Текст книги "Пленница гарема"

Автор книги: Джанет Уолч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

2

Накшидиль шаркала желтыми тапочками по деревянному полу и злобно смотрела, пока я вел ее через лестничный пролет и лабиринт коридоров к тяжелым инкрустированным дверям. Я толкнул дверь, и мы увидели группу девушек, сидевших скрестив ноги по кругу на полу: в центре круга стояла резная деревянная рама, на ней был натянут кусок темно-оранжевой ткани. Всем здесь командовала уже немолодая женщина.

Платок Накшидиль произвел впечатление на главную наставницу, и ей приказали работать в комнате для вышивания. Угрюмой женщине, отвечавшей за вышивание, наверное, было уже около тридцати; ее щеки впали, обнажив тонкие скулы. Щеки провалились из-за сгнивших зубов. Испытывая чувство обиды, она смотрела на всех холодными глазами, опустив уголки рта так, что ее лицо постоянно выражало недовольство. Увидев ее, новенькая тут же заняла место на полу рядом с другими.

Дюжина рабынь трудилась над тяжелой атласной тканью. Я наблюдал, как их пальчики скользят по ткани, двойным алым стежком заполняя рисунок тюльпана. Пурпурный цвет предназначался для гиацинта, серебристый и золотистый использовались для создания контура, атласный стежок зеленого цвета шел на стебельки для цветков. Все работали так ловко, что трудно было сказать, какая сторона ткани лицевая, какая оборотная. При взгляде на эту ткань захватывало дух. Здесь переливались светлые и темные тона, узор был замысловатым, со множеством деталей – такая одежда из этой ткани станет вожделенной мечтой любого обитателя гарема. Но она не предназначалась для простых рабынь: это ткань была для Айши, первой кадин, самой главной жены султана. Она была матерью наследника трона и занимала важное место. Однажды она станет валиде-султана, и весь гарем будет ей подчиняться. Все старались угодить ей.

Накшидиль вручили иголку и нить, у нее задрожали руки. Ее маленькие стежки, удостоившиеся похвалы в монастыре Благочестивых дев, казались большими и неуклюжими по сравнению со стежками девушек из гарема. Если Накшидиль сделает ошибку, слишком большой стежок или воткнет иголку не в то место, то ей не миновать беды. Нелегко шить по шелковой основе, но удастся ли ей справиться с серебряными переплетениями полосок? Что если ее нить порвется? Я предупредил, что ее ждет суровое наказание, если она не сделает все как положено.

Накшидиль следила за остальными девушками, понимая, что вышивать металлическими кручеными нитями или даже тонкими шелковыми по толстому атласу гораздо труднее, чем на простом платочке. Ей дали обычную ткань, чтобы у нее была возможность поупражняться, но она расстроилась и бросила ее на пол.

– Вот она, – сказал я, поднял кусок ткани с пола и предусмотрительно кивнул в сторону наставницы, – должно быть, вы уронили это.

Накшидиль сообразила, что я предупреждаю ее, и стала вышивать. Но в этот день она пребывала в задумчивости больше прежнего и вместо того, чтобы пойти со всеми на трапезу, села на диван и нервно накручивала кусок ткани на свои тонкие пальцы. Утром она сказала мне, что всю ночь металась в постели, вышивая в уме. Накшидиль говорила, что ей приснилось, будто какая-то пожилая женщина вонзила ей иголку в сердце.

Но после нескольких дней тренировки она неплохо освоила технику вышивания и могла работать вместе с другими. Вскоре Накшидиль так увлеклась, что почувствовала облегчение: она поняла, что ей могла достаться более неприятная работа. Ее могли заставить начищать до блеска жаровни, носить тяжелые подносы с едой, стирать белье, чистить наргиле[21]21
  Наргиле – то же, что кальян.


[Закрыть]. Тем не менее, когда она сказала Пересту, что ей нравится вышивать, та дала странный ответ.

– Из этого ничего хорошего не получится, – прошептала она, грозя пальчиком. – Из этого толку мало.

