Текст книги "Стрела Купидона"

Автор книги: Джанет Битон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Эмма вздохнула в отчаянии. Критянка была явно убеждена, что Эмма сама хочет снять комнату. Она огляделась вокруг себя. Это было изумительное жилище, напоминавшее орлиное гнездо. Ей нравилось думать, что Алтея выбрала именно это место.

– Epharisto poli, – сказала она, улыбаясь критянке и продвигаясь к двери. Что толку было пытаться добиться чего-то еще. И тогда критянка коснулась ее руки, стараясь привлечь ее внимание к шкафу.

– Да, – снова улыбнулась Эмма. – Очень хорошая комната.

Но критянка уже что-то доставала с полки. Это была пара карандашных набросков. На них были изображены крыши, видные из окна. Сердце Эммы забилось. Алтея хотела изучать искусство. Могли ли эти забытые картинки принадлежать ей? Она перевернула листы. Ничего, никакой подписи.

Эмма показала на фотографии Алтеи, которые держала в руке, и потом на карандашные наброски.

– Эта девушка нарисовала эти картины? – спросила она.

Критянка пожала плечами. Они постояли еще несколько мгновений, уставившись друг на друга во взаимном непонимании. Терпение критянки подходило к концу, и Эмму потихоньку оттесняли в холл к входной двери.

Эмма поздно вернулась в отель и обнаружила, что все постояльцы, включая леди Чартерис Браун, уже за ужином.

– Боже мой, где ты пропадала?

Эмма была не уверена, стоит ли что-нибудь говорить леди Чартерис Браун в такой момент о комнате, которую она мысленно окрестила «гнездо Алтеи».

Она сказала только:

– Смотрела комнаты.

– Безуспешно, естественно, – заявила старая леди. Вопроса, на который необходимо было бы отвечать не последовало.

Подали суп, который буквально пищал от жара.

– За мной хорошо присматривали в твое отсутствие, – сказала леди Чартерис Браун. – Этот очаровательный молодой человек…

Прошло несколько мгновений, прежде чем Эмма сообразила, что очаровательным молодым человеком для леди Чартерис Браун был вовсе не Ник Уоррендер, а Уолтер Фередэй.

– Он купил мне джина с шипучкой и представил мне такую приятную пару – профессора и миссис Хэллидей. После ужина здесь будет нечто, что мистер Фередэй называет представлением среди публики, и был столь любезен, что пригласил нас присоединиться к вечеринке.

Когда ужин был закончен, Уолтер Фередэй подошел к ним, пробравшись между столиками.

– Я уговорил администрацию устроить небольшое шоу с национальными песнями и танцами для нашей группы, – сказал он. – Пусть пофотографируют что-то новенькое.

Он проводил их в огромный зал, которого Эмма до сих пор не видела. Стулья стояли вокруг небольшой танцевальной площадки. Вся экипировка ансамбля уже была на месте. Зрительские места быстро заполнялись. Прибыли Хэллидеи, и Эмма была им представлена. Он был крупный и напыщенный, она маленькая и суетливая, с манерами столь отличными от манер леди Чартерис Браун, что старая леди разве что не мурлыкала от удовольствия.

Представление началось с очаровательного деревенского танца, который исполняли молодые мужчины и девушки в красочных костюмах под бодрящую мелодию бузуки и скрипок. Эмма видела греческие танцы слишком часто, чтобы понять, что это обычная вежливая и милая чушь, предназначенная для туристов. Ей было трудно усидеть на месте. Надо было что-то делать с «гнездом Алтеи». Был только один человек, к которому она могла обратиться за помощью. Но она отказалась от мысли пойти и разыскать его.

Когда первый номер закончился, она извинилась перед леди Чартерис Браун и выскользнула из зала. В саду воздух был прохладен после духоты переполненного помещения. Она старалась успокоить свои нервы. Вовсе не было причины, почему бы ей не попросить Ника Уоррендера о помощи. Он знал, что леди Чартерис Браун приехала на Крит в поисках своей внучки. Он предвидел, что может возникнуть проблема с языком. Чувство, которое она с удивлением обнаружила в себе сегодня утром, было не более чем романтическая фантазия, от которой ей придется отказаться как от сумасбродства. Чем оно на самом деле и было.

