Текст книги "Голодная луна"

Автор книги: Дж. Рэмсей Кэмпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 3

Дела у книжной фирмы «Буфс-бутс» никак не ладились, несмотря даже на приток в город массы новых лиц с наступлением лета, поэтому Джеральдина прогуливалась по магазину Бевэна. Джун Бевэн пылесосила ряды, заваленные рюкзаками, кухонными примусами, фляжками и альпинистскими принадлежностями. У нее были темно-русые волосы с первыми признаками седины. Волосы прядями свисали перед лицом. Когда она выпрямлялась, казалось, что она немного сутуловата.

– Джерри, скажи мне, ты ведь пришла только поболтать. Ты не должна позволять Эндрю побеждать тебя.

– Так или иначе, но я все равно собиралась пройти мимо школы, – солгала Джеральдина. – Нечего беспокоиться.

– Хорошо, это очень мило с твоей стороны. Мы высоко ценим тебя и твоего мужа, который проявляет к нему такой интерес. Я надеюсь, что с вами он хотя бы говорит, если он вообще способен поддерживать разговор.

– Когда ты узнаешь его лучше, он покажется тебе даже слишком болтливым.

– Действительно? В таком случае я наверное не знаю его достаточно хорошо, – маленькое, морщинистое лицо Джун с выпирающими скулами выглядело несколько озадаченным. – Как бы то ни было, я лучше не буду задерживать тебя, иначе мы заставим его слоняться вокруг школы без дела, и у людей может создаться впечатление, что он никому не нужен.

«У кого-нибудь, возможно, и создастся, – подумала Джеральдина, – и у тебя, может, тоже, но ты не должна делать такие поспешные выводы.» Бевэны относились к ней очень благосклонно и поддерживали ее в то время, когда миссис Скрэг в школе попыталась настроить всех против нее и Джереми, распространив обращение, в котором протестовала против сдачи внаем секуляризированной часовни под книжный магазин. И теперь некоторые из тех, кто в то время не подписал эту петицию, казалось, чувствовали себя виноватыми, даже те, кто вообще не ходил никогда в церковь, но в особенности те, чьи дети посещали класс миссис Скрэг. Джеральдину так и подмывало вывести ее на чистую воду, но не сейчас, не на глазах у Эндрю. Она шла по направлению к школе вдоль Хай-стрит, минуя магазины, заваленные тканями и шерстью, а также мазней местных «профессионалов», всем тем, что было собрано на вершинах гор.

Эндрю скрывался за каменными столбами ворот и грыз ногти, чтобы их очистить. Он запустил руки в карманы длинных, серых, фланелевых шорт и смотрел в сторону Джеральдины, пытаясь улыбнуться ей.

– Ты хорошо выглядишь, хотя и неряшливо, – отметила она.

Эндрю посмотрел вниз на свои запачканные ноги и сползшие носки и, казалось, весь как-то подобрался и съежился.

– Не волнуйся, вот придешь домой и все отмоешь, – поспешно сказала она, беря его за руку. Все восьмилетние дети к концу дня имели точно такой же вид, какой был у Эндрю – грязный и ужасно растрепанный. Джонатан тоже мог быть таким, но не следовало думать и вспоминать о нем в то время, когда она была рядом с Эндрю.

– Ты собираешься поговорить со мной сегодня? – спросила она.

– Да, – ответил он с неуверенной улыбкой. Но это было все, что он сказал до тех пор, пока они не очутились в поле видимости магазина его родителей. Его глаза на узком и бледном лице украдкой поглядывали на нее в те моменты, когда ему казалось, что она не замечает его взглядов. Поэтому он даже не обратил внимания на лепешки лошадиного помета у края мостовой, пока не вляпался в них.

– Вот черт, – пробормотал он и непроизвольно отступил назад.

Джеральдине удалось сохранить невозмутимое выражение лица и притвориться, будто она не слышала ничего особенного. Она поддержала его за локоть, пока он очищал подошву о бордюрный камень. Как только она отпустила его локоть, он выпалил:

– Мне нравится учиться в классе мисс Крэмер и мне бы хотелось остаться у нее навсегда!