– Но почему? – спросила Накшидиль, не обрадовавшись таким словам. – Мне нравится вышивать. В монастыре у меня это получалось лучше всех. И здесь тоже я могу стать самой лучшей.

– Разве можно любоваться птичкой, если она прячется на дереве? – последовал ответ.

Я обрадовался, увидев, что Накшидиль не придала значения словам Пересту и подчинилась заведенному ежедневному распорядку. Вставая с утра под протяжный зов муэдзинов и звуки музыки, она совершала омовение, накрывала голову, поворачивалась в сторону Мекки и следом за имамом совершала весь ритуал. Она наклонялась, выпрямляла спину, опускалась на колени и простирала свое тело на полу. Лежа ничком, она касалась пола сначала носом, затем лбом. Она складывала руки перед лицом, закрывала глаза и молилась, иногда молча, иногда вслух.

– Аллаху Акбар, – произнесла Накшидиль на арабском языке, встала и, запинаясь, повторила отрывки из Корана, которые я помогал ей выучить, когда мы осваивали пять молитв.

После этого она позавтракала, уже привыкнув к чаю, йогурту, хлебу с кунжутом, и продолжала заниматься арабским языком, стараясь изо всех сил правильно выговаривать придыхательный звук «х».

– Представьте, что вы задуваете свечу. – Я предложил ей другой подход, стоя позади нее в классной комнате.

Она начала читать Коран, но, дойдя до строчки «Мужчины отвечают за женщин, потому что Аллах поставил одних над другими», скорчила гримасу и сказала:

– Аллах не поручал турецким мужчинам отвечать за меня.

Она не любила учить историю ислама наизусть, однако, вопреки своему неприятию новой для нее религии, оказалась способной ученицей и освоила чтение нараспев шести догматов: веру в Аллаха, в Его ангелов, в Его книгу, в Его пророков, в Судный день и предопределение. И она знала пять столпов ислама: нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммед Его пророк; обязанность молиться пять раз в день; благотворительность; пост во время священного месяца Рамадан; и если позволяют силы и средства, то следует совершить паломничество в Мекку и Медину.

– Знаете, – подбодрил я ее, – вы во дворце всего шесть месяцев и уже делаете большие успехи. Пройдет совсем немного времени, и вы сможете поднять указательный палец и произнести слова: «Нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммед Его пророк», после чего станете мусульманкой.

– Если я это должна сделать ради собственного выживания, – ответила она, – пусть будет так.

Когда из кухонь принесли обед, она вместе со всеми присела на корточки и стала молча есть. Обед состоял из цыпленка, рисового плова, йогурта, баклажанов, турецкого гороха нут, сыра и свеклы. Однажды, когда принесли блюдо из кабачков и огурцов, Пересту расхохоталась.

– Что ты смеешься? – шепотом спросила Накшидиль.

– Ты знаешь, почему кабачки и огурцы нарезаны?

– Нет, – ответила Накшидиль.

– Здесь опасаются, что если оставить эти овощи целыми, то мы заменим ими мужчину.

Накшидиль взглянула на нее, ничего не понимая.

Позднее в комнате для шитья девушки не удержались и прервали тишину, начав сплетничать. Отрывки их разговора долетали до ушей Накшидиль: Айша была матерью среднего принца Мустафы; старшего принца и наследника трона звали Селимом, младшего принца – Махмудом. Этот кафтан должен быть готов через три месяца. Любую, кто разозлит Айшу, ждет наказание, и ее тут же выгонят из этой комнаты.

Пока Накшидиль работала, она все время мысленно возвращалась к сказанному Пересту и спрашивала меня, что означают слова подруги. Я объяснил, что, если старый султан увидит девушку и та покажется ему привлекательной, он может сделать ее наложницей. Как раз так и случилось с Айшой.

– Возможно, если бы султан увидел меня, то проявил бы интерес к моим успехам, – пробормотала она. Она обратилась к девушке, стоявшей рядом с ней. – Как давно тебя определили в комнату для вышивания? – тихо спросила она.

– Скоро будет два года, – ответила девушка.

– Это очень долго.