У стойки регистрации она спросила молодого грека, можно ли ей поговорить с Нико. Она будет на террасе.

Он вышел к ней почти в ту же минуту. Он был в темных слаксах и белой рубашке. Он встал рядом со столом с таким официальным видом, словно она собиралась заказать выпивку из бара.

– Я прошу прощения, если доставляю беспокойство, – начала она, злясь на себя за то, что у нее самым нелепым образом перехватило дыхание. – Если время неподходящее…

– Оно абсолютно подходящее, – сказал он. – Чем могу быть полезен?

– Прежде всего, – сказала она запальчиво, – тем, что сядете.

Он выдвинул стул и сел, как она просила. Но стало только хуже, потому что теперь, когда он сидел за столом напротив, его глаза были на одном уровне с ее глазами.

– Доктор Уоррендер, – она заставила себя произнести его имя и продолжила:

– Я не стала говорить об этом раньше, потому что здесь был Янни, но прошлой ночью я встретила вашего друга Дамьена. Он рассказал мне о вас. Я считала вас греком.

Он позволил себе вежливую улыбку.

– Это имеет какое-то значение?

– Вы позволяли и дальше так думать, когда я рассыпала вам комплименты за ваш английский.

Теперь он улыбался сардонически, наслаждаясь ее неловкостью.

– А вы не позволяли мне узнать, что говорите по-гречески. Давайте считать, что мы квиты.

– Но я не говорю по-гречески, по крайней мере, недостаточно хорошо, чтобы справиться с его критским вариантом.

– Местный диалект немного неразборчив.

– Сегодня я ездила по домам, в которых сдаются комнаты, пыталась выяснить не узнает ли кто-нибудь внучку леди Чартерис Браун по фотографиям. Я зашла в один дом, почему-то я была почти уверена, что Алтея жила там, – и она подробно рассказала ему обо всем, что произошло на Одос Лефтериоу, 23.

– И ты хотела, чтобы я поехал с тобой и выступил переводчиком?

– Ты можешь сделать это?

– Прямо сейчас?

– Я не думала о том, когда. Я просто хотела спросить не согласишься ли ты.

– Я уже сказал, что завтра я целый день простою на регистрации. Сейчас дела идут не очень хорошо. У них не хватает людей. Дела идут не очень хорошо.

– Мне жаль слышать это.

– Да, это печально. На них давят владельцы крупных отелей, которые хотят выкупить у них дело. Моя мать и отчим – вон тот старик, который сходит с ума по своим розам – отошли от дел пару лет назад. Теперь этот бизнес принадлежит Спиро, а он уже смертельно устал от него.

– Кто это, Спиро?

– Обходительный парень на регистрации. Женат на моей маленькой сестренке Анне. Ваше пребывание в «Артемисе» началось бы более приятно, если бы в тот день, когда вы приехали, работал Спиро.

«Нет, все равно я не хотела бы чтобы все сложилось по-другому», – подумала Эмма, но она не смогла бы хорошо выразить это.

– Но, что касается вашей проблемы, – продолжал он. – Почему не сейчас?

– Леди Ч. Б. Я не хочу тревожить ее, если нет повода для радости.

– Она на этом шоу в зале? – Он поднялся со своего места. – Мы вернемся раньше, чем оно закончится.

– Она может не захотеть сидеть до конца. Я узнаю, все ли будет в порядке в случае моего отъезда.

Через несколько минут она догнала его в фойе.

– С ней все в порядке. Оказывается, Хэллидеи устраивают вечеринку у себя в номере после шоу, и она собирается пойти к ним.

Она копалась в сумочке в поисках ключей от машины.

Ник открыл дверь перед ней и помахал рукой Спиро, когда они выходили.

– Только транспорт – мой, сказал он. – Я не люблю, когда меня везут.

– Особенно женщина?

– Я этого не сказал.

«Но подумал!» Эмма не стала спорить, не испытывая особого желания вести машину через Аджио Стефанос ночью. Смиренно она шла следом за ним в гараж, но здесь остановилась как вкопанная.

– Только не мотоцикл!

