Текст книги "Голодная луна"

Автор книги: Дж. Рэмсей Кэмпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава 9

Джеральдина посадила последний цветок из тех, которые она высаживала по всему периметру ограждения ракетной базы, когда полиция начала оттеснять всех назад.

– Уходите сами, мадам, – сказал вежливый констебль. – Вы же знаете, что это собственность правительства. Я надеюсь, что у вас помимо цветов есть другие средства в запасе, чтобы встретить врага.

– Что именно вы имеете в виду?

Он бросил на нее проницательный взгляд.

– Я думаю, вы наверняка знаете тех, кто желает сделать весь мир коммунистическим. Вы хотели бы, чтобы и ваши дети выросли под коммунистическим гнетом?

– У нас нет детей, – раздраженно ответил Джереми. – Единственного, которого могли бы иметь, мы потеряли. Возможно, нам надо отблагодарить за это ядерное лобби. С тех пор, как они стали проводить эти сраные испытания бомб, количество выкидышей у женщин намного возросло.

– Сделайте подарок леди, сэр, если не возражаете. Уйдите сейчас сами, без принуждения, здесь есть крутые парни.

Его глаза были менее настойчивы, чем его слова. Казалось, он неожиданно погрузнел и обмяк.

– Все в порядке, Джереми, – прошептала Джеральдина, подумав о том, что подобные столкновения были причиной того, что большинство ракетных баз пикетировались, в основном, женщинами.

– В любом случае, мы должны уже собираться. Здесь проверены уже все стволы.

Они направились по грязной, истоптанной траве долины к своему фургону. Машина од-иннадцатилетней давности лишь закашляла и зачихала, когда Джереми попытался завести ее, однако Джеральдине удалось сделать это с первого раза. Джереми вскинул обе руки вверх:

– Это лишь показывает, на многое ли я гожусь…

– Ты очень много для меня значишь, Джереми… Честно, у меня все в порядке.

Полицейский не потревожил ее чувства, хотя день рождения Джонатана должен был быть уже через несколько недель. Это был бы скорее всего Эндрю, она не была убеждена в этом, но точно не Джонатан. Она вела машину через горы над вересковыми пустошами. Как только фургон был припаркован у дома, она заглянула к Бевэнам.

– Заходи, что ли, – сказал рассеянно Брайан, двигая челюстью, пока вел Джеральдину в кухню, где готовился ужин. Сушеные бобы и сосиски шипели на сковороде, сырые чипсы чернели под грилем. Над грилем висел новый плакат, гласивший: «Бог живет здесь».

– Не думай, что я часто это делаю, – сказал он, словно оправдываясь. – Только когда она помогает в магазине Гудвина Мэнна, мне приходится закрываться с полдня.

В магазине Гудвина Мэнна продавались плакаты, Библии, памфлеты, на обложках которых были изображены улыбающиеся и сияющие люди, словно в жизни они никогда не делали ничего дурного.

– Позвольте мне тогда спасти ваш ужин, – смеясь, сказала Джеральдина. – Ничего нельзя доверять мужчине, кроме открывания консервов и размороженных пакетов.

– Джун всегда готовит такой ужин.

– Хорошо, я надеюсь, что и Эндрю это понравится, – быстро сказала Джеральдина, вынимая чипсы из гриля. – Как у него идут дела? Что им сделано для шоу Господа?

– Ему еще рано принимать участие в таких вещах.

– У нас появились некоторые новые детские книжки, если он захочет выбрать себе что-нибудь.

– Если вы опять собираетесь дарить ему книги, которые продаете, вы не сможете мне помешать остановить вас, – он, казалось, придвинулся к ней слишком близко в маленькой, душной и задымленной кухне. Повернувшись, он пробормотал: – Мы действительно весьма вам признательны. Я знаю, что вы уделяете ему больше времени, чем мы, проявляете по отношению к нему больше терпения и нежности. Возможно, теперь наша жизнь изменится…

Эндрю играл на ступеньках в солдатиков. Он отломал пластмассовый ствол от пушки для противовоздушной обороны и теперь выставил вперед подбородок, как отец, чтобы не заплакать. Он оживился, когда увидел Джеральдину.

