Текст книги "Райнхард Гейдрих — паладин Гитлера
(сборник)"

Автор книги: Душан Гамшик

Соавторы: Юрий Чупров,Иржи Пражак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Это и есть «Либуше» – мост в эфире, по которому только и можно путешествовать в конце мая 1942 году из протектората в Лондон. Для этого лишь нужно поставить антенну, настроиться на волну 3105, взять ключ Морзе, в условленное время выстукать условные позывные и перейти на прием.

Но прежде чем ротмистр Иржи Потучек, он же Толар, радист группы «Сильвер А», наденет наушники, он вынет из кармана тюбик зубной пасты, осторожно разрежет его и извлечёт оттуда бумажку с зашифрованным текстом. Ему передал ее сегодня вечером велосипедист, с которым он встретился на шоссе между Хрудимом и Слатинянами. Связной командира группы «Сильвер А».

Капитан Бартош лежит в это время в квартире своих пардубицких друзей. Не может даже шевельнуться. Неосторожное обращение с солнечными лучами вызвало рецидив тяжелого суставного ревматизма. Таким образом, группа «Сильвер А» практически оказывается без руководства.

«Мог бы быть поосторожнее», – размышляет ротмистр Потучек. С его языка готово сорваться еще кое-что, касающееся поведения его командира.

Радист включает аппарат. Часы напоминают ему, что время радиопередачи наступает. Рука, натренированная на специальных радиокурсах, начинает быстро выстукивать сплошной поток точек и тире.

По мосту в эфире пролетают длинные ряды и группы чисел. Зашифрованный язык агентурных донесений, которые передали сотрудники пардубицкой сети Бартоша. Ключом для шифра служит одно из стихотворений Сватоплука Чеха.

Противоположный конец моста в эфире отзовется в наушниках лишь кратким условным знаком, подтверждающим, что сообщение принято. Ничего больше. В эти дни радисту Потучеку почему-то кажется, что Лондон как-то скуп на слова.

Ротмистр выключает аппарат и снимает наушники.

Вероятно, как раз в те минуты, когда гаснут радиолампы «Либуше», в ста километрах отсюда, в пражской нелегальной квартире на Дейвицах, сидит человек, нетерпеливо ожидающий сообщения из Лондона. Речь идет о сообщении особой важности, которое должно быть получено радиостанцией «Либуше» и доставлено через группу «Сильвер А» сюда, в Прагу.

Стройный, высокий, с мальчишеским выражением лица и серьезными глазами, этот человек еще три месяца назад был надпоручиком Опа – так его называли ребята из его роты в Кинетоне, а затем и в тренировочной школе в Шотландии. Сейчас он в штатском костюме, в котором его высадили во главе группы «Аут дистанс» на юге Моравии.

День ото дня он становится все нетерпеливее. В щелочку между приоткрытыми створками окна, залепленного маскировочной бумагой, он глядит на улицу. Как будто ждет, что в любую минуту может показаться связной. Но Дейвицкая улица в этот вечерний час безлюдна.

(Пока еще ствол автоматического пистолета «стен-ган» № 540416 упакован в промасленные тряпки. И обойма с патронами английской марки «Кинох» еще не вложена в него. По первоначальному плану стрелок должен был засесть под прикрытием дерева на опушке Краловского заповедника, возвышающейся над линией Буштеградской дороги. Нападение на пассажира особого поезда должно было начаться со взрыва бомбы, брошенной человеком в железнодорожном мундире. Это должно было послужить машинисту сигналом для остановки поезда, чтобы стрелок в вагоне, в случае необходимости, мог довершить то, что начала бомба. Но весь чешский персонал особого поезда имперского протектора был по соображениям безопасности заменен немецким. Итак, все три части скорострельного оружия лежат пока не собранные на дне футляра от скрипки на квартире Сватоша на Мустку.)

«Что ж, за целых три недели нечего передать – как это может быть?» – думает человек.

Через приоткрытое окно в комнату доносятся звуки радио, включенного в какой-то квартире. Громыхающий нацистский марш, каким обычно сопровождается в это время передача сообщений ставки верховного главнокомандующего имперских вооруженных сил.

«Нет, этого не может быть, – отвечает на собственный вопрос погруженный в размышления странный отшельник. – Депеша была отправлена 4 мая.