– Я уверена, что и она хочет того же и была бы рада, что бы ты остался, Эндрю, – ответила Джеральдина и замолчала, не зная, что еще сказать. Она открыла перед ним дверь магазина Бевэнов, и его сразу встретил крик Джун:

– Ты посмотри на себя, где тебя только носило?

Джеральдина одарила Джун успокоительным взглядом и продолжила свой путь к своему книжному магазину.

Часовня неоконформистов, построенная в семнадцатом столетии, перестала функционировать двадцать лет назад, но лишь недавно была секуляризирована. Она казалось им подходящим местом для книжного магазина, когда они вместе с Джереми переехали сюда из Шеффилда, подгоняемые чудовищно возросшими налогами, особенно с тех пор, когда около церкви уже были построены жилые кварталы. Однако, казалось, праведность горожан была недостаточно всеобъемлющей: они вынуждены были за деньги нанять Бенедикта Эддингса, чтобы он помог им переделать часовню под книжный магазин. Вспоминая об этом, она криво усмехнулась.

Когда Джеральдина вошла в дом, Джереми безуспешно пытался связаться по телефону с Бенедиктом.

– Ты могла бы сказать ему, что будильник опять зазвонил сегодня в три часа утра, – сказал он сердито, теребя свою черную как смоль бороду, закрывавшую его лицо от скул и ниже. – Я был бы чрезвычайно доволен, если бы он позвонил и дал нам знать, как только он закончит свою работу.

Он положил трубку и улыбнулся Джеральдине, и морщинки рассыпались от его больших голубых глаз по квадратному лицу под высоким, открытым лбом.

– Нет нужды ради его же интересов усложнять жизнь его жене. – Он обнял Джеральдину с осторожностью прирученного медвежонка и спросил почти деликатно и как-то небрежно:

– Как там поживает Эндрю?

– Временами лучше. Я хочу привести его сюда, чтобы он выбрал другую книгу, – наконец она освободилась от его объятий, почувствовав себя несколько удивленной скрытым участием Джереми в ее делах: если бы она решила порвать с ним, она бы сделала это еще год назад. Джонатан был где-то здесь, и это являлось тем единственным, что имело сейчас хоть какое-то значение, возможно, только в ее воображении или где-то там, далеко, напоминая бесконечное сновидение.

– Ну же, давай повесим эту полку, – сказала она.

Когда они закрепили книжную полку, покосившуюся буквально на следующий день после того, как Эддингс установил ее, Джеральдина стала укладывать на место книги, а Джереми принялся за ужин. Посередине ужина в маленькой белой столовой комнатке, из окон которой открывался вид на склоны, покрытые вереском, они услышали, как Бевэны возвращались домой. Джун еще отчитывала Эндрю:

– Немедленно ступай наверх и познакомься наконец с горячей водой.

Что должна была подумать о тебе Джеральдина, увидев тебя таким грязным, как маленький бродяга? Хоть немножко подумал бы обо мне, если тебе наплевать на самого себя.

– Я бы никогда так не сделала, – резко проговорила Джеральдина, но если она скажет об этом Джун, то только причинит вред Эндрю. Вместо этого она поставила пленку с музыкой Сибелиуса, и мелодия, унылая и безрадостная, подобно обнаженным вершинам гор, поглотила брюзжащий голос Джун. Не прошло и десяти минут, как она включила запись, а Джун уже звонила в дверь:

– Будьте так любезны – уменьшите звук. Не потому, конечно, что мы не ценим истинную музыку, а потому, что мальчик только что отправился спать. И чем быстрее он заснет, тем быстрее мы, с божьей помощью, обретем спокойствие.

Вероятно, его отправили спать без ужина, подумала Джеральдина, а вслух сказала:

– Так пошлите его снова к нам ради мира и спокойствия, которых вы так жаждите, – предложила она, однако Джун уже шагала прочь к своему дому. Джеральдина приглушила звук и закончила ужин, хотя в животе уже чувствовалась тяжесть. Она помогала Джереми убираться, когда вновь раздался звонок в дверь. Это был муж Джун, Брайан.