– А что плохого в мотоцикле? – спросил он, взяв с полки два шлема и протянул один ей.

– Много чего.

– Я езжу очень хорошо и очень осторожно, – заверил он ее. – Тебе не будет никакого вреда. Обхвати меня за талию и держись крепко.

«Обхвати меня за талию». Она снова почувствовала, что не может пошевелиться, лицо горело.

Он вывел мотоцикл через двор и, балансируя, выехал на дорогу.

– Я сказал, держись крепче, – прокричал он.

И тут они стали набирать скорость. Эмма выкрикнула: «Да, хорошо», – но ее голос унес ветер. До этого Эмма никогда не ездила на мотоцикле. Тем более она была влюблена. Позже она не смогла бы сказать, что больше занимало ее мысли: страх перед скоростью, когда они мчались, рассекая теплый ночной воздух, или самозабвенный восторг от того, что обнимает тело мужчины, которого любила.

Она вся дрожала, когда слезла с мотоцикла на Одос Лефтериоу и сняла шлем. Внизу под их ногами маленький город был похож на красочный калейдоскоп света. Небо над их головами было глубоко черным, с точечными проколами звезд.

Когда он ставил свой мотоцикл, то возвышался рядом с Эммой как башня.

– Не так уж плохо, правда?

Может быть. Она не была уверена ни в себе, ни в своих чувствах, ни в здравом уме. Она повела его вверх по ступеням к дому номер 23 и постучала в дверь.

Все оказалось так просто в этот раз. Эмма достала фотографии. Ник и женщина разговаривали. Женщина провела их в комнату с чудесным видом на город и снова достала карандашные наброски из шкафа.

Потом Ник повернулся к Эмме.

– Да, девушка на этих фотографиях приходила сюда в конце прошлого года и сняла эту комнату. На неопределенное время. Вносила плату по восемь тысяч драхм каждую неделю вперед. Потом, приблизительно через две недели, девушка исчезла.

– Исчезла? Что она имеет в виду?

– Она вышла однажды утром с рюкзаком, говорит наша дама, и никогда больше не вернулась.

– Когда это было? – спросила Эмма. Ник переспросил у домовладелицы.

– В конце ноября.

– Но это сто лет назад.

– Эта дама даже не знала, что ей делать. Она думала, что должна пойти в полицию, но у нее уже бывали студенты перед этим. Которые просто вставали и уходили, и она предоставила всему идти своим чередом. Сначала она оставила комнату, хотя ей и не заплатили, а потом ее сын вернулся домой с моря, и она отдала эту комнату ему. А вещи девушки и ее чемодан сложила в шкаф в холле. Однажды, некоторое время спустя, пришла женщина и сказала, что англичанка прислала ее забрать вещи и хотела бы заплатить за то время, которое домовладелице пришлось продержать комнату. Но она взяла деньги только за одну неделю.

Эмма перевела взгляд с Ника на домовладелицу.

– Что это была за женщина, – спросила она по-гречески.

Ник переводил, когда она не понимала.

– Приблизительно того же возраста, как и она сама. Гречанка, возможно с Крита. Это все, что она знает. Наброски она нашла в шкафу гораздо позже, и она не уверена принадлежат ли они Алтее или кому-то еще, кто жил потом в этой комнате. Она думала, они могут помочь. Она сожалеет. Она считает, что это на ее совести, что она не сообщила об исчезновении девушки в полицию.

– Она не догадалась спросить у женщины, которая приходила за вещами, что все-таки случилось?

Ник сказал:

– Я спрашивал ее об этом. Очевидно, нет. Она не хотела показаться назойливой, я полагаю.

– Девушка была одна все это время? – спросила Эмма на правильном греческом, так как женщина, казалось, понимала ее, тогда как Эмма не могла понять ее критский греческий. – Приходили к ней друзья?

Домовладелица покачала головой, и Нику не пришлось переводить.

Они ушли, пожав друг другу руки со взаимными наилучшими пожеланиями.

– Вы были очень добры и очень помогли нам, – добавила Эмма на своем четком правильном греческом.

