времен года, эхом перекликающееся с Книгой Общих Молитв. Обряды и молчание. Твердый камень и твердая почва. Сейчас едва ли одна из четырех церквей продолжает соблюдать весь церковный календарь и совершать что-либо, кроме обычного ежевоскресного причастия или каких-то редких мероприятий для своего прихода.

Церковь, что недалеко от моего дома – это работающая модель, не музей. Поэтому я выбираю вечернюю молитву и начищаю свою обувь. Мне бы следовало знать, что не все так просто.

Частично здание относилось к XIII веку, с григорианскими и викторианскими достройками. Она была сделана из прочного камня, который казалось органично вырастает из самой земли. Взращенная, а не построенная. Битва по своему цвету и по сути. Битва за высечение ее из камня и придания ей формы, славящей Господа. Она была массивная, черная как земля и вызывающая. По архитраву низкой входной двери была протянута пластиковая лента с надписью "ИИСУС ЛЮБИТ ТЕБЯ".

"Приходится идти в ногу со временем" – говорю я себе, слегка смутившись.

Я вхожу вовнутрь, прохожу по выложенному керамической плиткой полу. Характерный церковный холод, который не способны преодолеть ни газовые горелки ни пальто. После дневной жары он ощущается как рука Бога. Я сажусь в темную нишу для молитв, с изображением дерева на двери, и открываю свой молитвенник. Здесь нет никого. А потом раздаются звуки тамбуринов. Это были серьезные тамбурины, размером с басовые барабаны и с гордо развевающимися ленточками, как на Майском дереве, обитые клепками по окружности, как ошейник питбулла, Один из них проходит по ряду, мимо меня, сверкнув клепками у моего уха. "Воздай хвалу Господу" – говорит несущий его, отчаянно пытающийся совладать с ним.

"Новая овца в нашем стаде".

Потом это однородное сборище, за исключением меня, начинает петь тексты из библии, и разнородные выкрики как попало накладываются на мелодию. Волшебный орган стоит закрытым и пыльным, зато у нас есть аккордеон и две гитары. Я по-настоящему хочу выйти, но входную дверь заслоняет дородный, сияющий фермер, который похоже может рассвирепеть, если я попытаюсь сбежать до того, как начнется сбор пожертвований.

"Иисус преодолеет тебя" – выкрикивает священник. ( Бог – занимается реслингом?) "Иисус овладеет тобой!" ( Бог – насильник?) "Иисус становится все сильней и сильней!" (Бог культурист?) "Отдай себя в руки Иисуса, и ты будешь возвращен с процентами".

Я могу принять идею о многогранности Бога, но у меня есть твердое убеждение, что если Бог существует, то Он не Ипотечный Банк.

Однажды у меня был друг, его звали Бруно. После сорока лет распутной жизни и поклонения Маммоне, он обнаружил Иисуса под гардеробом. Справедливости ради надо упомянуть, что до того, как это случилось, этот гардероб в течение четырех часов медленно раздавливал его легкие. Бруно помогал выносить мебель, и влип в крупные неприятности с этой двухдверной викторианской громадиной. В таких гардеробах обычно живут нищие. В конце концов его спасла бригада пожарников, хотя позже он постоянно утверждал, что сам Господь поднял с него эту дубину. Вскоре после этого он повел меня с собой в церковь и дал мне полный отчет о том, как Иисус вышел из гардероба, чтобы спасти его.

"Из гардероба и прямо в твое сердце", восторженно сказал пастор.

Мне никогда больше не довелось увидеть Бруно после этого, Он отдал мен свой мопед, в знак отречения от мирской жизни и помолился о том, что возможно этот мопед приведет меня к Господу. К сожалению он окончательно сломался на окраинах Брайтона.

Прорываясь сквозь это болезненное мечтание, чьи-то руки хватают мои руки и начинают ударять их друг об друга, как если бы они были цимбалами. Я понимаю, что от меня ждут, что я буду хлопать в такт и вспоминаю еще один маленький совет моей бабушки. "Среди волков по-волчьи вой". Я приклеиваю пластмассовую улыбку на свое лицо, как это делает обслуживающий персонал в МакДональдсе и делаю вид, что мне хорошо. Мне и не плохо, мне вообще никак. Не удивительно, что они говорят о том, что Иисус заполняет вакуум, как будто человеческое существо это какой-то термос. Это самое пустое место из тех, в которых мне пришлось побывать. Бог может быть и милостив, но должно быть у него все-же есть какой– то вкус.