– Он дома? Не помешал? – спросил он и перешагнул через порог, даже не дождавшись приглашения со стороны Джеральдины. Какое же у него глупое круглое лицо со слишком выдающейся вперед челюстью, подумала она в то время, как он осторожно продвигался вперед. Кожа болезненно-желтого цвета, отливавшая синевой под глазами, вьющиеся баки, свисающие до челюстных суставов. Он вошел в кухню и обнаружил там Джереми, моющего посуду:

– Ты что, делаешь ее работу? А она что же? Слушай, мне кажется, что моя никогда раньше не оскорбляла тебя.

– Ваша?.. А, вы имеете в виду Джун. В тот момент там была Джеральдина, с ней то она и говорила.

– Знаете, какой она становится, если выходит из себя. Эндрю поступил как полный идиот, противореча ей. Он даже не подумал о том, чтобы заткнуться. Как бы то ни было, слушайте, я хотел спросить, у вас есть какие-нибудь планы на сегодняшний вечер?

– Мы вроде бы ничего такого не планировали. Хотя, – ответила Джеральдина, – как вы смотрите на то, чтобы мы увиделись с Эндрю?

– А я то думал, что он вас уже достал за сегодняшний день. Ну, если вы никуда не собираетесь, милости просим к нам на огонек.

– Мы хотели починить будильник, – сказал Джереми.

– О, вы услышите из нашего дома, если придет Эддингс. Скажите, что вы пойдете, а то Джун будет думать, что оскорбила вас. Кроме того, – добавил Брайан, словно ставя их перед выбором. – Мы хотели бы поговорить с вами об Эндрю.

Когда он ушел, Джереми позвонил Эддингсу с той лишь целью, чтобы удостовериться, что тот по-прежнему отсутствовал, занимаясь исправлением своей кустарщины.

– Давай воспользуемся их гостеприимством, – с гримасой на лице проговорил Джереми. Около парадного входа дома Бевэнов жужжал пылесос.

– Вы, наверное, думаете, что он вытер ноги после того, как вернулся от вас, – как бы между прочим объяснила Джун и провела их в гостиную.

В ней повсюду были фарфоровые вещи: фарфоровые пастушки на каминных полках над серым кирпичным очагом, в котором полыхало искусственное пламя и лежали искусно выполненные муляжи брикетов; китайские болванчики на полках вдоль стен, коллекция китайского чая на валлийском кухонном шкафу. Джеральдина так и не смогла заметить, где была детская комната Эндрю за всем этим многообразием, за телевизором и видео, сосновым баром, за которым сейчас в полной боевой готовности стоял Брайан:

– Чего желаете? Что-нибудь покрепче типа скотча, джин или мартини?

Джун взяла бумажные подставки и подложила одну из них под свой стакан с мартини и, прежде чем сесть, вздохнула:

– Возможно, хоть сейчас я смогу расслабиться после того, как провела целый день в тревоге за Эндрю.

– А в чем дело? – спросила Джеральдина. Джун уставилась на нее, воспринимая вопрос как неуместную шутку:

– А разве вы не знаете, куда повела их та американка? Не только на вересковую пустошь, но еще и к пещере. Если вас даже ненадолго занесет в это место, вы обязательно должны взять с собой карту, компас и еду на случай, если там потеряетесь.

– Я думаю, что это необходимо только на случай длительного похода, – заметил Джереми.

– Мой отец советовал мне делать это – даже если вас ненадолго занесет туда, на пустоши. А еще я думаю, что вы считаете своим долгом защищать учительницу Эндрю, так как всем известно, что вы с ней хорошие друзья.

– Мы оповестили ее о том, что забираем Эндрю из школы, – заметила Джеральдина.

– Как учитель она очень даже ничего, если не учитывать того, что она думает, будто все знает о детях, – сказал Брайан. – По-моему, все, что ей сейчас надо, это хороший, настоящий мужик, который научил бы ее некоторым вещам, – если вы понимаете, что я имею в виду.