– Хочешь посмотреть, что у меня здесь?

– Что с тобой случилось? – спросил Брайан. – Или ты хочешь чтобы Джеральдина подумала, что мы совсем не занимаемся твоим воспитанием и не учим тебя говорить правильно? «Посмотреть, что у меня здесь», – передразнил он идиотским голосом. – Джеральдина хотела бы дать тебе книжку для чтения. Я не стану на нее сердиться, если она даст тебе книжку для самых маленьких детей.

– Мы найдем для тебя что-нибудь, и ты сможешь показать своим родителям, как хорошо ты умеешь читать, – сказала Джеральдина, когда привела Эндрю в книжный магазин, где Джереми вскрывал новые книжные упаковки ножом Стэнли.

– Я думаю, тебе очень хочется, чтобы они увидели твою школьную работу…

– Они сказали, что не смогут ее увидеть.

Джеральдине показалось, что она неправильно поняла или ослышалась.

– Они же должны встретиться с мисс Крэмер на следующей неделе, не так ли?

– Моя мама должна будет в это время пойти в магазин Гудвина Мэнна, чтобы молиться с ними, а у отца будут дела по дому…

Джеральдина стала показывать книги, потому что не знала, что и сказать, не могла доверить словам то, что хотела выразить. Когда он выбрал «Книгу джунглей», какой-то внутренний импульс заставил ее последовать за ним к следующей двери. Джун уже ждала его на садовой тропинке.

– Спасибо, что проводила его домой, Джеральдина. Только небесам известно, что он еще мог бы потом натворить.

– Не нужно утрировать, Джун. Диана Крэмер интересовалась, будешь ли ты на «открытой ночи».

– Я хотела бы пойти, но мы должны будем пойти на встречу верующих и не можем оставить мальчика дома одного.

– Мы с Джереми можем посидеть с ним, если ты хочешь. Если не… – сказала она, желая пристыдить Джун. – Тебе все-таки лучше было бы сходить в школу, и мы на твоем месте пошли бы…

Брайан встал у входной двери.

– Пожалуй, почему бы и нет? Вы должны знать его учителя лучше нас…

Он взглянул на обеих смущенно и с выражением стыда на лице, но Джеральдину меньше всего интересовало его мнение.

– Я думаю, – покачав головой, сказала она, – вы должны позволить Эндрю самому решить, к кому он хочет пойти.

Эндрю уставился на свои сбитые ботинки.

– Ты что, язык проглотил? – цыкнула на него Джун, и он поднял глаза на Джеральдину.

– Ты и Джереми, – сказал он тихо.

– Тогда все улажено, – сказала Джун с нотками горечи и триумфа в голосе одновременно. Джеральдина уже готовилась было возразить, что ничего страшного не случилось, что это ничего не значит, когда сигнализация в книжном магазине пронзительно зазвенела…

Она не могла себе представить причину шума. Она добежала до магазина, когда Джереми уже выключил сигнализацию.

– Я позвоню Эддингсам, – сказала она ему, стремясь подавить некоторое раздражение.

Эддингса не было дома.

– Я скажу ему, что вы звонили, – ответила его жена Гизел.

– Что, кому-то еще он нужен больше, чем нам?

– Можно сказать и так. Он навещает своих соседей в интересах Гудвина Мэнна.

– Боюсь, что молитва не поможет исправить нашу сигнализацию.

– Вы уверены? Может, вам стоило бы попытаться, пока вы ждете его?!

Джеральдина состроила самую ужасную гримасу, на которую только была способна, телефонной трубке и бросила ее на рычаг.

– Когда он помолится и закончит божественную работу, он вернется к себе домой, – сказала она Джереми.

– Жаль, что мы не можем попросить Господа гарантировать качество работы Бенедикта… Но что могут подумать о нас Бевэны? Пожалуйста, в следующий раз постарайся держать себя в руках!

– Я и не теряю контроля над собой. Почему я должна потерять контроль? Нет причин для этого, разве что только люди.

Она закрыла глаза, заскрежетала зубами и зарычала, почти завизжала, а потом рассказала ему, что случилось. Он, казалось, не знал, что можно было сделать еще помимо того, что она сделала: что бы они ни предпринимали, Эндрю все равно будет в проигрыше. Они говорили об этом на протяжении всего ужина, хотя Джеральдина и пыталась спорить и возражать самой себе. Наконец она позволила себе сказать:

– Я не могу думать об этом.