Снаружи, на Одос Лефтериоу темнота, казалось, стала еще гуще, чем раньше. Эмма дрожала, когда они спускались вниз по каменным ступеням мимо цветов.

– Ты замерзла, – сказал он. – И эта надежда тоже рассеялась. Будет лучше, если ты выпьешь чего-нибудь перед обратной дорогой. Я приметил кафе-бар, когда мы ехали сюда.

Оставив мотоцикл там, где он припарковал его, Ник повел ее вдоль узкой улочки, сделав несколько шагов вниз, чтобы срезать расстояние до переулка, который был уровнем ниже. Померанцы и фиговые деревья в изобилии росли на крошечных участках между домами, своими кронами они закрывали звезды над головой. Вдруг на углу в глубокой тени из под ног Эммы с воплем выскочила кошка. Эмма споткнулась.

– Держись! – произнес Ник, подхватывая ее под локоть. Но она потеряла равновесие и тяжело рухнула на него. Она чувствовала движение его рук, старавшихся поддержать ее, ощущала тепло и упругость его тела. С долгим прерывистым вздохом она позволила себе утонуть в его объятиях. Она почувствовала, как огромной и трогательно-неуклюжей рукой он провел по ее волосам. Потом его руки сомкнулись вокруг нее, и его губы нашли ее рот.

Его поцелуй был долгим, сильным и настойчивым. В нем не было и намека на нежность, и ей, наконец, пришлось вырываться от него также, как от Уолтера Фередэя, чтобы перевести дыхание.

– Извини, – сказал он охрипшим голосом, поспешно отстраняясь от нее, и помчался вниз по неровным ступеням. С жалким видом она делала все, чтобы поспеть за ним.

Столы неряшливого кафе-бара стояли на открытом пространстве внизу. В недобром свете бара его лицо приобрело жесткое, недоступное выражение.

– Я действительно прошу прощения, – сказал он. – Этого не должно было случиться. У меня нет привычки навязываться симпатичным молодым туристкам в темных углах.

– Замолчи, – вскрикнула она в горьком разочаровании и вонзила ногти себе в ладони, стараясь не заплакать.

Она так никогда и не узнала, что именно он заказал ей выпить, но напиток был мягким и разливался по телу сильным теплом. Себе он взял кофе, черный и крепкий. Склонившись над своей чашкой, он, казалось, был за тысячу миль отсюда, твердо держа дистанцию. Он выглядел усталым и напряженным. Ее охватила буря чувств, когда она сидела напротив него: гнев, безнадежность и причиняющая боль любовь.

– Спасибо, что помог мне, – сказала она.

– Угу… – он откинулся назад, отпил воды, которую ему принесли вместе с кофе. Темные брови нахмурены, взгляд отсутствующий. Как она могла достучаться до него через это напряжение внутреннего гнева!

– Когда я приехала сюда сегодня днем, – сказала она, – у меня почему-то было такое чувство, что Алтея жила в этой комнате. Это было чудесно, не правда ли, там, наверху, над городом. – Она слышала свой голос, но ей было интересно, слышит ли он ее. – А потом, хотя женщина и продолжала говорить «Ne» , когда я спрашивала, была ли там Алтея, я начала сомневаться в том, что она понимает меня. Это было глупо, но в один момент мне стало не по себе. Когда она сказала, что Алтея ушла с рюкзаком и больше не вернулась. Что-то должно было случится с ней, правда, иначе она забрала бы свои вещи сама. Но, конечно, открытка была гораздо позже.

Он, наконец, заговорил:

– Открытка, которая заставила леди Чартерис Браун отправиться на поиски. Ты видела ее?

Она встрепенулась:

– Чего ты ждешь? Что Алтея не писала ее? В этом случае…

– Ваша леди Чартерис Браун, конечно, знала бы написана ли она рукой ее внучки. Нет, мне было интересно узнать, что же на самом деле написала девушка.

Теперь не было никакой нужды скрывать что-либо от него.

– Что-то вроде «Не беспокойся обо мне. Я счастлива здесь. Я, наконец, дома. Я люблю тебя. Алтея». Довольно трогательно, ты так не думаешь? А потом, да, она написала: «Пожалуйста, не пытайся найти меня».

