Текст книги "Пленница гарема"
Автор книги: Джанет Уолч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
– A votre sant[52]52
Ваше здоровье! (фр.).
[Закрыть], – произнесла она.
– A votre sant, – повторил он.
* * *
Султан несколько раз приглашал ее покататься на лодке. В первый день прогулки я передал Накшидиль накидку, и, когда она застегнула ее, я вручил ей яшмак[53]53
Яшмак – букв: «платок, закрывающий рот».
[Закрыть] и попросил надеть его.
– К чему это? – недоумевала Накшидиль, и я вспомнил, что она в первый раз решилась покинуть гарем.
– Она вас защитит, – ответил я.
– Защитит? От чего?
– От дурных глаз.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Вас не должен видеть ни один мужчина, – пояснил я. – Все мусульманки вне дома должны носить яшмак. А особенно женщины из гарема султана. Если вас застанут без яшмака, вас убьют.
– Я не стану скрывать лицо, – ответила она, бросив на пол белый шифон.
Я молча поднял его и снова подал ей.
– Вы мусульманка, – твердо сказал я.
– Ты хочешь сказать, что мне не пришлось бы это носить, если бы я была не мусульманкой, а христианкой?
Я кивнул.
– Но тогда вы не стали бы фавориткой в гареме султана, – напомнил я ей.
Она сверкнула глазами.
– Накшидиль, – умолял я. – В прошлом вы доверяли мне. Пожалуйста, делайте так, как я прошу.
Она качала головой, выражая свои сомнения, но я не отступал:
– У вас нет выбора. Откажетесь носить яшмак, и вам придется остаться в гареме, если же наденете его, то выйдете отсюда вместе с султаном Селимом.
Я показал ей, как повязать одну из этих тонких тканей, так чтобы она закрывала лоб, а затем помог завязать ее сзади. Второй кусок ткани предназначался для того, чтобы скрыть лицо ниже глаз, я завязал и ее. Потом заметил, что турецкий яшмак гораздо красивее тех, которые носят арабские женщины.
– Они почти ничего не видят, – заметил я.
– Мне все равно. Я чувствую себя словно заключенная, – бормотала она.
– Представьте, что яшмак дает вам свободу, – сказал я. – Она избавляет вас от нежелательных мужчин.
* * *
Накшидиль воскликнула, что никогда не видела такой лодки. Длинный белый изящный плавающий дворец, украшенный позолоченными лепными украшениями и ярко-зеленой каймой, весь блестел. На носу лодки в лучах солнца сверкала пальмовая ветвь, позади которой сидел большой позолоченный ястреб, символ дома Оттоманов. Мы втроем помогли ей вступить на каик и сесть у ног падишаха под большим деревянным балдахином. Два других темнокожих евнуха прикрывали их зонтом из белых гусиных перьев, а четырнадцать пар гребцов в белых кафтанах и в красных шапочках со свисавшими голубыми кисточками заработали веслами, и лодка быстро заскользила по мерцавшей воде, оставляя сераль позади.
– Пожалуйста, скажите, мой мудрый султан, – за яшмаком послышался голос. Накшидиль, – куда вы меня везете?
Его глаза блестели, когда он отвечал:
– Не будь столь любопытна, моя дорогая. Скоро все увидишь.
Мы быстро проплыли мимо Золотого рога, позади слева осталась Новая мечеть с двумя минаретами, построенная в 1600 году по распоряжению валиде-султана по имени Сафие. Справа над холмами показалась башня Галата. Миновав башню, мы достигли точки, где за высокими каменными стенами приютились зеленеющие сады.
– Пойдем, мой цветок, – сказал султан, нежно беря Накшидиль за руку и помогая ей встать. – Я покажу тебе свое тайное убежище.
Была весна, солнце освещало буйно цветущие красные и желтые тюльпаны, усыпавшие дорожку к каменному павильону.
– Это место называется Айраликавак-Киоск, – объяснил он. – Ты слышала, как я упоминал о нем, а теперь ты станешь единственной, если не считать мою мать, женщиной, которая увидит его.
У входа султана ждал евнух. Как только Селим вошел, он снял с его ног башмаки и помог надеть мягкие кожаные туфли, затем все проследовали в здание, похожее на драгоценный камень. Я увидел комнаты. Некоторые были украшены редким изразцом из города Изника[54]54
Изник – населенный пункт на северо-западе Турции, близ восточного берега озера Изник.