– Да. Но другие здесь еще больше. Турки считают большой честью занятие вышиванием. Это одна из самых важных работ, какой может заниматься женщина.

– Ты не пыталась заняться чем-нибудь другим?

– Это почти невозможно. Здесь нет выбора. Желания султана обязательны.

– Но ведь не султан определил меня сюда. Это сделала наставница.

– В гареме она является его представительницей. Ты должна делать то, что она прикажет.

– А если я не подчинюсь?

– Тогда, – я вступил в разговор, – вас вышвырнут из дворца и отправят на невольничий рынок.

– Ты когда-нибудь видела султана? – спросила Накшидиль.

У девушки округлились глаза.

– Один раз в месяц Рамадан я видела его на больших празднествах.

Накшидиль умолкла, и мне показалось, что она снова вспомнила слова Пересту. Как же ее смогут заметить, если она останется запертой в комнате для вышивания? Как и птичка на дереве, девушка, которая шьет, так и останется незаметной: ее стежки просто сольются с листьями.

Больше недели Накшидиль старательно трудилась над вышиванием и вынашивала свой план. Только потом я узнал, что она размышляла над тем, как сбежать с этой работы. Накшидиль знала – если обнаружится, что она все делает обдуманно, то ее сурово накажут. Право, она вышивала так хорошо, что ее стежки привлекали не один восхищенный взор. Однажды днем она проткнула иголкой ткань не в том месте, но ошибку заметили только после дюжины последующих стежков. Накшидиль беспомощно взглянула на наставницу, но та лишь добродушно упрекнула ее.

– Как жаль. Пожалуйста, извините меня. Впредь я буду осторожней, – извинялась Накшидиль.

На следующий день она иголкой уколола себе палец, и капля крови упала на ткань. Наставница сердито уставилась на нее и выругала уже в более резких тонах.

– Глупая девчонка, – сказала наставница, тут же смахивая кровь с кафтана. Тебе повезло, что капля упала на красный цветок. Еще раз такое произойдет, и ты будешь наказана, – предупредила она.

Все открыли рты от изумления, когда иголка другой девушки скользнула и она сделала ошибку; все зашевелились и стали отодвигаться от Накшидиль. Кто-то шепнул, что ее сглазили.

Вышивая в следующий день, она заметила, что девушки перешептываются во всех концах комнаты.

– Что случилось? – спросила она. – Почему все вдруг так заволновались?

– Сюда придет Айша, – тихо сказала одна из девушек. – Она желает посмотреть, как продвигается работа над ее кафтаном.

Накшидиль оторвала глаза от атласной ткани как раз в то мгновение, когда в комнату вошла женщина с огненно-красными волосами. Она взглянула на меня, будто говоря: «Так вот как выглядит кадин, жена султана! Рыжие волосы, сверкающие зеленые глаза и красивый изгиб губ». Айша неторопливо ходила по комнате. Кадин останавливалась, смотрела на работу каждой девушки и подбирала кайму своей юбки, когда рабыни по очереди целовали ее. Когда кадин что-то не нравилось, она качала головой и изумруд величиной с грецкий орех, висевший у нее на шее, тоже покачивался, будто выражая недовольство.

Накшидиль сделала вид, будто поглощена вышиванием. Почувствовав, что Айша стоит над ней, она поцеловала кайму ее юбки и, не поднимая головы, продолжила вышивать верхушку листа. Она воткнула иголку в шелковую ткань, снова потянула ее наверх, и, когда вытащила до конца, нитка порвалась. Ее глаза сначала метнулись к наставнице, затем к Айше, затем опять к наставнице. По выражению их лиц она поняла, что последует дальше. Накшидиль почувствовала, как Айша изо всей силы ударила ее рукой по щеке. Черный евнух, который сидел на корточках в углу и наблюдал, поднял Накшидиль и вытащил ее из комнаты. Пока ее волокли, наставница презрительно выругалась ей вслед.

