Текст книги "История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3"

Автор книги: Джакомо Казанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– У меня также есть свидетели, что вы мне сказали, что видели меня при Роделле, где я тем более не был.

– Я мог обознаться.

– Я тоже, так что у нас обоих нет никаких претензий друг к другу.

Майор, который не мог больше сдержать смеха, видя, с каким серьезным видом я стараюсь убедить офицера в его ошибке, сказал ему, что тот не может претендовать ни на какую сатисфакцию, потому что я могу ошибаться.

– Но возможно ли, – ответил он, – чтобы он мог очутиться в Арбелле?

– Вы вольны ему верить или не верить; любой, как и он, может говорить, что он там был. Возьметесь ли вы за шпагу, чтобы доказать, что он неправ?

– Боже сохрани! Я предпочитаю считать наше дело оконченным.

После чего майор предложил нам обняться, что мы очень мило проделали, и назавтра Родомонт [14] 14
  бравый, но неумный персонаж у Ариосто – прим. перев.


[Закрыть]пришел пригласить меня на обед. Г-н де Бертолан также пригласил нас обедать, но, не имея настроения посмеяться, я уклонился.

Глава VI

Я получаю добрые вести из Венеции, куда возвращаюсь, увозя с собой де ла Хэйе и Бавуа. Превосходный прием у моих трех друзей и их удивление при виде меня – благочестивого. Бавуа возвращает меня к моей прежней жизни. Де ла Хэйе – настоящий лицемер. Авантюра дочери Маркетти. Я выигрываю в лотерее. Я вновь встречаю Баллетти. Де ла Хэйе покидает дворец Брагадин. Я уезжаю в Париж.

В эти дни я получил новость из Венеции, что мои дела забыты, и одновременно – письмо от г-на де Брагадин, в котором тот говорит, что «Мудрый недели» [15] 15
  управляющий делами Республики


[Закрыть]написал послу, что тот может заверить Святого Отца, что если барон де Бавуа представится, предполагается дать ему должность в войсках Республики, благодаря которой он сможет жить достойно и рассчитывать на свои собственные силы. С этим письмом в руках я принес радость в сердце де ла Хэйе, который, видя, что мои собственные дела также уладились, и я собираюсь вернуться на родину, решил направиться в Модену, чтобы сговориться с Бавуа и выработать план нового образа действий, которого он должен был придерживаться в Венеции, чтобы ухватить фортуну. Он не мог сомневаться ни в моей искренности, ни в моей дружбе и постоянстве: он сделал из меня фанатика и знал, что эта болезнь обычно неизлечима, потому что причины, ее породившие, возобновляются, и, явившись сам в Венецию, надеялся их поддерживать. Он написал Бавуа, что навестит его, и два дня спустя простился со мной, утопая в слезах, расточая хвалы моей душе и моим добродетелям, называя меня своим сыном и заверяя, что привязался ко мне, разглядев по моей физиономии мое чудесное предназначение. Таков был его язык.

Два или три дня спустя я выехал в Феррару и в Венецию через Ровиго, Падую и Фюзине, где оставил свою коляску. После года отсутствия мои друзья меня приняли как ангела, спустившегося с небес, чтобы одарить их счастьем. Они проявили большую заботу по поводу приезда двух избранных, как я просил в письмах. Было уже готово жилище для де ла Хэйе и две меблированные комнаты для Бавуа по соседству, поскольку политические соображения не позволяли г-ну де Брагадин поселить в своем дворце иностранца, который еще не поступил на службу Республике.

Но их удивление было велико, когда они воочию убедились в моем чудесном преображении. Каждый день на мессе, частенько на проповедях, мое старание выходить не позже четырнадцати часов, никаких казино, кафе и компаний, если они не состоят только из людей, известных своим добродетельным поведением, и продолжительные занятия учебой в своей комнате, в то время, как их обязанности заставляли их выходить из дому. Мои новые обычаи, в сравнении с прежними привычками, заставляли их восхвалять чудесное Провидение и его непознаваемые пути. Они благословляли преступления, заставившие меня провести год вдали от родины. Их также удивило, что я начал оплачивать все мои траты, не прося ни су у г-на де Брагадин, который за год не сделал мне ни одного перевода, контролируя все мои деньги. Они были очарованы, видя, что я стал врагом любых азартных игр.