[Закрыть] с яркими цветочными узорами красных, зеленых и голубых цветов, другие – венецианскими зеркалами, а в маленьком салоне я заметил музыкальные инструменты, расставленные на полках.
– Вот где я сочиняю свою музыку, – объяснил Селим Накшидиль и погладил сиденье, которое было чуть ниже его. – Я хочу, чтобы ты села рядом со мной. Ты моя муза, мое вдохновение.
Сняв белый шифон, закрывавший лицо, она улыбнулась и заняла свое место.
Держа в руке флейту, султан сыграл фрагмент из своей новой композиции. Через некоторое время он дал сигнал одному из евнухов.
– Это мне преподнес посол Италии в качестве подарка, – сказал он, когда темнокожий раб принес скрипку. – Она сделана Гварнери. Ты слышала это имя? – спросил он Накшидиль, передавая ей инструмент.
– Повелитель моего сердца, – ответила она, – это самая прекрасная скрипка в мире, и вручил мне ее самый красивый мужчина на земле.
Погладив инструмент, Накшидиль прижала его подбородком к плечу и сыграла несколько мелодий из Турецкого концерта Моцарта. Услышав изящный тембр скрипки, она поднесла смычок к губам и отправила Селиму воздушный поцелуй. Султан взял флейту, и они вместе исполнили фрагменты из Баха и Телемана[55]55
Георг Филипп Телеман (1681–1767) – немецкий композитор, капельмейстер, теоретик, педагог, музыкально-общественный деятель.
[Закрыть].
– Другие девушки из гарема тоже с удовольствием научились бы играть, – грустно сказала она. – Пересту много раз меня упрашивала. Но я плохая учительница, а преподаватели во дворце не понимают европейскую музыку.
– Тогда нам придется найти того, кто сможет обучить их. – Сказав это, султан поднял бокал с искристым вином и коснулся им бокала Накшидиль.
Спустя всего лишь несколько месяцев Садулла-ага, известный композитор и музыкант, был приглашен обучать некоторых девушек игре на скрипке и арфе. Пересту первой начала посещать эти уроки.
* * *
В погожие вечера евнухи обычно громко отдавали приказ, требовавший оставить султана, после чего все покидали территорию сераля, а Накшидиль с Селимом прогуливались по дворцовым паркам.
– Не будет ли дерзко с моей стороны поинтересоваться, о чем вы разговариваете с султаном? – спросил я однажды, сидя у Накшидиль и лакомясь фисташками.
– Конечно, ты можешь об этом спросить, chéri, – ответила она. – Ты ведь знаешь, что ему очень хочется знать, о чем говорят и что делают европейцы. Он ведь впервые отправил нескольких посланников в Европу с посольством. Узнав, что во французском посольстве устраивается большой прием, он попросил свою сестру, Хадисе, присутствовать на нем. Она была восхищена многим, но, увидев парки, пришла в такой восторг, что попросила разбить подобные в Топкапе. Вчера мы обсуждали идеи, предложенные Энсле, австрийским дизайнером декоративных садов. Его брат был садовником императора во дворце Шёнбрунн[56]56
Дворец Шёнбрунн – венская резиденция австрийских императоров, одно из важнейших архитектурных сооружений австрийского барокко.
[Закрыть], а Энсле занимается этим здесь, в Пере. Он предложил создать английские парки для Топкапы.
– Вы только об этом говорили?
– Нет. Принцесса Хадисе так влюблена в Европу, что заказала архитектору Антуану Меллингу[57]57
Антуан Меллинг – немецкий архитектор, живший при дворе султана Селима III.
[Закрыть] построить ей дворец. Султан познакомил меня с его эскизами.
– Значит, темами ваших разговоров стали декоративные парки и архитектура, – сказал я, разгрызая орех. – До вас разве не доходят более интересные сплетни?
– А, несколько дней назад он рассказывал мне о своей сестре Бейхан. Селим жаловался, что та отравляет ему жизнь.
– Но она ведь только что отпраздновала свадьбу. После четырех дней пиршеств, когда ей преподнесли несметное количество подарков, она должна быть довольна своей новой жизнью. Почему она докучает султану?