Ее протащили по коридору и затолкали в тесную комнату. Я шел следом и увидел, что ее ждет старая наставница, держа жесткую туфлю в руке. Накшидиль закрыла глаза, сжала пальцы в кулаки и втянула в себя воздух, готовясь получить удары. Первые удары были терпимы. Однако несколько минут спустя она уже не слышала собственных криков. Кожаная туфля обжигала уши, и из них текла кровь. У Накшидиль закружилась голова, она зажалась в углу комнатки.

Позднее в тот день я зашел проведать ее. Накшидиль лежала на своем диване, с ней рядом была Пересту.

– Я слышала, что тебя били, – шепотом сказала девушка. – Что произошло?

Накшидиль заметила, что позади Пересту стоит наставница. Одного наказания за день было вполне достаточно.

– Все было не так уж плохо, – шепотом ответила Накшидиль. – Я обо всем расскажу тебе завтра.

Накшидиль ослабла, устала и пыталась заснуть, свернувшись калачиком.

На следующее утро, когда я зашел к ней после завтрака, она все еще лежала на своем матрасе. От побоев у нее опухло лицо.

– Я пришел забрать вас, – сообщил я.

– Я никуда не пойду, – с трудом ответила она.

– Я получил приказ, и вы последуете за мной.

– Нет, – повторила Накшидиль, и, когда она повернула голову, я заметил, что у нее на ушах запеклась кровь.

– Вы должны пойти со мной, – сказал я. – Не забывайте о своем положении. Вы всего лишь одалиска, рабыня самого низкого ранга.

– Я ребенок известного человека, – медленно ответила она, видно, ей было больно и трудно шевелить челюстью.

«Я тоже», – хотелось мне сказать в ответ. Я знал, как она себя чувствовала: ее вырвали из уютного, полного ласки мира и, словно лишний груз, швырнули в бурное море. «Ты станешь большим человеком», – говорил мне отец в мой пятнадцатый день рождения. Его слова вызвали во мне чувство гордости, и я с нетерпением ждал того дня, когда смогу пойти по его стопам.

Прошло совсем немного времени, меня забрали, заковали в кандалы, кастрировали и приговорили к пожизненному рабству. Я уже не был человеком среди людей, я стал рабом, выполнявшим прихоти других рабов. Сначала меня охватило негодование, я чувствовал, что отец предал меня. Затем я впал в отчаяние оттого, что потерял свободу и не мог сбежать. Только спустя несколько лет я стал понимать своих похитителей, условия, которые заставляли их действовать таким образом. Мой гнев постепенно сменился сочувствием, моя холодность – сердечностью; заклятые враги стали моими друзьями, и в конце концов я стал одним из них.

Я взглянул на Накшидиль и видел в ее глазах отражение своего несчастья. Она не из тех девушек, которые пытаются извлечь выгоду из своего положения, подобно Пересту. Передо мной был ребенок, испытывающий боль.

– Я больше не смогу туда вернуться, – сказала она.

– Вы туда не вернетесь, – пообещал я.

– Куда же в таком случае ты собираешься вести меня?

– В прачечную. Таково ваше наказание. Вы будете работать там.

Накшидиль последовала за мной, держась за свою больную голову, пока я вел ее. Не дойдя до прачечной, она остановилась и положила ладонь мне на руку.

– Нет, – строго сказал я, думая, что она хочет вернуться в комнату для вышивания. – Нет. Вы не можете вернуться в комнату для вышивания. Наставница больше не желает видеть вас. Ваша плохая работа поставила ее в неловкое положение перед Айшой, и она хочет, чтобы вас выгнали из дворца. Но я убедил ее, что вас прислали сюда в качестве особого подарка от бея Алжира и вам следует дать еще одну возможность исправиться. – Я не сказал, что в случае, если ее выгонят, мне придется расплачиваться, а если ее оставят, мне тоже дадут шанс. – Вы должны быть благодарны за это. В прачечной гораздо лучше, чем на рынке невольниц.

Девушка слушала, сложив ладони, будто молясь.

– Музыка, – прошептала она. Затем она согнула левую руку кверху так, что она почти касалась ее плеча. Правой рукой она начала медленно водить взад и вперед поверх левой руки. Она снова сложила ладони и сделала движение, будто молится, выражая просьбу глазами. Я ее понял. «Это твоя последняя попытка, – подумал я. – Лучше сделай все, чтобы она увенчалась успехом».