На то, чтобы ее передали дальше, могло уйти самое большее два дня. Вероятно, ответ уже получен. Видимо, у Бартоша нет под рукой надежного связного. Что ж, придется самому ехать в Пардубице…»

В ящике стола лежит коробка сигарет, которую хозяйка квартиры приготовила для своего гостя, она ведь не знала, что он не курит. И все же сейчас он неловким движением начинающего курильщика зажигает сигарету.

Но что с тобой происходит, надпоручик?

Ты позволяешь себе рассуждать по поводу приказа, который солдат должен выполнять беспрекословно и немедленно?

А быть может, ты думаешь о его последствиях?

Но ведь тебя не этому учили. Надпоручик Опалка, разумеется, все предписания знает назубок. Командир, подчиненный. Приказ. Слушаюсь. В академии в Границах ты не относился к числу тех, кто любил «веселую офицерскую жизнь». Ты серьезно, по-настоящему относился к своей будущей профессии. Служение родине стало твоей целью.

Целью жизни поручика Адольфа Опалки – горный пехотный полк № 2, Ружомберк; безыменного сержанта № 85525 1-го полка иностранного легиона – Сиди-бель-Аббес, Алжир; лейтенанта чехословацкого пехотного полка – Адж, Франция; надпоручика, прозванного Опа, – первая чехословацкая бригада, Кинетон, Англия; Адольфа Краля, командира группы парашютистов «Аут дистанс» – Прага, протекторат Чехия и Моравия, – приказ! Слушаюсь! Об остальном ты не беспокоился. Но теперь разве можно не беспокоиться? Опалка верит в победу.

И Черчилль провозглашал «Victory!» («Победа!»), когда посетил чехословацкую бригаду и приветственные помахивал при этом сигарой, зажатой меж пальцами, образовывавшими букву «V».

И лондонское радио, которое Опалка слушает в конспиративной квартире на Дейвицах, передает удары литавров: та-та-та-бум… словно три точки тире условного позывного сигнала «Либуше». На языке азбуки Морзе это означает букву «V», «Victory», победу союзников, а значит, и Чехословакии, над Гитлером.

О победе говорят все. Но она не приходит без сражений. И на Западе привлекает к себе симпатии та страна, которая сражается.

Та союзная страна, о которой нельзя было говорить в академии.

Та союзная армия, относительно которой в Лондоне хранили ледяное молчание. Конечно, постольку, поскольку речь шла о том, чтобы о ней не говорили солдаты.

Однако эмигрантское верховное командование говорит все же о Советском Союзе и его армии, хотя и языком шифрованных донесений:

«…В духе полученных указаний я не предпринимал никаких шагов в отношении родины, не называл имен людей, с которыми могла бы связаться советская разведка. Месяц назад я задержал группу добровольцев, которые хотели, чтобы их на самолете перебросили на родину…» – докладывает 25 августа 1941 года Бенешу в Лондон через Моравца глава чехословацкой военной миссии в Москве Пика. А дело было в том, что советское командование просило разрешения послать около десяти партизан-парашютистов из Советского Союза в Чехословакию. А позднее Пика вновь связывается из Москвы с Бенешем при помощи тайного кода:

«Я задерживаю это дело уже четыре месяца. И еще задержу, пожалуй, на месяц, прежде чем отвергну окончательно под предлогом трудностей зимнего времени…» И министр обороны Ингр ответил Пике:

«Всякие преждевременные действия повлекли бы за собой, во всяком случае при нынешнем положении, напрасные человеческие и материальные жертвы и непропорционально достигнутым результатам ослабили бы нашу организацию. Ясно, что Советы будут на вас нажимать, чтобы вы что-то делали в этом направлении сейчас же. Придется маневрировать, чтобы не возникли ненужные осложнения дома, особенно после недавнего серьезного кризиса, который до сих пор еще не разрешен. Мы не отказываемся от сотрудничества при разработке планов отдельных операций, но настаиваем на том, чтобы при такой деятельности не страдала наша организация».

Так рассуждает высокое начальство Опалки о сопротивлении и о советских союзниках. Но Опалка, разумеется, об этом ничего не знает. Он знает только о запрете деятелям Сопротивления сотрудничать с коммунистами и вообще с людьми с Востока. Об этом ему напоминают многократно и настойчиво.