– Может быть нам следует пойти и выпить чего-нибудь или прогуляться, или сделать что-нибудь еще?

– Мы не можем, а вдруг придет Эддингс.

– Поступай, как знаешь. У тебя был сегодня плохой день во всех отношениях. Я закончу проверять счета и, возможно, догоню тебя позднее.

Уличные фонари отражались на столе. Зазубренное лезвие пустоши тлело под тускнеющим пурпурным небом. Джеральдина быстро продвигалась по тропинке, пытаясь стряхнуть с себя растущий страх. Как ей заставить Бевэнов поступать правильно в отношении Эндрю? Ведь все-таки он находится под их опекой, а не под ее. Он не был ее ребенком. Он не был Джонатаном

Джонатан был в безопасности, где бы он сейчас ни находился. Так она говорила себе, находясь в том ужасном госпитале с белым кафелем в Шеффилде: Джонатан был жив, жил где-то, рос. Ей не нужно было видеть его, хотя иногда она видела, в своих сновидениях. Она хотела бы поделиться этим с Джереми, но когда один единственный раз она попыталась сделать это, он поднял ее на смех, пробовал отшутиться. Джонатану, казалось, вначале что-то угрожало, он находился в опасности, которая теперь была уничтожена, и поэтому она никогда больше не упоминала его имени в разговорах с Джереми. Она смогла обезопасить его жизнь. Но был еще Эндрю, который жил в реальном мире и должен был справиться со всем, что его окружало, что могло бы причинить ему вред.

Она вступила на пустошь и пошла по тропинке, которая отсвечивала зеленью в наступавших сумерках. Страх, исходящий от известняковых утесов, просачивался внутрь словно туман сквозь траву. Она пошла быстрее, подгоняя себя и удивляясь, почему страх должен заставлять ее нервничать. Она была уже на голом склоне над пещерой, когда очнулась и вспомнила об этом, задрожав всем телом.

Вернувшись домой из госпиталя, она заставила себя тогда избавиться раз и навсегда от одежды Джонатана. Она открыла комод в комнате, которая должна была стать детской, влезла туда, чтобы достать груду детской одежды, которая казалась ей холодной как лед, и стала ее до боли в зубах засовывать в мешок. Она могла почувствовать кончики своих пальцев, сжавшихся от холода, когда задрожала всем телом. Она оставалась там, не в силах уйти прочь и оторваться от его одежды, пока Джереми не обнаружил ее. Позднее, когда он уже избавился от одежды, она поняла, что он ничего странного в этих одеждах не чувствует, вообще не чувствует никакого чрезмерного холода, исходившего от них.

Полная луна распространяла радужный ореол над облаками на горизонте. Вновь появилась тропинка в страну пустошей, возникшая под небом в лунном свете. Небо сделалось почти черным. Шатры и палатки на самом высоком склоне стали похожи на застывшие куски льда. Она не знала тогда, что значил холод, и не знала этого сейчас. Конечно, там, где бы сейчас Джонатан ни находился, не должно быть так холодно, однако ей не захотелось оставаться наедине с этой мыслью здесь наверху, особенно когда лунный свет делал пейзаж еще безжизненней и холодней. Она поспешила быстрее пройти мимо пещеры, взяв курс на тропинку, ведущую вниз к дальнему концу Мунвэла, но споткнулась обо что-то в том месте, где уже не было известняковой стены вокруг пещеры.

В лунном свете пещера выглядела даже глубже. Даже стоя на краю каменной ограды, она все равно почувствовала себя слишком близко к зияющей тьме. Она отпрянула назад, и кусок камня вылетел у нее из-под ног, скатившись вниз за ограждение. Безо всякой причины она вся сжалась, ее охватил страх, что этот камень мог упасть в пещеру. Она побежала по тропинке, часто спотыкаясь, почти падая.