Я свернул в другой коридор и толкнул расписанную дверь. В обшитой панелями комнате я увидел двадцать рабынь – кто-то держал в руках флейты, кто-то – лютни, у третьих на коленях лежали кануны[22]22
  Канун – музыкальный инструмент типа арфы, имеющий 50–60 струн.


[Закрыть]. Одна девушка играла на арфе, другая на барабанах и тамбуринах[23]23
  Тамбурин – большой барабан с удлиненным корпусом.


[Закрыть]. На полу сидела Нересту с нэй в руках. Это помещение было наполнено гнусавыми звуками турецких мелодий.

Когда мы вошли и я заговорил с наставницей, за нами следили двадцать пар темных глаз. Я знал Фатиму со своего первого дня в Топкапе; и хотя в прошлом я оказал ей несколько мелких услуг, она недовольно слушала, пока я умолял ее взять Накшидиль под свое крыло. Она неохотно всунула тамбурин в руки девушке.

Однако вместо того, чтобы с благодарностью взять его, Накшидиль осмотрелась, заметила на полке шкафа какой-то инструмент и нагло указала на него.

– Что она собирается делать с этим старьем? – Фатима ворчливо спросила меня. – Нам его подарили много лет назад, и с тех пор никто не прикасался к нему.

Тем не менее она велела рабыне подать Накшидиль этот инструмент. Я смотрел, как она провела пальцами по длинному смычку, потрогала деревянную верхнюю деку[24]24
  Дека – часть корпуса некоторых струнных инструментов, служащая усилителем и излучателем звука.


[Закрыть] и осторожно прижала скрипку больным подбородком. Она подтянула струны и подергала их, боль, казалось, начала отступать, и ее лицо просветлело. Я видел, что этот инструмент для нее все равно что старый друг.

Она прикоснулась смычком к струнам, и скрипка начала издавать нежные звуки, каких я никогда раньше не слышал. Жалобные звуки меланхолии вторглись в эту комнату из другого мира. Но если Накшидиль надеялась, что в этом дворце ей позволят играть Моцарта, то ее ожидало горькое разочарование. Теперь ей придется изучать турецкую музыку: здесь не потерпят никакого «Похищения из сераля».

Найдя утешение в скрипке, девушка за считаные недели приспособилась к ритму жизни в гареме. За завтраком она часто пила вторую чашку чаю и умудрялась намазать йогурт на мягкий хлеб. За трапезой она восхищалась тем, как другие рабыни едят руками, сгибая и разгибая пальцы, будто те были змеями, резвящимися в траве. Она призналась мне, что вряд ли сможет кушать столь изящно.

Все же она полностью не отказалась от надежды спастись бегством. Она говорила, что дома покажет друзьям, как женщины ловко орудуют руками. Вопреки всему в музыкальном классе она начала изучать турецкие песни. В банях она стала больше сплетничать с другими девушками и красить брови так, что они сходились на переносице. И когда ее называли Накшидиль, она не делала вид, что не слышит, не выжидала, а тут же отзывалась.

– Знаешь, Тюльпан, – сказала она однажды утром, когда рядом никого не было, – я привыкаю к имени Накшидиль. Оно мне даже нравится. – Она прижала руку к сердцу. – Спасибо, chéri[25]25
  Дорогой (фр.).


[Закрыть], что ты выбрал мне такое имя.

– Не я выбрал это имя. Его выбрала главная наставница.

– Но ты помог мне по достоинству оценить его.

В гареме не часто случалось, чтобы девушки выражали хоть чуточку благодарности; большинство из них были бессердечными тварями, такими же суровыми, как горные районы, где они родились, к тому же для них не существовало ничего, кроме собственных амбиций. Они обычно презрительно относились к нам, темнокожим евнухам, и обращали на нас внимание только тогда, когда требовалось наше вмешательство. Когда я услышал, как с ее уст слетели слова благодарности, мое сердце переполнилось чувствами. Я понял, что она сохранила нежность, несмотря на свой необузданный характер и сильную волю, и эта нежность вырывалась наружу и тронула меня. К тому же я заметил, что Накшидиль все больше подчиняется ритму жизни во дворце.