– Видно, после свадебной церемонии паша, разодетый в соболя, долгие часы прождал, когда новая жена пригласит его к себе. Наконец главный темнокожий евнух ввел его в комнату невесты. Объявив себя ее рабом, он упал на колени и стал целовать ей ноги.
– Он поступил правильно. Муж принцессы всегда будет ее рабом. Наверное, она была довольна.
– Вместо того чтобы с радостью предложить жениху брачное ложе, принцесса ударила его ногой в лицо. Когда он воскликнул: «О, моя султанша!» и «Сжалься надо мной, мой ягненок!», принцесса стала бить его по лицу, пока щеки супруга не стали ярко-красными, а из носа не пошла кровь. Бейхан буквально вышвырнула своего нового мужа из брачного ложа. Рабыни увели беднягу. Следующим утром сестра пришла жаловаться Селиму. Тот обещал ей поговорить с пашой.
– И что сказал Селим?
– Что, как муж принцессы, тот должен подчиняться ей. «Каковы бы ни были ее капризы, – говорил он, – вы должны выполнять их». Затем, провожая пашу, он обнял его за плечи и шепотом добавил: «Вам будет лучше жить подальше от нее. Я сделаю вас губернатором провинции, чтобы вы оставались женатым, но, ради всего святого, радуйтесь тому, что вы станете жить врозь».
– Вот это дела.
– Да, но, рассказав об этом, он взглянул на меня и произнес: «Хотя я и люблю сестру, боюсь, что она попала под влияние Айши, матери принца Мустафы. Эта женщина знает, что я близок с Бейхан, и считает, что войдет ко мне в доверие, если подружится с ней».
– Значит, она не вошла в доверие. Что вы ответили?
– «Мой мудрый султан, – начала я, – простите меня за такой вопрос, но скажите, почему вы разрешили Айше остаться здесь после смерти Абдул-Хамида, да будет вечная слава его праху?»
– И что он ответил?
– Султан откинул голову, закатил глаза и сказал: «Помню, как я опечалился после смерти отца: меня держали в Топкапе, а мать отослали в Старый дворец. Я позволил Айше остаться здесь, потому что мне хотелось, чтобы Мустафа был рядом с матерью. Однако Айша завистлива и злобна, она оказывает дурное влияние на мою сестру».
– Как мило. А что вы ответили?
– Я улыбнулась и сказала: «Мой добрый султан, я буду счастлива, если смогу угодить вам». Селим взял меня за руку, а когда мы подошли к входу в гарем, я наклонилась к клумбе с гиацинтами, сорвала один цветок и украсила им его тюрбан.
– Великолепно! – похвалил я. – Только посмотрите на эту гору скорлупы. Пожалуйста, уберите оставшиеся фисташки. Я уже съел так много, что у меня, наверное, заболит живот.
Прошло всего несколько недель, Селим повел ее в парк и попросил закрыть глаза, обещая сюрприз. Когда они приблизились к конечной точке сераля, она увидела этот подарок: там стоял изящный павильон, построенный в стиле французских королей. Зеркальные панели шли вдоль комнат, ниши заполняли вазы с орнаментами и горшки с цветами.
– Никогда не видела столь прекрасного павильона, – сказала она мне. – В мою честь его назвали Павильоном возлюбленной.
– Счастье улыбнулось вам, – ответил я и ущипнул мочку правого уха, чтобы не сглазить.
10
Волшебные заклинания срабатывают редко. Проходили недели, но Селим не давал о себе знать. Он не навещал Накшидиль; не было приглашений явиться в его покои. Ей не хватало его бесконечных вопросов, его приятного смеха, его нежных стихов, переложенных на музыку.
– Oh chéri, мое сердце тоскует по нему, – говорила она мне. Монотонность долгих часов стала для нее тяжелым грузом. Чтобы забыть отчаяние, она иногда просила меня составить ей компанию. Мы играли в домино и карты, и однажды, держа в руках пару дам, Накшидиль сказала, что те напоминают ей о времени, когда ей с кузиной говорили, будто обе станут членами королевской семьи.
– Кто эта кузина? – спросил я. – И кто это предсказал?