Джеральдина отвернулась, игнорируя его многозначительные подмигивания, и сказала:

– По-моему, вы говорили, что желали бы побеседовать с нами об Эндрю?

– Мы хотели бы знать ваше мнение, так как вы многое знаете о нем и, как нам кажется, изучили его, – Брайан отхлебнул немного скотча из своего стакана и тяжело взглянул на каждого из них по очереди. – Возможно, вы знаете об этом больше, чем мы могли предположить. Все, что я хочу знать, не думаете ли вы, что он педик?

– Странный, вы хотите сказать, – поправил Джереми.

– Не только странный, я имел в виду – педераст он или нет. Возможно, вы называете их геями, хотя черт меня побери, если я хоть что-нибудь знаю и о том, как они становятся геями, – лицо Брайана краснело все больше. – Как вы думаете, он… он не мужчина?

– Но он ведь действительно не мужчина, не правда ли? – сказала Джеральдина. – Он всего-навсего маленький мальчик. Большинство из нас в его возрасте не могут понять до конца, кто они такие, пока не достигнут подросткового возраста.

– Но люди вокруг знают это, уверены в этом. Поэтому позвольте мне вам сказать, что для его же блага лучше знать – кто он и что для него хорошо.

– Я уверена, что он ничем не отличается от нормальных людей, – возразила Джеральдина, желая, чтобы он действительно был таким, и надеясь, что он таким станет.

– Вот и я так думаю. Я просто не могу понять, как он сумел бы стать педиком. Это неправда, что кто-то может подчинить его себе, завладеть его волей, – Брайан повернулся к Джереми и усмехнулся. – А теперь я кое-что хочу сказать вам. Я считал, что вы могли быть одним из этих людей, если учесть, сколько времени вы проводите на кухне, и это ваше имя…

Джун нарушила неловкое молчание:

– Если в этом отношении Эндрю является нормальным ребенком, тогда что же, в конце концов, с ним происходит, что в нем ненормально?

– В каком плане? – спросила Джеральдина.

– Да в любом плане, который вы только можете придумать, да поможет вам бог. В школе он отстает от всех своих сверстников, плетется в самом хвосте класса, хотя его подруга-учительница и подтянула его немного за этот год. Я думаю, надо отдать ей должное. Но вне школы он становится даже хуже: всегда держится за мамину юбку и не желает выходить на улицу погулять, потому что никто не хочет с ним играть. Не удивительно, нельзя их обвинять в этом, ведь он сам ведет себя чересчур странно, совершая поступки, не свойственные детям в его возрасте. Временами просто разговаривает как младенец.

– Возможно, если вы его подтолкнете, вселите в него немного смелости, он будет говорить больше…

– Говорить больше! О Боже, когда я иногда проводила с ним целые выходные, мне казалось, что моя голова никогда не перестанет болеть… Я с ужасом жду наступления летних каникул, я не хотела говорить вам об этом. Если вы проведете с ним целый день, то я очень сомневаюсь, что вы будете потом заботиться о том, чтобы поддерживать с ним разговор.

– Я так не думаю.

– Хорошо, давайте не позволим ему испортить и этот вечер, – сказал Брайан, как только Джун замолчала. – Кто-нибудь желает посмотреть видео? Ведь у вас его нет, не так ли? У меня есть кое-что, что вам непременно понравится.

Он зашел за бар и извлек оттуда ненадписанную пластиковую коробку. Его внезапное желание повеселиться встревожило Джеральдину, особенно после того, как он сказал:

– Это не то, что можно было бы назвать «умным» фильмом, но немного больше, чем просто комедия.

– Я не возражаю и против порнографии, – сказала Джун, будто храбрясь. – Если, конечно, в ней не участвуют дети.

Джеральдина вздохнула про себя и взяла Джереми за руку, как только на экране появились вступительные титры фильма. Брайан начал фыркать, когда мишень для игры в стеклянные шарики оказалась на самом деле чьим-то влагалищем. Джеральдина не желала смотреть на него, хотя была уверена, что Брайан исподтишка бросал на нее взгляды, желая увидеть ее реакцию на то, что происходило на экране, заставляя ее думать о своих длинных ногах и больших грудях, о жаре, который распространялся вверх по ее заостренному лицу к коротко остриженным серебристым волосам, к краям ее слегка подведенных глаз. Негодуя, она надеялась, что не покраснеет.