Лунный свет окутал город под ней, отражаясь на крышах коттеджей пятнами уличных фонарей. Он следовал за ней, когда она вышла на городскую окраину к церкви. Он осветил три лица в узком окошке из цветного стекла, заставив их поворачиваться на единственной шее. Среди новых надгробий под дубами одно было ярче других. В лунном свете казалось, что оно почти горит.

Лунный свет скопился в церковном дворе, когда она дошла до тротуара. Столбики теней тянулись вдоль посеребренной светом травы, проецируясь в конце на церковную стену. Джеральдина всматривалась в темноту вдоль дороги, когда пересекла мостовую, ограничивающую церковный двор. Она все еще не могла разглядеть имени на светящемся могильнике, не могла определить, что за камень мог давать такой яркий свет. Она быстро приблизилась к церковной ограде и подняла щеколду железной калитки.

Вероятно, калитка была недавно смазана, потому что она не издала ни звука. Возможно, ее стремление прочитать надпись на светящемся камне в тени дуба было скрыто от ее понимания и побороло другие чувства, потому что, когда она вступила на дорожку из гравия, освещенную лунным светом, она даже не чувствовала своих шагов. Свет, который казался замороженным в каменном спокойствии, заставил ее задрожать. Она сошла с тропинки и стала пробираться между рядами замшелых надгробий, ее ноги заскользили по могильным холмикам, напоминавшим ей постели. Она была уже достаточно близко, чтобы прочитать надпись на могильнике теперь, то немногое, что было там, и ее ноги неожиданно задрожали. Она попыталась удержаться, ухватившись за надгробие, которое крошилось у нее под пальцами. Когда она упала на колени перед светящимся камнем, сверкающим еще сильнее, чем камни по другую сторону от него, казалось, что это должно было остановить ее дрожь как ничто другое, однако она продолжала трепетать, словно не в силах была остановиться. Одна только дата на безупречно чистом надгробии – 11 лет назад, и одно только имя – ДЖОНАТАН.

Глава 10

– Я надеюсь, что увижу вас в пивной сегодня вечером, миссис Вейнрайт… Фэб…

Если бы он назвал ее просто миссис Вейнрайт, подумал Джасти, она наверняка попросила бы назвать ее Фэб. Он точно знал, что ей скажет, пока не повернул за угол по направлению к Черч-роу, сильно дернув себя за воротник так, что пуговица, треснув, полетела на дорогу прямо под колеса почтового фургона. Миссис Вейнрайт, решил он для себя. И теперь ему оставалось только пройти вдоль Роман-роу; снять щеколду с ее блестящей зеленоватой деревянной калитки; пройти вдоль шпалер цветущих виноградных лоз и поторопиться по гравийной дорожке по мере того, как сторожевая собака давала ей знать, что кто-то приближается; поднять руку к дверному звонку; глубоко вздохнуть, задержать воздух в легких до тех пор, пока она не откроет дверь, и потом, выпустив его, сразу же заговорить. Он уже вдохнул, когда понял, что забыл вытащить журнал, который намеревался вручить. Он стал вытаскивать его с такой поспешностью, что рассыпал половину содержимого своей почтовой сумки на ступеньки у входной двери, и в этот момент она открыла дверь.

Ползая на коленях, он думал о том, как он выглядит: деревенский парень, коленопреклоненный перед своей дамой сердца, которую он любил, даже как следует не зная, кто она такая. Когда она опустилась на корточки помочь ему, ее платье задралось на полных бедрах, и он это увидел боковым зрением. Он отлично знал, какими духами она пользуется: они пахли так же остро, как вереск на пустоши. Он видел ее светлые обнаженные веснушчатые руки, обнаженный участок над изгибами ее больших грудей, глубоко посаженные карие глаза, маленький нос, ярко-розовые губы, белокурые волосы, завязанные конским хвостом, которые свисали вниз по ее спине. Ее мягкие, теплые руки дотрагивались до него, когда она передавала ему письма.

– Огромное спасибо, – пробормотал он и вскочил на ноги как можно быстрее, только сейчас осознав, что выглядел так, словно смотрел снизу ей под юбку.

Она поднялась с грацией, что одновременно озадачило и тронуло его.