– Мою кузину звали Розой, она, как и я, жила на Мартинике, – ответила Накшидиль. – Она была много старше меня, и мы вместе ходили к знаменитой гадалке в Форт-де-Франс. Когда мы сели за ее столик, эта женщина разложила чайные листья, посмотрела на Розу и сказала дрожавшим грудным голосом: «Ты займешь положение выше королевы, но не умрешь королевой».
– А что она предсказала вам?
– О, я была очень маленькой, в то время мне было не больше пяти лет. Гадалка произнесла что-то неопределенное о том, что меня тоже осенит королевская благодать. Но предсказание будущего Розы нас волновало больше, и, придя домой, мы рассказали об этом своим матерям.
– Что они ответили?
– Те стали ругать нас за то, что мы ходили к ясновидящей.
– И что сталось с Розой? – поинтересовался я.
– Ее отправили во Францию, где она вышла замуж за парня по имени Богарне.
– Вы видели ее, когда были во Франции?
– Нет, ни разу, – ответила Накшидиль. – Однажды я написала ей в Париж, и она ответила как раз накануне моего отъезда. Больше мы не переписывались.
– Значит, она не стала королевой, – сказал я и рассмеялся.
– Нет, похоже, не стала, – улыбнулась Накшидиль, и я обрадовался, видя, что печаль хотя бы на короткое время покинула ее.
* * *
Я предложил Накшидиль сходить к девушкам в музыкальный класс, пока те учились игре на скрипке и арфе. Однако когда Накшидиль вернулась, она сказала, что урок привел ее в замешательство и у нее закружилась голова. Ей показалось, что Пересту заигрывала с учителем.
– С Садулла-агой? – спросил я. – Такого не может быть. Но если это правда, тогда жизнь обоих в опасности. Простите меня, моя нежная дама, но мне кажется, что вам не терпится разглядеть романтику даже там, где ее нет.
– Я видела, как она глазела на него, – не отступала Накшидиль. – И как он смотрел на нее. Поверь мне, Тюльпан, я не так глупа.
На следующий день она попросила меня пойти вместе с ней. Я наблюдал, как Пересту бережно берет скрипку, улыбается, отчего у нее появляются ямочки на щеках, и, хлопая длинными ресницами, умоляет учителя помочь ей. Садулла-ага весь горел желанием показать ей, как держать смычок. Я подумал, что хороший учитель, возможно, так проявляет свой энтузиазм. Но разве она не взглянула на него еще раз, когда он отвернулся, или мне просто показалось?
– Почему вы ничего не скажете? – спросил я Накшидиль, которая была явно расстроена.
Когда она отозвала давнюю приятельницу в сторону, та лишь пожала плечами и покачала головой.
– Ты изведала любовь султана, – ответила Пересту. – Почему бы тебе не позволить мне испытать удовольствие от невинного заигрывания?
Бедная Накшидиль. Она не могла отказать подруге в небольшой радости, но флирт между Пересту и учителем музыки привел ее в еще большее уныние. От Селима все еще не было вестей. К тому же Накшидиль не могла понять, почему она впала в подобную немилость.
Накшидиль умоляла меня разузнать у главного чернокожего евнуха, не сделала ли она чего-либо такого, что могло расстроить султана. Но когда я спросил об этом Билал-агу, тот покачал головой и ответил, что все дело в политических заботах падишаха.
– Россия постоянно угрожает Оттоманской империи и висит над ней, словно грозовое облако, – говорил он. – Расходы на войну так велики, что султану пришлось выделять на это деньги из личной казны.
Совсем недавно женщин из гарема просили пожертвовать казне часть своих драгоценных вещей. Каждая рассталась с каким-нибудь особым предметом: Накшидиль отдала зеркало, украшенное камнями; другие – корзиночки и чаши, отделанные золотом, позолоченные чашки и тарелки, подсвечники, инкрустированные жемчугом, серебряные кофейные подносы, чернильницы, курильницы, сосуды для воды, большие ложки, украшенные бриллиантами трубки. Все это должно было пойти на приобретение оружия.
– Дело не только в угрозе со стороны русских, – говорил главный чернокожий евнух. – Вчера, когда шло заседание дивана[58]58
Диван – совещательное собрание сановников при султане.
[Закрыть], прибыл Шуазель, посол Франции, с новостями о том, что во Франции вспыхнула настоящая революция.