В подтверждение моим подозрениям оказалось, что фермер, похожий на борца сумо, отвечал за сбор пожертвований, поэтому как только он радостно принял мои двадцать пенсов, мне удалось упорхнуть. Упорхнуть в пустынные поля, где овцы продолжают пастись так, как они делали десятки веков. Упорхнуть к пруду, который кормит стрекоз. Я порхаю до тех пор, пока церковь не превращается в твердый нарост на фоне неба. Если молитва вообще уместна, то она уместна здесь, моя спина прижата к каменной стене, мои ноги на плоской земле. Я молюсь за Луизу каждый день, начиная с декабря. Я не знаю кому я молюсь и зачем. Но я хочу, чтобы кто-то позаботился о ней. Пришел к ней и утешил ее. Как прохладный ветер и глубокий источник. Я хочу, чтобы ее защитили, я могу даже сварить глаза саламандры и печень жабы, если это может принести хоть какую-то пользу. Что до молитвы, то она помогает мне сосредоточиться. Думать о Луизе самой по себе, не как о моей возлюбленной, не как о моей скорби. Это помогает мне забыть себя и это большая благодать. "Это было ошибкой с твоей стороны," – говорит голос. Это уже не тот писклявый неуверенный голос – это сильный ласковый голос и я слышу его все отчетливей и отчетливей.

Я слышу его громко, и начинаю сомневаться, что все еще владею своим разумом. Какого типа люди обычно разговаривают вслух? Жанна д'Aрк, понятно, но как насчет всех других, грустных или зловещих, которые хотят изменить мир силой тамбуринов?

У меня не было возможности связаться с Элгином в этом месяце, хотя он наверное получил три письма от меня. Я звоню ему в любое время, когда можно и когда нельзя. Я думаю, что он может быть в Швейцарии, но что если Луиза умирает? Скажет ли он мне? Позволит ли он мне увидеться с ней? Я трясу головой. Это было бы неправильно. Это превращает все в абсурд. Луиза не умирает, она в безопасности в Швейцарии. Она стоит в длинной зеленой юбке, под стремительно падающим потоком. Водопад стекает по ее волосам, груди, ее юбка становится прозрачной. Я присматриваюсь внимательнее. Я вижу течение ее крови, желудочки ее сердца, длинные кости ее ног, похожие на бивни. Ее кровь чистая и красная, как летние розы. Она благоухает и готова расцвести. Никакой засухи.

Никакой боли. Если Луиза в порядке, значит и я в порядке.

Сегодня я обнаруживаю два ее волоска на моем пальто. Золотые нити поймавшие свет. Я накидываю их на указательные пальцы и растягива.Они растягиваются до двух футов в длину. Та ли это нить, которая связывает меня с тобой?

В местах по реабилитации после утраты родных и близких и книгах типа "Как пережить потерю любимого человека", ничего не говорится о том, что ты чувствуешь, внезапно обнаружив частичку любимого человека.

Мудрость состоит в том, чтобы не делать из своей квартиры мавзолей, а держать в нем лишь то, что наводит тебя на счастливые, позитивные воспоминания. Я читаю книги, связанные со смертью отчасти потому, что мое расставание с Луизой окончательно, и отчасти потому, что если она умрет, мне нужно будет справиться с этой вторичной утратой, к тому времени когда первая станет менее болезненной. Я хочу справиться.

И хотя я чувствую, что моя жизнь раскололась на две части, все же я хочу жить. Самоубийство никогда не являлось для меня выходом из несчастья.

Несколько лет назад моя подруга погибла в автомобильной катастрофе. Она ехала на велосипеде и ее задавило насмерть шестнадцатиколесным многотонным грузовиком.

Когда мне удалось оправиться от ее смерти в самом грубом смысле, мне стало казаться, что я вижу ее повсюду на улицах – всегда мимолетом, впереди меня, ее спина передо мной, исчезающая в толпе. Мне сказали, что это обычное явление. Я все еще вижу ее, хотя уже не так часто, и на какое– то мгновенье, я верю что это она. Время от времени я нахожу у себя вещи, оставшиеся от нее. Всегда что-нибудь очень простое. Однажды, мне случилось заглянуть в старую записную книжку, из которой выскользнул листок, неиспорченный, с прочными не тускнеющими чернилами. Она оставила его на моем столе, в Британской библиотеке, пять лет назад. Это было приглашение на кофе в 4 часа дня. Я прихвачу с собой пальто и горсть мелочи и встречусь с тобой в переполненном кафе, ты ведь будешь там сегодня? будешь? будешь?

"Ты переживешь это..." Именно стереотипы всему виной. Утрата любимого человека навсегда изменяет твою жизнь Ты не можешь пережить это, потому что "это", означает человека, которого ты любил. Боль прекращается, появляются новые люди, но пропасть никогда не уменьшается. Да и как она может уменьшиться? Индивидуальность того, кто был достаточно дорог для тебя, чтобы скорбеть о нем, не нейтрализуется смертью. Эта дыра в моем сердце имеет форму тебя и некем восполнить это место. Да и к чему?