Он наклонился к ней, его глаза сузились над выступающим подбородком.

– Она написала это? Что не хочет, чтобы ее нашли, и ты все же взялась за эту работу?

– Да, но…

– Ты сказала, что она совершеннолетняя. Девушка получила все права? Мне интересно, ты серьезно задумывалась о том, что делаешь? Или это для тебя просто возможность бесплатно прокатиться на Крит?

– Нет! – Она почувствовала, как в ней поднимается волна гнева навстречу его гневу. – Я работаю. У меня приличные заработки. Я могла съездить на Крит в любой момент, когда мне этого захотелось бы. Если захотелось бы. Я согласилась помочь леди Чартерис Браун, потому что мне было жаль ее.

– Жаль ее! Эту старую каргу! – он только не произнес «каргу», а употребил то же самое греческое словцо, которое использовал раньше, когда говорил о леди Чартерис Браун своей матери. – Она – чудовище! Если внучка сбежала от нее, тебя это удивляет?

– Мое чудовище, между прочим, однажды высказало мне ту же самую мысль.

– Ты меня изумляешь.

Она посмотрела в его темные как шторм глаза.

– Неужели люди не изумляют тебя постоянно? – требовательно спросила она. – Потому что они таковы! Ничто не бывает просто там, где замешаны люди. Как и любой другой человек, она – невероятная смесь. Она была красива, она богата. Может быть, у нее нет семи пядей во лбу, как у тебя, и она испорчена. Но она любит свою внучку Алтею. Это все, что у нее осталось от ее единственного сына. Она вырастила девочку…

– Бедная Алтея!

– Хорошо! Но и бабушка тоже бедная. Ты – доктор. Ради всего святого! Неужели ты ничего не понимаешь о людях, о любви и о семье?

Внезапно он оттолкнул стул и встал. Ее слова эхом отозвались в ее голове, и до нее дошло, что она наговорила. Она поняла, что зашла слишком далеко.

Она тоже встала. Он расплачивался за напитки. Она ждала, стоя рядом с ним.

– Пожалуйста, я прошу прощения, если я задела тебя за живое…

Он весь дрожал. Она шла за ним по направлению к лестнице.

– Смотри, куда идешь.

В этот раз в тени фиг и померанцев не было никаких нежностей. Не то, чтобы в прошлый раз их было много. Эмма вздрогнула, когда вспомнила его поцелуй. Остановившись, чтобы перевести дух на верхней ступеньке лестницы, она прислонилась к низкой стене.

– Ты, конечно, права, – заговорил он рядом, – насчет того, что ты задела меня за живое. Я сам попал в положение, похожее на это.

Она посмотрела на мерцающий внизу город, на линии улиц и аллей, свет, сконцентрированный вдоль побережья.

– Ты имеешь ввиду Янни?

– Янни-Джонни, что уже достаточно говорит само за себя.

Она ждала. Плечом она почувствовала легкое прикосновение его руки. Ее наполнило желание продолжить это прикосновение, желание настоящей близости между ними.

– Моя жена Джули умерла, когда он родился.

– Дамьен рассказал мне. Мне очень жаль.

– С этого момента началась война за Джонни. Между моей матерью, гречанкой, и родителями Джули, англичанами, которые живут рядом со мной в Лондоне. И я сам был в центре такой же войны перед этим. Мой отец умер, когда я был мальчиком, и моя мать вышла замуж за Кристоса Соткиракиса, человека, которого ее семья прочила ей в мужья до этого. Мой отец был специалистом по классике, всю жизнь сходил с ума от Греции. Он приезжал на раскопки, когда был студентом, встретил мою мать и вскружил ей голову. Мои английские бабушка и дедушка выиграли битву за меня, и как я ни хотел остаться с матерью, меня отправили в школу в Англии, и я приезжал на Крит только на каникулы. Это был кошмар для меня, и теперь это становится кошмаром для Джонни. Обе стороны хотят воспитывать его. У родителей Джули большие амбиции насчет их единственного внука, и они хотят вырастить его англичанином. Моя мать и ее семья обожают его – греки любят детей – и Джонни наслаждается этим. Он заявляет, что его следует называть Янни, что он хочет жить в Греции всегда. Я знаю, что он будет счастливее здесь во многих отношениях, но он на три четверти англичанин, и только на одну – грек. Очевидно, сейчас он должен остаться со мной, что не очень-то весело для него. Но это – проблема, и она не решится сама собой.