– Как это может сказаться на нас? – спросил я его.
– Франция стремится к конституционной монархии, и это беспокоит султана: когда эта новость распространится на востоке, правящий класс может выступить против него. Несколько дней назад падишах совершил тайную прогулку по городу: в последний раз он переодевался в торговца и встречался с Шуазелем в кофейне; на этот раз он облачился в форму моряка, останавливался у нескольких лавок на Большом базаре и прислушивался к сплетням. Богачи не очень довольны тем, что он изъял у них часть земли и увеличил налоги. Но хуже всего, что на их сторону могут встать крестьяне и поднять бунт.
Чтобы предупредить всякие выступления со стороны своих подданных, Селим обдумывал, как реформировать правительство и вернуть себе всю полноту власти. Он ввел ряд новых законов, регулирующих расходы населения в интересах государства, установил строгие правила ношения одежды для сословий, запретил импорт из-за границы таких тканей, как альпага[59]59
Альпага – блестящая шерстяная ткань с примесью хлопка.
[Закрыть], что наносило вред турецким производителям. Султан узаконил изменения в экономике на благо широких слоев населения.
И самое главное – он решил обновить войско янычар, раньше представлявшее гордость империи. Эти элитные отряды создавались в период становления империи из христианских мальчиков, которых привозили из завоеванных земель во дворец, где из них готовили солдат и обучали исламским традициям. Они лишь смутно помнили свое прошлое, в будущем им запрещалось жениться, и единственное, что от них требовалось, – это преданность султану. Они стали верными сторонниками падишаха.
Но за многие годы традиции вытеснила продажность: теперь эти мальчики стали мусульманами, которые зачастую покупали свои посты. Им разрешалось вступать в брак и заводить детей. У них не осталось былого рвения, и они заботились больше о своих семьях и хозяйствах, нежели о войне ради интересов падишаха. К тому же они часто продавали свои наследственные права другим, выпрашивали взятки в обмен на покровительство, а иногда угрожали населению, устраивая пожары.
Способность янычар защищать империю имела первостепенную важность, но как солдаты они стали бесполезными. Столь же решающее значение имела их преданность султану. Они являлись становым хребтом трона; без их поддержки и защиты падишах был беспомощен. Каждый правитель империи знал, что трон превратится в прах, если янычары выступят против него. Неспроста пословица гласит: «Султан дрожит, когда янычары хмурятся».
Главный чернокожий евнух также рассказал мне, что при жизни Мустафа III, отец Селима, представил сына своему военному советнику, французскому специалисту барону де Тотту.
– Последние три года до восшествия на трон Селим переписывался с французским королем и умолял того помочь перестроить ослабевшую турецкую армию. Теперь, когда он снова посоветовался с ним, Людовик Четырнадцатый обещал направить в Стамбул группу офицеров и экспертов и помочь усовершенствовать армию.
– Вот почему он называет новую пехоту «Низами Седит», подобно тому как французы зовут ее Армией нового порядка.
– Совершенно верно, – сказал главный чернокожий евнух. – Селим также изучал методы других европейских армий и воспользовался сочетанием приемов, используемых в строевой подготовке, на маневрах и экзаменах. Янычары почувствовали в этом угрозу и, подстрекаемые реакционными религиозными лидерами, отвергли саму возможность, чтобы их обучали неверные. Жалобы янычар достигли дворца.
Если дела государства отвлекали внимание султана, то это понятно. Однако истина заключалась не только в этом. Коридоры гарема полнились слухами, у Накшидиль даже случались припадки удушья всякий раз, когда она слышала, что в постель султана пригласили новую одалиску. Когда она спросила меня, как следует поступить, я ответил, что ей ничего не остается, как молиться, чтобы Селим не забыл про нее.
Однажды утром, когда мы вели такой разговор, в дверь постучали. За дверью стоял Нарцисс, любимый евнух Айши. В руках он держал сверток.
– Пожалуйста, входите, – пригласил я.
Он откинул назад голову, собираясь отказаться, и протянул мне сверток.
– Это от доброй госпожи Айши, – сказал он, проводя языком по заячьей губе. – Ей стало известно о печали Накшидиль, и она пожелала прислать ей весточку о том, что сочувствует ей. Пожалуйста, примите это как предложение дружбы.