– Можно рассортировать письма на моем столе…

Большая комната была такой же опрятной и чистой, как и его собственная комната, комната одинокого человека. Очертания ископаемых окаменелостей отпечатались кое-где на камнях, из которых был сложен камин, сделанный ее собственными руками. Джасти вывалил письма на тканную скатерть и бросил взгляд на фотографию ее бывшего мужа – длинное лицо, разделенное усами на две части, – и на фотографию самой Фэб, крошечной и почти незаметной, во время прошлогодней церемонии украшения пещеры, на цветочную композицию, изображавшую одетого в золото мужчину с нимбом, напоминавшим солнце, который окружал его голову, и размахивающего мечом.

– Ты еще занимаешься этим, верно? – он вдруг представил ее обнаженной и поэтому теперь не знал, куда девать глаза.

– Не беспокойся, я знаю, что ты имеешь в виду, – засмеялась она и потом сразу стала серьезной. – Некоторые из тех, кто обычно помогал мне в этом, теперь начали придумывать всевозможные отговорки и извинения. Я надеюсь, что этого вполне достаточно. Мне не хочется думать о том, что судьба нашего города, его традиции зависят теперь от тех, кто никогда не видел церемонии.

– Точно, – проговорил он, думая о том, что надо попросить ее сейчас. Его голос был громким и шумным, словно на нем снова были наушники. Но рот у него казалось был склеен каким-то суперклеем, а умелые руки успели рассортировать все письма, прежде чем он смог что-либо выговорить. Он задержал дыхание и услышал то единственное, что оказался способен произнести его язык:

– Спасибо тебе за помощь…

Он неуклюже заковылял к двери, желая лишь уйти отсюда, когда она сказала:

– У тебя была какая-либо иная причина, чтобы позвонить мне, кроме как разгрузиться на ступеньках у моей двери?

– Извини, я как раз думал об этом все это время, – он протянул ей журнал и вдруг вспомнил, что ее муж работал санитаром в мужском отделении и был убит почти два года назад, когда съехал с дороги в гущу окутывавшего район Пикс тумана.

– Я не думаю, что ты умрешь от чтения этого, – сказал он и ему сразу же захотелось спрятать голову в почтовую сумку. Она одновременно улыбнулась и нахмурилась, когда зазвенел звонок.

Он последовал за ней, когда она открыла дверь двум женщинам с сияющими открытыми лицами, за плечами у которых висели ранцы, набитые всевозможными памфлетами и книгами.

– Пустите ли вы Господа в ваш дом? – спросила одна.

Джасти проскользнул мимо них со словами:

– Я ухожу, и теперь здесь станет для него больше места.

– Вы тоже должны меня извинить, но, боюсь, что нет, – обратилась Фэб к женщинам. Как только она закрыла за ними дверь, она крикнула вслед уходившему Джасти:

– Я с удовольствием приду в паб на твое шоу, Джасти!

Он пришел в такой восторг, что почти сразу же направился домой, не закончив работу. Он разнес некоторые из оставшихся у него писем по ближайшим домам, потом двинулся к своему дому, который располагался между Хай-стрит и крутым спуском к пустоши. Там повалился на кушетку и стал смотреть по телевизору, как Стэн Лорел поджег дом Харди, когда пытался помочь тому убраться в доме после веселой вечеринки. Это его несколько успокоило, потому что он понял, что бывают люди и более бестактные, нежели он.

Позднее он принес домой рыбу и чипсы из магазина на Хай-стрит, потом направился через темнеющие улицы города по направлению к «Однорукому солдату». Паб был переполнен, лица за низкими дубовыми стойками были по большей части незнакомы ему; многие специально приезжали на такие народные вечера как сегодня или когда Эрик, владелец пивной, крутил фильм по видео. В углу, увешанном лошадиной упряжью, Джасти заметил продюсеров с радиостанции Шеффилда. Энтони, который полагал, что его не стоит записывать, покачивал головой на жилистой шее, откинув назад седые волосы. У Джасти не было времени, чтобы поговорить с ним сейчас, хотя он и чувствовал необходимость сделать это: он всегда приходил с небольшим запасом времени, чтобы набраться уверенности в себе перед выступлением. Но когда Эрик купил ему пинту эля и призвал всех занять места с криком: «Леди и джентльмены, займите свои места, начинаем шоу „Подарок Джасти“», – Фэб еще не появилась.