Солдат не должен соваться в политику. Ведь так учили в академии! Но иногда бывает чертовски трудно ничего не видеть и ни о чем не думать. И немало наших ребят испытали зависть, когда просочилась весть о том, что в Советском Союзе формируются чехословацкие воинские части. «Не расстраивайтесь, ребята, – старается отвлечь внимание от этой темы командир бригады, – придет и наш день».

Но когда? Когда же он придет?

(Пока еще 9 бомб, словно 9 кегельных шаров, мирно лежат в укрытии кегельбана пустующего Сокольского клуба на Новой Просеке. Там же и дамский велосипед марки «Мотовело. И. Крчмар. Теплице – Шанов» стоит в подвале у Кодловых в Высочанах. Не раз, однако, он побывал уже в Паненских Бржежанах. На южной окраине пригорода по обеим сторонам шоссе растет жиденький лесок. Согласно второму варианту плана можно было бы заставить шофера затормозить или же остановить машину протянутым через дорогу металлическим тросом. Но можно ли было бы в этом лесу скрыться так же быстро и надежно, как в переплетении столичных улиц?.. Итак, пока 9 бомб мирно лежат в укрытии пустующего Сокольского клуба на Новой Просеке. Лежат пока без ударных детонаторов. Вывинченные детонаторы спрятаны у Смржа, в куче угля.)

Однажды Опалка во время прогулки по лондонским улицам встретил американских офицеров. Они были в безупречном обмундировании, на их плечах красовались неизвестные нашивки – огненный меч на черном поле с радугой. И по бригаде поползли слухи, что в Норфольк-хаузе расположилось командование экспедиционных войск. Наконец что-то произойдет. Поговаривают о вторжении, называют сроки. Апрель, май, июнь 1942 года. А пока в танцзалах на Лейчестер-сквер распевают песенки на американский лад. Опалка добровольно записывается на курсы парашютистов.

Потом его посадят в Стредиз-холле в самолет, дадут фамилию Краль и задание. Но группу Опалки «Аут дистанс» с самого начала преследуют неудачи, и она никак не может приступить к выполнению своего задания. Дожидаться в бездействии конца войны – такое решение вопроса совершенно не отвечает характеру Опалки. Ему удается наладить связь с пардубицким Бартошем и с теми двумя из «Антропоида», с которыми он познакомился еще в Англии на специальных курсах. Итак, Опалка наряду с другой деятельностью помогает вместе с Ване-ком и Зеленкой-Гайским Кубишу и Габчику готовить покушение на Гейдриха. Он по-своему понимает приказ, согласно которому был высажен на родную землю, он воспринимает все как свою миссию.

Апрельской ночью он ползет, держа в руках самовоспламеняющуюся свечу, к одинокому амбару на окраине Пльзени. На другом конце города к стогу сена крадется Валчик. У него в руках две бутылки. Нет, в них не вино, ведь Валчик уже не кельнер в дансинг-баре пардубицкой «Веселки». Его ищет гестапо, которое на другой же день после его внезапного исчезновения из бара расклеило по всему протекторату объявления с фотографией ротмистра и с обещанием награды в 100 тысяч крон тому, кто поможет его задержать. В этих бутылках бензин.

На середине линии, мысленно проведенной между амбаром и стогом, лежит пльзеньская Шкодовка.

А по воздушной линии Тангмер – Кале – Дармштадт – Байрет – Пльзень приближаются бомбардировщики английских королевских воздушных сил, чтобы совершить налет на «кузницу оружия для новой Европы», как гласит немецкая надпись над воротами Шкодовки.

Да, это Опалка понимал. Так он и представлял себе борьбу в тылу врага. Помогать уничтожению гитлеровских военных заводов, транспортов, складов, приближать конец войны, сократить срок страданий порабощенной родины. Претворить свои принципы в действие. Сражаться!

На пльзеньских улицах воют сирены. Воздушная тревога. Тут она звучит для тебя иначе, чем в Лондоне, когда приближались люфтваффе. Теперь ты слышишь наконец сигнал к наступлению. Ты поджигаешь запальный шнур. Огненный акробат бежит по фитилю. И у Валчика бензин сработал вовремя. Ясная ночь над Пльзенью освещена двумя высоко взметнувшимися огненными столбами, обозначившими цель.