Как только он ушел, я снял вышитую ткань и обнаружил набор сладостей. Я всегда относился к Айше с подозрением, поэтому сначала понюхал сладости, затем попробовал кусочек. Накшидиль внимательно следила за мной.
– Они очень вкусные, – удивился я. – Может, она действительно изменилась.
Накшидиль взяла лакомство и осторожно откусила кусочек.
– Неплохо, – сказала она, – но у меня нет настроения есть сладкое. Наслаждайся, Тюльпан. Съешь еще.
Я съел. Одну, затем другую. В тот вечер у меня заболел живот. Я надеялся, что это оттого, что я переел.
11
Мы гуляли по саду, яркое летнее солнце освещало цветы; Накшидиль сорвала хризантему и спросила, скоро ли увидит султана. Бесме, ее любимая рабыня, поинтересовалась, не желает ли она узнать свое будущее.
Накшидиль улыбнулась.
– Мне интересно, что случилось с Розой, – почти мечтательно произнесла она.
– С Розой? Его положили в больницу, но теперь ему стало лучше, – ответил я.
– Нет, речь идет не о чернокожем евнухе, а о моей кузине, которая должна была стать королевой.
– О, извините. Трудно разобраться, когда нас всех зовут именами цветов.
– Интересно, осталась ли она во Франции. Или ее закружил водоворот революции. Наверное, я так и не узнаю. – Она умолкла, но ее глаза весело поблескивали. – Что ты думаешь?
– Что я думаю? – спросил я.
– Как тебе кажется, мне можно отправить ей письмо?
– А каким образом его вынести из дворца?
– Не знаю. Тюльпан, ты всегда умел найти выход.
Я на несколько минут задумался.
– Тут есть одна еврейка, – наконец сказал я. – Это кира, женщина, которая приходит во дворец продать свой товар. На прошлой неделе она принесла мне образцы прекрасных шелковых тканей, произведенных на предприятиях ее семьи. Она говорила мне, что у нее связи по всей Европе.
– Может, ей удастся послать письмо моей семье на Мартинику.
– Это очень опасно, – предостерег я. – За более незначительные провинности евнухам рубили головы, а рабынь зашивали в мешки и топили.
– Давай рискнем, – молила Накшидиль. – Знаю, ты думаешь, что я не права, но теперь, когда Селим изгнал меня из своей жизни, я снова мечтаю увидеть семью. А как было бы замечательно, если бы мои родные могли увидеть Махмуда!
Я смотрел на нее так, будто она лишилась разума. Но Накшидиль лишь выдернула еще один цветок и начала обрывать лепестки.
– Хотите, я погадаю вам? – еще раз предложила Бесме.
– Да, хочу, – с улыбкой согласилась Накшидиль. – Но прошу тебя, не говори мне ничего, если оно окажется не очень радостным.
Как в Африке или на Мартинике, одни рабыни во дворце предсказывали судьбу, другие занимались черной магией, а третьи даже верили в каббалу[60]60
Каббала – интерпретация Священного Писания, основанная на том, что каждое слово, буква, цифра или даже ударение в нем имеет тайное значение.
[Закрыть]. Жизнь рабынь шла по необъяснимому пути, и кто посмел бы бросить им упрек за то, что они искали ответы такими иллюзорными способами? Эти девушки точно соломинки, залетевшие из других мест, они вертелись, словно шелковые нити, чтобы угодить капризам властелина; у них не было корней, к которым можно вернуться, у них не было будущего, на которое можно надеяться. Жизнь в гареме опасна, ее питают обманчивые посулы, она совершенно непредсказуема. Хиромантия, гадания по числам, волшебные зелья, карты Таро, чайные листья, дурной глаз и другие суеверия служили завуалированными ответами на то, что невозможно объяснить. Как и большинство из нас, Накшидиль мирилась с этой мистикой не без некоторых подозрений, но относилась к ней с настороженностью человека, знающего, что это вполне может сбыться.
Бесме пользовалась репутацией заслуживающей доверие хиромантки. Она протянула руку к Накшидиль.
– Дайте свою руку, пожалуйста, – сказала рабыня и медленно провела по линиям на ее изящной ладони. На устах Бесме появилась улыбка. – Вас ждет море счастья! – воскликнула она, но тут ее лицо вытянулось.