– Я понимаю и действительно сочувствую. Но во всех отношениях ситуации Янни и Алтеи едва ли сопоставимы.

– Эта жажда обладать внушает мне отвращение, – сказал Ник. – Жажда, которую я вижу в своей матери, как бы сильно я ее ни любил, в родителях Джули и в твоей леди Чартерис Браун.

– Я сомневаюсь, что старая леди хочет владеть Алтеей…

– Зачем она ищет ее тогда? Девушка пишет, что у нее все хорошо, что она счастлива. Почему бы твоей леди Чартерис Браун не быть благодарной за это и оставить ее в покое, дать ей жить ее собственной жизнью так, как она того хочет? Но бабуля желает формировать, вести, влиять, вмешиваться…

– Нет! – Эмма повернулась лицом к нему. – Она хочет найти ее, потому что она любит ее. Она хочет жить, участвуя в юной жизни, о которой она заботилась и которой дорожит. Конечно, у нее есть право…

– У нее нет права! – сказал он. – Ни у одного родителя, ни у одного дедушки или бабушки нет такого права. Место в сердце выросшего ребенка – награда. Ее нужно заслужить.

– Это абсурд. Это бесчеловечно, – сказала она раздраженно. – И ты должен это знать! Подожди немного и посмотришь, что будешь чувствовать, когда Янни будет восемнадцать! Мне пора возвращаться.

К старой карге, которая хочет владеть своей внучкой. Вести, и формировать, и влиять, и вмешиваться. Нет сомнений, кое-что из его слов было правдой, но это не вся правда. Она помнила, как старая леди рухнула в кресло, как ее лицо утонуло в тонких, жилистых руках. Чувствуя себя совсем одинокой, Эмма шла за ним к тому месту, где был припаркован мотоцикл. Ник Уоррендер был холоден. Он не понимал человеческого сердца. Она не должна даже смотреть в его сторону, чтобы найти помощь в поисках Алтеи, равно как и в поисках любви.

Глава 4

На следующее утро леди Чартерис Браун была настолько сыта народными плясками и болтовней с Хэллидеями, что Эмме было очень легко позволить ей и дальше верить, что проверка сдающихся комнат была бесплодной.

– Эта горничная еще не вернулась? – требовательно спросила она, когда они вставали из-за завтрака.

– Так я и думала, – таков был ее резкий ответ, когда Эмма сообщила ей о том, что в отеле не было новостей от Марии.

День выдался великолепный. Море мерцало в мягком солнечном свете, пробивавшемся через легкие облака. Далекие горы дремали в голубой дымке.

– Может быть, будет неплохо, – предложила Эмма, – выбраться куда-нибудь на день посмотреть Крит.

– Между прочим, – сказала леди Чартерис Браун, – молодой мистер Фередэй предложил то же самое. Его группа уезжает сегодня вечером. Сегодня они отдыхают и ходят по магазинам, поэтому он свободен. Он спрашивал о том дворце, про который ты рассказывала. – Как он там называется? Кносс?

Уолтер Фередэй и леди Чартерис Браун были не теми спутниками, которых Эмма хотела бы взять в поездку в древний дворец царя Миноса в Киоссе, но это было то место, где ей очень хотелось побывать, и она постаралась посмотреть на все философски.

Уолтер отказался вести машину, сказав радостно, что хочет наслаждаться своими честно заработанными часами отдыха.

– Но когда мы приедем, я немного поработаю гидом, только ради вас, леди Ч. Б.

До Гераклиона нужно было ехать довольно долго, и Эмма была рада, что ее пассажиры довольствовались болтовней друг с другом и не мешали ей сосредоточиться за рулем. Дорога поднималась от берега и шла через оливковые рощи. Деревни вдоль дороги пестрели цветами: розами и лилиями, и гвоздиками, на фоне белых стен вспыхивали огромные гроздья пурпурной бугонвиллы. Горы стали ближе, и дорога заскользила через дикое ущелье, прорезавшее скалы кирпичного цвета. Она вдыхала свежий воздух, напоенный запахом желтого ракитника, который буйствовал по обочинам и склонам холмов. Затем они еще раз спустились к морю. Туристический сервис и застроенные жилые районы все больше заполняли пространство, по мере того, как они приближались к Гераклиону.