– Это как раз то, что я называю игрой в стеклянные шарики, – захлебывался от возбуждения Брайан, когда победитель овладел женщиной в качестве преамбулы к оргии. Как только ударила первая струя спермы, Джереми откашлялся и сказал:

– Я думаю, что нам надо проверить, не пропустили ли мы Эддингса.

– Вы не должны уходить сейчас, – запротестовал Брайан и вскочил со своего места. – Как бы то ни было, идите за мной! Я хочу вам кое-что показать.

Джереми безнадежно оглянулся на Джеральдину и последовал за Брайаном наверх. Джеральдина хотела было попросить, чтобы он выключил фильм, однако Джун так пристально смотрела на экран, чуть улыбаясь поджатыми губами, что это отбило у Джеральдины всякое желание приблизиться к экрану. Наверху, над головой Джеральдины, слышалось невнятное жужжание голосов, которое невозможно было разобрать, к тому времени, когда мужчины спустились вниз, сплетение плоти на телеэкране уже выглядело для Джеральдины чем-то весьма отдаленным и абстрактным

– В любое время, если вы устанете от Эндрю, приводите его к нам, – сказал Джереми тоном, подразумевавшим окончание их визита. Он, очевидно, так же, как и жена, желал побыстрее покинуть этот дом. Она взяла его за руку, и они поспешили прочь из дома, в тишину бархатистого вечера. Как только они очутились за воротами дома Бевэнов, Джереми пробормотал:

– Ты никогда не догадаешься о том, что он мне показал.

– Надеюсь, что это не вибраторы? – вырвалось у Джеральдины, едва сдерживавшей подступившее веселье.

– Черт побери, ты абсолютно права! А еще он показал мне – какая большая у них кровать. Он намекал на то, что мы все могли бы поиграть в ту игру, когда мне наконец удалось боком выбраться оттуда. Я догадываюсь, кого он собирался выставить в качестве приза.

– Было едва видно, чем вы там занимались за тюлевыми занавесками.

– Я мог сделать это непроизвольно. А сейчас, не желаешь ли немного прогуляться? Эддингс вряд ли уже зайдет к нам так поздно, ну а если все-таки соберется, то пусть ему хоть для разнообразия будет причинено неудобство. А потом я кое-что хочу почитать тебе.

Они часто читали друг другу по вечерам. Джеральдина сначала не почувствовала того напряжения, которое осталось у нее после визита к Бевэнам, пока они не вступили на вересковую пустошь за городом. Холодный ветер стал обдувать ее из тьмы, когда более крутые утесы отпечатались на фоне черного неба. Выступили, потому что что-то еще взошло из тьмы – неустойчивой белизны скат над пиком, за которым раскинула свои объятия пещера. Ее постепенно охватывало беспокойство, по мере того, как белый край начал расширяться и его очертания стали подрагивать. Конечно, это была всего лишь луна, увеличенная туманом. Она схватила Джереми за руку и остановилась там, где над ее головой находилась призрачно проглядывающая луна, полностью не проявляясь на небе. Это еще раз доказывало, как Бевэны воздействовали на ее нервы, – даже вид неполной луны над пещерой так необъяснимо взволновал ее.

Глава 4

– Еще один только звонок, – сказала Гизел своим родителям, изучая телефонный справочник. Он был открыт на имени, еще не отмеченном ею. Она набрала номер и, придав своему голосу официальный оттенок, спросила:

– Мистер Флетчер? Меня зовут Гизел Эддингс и я звоню вам в интересах безопасности нашего района. Мне интересно, есть ли у вас уверенность в том, что ни один грабитель никогда не сможет проникнуть в ваш дом…

– Иди сюда, Грейг, – резко сказала ее мать, Вера, не успевшая воспрепятствовать звонку, когда отец Гизел просунул в комнату свое лицо с острым подбородком.