Через несколько минут небо сотрясается от мощного взрыва, но за спиной у Опалки уже километровый кросс в сторону Рокицан. Еще остается 14 километров. Но разве это так уж много для хорошего спортсмена, притом некурящего? В Гэррамаре, в Шотландии, тебе приходилось бегать на более длинные дистанции.

Усталый, измученный, но все же с сознанием выполненного долга ты вернулся в Прагу. Там никто ничего не знает о налете. Никаких известий, ни официальных, ни передающихся шепотом. Наконец приезжает связной из Пльзени: «Пошли они ко всем чертям!»

Вот что он сообщил: несколько бомб среднего размера, сброшенных за 8 километров от «Шкода-верке» на луг, за рекой Уславой, не все даже и разорвались, – так стоит ли, действительно, об этом говорить?

А что сказал ты, Опалка? Волны «Либуше» не могут, к сожалению, передать господину полковнику Моравцу, как дрожал голос, диктовавший через «ИЦЕ» свой доклад:

«Результат операции „Шкода“: за исключением двух сгоревших крестьянских построек, подожженных нами же, и ареста нескольких людей по подозрению в поджоге, а также разочарования рабочих, результат налета равен нулю. Шкодовке не причинено никакого ущерба. Акция должна быть повторена, чтобы сгладить неприятное впечатление».

Да, акция против Шкодовки будет повторена – за месяц до окончания войны.

Но Опалки уже давно не будет в живых.

Пока же еще только май 1942 года Пришла пора выполнить приказ, в правильности которого Опалка не сомневался, но в своевременности и целесообразности его был не очень уверен. Однако он еще верит, что ему удастся найти выход из той пропасти, которая образовалась между чувством долга дисциплинированного солдата и совестью честного патриота.

Опалке нельзя не думать о том, что за этим последует.

Еще можно избежать смертельного поворота.

Депеша, составленная руководителем подпольной сокольской организации «Ииндра», с которой Опалка и «Антропоид» сотрудничают, звучит очень решительно: «Просим вас через „Сильвер“ отдать приказ не совершать покушения. Промедление опасно, дайте приказ немедленно!» 4 мая Потучек-Толар передал эту депешу в Лондон.

Именно Опалка поехал на велосипеде в лесок у Паненских Бржежан и увел оттуда Кубиша и Габчика, решивших выполнить свое задание. Габчик, горячая голова, защищался зубами и ногтями и позволил уговорить себя только тогда, когда Опалка убедил его, что речь идет не об отмене акции, а только о том, что она откладывается. Кубиш, более рассудительный и трезвый, подчинился, наверное, также и потому, что имел возражения против второго плана покушения. «Там все равно попахивало кладбищем», – сказал он позднее.

Время летит, а ответ не приходит.

День, два дня. Неделя. Две недели. Три недели.

(В это время группа «Антропоид» в лице двух неприметных молодых людей – Кубиша и Габчика – расхаживает по улицам майской Праги. Иногда они садятся на Вацлавской площади в трамвай № 3 и едут до самой Либни. На остановке в Голешовичках они выходят и дальше идут пешком. Дребезжа по рельсам, трамвай с трудом осиливает подъем к крутому повороту у Выховательной, затем сворачивает и идет вверх к Кирхмайерову проспекту. Там Кубиш и Габчик останавливаются и оглядываются по сторонам, как будто поджидают кого-то.)

Напрасно ждет и Опалка в своей квартире на Дейвицкой улице.

Потому что полковник Моравец, который самолично направил сюда этих двух людей, не хочет, а возможно, и не может изменить или отменить приказ. А обитатель загородной резиденции в Астон Эбботе, в других случаях не слишком решительный, отправит в этот день, 15 мая, в Прагу секретное послание, в котором будет пользоваться весьма определенными и выразительными словами.

Итак, на длинном списке величайших жертв была поставлена точка… И на тебе, командир «Аут дистанс», тоже была поставлена точка. Опалка уже не сумеет преодолеть оставшееся расстояние на пути к тем, кто по-настоящему сражается против фашизма, в интересах своего народа, а не ради возврата довоенных отношений.

– У тебя есть что-нибудь для меня? – спросит он человека, который пришел как связной радиостанции.

– Нет, – скажет человек, который не может догадаться, чего так ждет Опалка.