В последнее время я много думаю о смерти, ее окончательности – вопросе, висящем в воздухе. Один из нас еще не закончил дискуссию, почему же другой уходит? И почему без предупреждения? Момент, к которому ты так тщательно готовился застает тебя врасплох. Толпа вламывается через окно, хватает тело, и тело уходит За день до прошлой Среды, в это же время, год назад ты была здесь, а теперь тебя нет. Почему? Смерть снизводит нас до недоумевающей логики ребенка. Если вчера, почему не сегодня? И где ты?

Хрупкие существа маленькой голубой планеты, окруженные световыми годами молчаливого космоса. Находят ли мертвые покой за пределами суматохи этого мира? И какой это покой для нас, если твоя самая усердная любовь не может вернуть их даже на день? Я поднимаю голову на дверь и думаю, что увижу тебя в проеме. Я знаю – это твой голос слышится прихожей, но когда я выбегаю в прихожую, она оказывается пустой. И нет ничего, что я могу сделать для того, чтобы что-то изменить. Последнее слово осталось за тобой.

Трепетание в желудке прекратилось, появилась тупая нестихающая боль. Иногда, когда я думаю о тебе у меня начинается головокружение.

Память делает мои мысли легкими, пьяными от шампанского. Все что мы делали вместе... И если кто-то скажет, что такова цена, я соглашусь заплатить. Это удивляет меня; вместе с болью и путаницей приходит прояснение сознания. Это стоило того. Любовь стоит того.

Август. Никаких новостей. В первый раз с тех пор как мы расстались с Луизой я чувствую депрессию. Предыдущие месяцы были безумными от отчаянья и притуплеными шоком. У меня было что-то типа полусумасшествия, если считать сумасшествием пребывание на грани реальности. В августе я чувствую пустоту и болезнь. Наступило протрезвление, и мне пришлось вернуться назад, к факту содеянного мной.

Во мне нет больше опьянения скорбью. тело и мозг знают как спрятаться от того, что слишком больно выносить. Так же как жертвы, горящие в огне достигают своего плато боли, так же и эмоционально страдающие могут обозревать себя какое-то время с высоты своей скорби. Эта отстраненность больше не принадлежит мне. Моя маниакальная энергия истощилась и мои слезы иссякли. Я засыпаю мертвым сном и но никогда не высыпаюсь. Когда мое сердце болит, я больше не могу плакать. Есть только тяжесть непоправимого поступка. Луиза была потеряна для меня и уже было слишком поздно.

Какое у меня было право решать как ей жить? Какое у меня было право решать как ей умереть?

В "Прикосновении Южного Комфорта" проводится "Месяц Кантри и Вестерна". Это также и день рождения Гейл Райт. Не удивительно, что ее знак зодиака Лев. Эту самую ночь, которая жарче ада и громче децибел, мы празднуем в компании с "Доном из Дома Гавкающей Гиены". ДБ2, как он любил себя называть. Бахромы на его пиджаке хватило бы на целый парик, если бы он был ему нужен. Ему он был нужен, но он был уверен что его "Невидимая Накладка Для Волос" как раз самое то. Его брюки были такими узкими, что в них задохнулась бы и ласка. Когда он не пел в микрофон, он опускал его на уровень ширинки и раскачивал. Он носил значок с надписью "Не входить" на своей заднице.

"Дерьмовая шутка" – сказала Гейл и засмеялась над своим собственным каламбуром. "Я видела попку получше, в клетке, в зоомагазине".

ДБ2 пользовался популярностью. Женщинам жутко нравилось как он разбрасывал красные бумажные платки из своего нагрудного кармана и рычал низким басом, как хрипловатый Элвис. Мужчин кажется не слишком трогали его шутки из задницы. Он стоял на коленях и пронзительно кричал: "Ну и кто же здесь хорошенький мальчик?", в то время как женщины цеплялись за очередные порции джина с лаймом.

"На следующей неделе я устраиваю "Ночь для курочек" (девичник) говорит Гейл. "Стриптиз".

"Мне казалось, что это месяц Кантри и Вестерна?"

"Правильно. Он наденет на себя бандану.

"А как насчет его банана? Отсюда он кажется не слишком большим".

"Публика приходит к нему не за размером, а за смехом."

Я смотрю на сцену. Дон Из Дома Гавкающей Гиены держит микрофон на вытянутой руке и завывает "Это действительно ты-ы-ы?"

"Теперь будь наготове", говорит Гейл "Когда он закончит это, они выстроятся в очередь за барной стойкой быстрей, чем монахини перед святым распятием".