В начале мая я получил письмо от де ла Хэйе, в котором он говорил, что прибывает вместе с дорогим своим духовным сыном, чтобы поступить в распоряжение влиятельных особ, о которых я говорил.

Зная о времени прибытия барки из Модены, мы пришли все, за исключением г-на де Брагадин, который в этот день был в Сенате. Мы собрались у него все впятером, и он оказал иностранцам самый лучший прием, которого можно было бы желать. Де ла Хэйе наговорил мне кучу вещей, но я слушал его невнимательно, потому что мной целиком завладел Бавуа: я увидел персону, совершенно отличную от той, которую ожидал из данного мне описания. Я три дня изучал его, прежде чем смог определиться с моим истинным к нему отношением, потому что вот портрет этого мальчика двадцати семи лет.

Среднего роста, красивое лицо, хорошо сложен, блондин, веселый, ровного настроения, хорошо и с умом говорит, и держится скромно и уважительно. Черты лица правильные и приятные, прекрасные зубы, длинные хорошо ухоженные и элегантно завитые волосы, издающие запах превосходной помады. Эта личность, совершенно не похожая ни по существу, ни по форме на ту, что обрисовал мне де ла Хэйе, удивила и моих друзей. Впрочем, это не убавило учтивости с их стороны и не причинило ущерба впечатлению, произведенному на них его манерами.

Когда я увидел, что г-н дела Хэйе хорошо расположился в своих комнатах, я отвел барона Бавуа в его апартаменты, расположенные недалеко от дворца Брагадин, куда велел отнести его небольшой багаж. Когда он убедился, что устроен наилучшим образом у очень приличных буржуа, которые, будучи заранее предупрежденными, отнеслись к нему с большим вниманием, он нежно меня обнял, заверив в своей дружбе и благодарности за все, что я для него сделал, не будучи с ним знаком, о чем ему рассказал г-н де ла Хэйе. Я ответил, что не знаю, о чем он говорит, и повернул разговор на тему о жизни, которую он намерен вести до той поры, когда назначение определит его служебные обязанности. Он ответил, что надеется, что мы хорошо развлечемся, поскольку полагает, что его склонности не отличаются от моих. Я между тем заметил, что ему сразу приглянулись две дочери хозяйки, не красавицы и не дурнушки, и это проявилось в его заметной приветливости по отношению к ним. Я принял это за обычную вежливость. В первый день я отвел его только на площадь Сен-Марк и в кафе ко времени ужина. Он сказал, что во все дни ходит обедать и ужинать к г-ну Брагадин. За столом он блистал изящными мыслями; г-н Дандоло назначил завтрашнее утро, чтобы представить его военному Начальнику. После ужина я отвел его к нему домой, где оставил на попечении двух хозяйских дочек, которые, очарованные им, переживали, что у молодого швейцарского господина, как мы его представили, совсем нет слуги.

На другой день я пришел к нему вместе с г-дами Дандоло и Барбаро, которые должны были представить его Начальнику. Мы застали юного барона за туалетом в нежных руках старшей дочери хозяйки, оправлявшей его волосы, в то время, как он хвалил ее сноровку. Его комната пропахла помадой и благовониями. Мои друзья отнюдь не были шокированы, но я заметил их удивление, когда они столкнулись с таким обильным проявлением разного рода галантностей в этом новообращенном. Меня почти заставило рассмеяться, когда г-н Дандоло сказал, что если мы не поторопимся, мы не успеем на мессу, а барон его спросил, – разве сегодня праздничный день. Тот ответил, что нет, без всяких комментариев, но в последующие дни вопросов о мессе больше не возникало. Я оставил их идти своим путем, и мы встретились вновь за обедом, где говорилось о приеме, оказанном ему Начальником. После полудня мои друзья отвели его к дамам, своим родственницам, которые с удовольствием рассматривали приятного юношу. Таким образом, менее чем за неделю он оказался пристроен, без опасности надоесть; но за эту же неделю я совершенно понял его характер и образ мыслей. Мне бы не понадобилось столь долгого срока, если бы я не был первоначально настроен по иному; Бавуа любил женщин, игру и траты, и, поскольку был беден, женщины были его главным ресурсом. В том, что касается религии, у него не было никакой, и, имея прекрасное свойство не быть лицемерным, он не делал из этого тайны.