– Всегда-то ты готова, – отозвался он, судорожно пытаясь поправить манжеты, завязывая при этом галстук-бабочку.

– Тебе никогда не удастся сделать это, – стала укорять его Вера. – Дай-ка я попробую. – С этими словами она проследовала в гостиную, и теперь здесь остался только Грейг, который стал свидетелем того, как Гизел, с обиженным видом, отклонилась в сторону от телефонной трубки.

– Не следует употреблять такие выражения, – пробормотала она и уронила трубку на рычаг, словно боясь вновь до нее дотронуться.

– Что он сказал, дорогая? – стал допытываться Грейг. Она выглядела сейчас такой беззащитной, что его сердце просто разрывалось на части, как это было уже пятнадцать лет назад, когда он в первый раз увидел ее в вечернем платье. Но Гизел лишь моргнула глазами и улыбнулась ему, словно ничего не случилось.

– Все в порядке, папочка, – ответила она и шагнула в гостиную.

Одетая как сейчас, она еще больше походила на свою мать, а черные как смоль волосы, ниспадавшие на длинную белоснежную шею, только подчеркивали сходство ее темных глаз и нежных черт с глазами и обликом Веры. Грейг взял жену за руку и почувствовал, что она тоже слышала последние слова Гизел, сказанные по телефону, однако сейчас воздерживалась от каких-либо комментариев. Бенедикт открыл входную дверь и пропустил всех вперед, чтобы выключить сигнализацию.

– Мне нужно немного размяться после ужина, – сказал он. – Если ты хочешь, Грейг, можете ехать одни.

Эддингсы жили недалеко от пустынной дороги посреди вересковой пустоши, как раз вне пределов Мунвэла, в доме с голубыми ставнями и побеленными стенами. Местность на протяжении нескольких сотен ярдов по направлению к городу не была освещена, поэтому Грейг поддерживал Веру под руку. Один раз он поскользнулся на листе, который дождь принес на дорогу, и у него возникло ощущение, будто он катится на лыжах в полную тьму.

Огни начинались около церкви, самого удаленного от городского центра здания. Уличные фонари отбрасывали тени ив через изрытое кладбище, утыканное надгробиями, на церковные стены. Маленькое остроконечное крыльцо, как заметил Грейг, было освещено.

– Я хочу только получить информационный листок, – сказал Бенедикт. – А вы заходите, если желаете.

Маленькие замаранные горгульи выглядывали из толстых стен под высокой наклонной крышей. Свет струился на блестящую траву из высоких, узких, арочных оконец, каждое из которых было сложено из трех фигур, выполненных из цветного стекла. Они размещались так близко друг от друга, что создавали ощущение целостности. На самом деле, словно почувствовав себя ребенком подумал Грейг, фигур было несколько, а не одна. Когда он проследовал за Верой через церковный портик внутрь, память заставила его окунуться в детство.

Расположенный под сводчатым потолком, подпираемым колоннами, церковный неф был безмолвным и приветливым. Неверующим тоже открыта дорога сюда, подумал Грейг, когда Вера стала перелистывать книгу посетителей.

– Жаль, что многие люди сюда не ходят, это же прекрасная церковь. Между прочим, число подписей в этом году возросло, – сказала она, а потом воскликнула:

– Ох, дорогой! – Гизел заглянула через плечо матери и издала возглас отвращения. Кто-то нацарапал через всю страницу, заполненную подписями, непристойное ругательство. Все подписи были датированы прошлым месяцем. Прежде чем Грейг сумел собраться с мыслями и сказать что-нибудь по поводу увиденного, Гизел закричала:

– Вот что случается, когда люди перестают верить. Они не уважают ничего, для них не свят даже Господь.

– Я думаю, что Бог простит их, миссис Эддингс, – сказал священник, появившийся из глубины высокого дубового амвона. Он был приземистый, с раздутым «пивным» брюшком, краснолицый, с растрепанной седой шевелюрой. – Я больше беспокоюсь о том, что могут пострадать люди, подобные вам. Я думаю, это и будет грехом.