Она размешивает целый таз "Долли Партон" со льдом – новинка месяца в нашем кафе. Я начинаю расставлять на стойке стаканы с пластиковыми сиськами, которыми мы заменили наши обычные зонтики для коктейля.

"Пойдем что-нибудь перекусим после работы." – говорит Гейл. "Никаких ограничений. Я закрываюсь в полночь, могу закрыть тебя тоже, если тебя это привлекает".

Вот таким образом я в конце концов оказываюсь перед тарелкой Спагетти Карбонара "У Волшебного Пита".

Гейл напилась. Она напилась до такой степени, что когда ее накладные ресницы упали в суп, она сказала официанту, что это сороконожка.

"Я хочу сказать тебе кое-что зайка", говорит она наклоняясь ко мне на манер служащего зоопарка, бросающего рыбу пингвину. "Хочешь?".

Есть было больше нечего. "Волшебный Пит" был круглосуточным питейным клубом, с низкопробной обстановкой и высоким содержанием спиртных напитков. У меня есть выбор – слушать откровения Гейл или бросить 50 пенсов в автомат-проигрыватель. У меня нет 50 пенсов.

"Это было ошибкой с твоей стороны"

В мире мультипликации в такой момент из под пола вылезает пила и вырезает аккуратную дырку вокруг стула, на котором сидит Багс Банни.

Что она имеет в виду под – это было ошибкой с твоей стороны?

"Если ты говоришь о нас, Гейл, я не могу..."

Она обрывает меня. "Я имею в виду тебя и Луизу".

Она едва выговаривает слова. Она подпирает кулаками свой рот, ее локти упираются в стол. Она пытается взять меня за руку, но заваливается на бок, прямо на корзину со льдом.

"Тебе не следовало сбегать от нее".

Сбегать от нее? Это не звучало так героически, как это было в моем понимании. Разве это не было жертвой с моей стороны? Отдать свою жизнь за ее жизнь?

"Она не ребенок".

"Ребенок. Мой ребенок. Мое дитя. Нежное существо, которое мне хотелось защитить".

"Но тебе не пришло в голову дать ей шанс сказать, чего она хочет. Тебе было легче уйти".

"Мне нужно было уйти. Она бы умерла ради меня. Не лучше ли мне жить в полжизни ради нее?".

"В чем дело?" – промычала Гейл. "Кошка съела твой язык?".

Не кошка, червь сомнения. Что я о себе думаю? Кто я, сэр Лонселот? Да, Луиза прерафаэлитская красавица, но это не делает меня средневековым рыцарем. Тем не менее, я отчаянно желаю, чтобы правда оказалась на моей стороне.

Мы шатаясь выходим из "Волшебного Пита" и направляемся к машине Гейл. Я в трезвом состоянии, но поддерживать Гейл – очень неустойчивый род деятельности. Она напоминает остатки желе от детского праздника. Она решила, что пойдет со мной, даже если мне придется спать в кресле. Километр за километром она описывает мне мои ошибки. Я жалею, что мне не удалось утаить от нее часть моей истории, как мне сначала и хотелось. Теперь ее было не остановить. Ее несло как трехтонный грузовик с откоса.

"Дорогуша, если есть что-то, чего я не выношу, так это беспричинный героизм. Люди вроде тебя попросту создают проблемы, для того, чтобы потом их решать.

"Ты так обо мне думаешь?".

Я думаю что так ведут себя только сумасшедшие идиоты. Может быть ты просто не любишь ее".

Это заставило меня так яростно крутануть руль, что ее подарочная коллекция кассет с Тэмми Уайнет перелетела через заднее сиденье и снесла качающуюся голову ее сувенирной собаки. Гейл стошнило прямо на ее блузу.

"Твоя проблема в том," говорит она, вытирая себя, "что ты хочешь жить как в романе".

"Вздор. Я никогда не читаю романов. Кроме русских".

"Они худшие из всех. Это не Война и Мир, дорогуша, это Йоркшир".

"Ты пьяна".

"Да, я пьяна. Мне пятьдесят три и я необузданна, как Уэльсец с зеленым луком в заднице. Пятьдесят три. Старая шлюха Гейл. Какое она имеет право совать свой нос в твои сверкающие доспехи? Ты ведь так думаешь, зайка? Может я и не похожа на посланника богов, но твоя девушка не единственная, кто имеет крылья. У меня есть парочка собственных крыльев, вот здесь". (Она похлопывает свои подмышки.) "Я полетала здесь немного и собрала кое-что интересное, и я отдам это тебе бесплатно. Не убегай от женщины, которую любишь. Особенно, если думаешь, что это для ее же пользы". Она сильно икает и обделывает свою блузу полу-переваренными моллюсками. Я даю ей свой платок. Наконец, она говорит, "Лучше пойди и найди ее."

"Я не могу."

"Кто так говорит?"