– Как это, – спросил я его однажды, – вы смогли, такой, как вы есть, обмануть де ла Хэйе?

– Боже меня сохрани обманывать! Де ла Хэйе знает, каковы мои взгляды и образ мыслей, он знает меня funditus [16] 16
  целиком – прим. перев.


[Закрыть]. Будучи набожным, он полюбил мою душу, и я оставил его в его мыслях. Он творит мне добро; я ему благодарен и люблю его, тем более, что он никогда не надоедает мне разговорами о догме и о вечном спасении. Это между нами установлено.

Забавным в этом деле было то, что за эту неделю Бавуа не только восстановил мое умонастроение, какое было до того, как я потерял Генриетту, но и заставил меня краснеть при мысли о том, каким я был дурнем с де ла Хэйе, который, хотя и играл превосходно роль истинного христианина, не мог быть никем иным как истинным ипокритом. Бавуа открыл мне глаза, и я очень быстро возобновил все свои привычки. Но вернемся к де ла Хэйе.

Этот человек, который в глубине души не любил ничего, кроме собственного благополучия, причем с возрастом эта склонность становилась сильнее, и который не имел никакой потребности в сексе, был таков, что должен был очаровать моих друзей. Он разговаривал с ними только о Боге, ангелах и о вечном блаженстве, постоянно посещал с ними церкви, и мне не терпелось дождаться момента, когда он раскроется, потому что они вообразили, что он розенкрейцерили, по крайней мере, монах-отшельник из Монте-Карпенья, который, обучив меня каббале, представил мне явление бессмертного духа Паралис. Они были огорчены, тем, что я запретил словами того же оракула говорить когда-нибудь о моей науке в присутствии де ла Хэйе. Это позволило мне использовать все время их почтительное любопытство, и при этом я должен был опасаться де ла Хэйе, который, как мне казалось, никогда не пошел бы на эту игру и даже, по-видимому, попытался бы раскрыть им глаза, чтобы вытеснить меня.

Я увидел, что за короткий срок в три недели этот человек настолько овладел их умами, что мог счесть, что не только не нуждается больше во мне, чтобы поддерживать у них свой кредит, но и вытеснить меня, если ему взбредет такая мысль. Я заметил это по изменению стиля разговора его со мной и по изменению его поведения. Он стал иметь свои секреты со всеми тремя, и стал появляться в домах, в которые я его не представлял. Он стал позволять себе как бы насмешливый вид и медоточивые речи и порицать меня, когда я проводил ночь неизвестно где. Меня стало беспокоить, что, когда он говорил за столом эти сладкие проповеди в присутствии моих друзей и его прозелита, он показывал своим видом, что есть некто, кто его совращает. Он делал при этом вид, что хочет пошутить, но я не был настолько простаком. Я положил конец этой игре, нанеся ему однажды визит в его комнате и заявив ему напрямик, что, почитая Евангелие, я скажу ему сейчас кое-что тет-а-тет, но в другой раз скажу ему публично.

– О чем идет речь, друг мой?

– Остерегайтесь в будущем бросать мне любые насмешки относительно жизни, которую я веду с Бавуа, в присутствии моих трех друзей. С глазу на глаз я выслушаю вас всегда с удовольствием.

– Вы напрасно принимаете в серьез некоторые шутки.