Гизел с открытым от удивления ртом воззрилась на священника:

– Вы, значит, считаете, что оскорбление Господа нельзя считать грехом?

– Я точно не скажу, кто это написал, но суть написанного сводится к следующему: это попытка увидеть Бога во всем, употреблять его имя всуе. Я почти уверен, что человек, совершивший это, надеялся на эпатаж окружающих. Эта церковь стоит здесь вот уже почти восемь столетий, а фундамент и того дольше – вы можете в этом убедиться, не так ли? До сих пор это не было расколом в глазах Господа. Подумайте теперь, каким незначительным по сравнению со всем этим кажется это маленькое ребячество.

– Вы уверены, что имеете право говорить так от имени Господа? – спросил Бенедикт.

– Это приходит с опытом, вы знаете. Я верю во всепрощающего Бога, и думаю, что вы также сможете почувствовать это здесь. – Он повернулся к Грейгу и Вере:

– Вы родители миссис Эддингс? Верно? Я слышал, что вы намерены присоединиться к моему приходу?

– Извините, – вмешалась Гизел. – Отец О'Коннел, это Грейг и Вера Уайльды.

Грейг пожал руку святого отца, сильную и теплую.

– Хотя мы уже на пенсии, мы могли бы переехать в Мунвэл и даже заняться какой-нибудь деятельностью. Однако я должен предупредить вас, – сказал он, смутившись от собственной растерянности. – Что мы не относимся к числу регулярных посетителей церкви.

– Если вы относитесь к числу постоянных посетителей пивных, то там вы и сможете меня часто увидеть. Вы родились в Мунвэле, не так ли? Вы когда-нибудь помогали украшать пещеру? Мы все еще украшаем ее цветочными панелями. Я лично считаю, что благодаря этому укрепляется мощь церкви…

– Я бы хотела, чтобы вы поближе познакомились с отцом О'Коннелом, – тихо сказала Гизел, словно не хотела быть услышанной отцом. – Вы ведь не становитесь моложе.

На улице Грейг сказал:

– Мне почти понравился этот священник. По крайней мере, он не верит в то, что можно что-либо навязать насильно.

– Может, он и должен поступать так, – заметил Бенедикт. – Нет ничего плохого в том, чтобы быть агрессивным во имя Господа. Он потерял большинство своих прихожан, когда начал выступать с проповедями, направленными против ракетных баз, словно не мог понять, что именно страх перед ними возвращает людей к Господу, в лоно церкви. Сейчас они желают более сильного руководства. Так как база расположена в непосредственной близости от Мунвэла, то люди и не хотят ходить в церковь, и не желают слушать такие вещи, которые он говорит, выступая против ракет. Мне кажется, он мог бы вернуть город к Богу, если бы не был таким мягким. Именно в этом причина такого количества преступлений у нас сейчас, потому что люди не выступают в защиту чьих-либо прав, во имя какой-нибудь правды. И нет ничего удивительного, когда их священник, кажется, боится этого.

– Ты что, собираешься еще оказывать помощь в предотвращении преступлений, а? – сказал Грейг, почти уверовав в то, что Бенедикт искал какой-нибудь довод для оправдания преступлений. – А как же наше дело? Или ты от него откажешься и поменяешь название компании?

– Оно не стало бы и наполовину тем, что оно есть сейчас, без помощи Гизел, – ответил Бенедикт, поглаживая жену по голове. – Изменение имен, направления – это, конечно, обычное дело в бизнесе.

Нашел повод, подумал Грейг. Ладно, будет достаточно возможностей вернуться к этому разговору. Только теперь он начал чувствовать присутствие города. По пути следования все дома располагались по разным линиям, не совпадая друг с другом, это были участки Хай-стрит, не имевшие тротуаров и мостовых, одни только земельные обочины, из которых высовывались канализационные раструбы. Улицы вели вниз через городскую площадь, через ряды домов к сухой долине. Зрелище изогнутых снопов света от фонарей, сходившихся в наступающем тумане, заставило его почувствовать ностальгию и умиротворенность. «Я не должен быть слишком благодушным», – напомнил он сам себе, как только они пересекли площадь Мунвэла по направлению к отелю.