Казалось, она нашла нечто знакомое в скромной обстановке гарема: суровая дисциплина, продуманный распорядок, строгие наставницы и даже обучение основам религии. Заточенная в сыром жилище вместе с другими девушками ее возраста под присмотром старших девственниц, она, по ее словам, чувствовала себя здесь почти так же, как в монастыре в Нанте. Я надеялся, что ее воспоминания о прошлом, как это случается со всеми в этом серале, все меньше будут всплывать из глубин сознания. Но не тут-то было – она все еще мечтала о Франсуа и о том, как станет его женой.

Я рассказывал ей, что турецкие правители выбирали жен и ближайших советников не из собственного окружения, а из рабов.

– Как вам кажется, вы смогли бы полюбить султана?

Она на некоторое время задумалась.

– Знаешь, у меня в голове полная сумятица. Одна часть моего существа готова сделать все, чтобы привлечь внимание султана, другая даже такой мысли допустить не хочет. Султан старше моего дедушки. Представить не могу, чтобы я оказалась вместе с ним.

Иногда эта девушка просто выводила меня из себя.

– Нет, можете. Вы должны будете пойти к нему, если он позовет. Он султан, падишах. Тень Бога на земле, – ответил я.

– Мне все равно, кто он такой. Он ветхий деспот, порабощающий других. Я это знаю. Я читала об этом. Кстати, там, откуда я родом, султан не имеет никакого значения.

– То, откуда вы родом, уже не имеет никакого значения, – напомнил я ей. – Вы уже другой человек. Вы должны представить себя хамелеоном: сейчас важно лишь то, кто вы и где вы находитесь. Чем быстрее вы смиритесь с этим, тем быстрее добьетесь здесь успеха.

– Ты ошибаешься, – стояла она на своем. – Наверное, ты не понимаешь, но я дочь важного человека, члена совета Мартиники.

– Мой отец тоже был важным человеком, он обладал большой властью и был вторым человеком сразу после племенного вождя Абиссинии[26]26
  Абиссиния – современная Эфиопия.


[Закрыть], – ответил я.

– Тогда почему ты здесь?

– Меня возжелали белые мужчины, ибо знали, что я из великого рода.

– И отец отдал тебя? – спросила она удивленно.

– Нет. Он не отдавал меня. Он продал меня. Эти мужчины предложили вождю племени уйму золота. А вождь обещал отцу поделиться с ним. Вождь приказал отцу продать меня.

– И твой отец согласился?

Охваченный стыдом, я безмолвно кивнул:

– Да, мой отец согласился. Когда я родился, моя правая нога оказалась короче левой. Он считал это дурным предзнаменованием. К тому же он всегда подчинялся вождю, – тихо говорил я.

– Извини меня, – сказала она. Мне показалось, что Накшидиль немного сочувствует мне. Но она продолжила: – Вот в том-то все и дело. Мой отец никогда не продал бы своего родного ребенка. И он не послушался бы никакого вождя. Он и так обладает большой властью.

Накшидиль раздумывала некоторое время, будто собиралась добавить еще что-то, но, видимо, передумала. Она стиснула зубы, и ее голос зазвучал громче:

– Они не имеют права делать меня рабыней. Я Дюбюк де Ривери.

Я покачал головой, испытывая и печаль, и гнев. Неужели она ничего не поняла? Теперь не имело никакого значения то, кем она была. Прошлого больше нет. Сейчас лишь настоящее имело значение. Сейчас и всю оставшуюся жизнь она есть и останется рабыней.

* * *

Я находился в спальне, когда Накшидиль стала звать на помощь. Я положил новые подушки для диванов, которые принес, и поспешил к ней.

– Что такое? Что стряслось? – спросил я.

– Сначала потекла лишь тонкая струйка, затем полилась ручьем, – пролепетала Накшидиль. Она протянула кусок ткани, перепачканный темно-красной кровью. – У меня начали подкашиваться ноги, и я почувствовала, что бледнею.