– Почему вы никогда не обращаете их против барона? Будьте осмотрительней в будущем, или ждите, что я тоже пошучу, и реплика, которую я вам спустил вчера, не останется без ответа при первом же случае.

Этими днями я провел час с моими друзьями, чтобы передать им предписания оракула ничего не делать из того, что Валентин (это было его крестильное имя, которым его называл оракул) мог бы им внушить, без того, чтобы не посоветоваться предварительно со мной. Я мог не сомневаться в их почтительном уважении этого приказа. Де ла Хэйе, который не преминул заметить некоторую перемену, стал вести себя более разумно. Бавуа, которому я сообщил о моем демарше, его поддержал. Я был вполне уверен, что де ла Хэйе помогал ему только из-за своей к нему слабости, иными словами, что он бы ничего для него не делал, если бы не его смазливая физиономия, хотя Бавуа никогда не желал ему соответствовать. Этот парень, видя, что все время откладывают его назначение на должность, поступил на службу к послу Франции; это заставило его не только прекратить посещать г-на де Брагадин, но и общаться с де ла Хэйе, поскольку тот поселился у этого сеньора. Это один из наиболее строго соблюдаемых законов политики Республики. Патриции и члены их семьи не должны поддерживать ни малейших личных отношений с иностранными поддаными. Однако выбор, который сделал Бавуа, не помешал моим друзьям ходатайствовать за него, и они в этом преуспели, как будет видно в дальнейшем из этих Мемуаров.

Карло, муж Кристины, с которой я еще не виделся, пригласил меня в казэн (светский клуб-казино)куда его тетка заходила с его женой после ее родов. Я нашел ее очаровательной и говорящей по-венециански, как ее муж. В этом казэнея встретил одного химика, который навел меня на мысль изучить химию. Придя к нему с целью провести вечерок, я заинтересовался юной девицей, живущей в соседнем доме и приходящей составить компанию его пожилой жене. В час ночи пришла за ней служанка, и она ушла. Я проявил свой интерес к ней лишь один раз, в присутствии пожилой жены химика, когда выразил удивление, что больше ее не видно. Она сказала, что вероятно ее кузен, аббат, с которым она проживает, узнав, что я к ним прихожу, и приревновав, не захотел больше позволять ей сюда приходить.

– Кузен аббат, и ревнует?

– Почему нет? Он ей не разрешает выходить, кроме как в праздничные дни, чтобы сходить к первой мессе в церковь С.-Мари-Матер-Домини, находящейся всего в двадцати шагах от их дома. Он позволяет ей приходить ко мне, потому что знает, что никто к нам не приходит; это, должно быть, служанка ему сказала, что видела вас.

Враг ревнивцев и друг своих любовных капризов, я написал девушке, что если она хочет покинуть своего кузена ради меня, я найму ей дом, где она будет хозяйкой и где, живя с ней в качестве ее любовника, я введу ее в общество и предоставлю ей все радости, которые молодая девушка, такая как она, должна получать, живя в таком городе как Венеция. В этом же письме, которое я передал ей в церкви, куда она пришла на мессу, я сказал ей, что она меня увидит в следующий праздник, чтобы дать мне ответ.

Она ответила мне, что аббат – тиран, и она была бы счастлива вырваться из его рук, но она может на это решиться только в том случае, если я захочу на ней жениться. Она закончила письмо, сказав, что если я согласен на это непременное условие, мне надо переговорить с Жанной Маркетти, ее матерью, которая живет в Лучии. Этот город находится в тридцати милях от Венеции.

Письмо меня задело, потому что я решил, что она написала его, сговорившись с аббатом. Будучи уверен, что они решили меня подцепить, и находя, впрочем, предложение жениться странным и дерзким, я задумал отомстить, но, желая все разузнать, отправился в Лучию с визитом к этой вдове Жанне Маркетти, матери девушки.

Эта женщина была весьма обрадована, увидев письмо, которое мне написала ее дочь, и услышав, что я расположен жениться, но не могу на это решиться, поскольку она живет с этим аббатом.