Джасти протиснулся между столами, мелкими глотками опустошая содержимое кружки, чтобы не расплескать, и вскарабкался на импровизированную сцену. В конце концов, он хотел показать этому Энтони с шеффилдского радио, что он настоящий комедиант. Он обнаружил это однажды, когда беседовал с Эриком о своей обычной рабочей неделе с таким энтузиазмом, что они не заметили посторонних слушателей, пока те не поприветствовали его аплодисментами и не угостили всевозможными напитками. Он не мог больше ждать Фэб, шоу должно было начаться.

– Привет, это я, – сказал он, усаживаясь на стул прямо в центре пустой сцены. – Джасти по имени, Джасти по природе!

Маленькая женщина за столом у окна хрипло засмеялась.

– Джасти, дорогуша, означает потешный, – сказал он, обращаясь к ней, вызвав этой репликой лишь сдержанный смех.

Он стал искать глазами кого-нибудь еще, с кем можно было поболтать, разыгрывая свои сценки. Заставь одного смеяться, верил он, и ты заработаешь себе благодарного слушателя, кто бы заразил бы всех своим смехом. В этот момент дверь открылась и вошла Фэб.

Она казалась запыхавшейся после быстрой ходьбы. Возможно, она бежала, боясь опоздать на его шоу. Она одарила его мимолетной извиняющейся улыбкой, от которой он сразу почувствовал себя намного выше и уверенней.

– Я доставляю в Мунвэл письма, в то время как Фэб Вейнрайт доставляет сюда детей. Счастье, что нет другого пути, иначе я мог бы оказаться гражданином второго сорта…

Это вызвало очередной сдержанный смех. Все, чего он был удостоен от радиопродюсеров, – это было лишь незначительное движение губ в жалком подобии улыбки. Подошло время преподнести им что-нибудь поострее.

– Вещи могут изменяться теперь, когда в город пришла Миссия Мунвэла. Я думаю, что в скором времени, мы будем опускать друг другу в почтовые ящики письма-послания. Нет, не такие послания, как те, что вы делаете, когда выходите из пивной…

Отец О'Коннел, сидевший рядом с Дианой Крэмер, засмеялся над этим, то же сделали и радиопродюсеры.

– Я слышал, что Гудвину Мэнну понадобился отдых в своей комнате в отеле после того, как он говорил перед нами в Мунвэле, – продолжал Джасти с невинным взглядом. – Но не говорите никому, ладно? Возможно, головная боль у него возникла из-за того, что он постоянно прислушивается к божественному голосу. Милая работенка, которой мне ни разу не случалось заниматься. Когда же мне случалось столкнуться с этим, я слышал голос, говорящий: «Пристегни ремни…» или «Какого цвета у тебя нижнее белье?»

Он дотянулся до кружки, но тут рука его повисла в воздухе. Смех, который по его расчетам должен был разразиться в воздухе, его шутка вновь не вызвала, лишь несколько запоздалых смешков, которые прозвучали скорее поощрительно, нежели спонтанно. Сделав быстрый глоток эля, он увидел мясника, который опирался на стойку бара и пристально, без всяких эмоций, смотрел на Джасти, словно желал несколько изменить тематику его юмористического шоу. Не могло быть, чтобы мясник был слишком скептически настроен к шуткам.

– Теперь это выглядит так, словно в комнате мистера Мэнна стало слишком тесно, – сказал Джасти. – Поэтому он и посылает людей, чтобы они ходили по городу и просили, не пустит ли кто-нибудь Господа в свой дом, а то ему тесно.

Когда Стив, другой парень с радио Шеффилд, засмеялся на эту остроту, головы повернулись посмотреть на него. Как бы то ни было, кругом царила мертвая тишина, хотя, конечно, это не должно было производить такое болезненное ощущение, как воспринимал это Джасти. Он был на пределе, казалось еще немного и он потеряет контроль над собой, понимая, что безвозвратно теряет аудиторию. Глум и Деспонденси, на помощь, подумал он с отчаянием, выкидывая свой последний козырь для спасения шоу.