– Что такое? В чем дело? – спросила Накшидиль.
– Вы велели мне молчать о неприятных вещах.
Накшидиль отказалась от своих слов.
– Прошу тебя, продолжай, – сказала она.
– Я вижу, как в ваше море счастья врываются волны, неистовые волны…
– А что дальше?
Девушка рассматривала линии руки Накшидиль.
– Продолжай, – молила Накшидиль.
– Я не вижу. Нет, я не могу сказать, что будет дальше, – ответила хиромантка. – Я вижу перемену, но не знаю, к добру она или злу. Нам остается лишь ждать.
Накшидиль отняла руку.
– Больше не гадай мне, Бесме. Не желаю слышать эти глупости. Иди работать. В банях девочкам может понадобиться твоя помощь.
* * *
Хаммам давала девушкам благоприятную возможность передохнуть, но Накшидиль бани казались золотым бассейном, где полно скорпионов. Она понимала потребность султана в многочисленных женах и наложницах – свирепствовала ужасная смертность среди детей, а султану нужно было обзавестись множеством потомков, дабы среди них нашелся наследник трона – тем не менее ей причиняло боль то, что Селим завел двух кадин и в десять раз больше наложниц. Не радовали ее ни другие фаворитки – хотя многие из них считали друг друга сестрами, – ни слухи о том, что Селим иногда скрывается за тайной решеткой и подсматривает, как нагие девушки резвятся в бассейнах. Однажды ранней осенью она неожиданно столкнулась с Айшой, но и это не принесло ей утешения.
Оставшись в полном одиночестве, Накшидиль сидела в банях на краю мраморной скамейки, ожидая процедуру депиляции. Поблизости я заметил Айшу и хотел предупредить Накшидиль быть начеку, но, поскольку я шел помочь кому-то еще, Айша оказалась рядом с ней. Когда я вернулся, Накшидиль была в смятении и сказала, что чуть не сгорела. Я пытался успокоить ее и спросил, что произошло. Видно, рабыня нанесла пасту мышьяка ей на руки, ноги и интимные части тела, после чего забыла про нее.
– Такое иногда случается, – сказал я.
– Паста оставалась на моем теле ужасно долго, – продолжила Накшидиль. – Я чувствовала, как она проникает сквозь кожу.
– Что вы сделали?
– Я искала глазами, кого бы позвать на помощь, когда подошла Айша. Должно быть, она заметила мой тревожный взгляд и спросила, что случилось. Когда я рассказала ей, она тут же нашла рабыню и велела ей удалить пасту. Слава богу, рабыня успела как раз вовремя. Теперь я поняла, что осталась бы обезображенной на всю жизнь, если бы рабыня пришла хоть на минуту позже.
– А где была первая рабыня?
– Айша позвала ее к себе.
Я скорчил гримасу, и Накшидиль уставилась на меня.
– Ты ведь не хочешь сказать, что Айша умышленно отвлекла ее?
– Этого мы никогда не узнаем, – ответил я. – Но в одном нет сомнений – лучше держаться от нее подальше.
– Тюльпан, наверное, ты прав. На этот раз мне показалось, что она собирается помочь мне. Я всегда слишком поздно понимаю, что опять ошиблась.
Видя, как расстроена Накшидиль, к ней подошла другая девушка. Пока она шла, ее полотенце раскрылось, и я заметил татуировку, прямо над ее интимным местом. Я отошел, однако, зная, какой репутацией пользуется Зейнаб, держался в пределах слышимости.
– Моя дорогая, расскажи, что тебя так удручает, – заговорила Зейнаб, проводя пальцами по длинным светлым волосам Накшидиль. – Ничто не доставило бы мне такой радости, как стать твоей любящей подругой.
Накшидиль улыбнулась:
– Твоя дружба мне пришлась бы по душе. Но я тоскую по мужской любви.
Тут темнокожая девушка обняла ее.
– Я могу подарить тебе больше любви, чем любой мужчина, – ворковала она. Не успела Накшидиль вздохнуть и закрыть глаза, как Зейнаб начала ласкать ей одну грудь. Накшидиль вскочила и быстро отодвинулась. – Тебе страшно, хемширем[61]61
Хемширем (тур.) – сестра.