– Аббат, – ответила она, – в какой-то мере мой родственник и владеет в Венеции этим самым домом, в котором живет в настоящее время с моей дочерью, и больше ни с кем. Два года назад он сказал мне, что ему необходима гувернантка, и он склонился к тому, чтобы взять мою дочь, которая в Венеции легко сможет найти возможность выйти замуж. Он дал мне расписку в том, что обязуется передать ей, при ее замужестве, свою мебель, оцениваемую в тысячу обычных дукатов, и сделать наследницей своего имущества, которое в настоящее время приносит ему сто дукатов в год ренты. Сделка показалась мне хорошей, и, поскольку моя дочь согласилась, он вручил мне акт, заверенный нотариально, и моя дочь уехала с ним. Я знаю, что он содержит ее как рабыню, но она этого хотела. Вы прекрасно понимаете, что я желаю больше всего на свете видеть ее замужней.

– Поедемте со мной в Венецию, вырвем ее из рук аббата, и она будет ваша, я выдам ее замуж, и никак иначе.

– Но после него эта женитьба меня опозорит.

– Отнюдь нет, поскольку он ее кузен, хотя и в четвертом колене, и к тому же священник, читающий каждый день мессу.

– Вы меня смешите. Заберите ее к себе; без этого вы никогда не увидите ее замужней.

– Если я заберу ее к себе, он никогда не отдаст ей свою мебель; и он, может быть, распродаст свое имущество.

– Я все проделаю правильно. Я вырву ее из его рук и передам в ваши, со всей его мебелью, и когда она станет моей женой, я получу его землю. Если бы вы меня знали, вы бы не сомневались. Поезжайте в Венецию, и я вас заверяю, что вы вернетесь сюда через четыре-пять дней вместе с ней.

Она перечитывает снова письмо, немного думает, затем говорит мне, что она бедная вдова, и что у нее нет денег ни на дорогу, ни на то, чтобы жить в Венеции.

Жить в Венеции вам не будет стоить ничего; но вот, на всякий случай, десять цехинов.

– Десять цехинов? Я смогу туда поехать со своей свояченицей.

– Езжайте, с кем хотите. Поедемте, переночуем в Кьодже, а завтра будем обедать в Венеции.

Мы переночевали в Кьодже и назавтра, в семнадцать часов, прибыли в Венецию. Я поместил этих двух женщин в Кастелло, в доме, где первый этаж был без мебели. Я оставил их там, взяв с собой письмо священника и, пообедав с моими друзьями, которым сказал, что провел ночь в Кьодже, чтобы закончить важное дело, направился к прокурору Марко да Леццо, который, выслушав все дело, сказал мне, что с письмом, которое мать лично представит начальникам Совета Десяти, она получит реальную поддержку, чтобы забрать свою дочь из рук священника, вместе со всей мебелью, которая имеется в доме, и что она сможет отвезти ее туда, куда захочет. Я сказал ему заготовить письмо, за которым приду завтра утром вместе с матерью, которая его подпишет.

Она пришла со мной к прокурору, и оттуда мы направились в буссоль [17] 17
  приемную инквизиторов


[Закрыть], где она передала письмо начальникам Совета Десяти. Четверть часа спустя фантетрибунала [18] 18
  агент Совета десяти


[Закрыть]получил приказ направиться в дом священника вместе с этой женщиной, которая становилась снова распорядительницей своей дочери и должна была выйти из дома со всей мебелью, какую ей будет угодно забрать.

Дело было исполнено в точности. Я оказался вместе с матерью в гондоле у берега на площади, соседней с домом, и с большой лодкой, в которую сбиры погрузили всю мебель из дома, и, наконец, увидел дочь, садящуюся в гондолу, которая была очень удивлена, увидев меня. Ее мать, обняв ее, сказала, что завтра я стану ее мужем. Та ответила, что уверена в этом, и что она оставила своему тирану только кровать и его одежду.