– Эй, вставай, мистер Глум, они хотят, чтобы вы разрешили Господу войти в ваш дом! – Скажите им, что мы не берем квартирантов, мистер Деспонденси. – Они говорят, что мы не можем прогнать Его, ибо он слишком велик… – Великий сгусток энергии, вы знаете, что это означает, не правда ли? Каждую ночь булки и рыбка к чаю…

Никто не рассмеялся. Джасти обнаружил, что смотрит на женщину, которую никогда раньше не видел, отчаянно желая хотя бы слабой улыбки. Она неприязненно посмотрела на него, задавая немой вопрос о том, как долго она должна еще ждать следующего номера программы. Ответ на этот вопрос показался ему спасением в последнюю минуту.

– Во всяком случае, на сегодня довольно с меня и с фирмы «Глум и Деспонденси», – сказал он, заикаясь. – Подошло время послушать музыку в исполнении нашего собственного Билли Белла!

Очень многие посмотрели на него, думая, что он вновь пытался сострить и придумать новую сценку. Но нет, он отлично осознавал смысл того, что им было сказано. Это эхом отдалось в его невидимых наушниках. Он слез со сцены и на заплетающихся ногах направился в темный угол, чтобы дать лицу остыть. Бородатый Билли, сын владелицы почтового отделения, уже поднял свою гитару над головой, чтобы протиснуться к сцене, когда молодая женщина поднялась со своего места и преградила ему дорогу.

– Могу ли я рассказать занятную шутку?

Билли замешкался.

– Давай! – раздались голоса кругом.

Она была довольно худой, но у нее было свежее юное лицо, обрамленное волосами, заплетенными в косичку, и улыбка, которая словно говорила, что за шуткой дело не станет. Люди непринужденно ожидали, пока она не уселась на самом краю сцены.

– Жил-был такой ирландец по имени Симон О'Сайрен, – начала она и захихикала. – Однажды он обнаруживает, что ему нечего делать, поскольку он не работает во время летнего отпуска. Ну что ж, сказал он тогда себе, я счастлив: я потрачу все свои сбережения, чтобы провести отпуск за границей вместо того, чтобы бездумно сидеть и плевать в потолок, изнывая от безделья. Так он очутился летом в Израиле, и однажды решил поехать в Иерусалим, так как слышал, что там должно было состояться шествие. Итак, он стоит в толпе, одинокий и никому незнакомый человек, и дожидается, когда пройдет шествие. Вот тут-то карманный вор и крадет все его деньги, пока он отвлечен чем-то. И Симон сказал себе: «Боже, что же это такое? Ведь если бы этого не случилось, я готов был уже поклясться себе, что это был самый счастливый день в моей жизни…»

Джасти был совсем озадачен и сбит с толку. Он не только не видел ничего смешного в этой истории, особенно с грубым ирландским акцентом ее рассказчицы, но и считал, что она сама убивала смысл своей шутки, постоянно заливаясь хохотом над ее продолжением. Однако все вокруг теперь заулыбались, а некоторые засмеялись открыто, как только она сказала:

– Так он осматривался в поисках полицейских, когда услышал звуки приближающегося шествия. Тогда он сказал себе: он приехал сюда ради того, чтобы посмотреть на шествие, таким образом он сможет возместить ценность украденных денег. В тот момент, когда уже показалась приближающаяся процессия, он вдруг видит шестипенсовик, лежащий на середине дороги. Тогда он выходит на дорогу и уже почти нагибается, чтобы схватить монету, но в это время подходит процессия, и ему что-то надевают на спину. В следующий момент он говорит: «Все, что я совершил, – это нагнулся за этой монетой, потому что я чувствовал себя счастливым, а кто-то окрестил мне спину». Но Иисус отвечает тогда ему: «Хочешь услышать еще одну хорошую новость? Это действительно твой самый счастливый день».

Джасти широко разинул рот не столько из-за ее «шутки», сколько из-за смеха и аплодисментов, которыми приветствовали кульминационную фразу. Только теперь он заметил, что многие люди в пивной пили некрепкие напитки, и начал понимать, что видел многих из этих людей на сборище у Мэнна, в хоре. Он должен сообщить об этом продюсерам из Шеффилда, но прежде чем ему удалось пробраться к ним, они боком вышли из пивной.