[Закрыть]? – спросила Зейнаб и недобро рассмеялась.
Накшидиль, почувствовавшая отвращение, лишь сказала: – Не льсти себя надеждой, что сможешь называть меня сестрой.
– В тех, кто желают меня, нет отбоя, – фыркнула Зейнаб, откинула голову и спокойно ушла.
Воистину, она сказала правду. По коридорам ходили девушки, жизни которых были опустошены. Некоторые старались заполнить эту пустоту любой дружбой. Но женские ласки не могли заменить Накшидиль любовь Селима. Она лишь все больше печалилась и мрачнела.
Несколько дней спустя она снова пришла на урок музыки, и мы оба убедились, что роман между Пересту и учителем в самом разгаре. Она снова отозвала подругу в сторону.
– Что происходит между тобой и учителем музыки? – спросила Накшидиль.
– О Накшидиль, Садулла-ага сказал мне, что я единственная любовь в его жизни. Я так счастлива, что мне не хватает слов. Прошу тебя, порадуйся за меня, – умоляла Пересту. Она улыбнулась, и ямочки на ее щеках показались глубже, чем прежде.
Однако я понял всю глубину печали Накшидиль, когда увидел, что она с трудом сдерживает слезы.
Спустя мгновение в класс вошел дьявол в лице Айши, за ней тенью следовал Нарцисс.
– Как противно слышать этот европейский шум, – громко сказала Айша. Она обвела глазами помещение, будто запоминала лица еретичек. Вдруг она заметила Пересту, и ее взгляд остановился на девушке. – Так больше не может продолжаться, – выпалила Айша, обращаясь ко мне.
– Я нахожу эту музыку очень красивой, – ответил я.
– Я говорю не о музыке. Она просто скверна. Но я наслышана об этой Пересту и ее романе с учителем музыки.
– О, я думаю, что это всего лишь слухи, – пробормотал я, теперь уже по-настоящему беспокоясь за эту девушку.
– Такие истории не возникают из воздуха. В них всегда есть доля правды. Об этом следует донести главному чернокожему евнуху.
– Но ее ведь… ее убьют, – заикаясь, сказал я, – и его тоже.
– Они оба ведь знали, на что идут.
– Все же, – возражал я, – они ведь никому не причиняют вреда.
– Они вредят мне, – заявила она. Сказав это, Айша подошла к Пересту, указала на нее пальцем и сказала: – Отвратительное создание, ты тайком заигрываешь с мужчиной. Что ты себе позволяешь? – Тут она вцепилась Пересту в волосы.
Мы не успели опомниться, как уже Пересту тащила Айшу за волосы. Нарцисс пытался вступиться, но Садулла-ага остановил его. Обе женщины катались по полу, визжали, пинали друг друга и таскали за волосы. Накшидиль молила меня остановить их, но вмешаться означало бы то же самое, что войти в логово льва с куском сырого мяса в руке. Я никогда ничего подобного не видел в гареме. Но самое плохое было еще впереди.
Пересту хотела встать, но только она попыталась подняться, Айша потянула ее назад и укусила за лицо. Если бы меня не волновала Пересту, я бы сказал, что этот спектакль оказался лучше, чем борьба янычар, тела которых смазаны маслом. По правде говоря, было ужасно смотреть на этот взрыв ревности. Я знал, что Пересту грозят неприятности за то, что она напала на Айшу, даже если поступила так, защищая себя. Румынка лежала на полу и стонала от боли, по ее щеке струилась кровь. Накшидиль бросилась к ней, а Айша ушла и приказала мне тут же сообщить обо всем Билал-аге. У меня не было выбора. Эта женщина все же приходилась матерью принца Мустафы, наследника престола. Я умолял главного чернокожего евнуха сжалиться над Пересту и учителем музыки.
– Его тут же заключат в тюрьму, – ответил тот.
– А что будет с ней? – спросил я.
В ответ он закатил глаза. Следующим утром я узнал, что султан потребовал смерти Садулла-аги. Это была последняя новость, какая достигла моих ушей перед тем, как спустя два дня султан, устав от государственных дел, объявил о представлении накануне месяца Рамадана. Кукольный театр и концерт должны были внести хотя бы некоторое разнообразие в жизнь султана.