Мы прибыли в Кастелло, где я велел выгрузить всю мебель и где пообедал со своими тремя женщинами, убедив их отправиться ждать меня в Лючию, где я появлюсь, как только распоряжусь со своими делами. Я провел все послеобеденное время со своей будущейв самых веселых занятиях. Она рассказала нам, что аббат, ее кузен, одевался, когда вошел фанте. Он показал ему расписку, и когда тот признал ее за свою, он выдал ему приказ под страхом смерти не препятствовать ни уходу девушки, ни выносу всей мебели. Аббат пошел служить свою мессу, и все было в точности исполнено. Тот же фантесказал ей, что ее мать ждет ее в гондоле у берега, и она была поражена, увидев меня, так как не могла предположить, что этот удар исходит от меня. Я сказал ей, что это первый образец моего к ней нежного отношения.

Я заказал тонкий ужин на четыре персоны, с изысканными винами, и, проведя за столом два часа в мире и радости, провел следующие четыре в веселье, с моей нареченной.

Наутро, после завтрака, я заказал пеоту [19] 19
  большая лодка


[Закрыть], куда велел погрузить всю мебель, чтобы отвезти ее в Лючию, и, дав матери другие десять цехинов, пожелал им счастливого пути. Победителем, увенчанным славой, триумфатором я вернулся к себе.

Эта афера была проделана со слишком большим шумом, чтобы могла ускользнуть от внимания моих друзей, которые при виде меня изобразили печаль и удивление. Г-н де ла Хэйе обнял меня с выражением огромной скорби – эту роль он играл превосходно. Один г-н де Брагадин смеялся от всего сердца и говорил троим другим, что они ничего не слышали, и что вся эта авантюра затеяна, чтобы породить нечто великое, что известно только высшим духам. Игнорируя, со своей стороны, подробности, с помощью которых они рассчитывали понять всю эту историю, и которые они не могли вполне прознать, я смеялся вместе с г-ном де Брагадин, но ничего не рассказывал. Не зная ничего, я решил развлекаться, слушая, что говорят другие. Мы сидели за столом. Г-н Барбаро начал первый, сказав мне дружеским тоном, что не надеялся меня увидеть на другой день после моей свадьбы.

– Так значит, говорят, что я женился?

– Все говорят об этом, и всюду. Сами начальники Совета Десяти так считают, и имеют на это основания.

– Они все ошибаются. Я люблю творить добрые дела за счет своих денег, но не своей свободы. Если вы хотите узнать о моих делах, вы должны спрашивать о них у меня. Слухи предназначены только для развлечения глупцов.

– Но, – говорит г-н Дандоло, – ты провел ночь с девушкой, которую называют супругой.

– Несомненно, но я никому не обязан давать отчет, что я делал этой ночью. Вы со мной согласны, г-н де ла Хэйе?

– Прошу вас не спрашивать мое мнение, потому что я ничего не знаю. Однако я скажу, что не следует так уж пренебрегать слухами. Нежные эмоции, исходящие от вас, являются причиной того, что циркулирующие слухи меня огорчают.

– Почему же то, что могут говорить, не огорчает ни меня, ни г-на де Брагадин?

– Я вас уважаю, но я научился опасаться клеветы. Говорят, что для того, чтобы соединиться с девушкой, которая живет со своим дядей, уважаемым священником, вы наняли женщину, которая назвалась ее матерью и, опираясь на силу начальников Совета Десяти, смогли ее получить. Сам фантеСовета Десяти показал, что вы были в гондоле вместе с так называемой матерью, когда туда села эта девушка. Говорят, что применение вами силы при изъятии этой мебели было неправомерным; и вам понравилось заставить трибунал служить инструментом ваших преступлений. Говорят, наконец, что когда вы, тем не менее, женитесь на девушке, что неминуемо должно случиться, начальники Совета не станут замалчивать те средства, к которым вы прибегли, чтобы достичь своей цели.