У Эммы осталось только смутное впечатление от останков великого дворца, который после веков пышного великолепия был разрушен около 1400 года до нашей эры. Было очень жарко, цикады трещали в деревьях, окружавших бывшее селение. Леди Чартерис Браун было трудно ходить по неровной земле.

Уолтер оказался экскурсоводом посредственным, склонным к болтливости.

– Это самая старая галерея в Европе! – язвительно заметил он, проводя их по темной галерее из комнаты, которую археологи считали спальней царицы.

– Здесь вы видите запасы начальника по хозяйственной части, – сказал он, указывая на огромные кувшины, которые назывались «pithoi» и в которых хранились дворцовые запасы масла и зерна.

Как было бы здорово, подумала она, обойти это местечко с кем-нибудь действительно знающим, кто смог бы оживить его как Ник Уоррендер делает это для своего маленького сына.

Назад леди Чартерис Браун предпочла ехать на заднем сиденье, чтобы немного вздремнуть, и Уолтер уселся на переднее сиденье рядом с водителем.

– Ну что, Эмма, – сказал он. – Как продвигается розыск?

– Как ты знаешь.

То, что она не сказала леди Чартерис Браун, она не могла рассказать Уолтеру Фередэю.

– Мы могли бы сходить проведать Дамьена еще раз. Может быть, он вспомнил что-нибудь.

– Сомневаюсь в этом. В любом случае, я уже говорила, что диско – это не в стиле Алтеи.

– А я говорил тебе, что так думает бабушка.

«И не только это пропустила бабушка, – подумала Эмма. – Была еще эта комната. Девушка, которая выбрала для жизни дом на Одос Лефтериоу вряд ли часто ходила на дискотеки».

– Я думаю, ему не нравится, когда ты ходишь танцевать с другими мужчинами.

– Кому?

– Великолепному представителю мужского населения, хранимому в твоем сердце!

К своей сильной досаде, Эмма почувствовала, что краснеет, и Уолтер заметил это.

– Ага! – воскликнул он. – У тебя нет с собой его фотографии среди снимков Алтеи, которые ты повсюду таскаешь.

– Конечно, нет, – возразила Эмма, включаясь в игру. – Мне не нужна его фотография.

– Темный или светлый, Эмма? Красивый как я?

– Гораздо красивее, чем ты, Уолтер! Высокий, темноволосый и красивый, с ямочкой на подбородке. Даже в этой дразнящей чепухе Эмма находила горько-сладкое удовольствие, думая о нем.

По возвращении в отель, когда они остановились у стойки регистрации забрать свои ключи, она избегала смотреть на Ника. Она устала, ей было жарко, нервы были расстроены. Вся эта чепуха о любви – потому что это была чепуха, не более того – должна быть выброшена из головы. Она долго держала ключ в руке. Леди Чартерис Браун направилась к себе, рука Уолтера держала ее под локоть.

– Мисс Лейси.

Только сейчас она подняла на него глаза. Если это была просто чепуха, то почему она причиняет такую боль?

– Да?

– У нас есть новости от Марии. Состояние ее отца дает повод для беспокойства. Его отвезли в Афины, Мария уехала с ним.

– Я понимаю, тогда все прекрасно, не правда ли?

– Прекрасно?

– Тебе не придется действовать против своей совести, передавая информацию об Алтее.

Его сильный подбородок двинулся вверх, и в лице, словно что-то умерло.

– Я беспокоюсь за Марию, – сказал он, и, повернувшись, пошел в офис и захлопнул дверь.

В смятении, она осталась стоять у стойки, стискивая в руке бугорчатый металлический ключ от комнаты. Что заставило ее сказать то, что она только что сказала? Быть столь бездумной, настолько бессердечной? Мария – только имя для нее – была для него человеком, которая была преданным членом штата отеля долгие годы. Могла ли она позвать его назад, попробовать извиниться!