Отель достраивали, увеличивая число этажей, в различные периоды истории; самые маленькие комнатушки находились под крутой крышей. В ресторане было предостаточно места, чтобы обслужить всех клиентов, даже в то время, когда все номера бывали заняты, но всякий раз, когда они попадали сюда, Грейг никогда не заказывал стол. Возможно, он должен был это делать – ведь каждому предоставлялся стол в этом помещении, собранном из высоких блоков, с полированным полом для танцев.

– Никогда мне не было так хорошо, – сказал Бенедикт. Для него это было сильно сказано.

Возможно люди, многим из которых было под пятьдесят, были туристами, потому что они, казалось, все хорошо знали друг друга. Уайльды и Эддингсы нашли места за соседними столиками, но только стоило им занять свои места, как парочки за другими столами поднялись и стали пробираться к выходу. Через минуту ресторан опустел, и остались лишь отголоски разговоров, скомканные платки, использованные чашки и тарелки.

– Хорошо, мы заказываем вино, – сказал Грейг официанту, который пришел, чтобы убрать со стола то, что оставили предыдущие клиенты. – А то вы так ничего и не продадите сегодня вечером.

К тому времени, когда официантка почтенного возраста принесла им закуски, он и Вера уже успели выпить большую часть вина и заказать другую бутылку, несмотря на неодобрительные взгляды, которые бросал на них Бенедикт. После того, как Грейг разрезал своих цыплят по-киевски, он вновь подумал о Гизел и о ее первом вечернем платье.

– Помнишь, когда мы в первый раз обедали в Шеффилд-таун-холле? Ты тогда заказала цыплят по-киевски. Ты не могла понять, что они положили внутрь чесночного масла, и сказала, что это похоже на корабль в бутылке.

– Я действительно так сказала?! – улыбнулась Гизел.

– Гизел, ты, должно быть, многое помнишь из своего детства, – заметил Бенедикт.

– Я этому рада, – произнесла Вера, подмигнув Бенедикту, хотя его бесцветный голос был совершенно нейтральным. – Или я, по-твоему, не должна радоваться этому?

– Хорошо, хорошо, – сдался Бенедикт, и тут в разговор вмешалась Гизел:

– Только то, о чем мне доводилось говорить Бенедикту, – как ты и папа обычно одевались дома.

– Ты хочешь наверно сказать, как мы обычно не одевались дома, – поправил Грейг, облизав языком губы.

– Я знаю, что вы всегда старались выглядеть модно, даже экстравагантно, опережать время, но я думаю, ты не будешь возражать против того, что я скажу сейчас, не правда ли? Мне никогда не нравилось то, что ты разгуливала по дому в таком виде. Я довольна, что это наконец вышло из моды. Вспомни, что как раз на следующий день Бенедикту пришлось стучаться в чью-то дверь и просить их надеть хоть что-то из одежды на их маленького мальчика, который в это время играл в его саду.

– Они отнеслись ко мне тогда не по-христиански, – добавил Бенедикт. Вера поставила на стол стакан, который так и не донесла до губ.

– Ну, а что тебе еще не нравилось, когда ты была маленькой, Гизел? Разреши нам дослушать все до конца.

– Мамочка, я совсем не хотела обидеть тебя. Я вообще не стала бы ничего говорить, если бы знала, что ты все воспримешь таким образом.

– Нет, пожалуйста, – сказала Вера, отдернув руку, когда Гизел попыталась дотронуться до нее. – Я предпочла бы все узнать об этом.

– Только пустяки. Я знаю, что ты не удерживала меня от религиозной деятельности в школе, но мне всегда казалось, что и папочка желал этого. Ну а я хотела, чтобы ты разрешила мне посещать воскресную школу, но думала, что если попрошу тебя об этом, ты подумаешь, что я считаю тебя недостаточно хорошей матерью. Но я никогда так не считала, надеюсь, ты не сомневаешься в этом.

– Я догадываюсь, что ты думала так, хотя и не говорила этого.