Я холодно ему ответил, что разумный человек, услышав историю, в которой присутствуют криминальные обстоятельства, перестает быть разумным, если повторяет ее другим, потому что если она клеветническая, он становится соучастником клеветников.

После этого наставления, которое заставило его покраснеть, и которое мои друзья сочли мудрым, я попросил его быть всегда спокойным на мой счет, понимая, что я вижу доблесть только в следовании закону, и пренебречь молвой, как это делаю я, когда слышу, как злопыхатели дурно говорят о нем.

Эта маленькая история развлекала весь город дней пять-шесть; затем она канула в забвение.

Однако три месяца спустя, поскольку я ни разу не ездил в Лючию и не отвечал на письма, которые мне писала мадемуазель Маркетти, а также не давал курьерам денег, которые она у меня просила, она решилась на демарш, который мог бы иметь некие последствия, но не возымел их.

Игнасио, фантегрозного трибунала государственных инквизиторов, предстал передо мной в тот момент, когда я сидел за столом с г-ном де Брагадин, двумя другими друзьями, де ла Хэйе и двумя иностранцами. Он вежливо говорит мне, что сеньор Контарини дель Зоффо желает со мной поговорить, и что он будет у себя на Мадонна дель Ортозавтра в такой-то час. Я ответил еиу, поднявшись, что не премину последовать приказу Экселенца. Он тотчас ушел, а я не мог понять, что может хотеть столь значительная личность от моей маленькой персоны. Это послание, однако, вызвало у нас некоторую растерянность, потому что тот, кто меня вызывал, был государственный Инквизитор. Г-н де Брагадин, который им был в то время, когда входил в Совет, и был в курсе его дел, сказал мне спокойным тоном, что мне нечего опасаться.

– Игнасио, – сказал он, – будучи одетым в обычное платье, явился не как порученец трибунала, и г-н Контарини собирается с тобой побеседовать только как частное лицо, поэтому он сказал тебе приходить к нему в его дворец, а не в присутствие. Это суровый старик, но справедливый, с которым ты должен говорить прямо, придерживаясь правды, особенно если рискнешь отрицать свое участие в каких-то плохих делах.

Эта инструкция мне понравилась и была мне полезна. Я появился в прихожей этого сеньора в назначенный час.

Обо мне было объявлено, и меня не заставили ждать. Я вошел, Экселенца, сидя, с минуту осматривал меня вдоль и поперек, не говоря ни слова. Затем он позвонил и сказал вошедшему лакею ввести двух людей, находящихся в соседней комнате. Я увидел входящими, без малейших признаков удивления, вдову Маркетти и ее дочь. Сеньор спросил меня, знаю ли я их.

– Я должен их знать, монсеньор, поскольку мадемуазель станет моей женой, если своим поведением докажет, что достойна ею быть.

– Она хорошо себя ведет, она живет вместе с матерью в Лючии, вы ее обманули, почему вы уклоняетесь от женитьбы, почему вы избегаете с ней видеться, не отвечаете на ее письма и оставили ее в нужде.

– Я могу жениться, только получив средства существования, и это может случиться только через три-четыре года, в случае получения должности благодаря протекции г-на де Брагадин, моей единственной опоры. В этот период она будет жить милостью божьей. Я женюсь на ней, только если буду уверен, в частности, в том, что она не видится с аббатом, своим кузеном в четвертом колене. Я не хожу к ней, поскольку мой духовник и моя совесть мне запрещают туда идти.

– Она хочет, чтобы вы сделали ей предложение женитьбы по всей форме и предоставили средства, на что жить.

– Ничто не обязывает меня делать ей такое предложение, а поскольку я сам не имею, на что жить, невозможно, чтобы я предоставил это ей. У своей матери она не может умереть от голода.

– Когда она была с моим кузеном, – прервала меня мать, – он ей ни в чем не отказывал. Она туда вернется.

– Если она туда вернется, – сказал я, – я не стану оплачивать его расходы; и Экселенца увидит, что я прав, уклоняясь от женитьбы, пока она не образумится.