Увидев мое лицо, она бросила перепачканный кусок ткани.

– Тюльпан, что случилось? У тебя такой вид, будто ты вот-вот упадешь в обморок.

– Это кровь, – ответил я. – Я не могу смотреть на нее. – Я не мог объяснить, почему со мной такое бывает, но, к моему счастью, прибежала Пересту. Услышав, что случилось, румынка расхохоталась.

– Накшидиль, поздравляю тебя, – сказала она. – Ты стала женщиной.

– Но что это значит? – Накшидиль чуть не плакала. – Но я ведь женщина. Я всегда была женщиной.

– Нет, нет. До сих пор ты была девушкой. Только теперь ты стала женщиной. – Пересту передала ей чистый кусок ткани. – Теперь ты можешь рожать детей, – пояснила она, и от улыбки на ее щеках появились ямочки.

Моя рука инстинктивно опустилась к изуродованному месту между ног. Я вспомнил, как меня лишили возможности зачать детей, и простонал.

– Что случилось? – снова спросила Накшидиль.

– Ничего, – ответил я. – Я просто вспомнил нечто важное. Во время месячных вы не должны ходить в бани. Женщине запрещено мыться, когда она беременна, больна или у нее открылось кровотечение.

– Да, как хорошо. – Накшидиль отмахнулась от меня и снова обратилась к Пересту: – Но мы же все знаем, что нельзя родить ребенка, не побывав вместе с мужчиной.

Мне снова стало плохо, но я ничего не сказал. Мужчина. Женщина. Только евнухам известно, какую мучительную боль причиняют эти слова. Собственная неполноценность мучит меня днем и ночью. Ведь я наполовину мужчина, наполовину женщина. Мне присущи плотские вожделения обоих полов, но внешне я не похож ни на мужчину, ни на женщину. Я тварь с толстой шеей, широкой грудью, плечами мужчины и лицом, лишенным растительности. У меня дряблый живот и пронзительный голос, как у женщины. Я урод, как однажды меня назвала Накшидиль. Однажды, когда врач пришел во дворец к валиде-султана, я остановил его на выходе. «Мой добрый лекарь, – с мольбой в голосе заговорил я, – вы исцеляете стольких больных людей. Неужели вы не можете сделать что-нибудь для меня?» Он взглянул на меня и отрицательно покачал головой. «Мне очень жаль, – прошептал он в ответ. – Мне так жаль». Я заметил, что в его глазах появились слезы.

– Ты должна научиться любить султана, – ответила Пересту.

– Но разве среди претендентов на трон нет мужчин моложе?

Я кивнул.

– Может, кисмет[27]27
  Кисмет (араб. – наделение) – то, что предназначается, определяется каждому Провидением.


[Закрыть] приведет мне такого, – сказала Накшидиль. Она взглянула на меня и улыбнулась.

* * *

Одним весенним днем я наблюдал, как Накшидиль за пределами дворца, в саду, сорвала хризантему и начала выдергивать из нее лепестки.

– Какое вы загадали желание? – поинтересовался я.

– Ах, Тюльпан, – мечтательно сказала она. – Моя хитрость удалась. Я избавилась от вышивания и, благодаря тебе, играю на музыкальном инструменте. Но даже при этом я лишь одна из множества девушек. Я не в числе тех, кого удостоили чести ухаживать за султаном. Как же мне привлечь его внимание?

– Вы танцуете? – спросил я.

– Конечно. В школе нас учили разным танцам – менуэту[28]28
  Менуэт – изящный и плавный старинный французский танец.


[Закрыть], контрдансу[29]29
  Контрданс – перешедший во Францию из Англии танец, в котором пары танцуют одна против другой.


[Закрыть]. – Она сделала несколько изящных шагов, чтобы продемонстрировать мне свое умение. – Возьми меня за руку, – сказала она, и не успел я возразить, как она закружила меня по саду.

Я остановился, чтобы перевести дыхание.

– У меня на уме нечто другое, – произнес я. – Пойдемте. Следуйте за мной.