Но, что хорошего из этого выйдет! Она сделает это только для себя. Для него это не будет иметь никакого значения.

Свободное время Уолтера подошло к концу и он вышел посмотреть на своих подопечных. Через час группа уедет в аэропорт, где ему предстоит встречать следующую группу, только что прибывшую из Англии.

Леди Чартерис Браун устала и заявила, что отдохнет после обеда.

– У меня болят ноги, – заявила она, – и не желаю видеть больше никаких руин!

Благодарная за возможность, наконец, побыть одной, Эмма приняла душ и пробралась вниз через сад отеля к берегу. Здесь она сняла свои сандалии и поплавала вдоль кромки воды. Солнце все еще было высоко. Море, небо и далекие горы были обесцвечены жарой. Несколько человек лежали, загорая, прямо на песке. Она нашла кусочек тени под кустами тамариска и села.

Что же она должна была делать с Алтеей? Достав фотографию из сумки, она держала ее в руках и стала еще раз изучать это загадочное лицо с большими карими глазами. Она могла так живо ее себе представить в высокой комнате над Аджио Стсфаносом. Как она радуется тому, что находится над хлопотливым маленьким городком, как смотрит на приход и уход кораблей, на игру света на горных склонах, на закаты Солнца. Горы на той стороне залива, наверное, были в снегу. Как она проводила время? Изучала окрестности? Машины у нее не было и в помине, хотя она и училась водить машину и не была стеснена в средствах.

Эмма поднялась на ноги и пошла назад к кромке воды. Почему она не рассказала леди Чартерис Браун о гнезде? По-тому что только расстроила бы старуху, ничего положительного не добавив к тому, что она уже знала, после того, как Мария узнала девушку но фотографии – Алтея действительно была в Аджио Стефапосе. Или она тоже, по какой-то нелепой логике, заинтересована в том, чтобы защитить тайну Алтеи? Что было правдой, а что – правами в этом деле?

В начале все казалось таким простым. Инстинктивное желание помочь старухе найти свою внучку, которой она посвятила годы жизни, внучку, которая самовлюбленно и бездумно повернулась спиной к человеку, давшему ей поддержку и кров. Но все оказалось совсем не так просто. Девушка, которая всем отелям и пансионам в Аджио Стефаносе предпочла эту комнату в такое время года, когда почти любая комната доступна, не могла быть бездумной, чем бы она там еще ни была. Она была благоразумной и все понимала, у нее было воображение. Мог ли Ник быть прав, что желание Алтеи не быть найденной следует уважать?

Что леди Чартерис Браун следует позволить сойти в могилу, так и не увидев еще раз свою единственную внучку? Леди Чартерис Браун, конечно, любила ее, но по Нику Уоррендеру, этого было недостаточно даже самоотверженной любви.

Как раз в этот момент до сознания Эммы дошло, что кто-то зовет ее и машет рукой вдалеке, за оградой, которая сбегала от садов к морю. Она оглянулась посмотреть кто же это машет, но в поле зрения были только несколько загорающих. Тогда, подойдя ближе, она поняла кто это был. В ограде была калитка, и Эмма прошла через нее.

– Привет, Джонни.

Он задрал вверх маленький подбородок с таким же вызовом как и его отец, но она не увидела ямочки. По-гречески он сказал:

– Меня зовут Янни.

Она ответила ему по-гречески:

– Я знаю, но и Джонни тоже.

Он помотал головой:

– Нет. Я – грек.

Она оказалась лицом к лицу с проблемой Ника. Продолжительный спор тут не помог бы. Он широко расставил ноги над ямой в песке, из которой торчал огромный камень.

– Что ты делаешь?

– Я веду раскопки. – Он снова перешел на английский. – София говорит, что я – глупый, но я думаю, что это минойская стена.

Сзади, на песке, в тени деревянного навеса сидела юная гречанка, ее пальцы были заняты вышивкой.

– Этот кусок пляжа – частный, – сказал мальчик. – Здесь оставляют лодки. Мне разрешают здесь играть, если кто-нибудь из взрослых со мной, – он вернулся к яме.