Экселенца сказал мне, что я могу идти, и что все сказано. Я больше ничего не слышал об этом деле, и пересказ диалога увеселил обед у г-на де Брагадин.

1750 год. В начале карнавала я выиграл тернов лотерее, что принесло мне три тысячи текущих дукатов. Фортуна сделала мне этот подарок, в такой момент, когда я в нем не нуждался. Я провел осень, играя каждый день, и держал банк. Это было маленькое казино на паях, где не смел появляться никто из венецианских ноблей, потому что один из пайщиков был офицер герцога де Монталегре, посла Испании. Нобли утесняли частных граждан в аристократическом правительстве, где равенство соблюдалось только между членами руководства. Я взял тысячу цехинов у г-на де Брагадин, имея намерение совершить путешествие во Францию сразу после ярмарки Вознесения. С этой идеей я постарался провести карнавал, не рискуя своими деньгами, понтируя в игре. Один патриций, очень порядочный человек, играя, предложил мне четвертую часть в своем банке, и в первый день поста мы оказались владельцами значительной суммы.

В середине поста мой друг Баллетти, который второй раз станцевал балеты в Мантуе, приехал в Венецию, чтобы поставить их в театре С. Мозес во время ярмарки. Я обрадовался, увидев его вместе с Мариной, которая, однако, не поселилась с ним вместе. Она нашла в этот раз английского еврея по имени Мендес, который тратил на нее много денег. Этот еврей, с которым она дала мне обед, передал мне новости о моей дорогой Терезе-Беллино, рассказав, что был в нее влюблен и сохранил о ней добрые воспоминания. Это замечание меня порадовало. Я поздравил себя с тем, что Генриетта не торопилась меня повидать, в то время как я был занят своим проектом, потому что я бы легко снова влюбился в нее, и Бог знает, к чему бы это привело.

В это время барон де Бавуа получил назначение на службу Республике в качестве капитана, и сделал там карьеру, как я об этом расскажу в свое время.

Де ла Хэйе занялся воспитанием молодого человека по имени Феликс Кальви, и год спустя сопровождал его в Польшу. Я расскажу в соответствующем месте, как я нашел его в Вене три года спустя.

В это же время я намеревался поехать на ярмарку в Реджио, затем в Турин, где по случаю свадьбы герцога Савойского с инфантой Испанской, дочерью Филиппа V, находилась вся Италия, затем в Париж, где Мадам, супруга дофина, была беременна и готовились превосходные празднества в ожидании принца. Баллетти собирался также проделать такой вояж. Его отец и его мать, знаменитая комедиантка Сильвия, призывали его в лоно семьи. Он собирался танцевать в Итальянском театре и играть там роли первых любовников. Я не мог бы выбрать компанию более приятную и более полезную с точки зрения получения тысячи преимуществ в Париже и большого количества прекрасных знакомств.

Я взял отпуск у г-на де Брагадин и двух других друзей, пообещав им вернуться по истечении двух лет. Я оставил своего брата Франко в художественной школе баталистов Симонетти по прозвищу Пармезан, обещая ему подумать о нем, когда окажусь в Париже, где в это время он наверняка сделает карьеру. Читатель увидит, каким образом я сдержал слово.

Я оставил также в Венеции своего брата Джованни, который вернулся туда вместе с Гуарьенти, объехав Италию. Он приехал из Рима, где четырнадцать лет был в школе шевалье Менгса. Он возвратился в Дрезден в 1764 году и умер там в 1795 году.

Я выехал из Венеции после Баллетти, который ожидал меня в Реджио. Это случилось первого июня 1750 года. Я ехал, очень хорошо экипированный, при деньгах, и в уверенности, что их не потеряю, будучи настроенным благонравно.

Четырехвесельная пеота высадила меня на берег у Моста Черного Озера через двадцать четыре часа после отплытия. Это было в полдень. Я нанял коляску, чтобы к обеду доехать до Феррары.