Джасти поплелся обратно в свой угол. Они даже не дали ему шанса оправдаться. Молодая женщина рассказывала анекдоты о Фоме Неверующем и Дне Пятидесятницы, чем увеличивала число аплодисментов. Закончив рассказывать истории, она сказала:

– Желаете ли вы еще послушать историю?

– Я думаю, что всем нам не помешало бы немного музыки, – возразил владелец пивной, явно недовольный развитием событий этого вечера. Билли Белл уже подхватил свою гитару, когда голос в глубине бара сказал:

– Есть древняя баллада, которую я хотел бы вам напомнить перед праздником Середины Лета…

Это был Натаниэль Нидэм, старожил Мунвэла, который жил в доме на вересковых пустошах. Хотя люди и утверждали, что ему было больше ста лет, он на многое еще был способен. Он поднял свое длинное, сморщенное лицо к дубовым перекладинам, его белые волосы рассыпались по воротнику, и он начал петь сильным, чистым, но немного гнусавым голосом:

 
Три смелых парня отправились гулять, когда солнце еще было в зените,
Поклявшись, что они найдут Гари Муни и выколют ему очи…
 

– Здесь вступает хор, теперь присоединяйтесь, если хотите:

 
Провались, Гари Муни, не мучай нас боле,
У нас есть цветы умилостивить тебя, которые мы оставляем у твоего порога…
 
 
Три смелых парня отправились гулять, пошли в лес.
Они отыскали Гари Муни, когда света было еще много.
 
 
. .
Провались, Гари Муни…
 

Он пел, но из всех один лишь хозяин присоединился к нему. Старый человек продолжал, странно улыбаясь самому себе:

 
Три смелых парня, они срубили его ветвь за ветвью,
Они скатили его вниз, когда свет уже стал меркнуть…
Три смелых парня отправились гулять, когда взошла луна вновь,
Они пошли назад убедиться в победе своей…
Они услышали хохот Гари Муни, который мертвых пробуждал:
«Эй, ребята забрали мои глаза, но заплатят за это головами своими»…
 
 
. .
Один храбрый парень сложил голову в дыре:
Гари Муни получил его голову и душу…
Два храбрых парня закрыли накрепко свои дома,
Но засов и замок открываются на стук мертвеца…
«Кто стучит? Дай мне услышать твой крик!»
«Это твой друг, пришел и зовет тебя, и нет у него ничего над воротником…»
 
 
. .
Прыгай в окно и беги как заяц!
Где бы ты ни прятался, Гари Муни услышит, где ты…
 
 
. .
Два храбрых парня сложили свои головы:
Два тела гуляют, и еще одно идет…
Старая луна смеется, скаля зубы:
Священник в колодце и ночь на солнце…
И никто не уходит, пока жив Гари Муни…
 
 
Провались, Гари Муни, не мучай нас боле,
У нас есть цветы умилостивить тебя, которые мы оставляем у твоего порога…
 

Джасти пришел в себя с началом песни. Он не мог сказать, почему песня так сильно воздействовала на него, однако она заставила его окончательно забыть, где он находится. Последовали жидкие аплодисменты. Казалось, немногих людей тронула эта баллада, некоторые даже выглядели раздосадованными и обиженными. Как только Билли Белл наконец добрался до сцены, Диана подошла к Джасти:

– Отец О'Кеннел и я хотим, чтобы вы знали, что мы наслаждались вашей игрой, нам очень понравились все ваши сценки. Мы смогли оценить проблемы, с которыми вы столкнулись во время шоу.

– Спасибо, – пробормотал он, не в силах побороть застенчивость. Инстинкт, который обычно помогал ему подавлять эту застенчивость, будучи на сцене перед аудиторией, теперь подвел его. У него не было ни малейшего шанса отыграть назад эту аудиторию, да и что бы они подумали о нем после этого, как бы расценили его попытку? В пивной было слишком много людей, с которыми он часто встречался по роду своей работы. Мысль о том, что ему придется вновь сталкиваться с ними лицом к лицу после того, что произошло в пивной, где он свалял такого дурака, была для него просто невыносимой. Он заставил себя покинуть угол, в котором сидел, и, оглядевшись по сторонам, но избегая взгляда Фэб, стал протискиваться к двери.