…Солнечное утро 27 мая 1942 года Этот день помнят многие. Однако тех, кто мог бы достоверно свидетельствовать о происшедшем, уже нет в живых. А рассказы очевидцев столь разноречивы, что лучше ограничиться только самыми важными фактами, которые были установлены в процессе следствия.

Стрелки уличных часов в Либни приближаются к девяти. Трамваи № 3 с определенными интервалами отъезжают от остановки в Голешовичках. Приближаясь к крутому повороту у Выховательной, они замедляют ход. Трамвай здесь поворачивает к Кирхмайерову проспекту. Этот поворот – самый трудный участок пути.

Этот поворот окажется и самым трудным на пути военной службы трех ротмистров, чьи имена будут увековечены в названиях трех соседних улиц: Кубишова, Габчикова, Валчикова.

Пока же группа «Антропоид» существует еще в лице двух ничем не приметных велосипедистов, отправляющихся на работу. Кубиш в темном костюме и шляпе, Габчик в коричневом спортивном костюме без шляпы. (Все это позднее окажется важным для описания их примет.)

На повороте у Выховательной от двух велосипедистов отрывается ехавший у них в хвосте третий, также ничем не приметный велосипедист – Валчик. Он направляется вверх по Кирхмайерову проспекту и, проехав примерно сто метров, останавливается. У него в кармане маленькое зеркальце. (В дальнейшем ходе событий оно сыграет куда большую роль, чем пистолет, который лежит рядом в том же кармане.)

А двое, задержавшиеся внизу, слезли между тем с велосипедов и пешком направились к повороту. Они прошли мимо остановки четырнадцатого трамвая, колея которого сходится с колеей резко сворачивающего здесь третьего маршрута. Дальше – решетчатая ограда. К ней прислонил свой велосипед Кубиш, предварительно осторожно сняв висевший на раме портфель. В нем лежат два из тех самых девяти металлических кегельных шаров, которые были спрятаны в пустующем сокольском зале на Новой Просеке. Но эти два прибавили в весе за счет вмонтированных в них детонаторов (точно таких, какие используют британские части в Северной Африке против бронированных машин «лисы пустыни» Роммеля). Теперь достаточно лишь повернуть предохранитель – осторожно! – и два железных шара превращаются в бомбы.

Стрелки уличных часов в Либни приближаются к половине десятого.

Немного подальше, у ограды, за остановкой четырнадцатого трамвая, Габчик поставил свой дамский велосипед «Мотовело. И. Крчмар. Теплице-Ша-нов» с красными полосами на ободьях колес и с хорошо амортизирующим седлом, который он вытащил рано утром из подвала у Кодловых на Вальдецкой улице. На руле велосипеда болтается портфель, который он одолжил у Сватошей. Портфель прикрыт почти новым непромокаемым плащом, еще вчера висевшим в шкафу своего владельца, высочанского столяра Гофмана. Тот, кто расстегнул бы портфель, не заметил бы на первый взгляд ничего особенного. Кепка с фирменным значком «Белый лебедь», а под ней что-то, прикрытое травой. Эту кепку еще вчера носил сын профессора Огоуна – Любош, который сегодня сдает выпускные экзамены. «Отпразднуем вместе», – сказал вчера вечером Любошу Кубиш, и утром один из них взял с вешалки в передней эту кепку.

(Изображение этого совершенно обычного дамского велосипеда, потертого портфеля, почти нового непромокаемого плаща и кепки из верблюжьей шерсти разлетится в ближайшие сорок восемь часов по всему протекторату, появится на плакатах и на страницах газет, в описаниях, напечатанных и переданных по радио, на киноэкранах. Завтра оригиналы фотографий этих вполне обыденных вещей нервозно схватит рука самого фюрера Третьей империи.)

Легкий свист.

Это Кубиш.

Он указывает куда-то едва приметным движением головы. Идет вперед. Возвращается к повороту. Улица почти безлюдна. Время от времени проезжают трамваи: четырнадцатый – прямо, третий – вниз, к Тройскому мосту. Затем неприметный паренек в темном костюме и шляпе останавливается у бетонного столба электрической сети на тротуаре у самой Выховательной. В руках у него портфель. В нем две бомбы. Три четверти десятого.

Наступает время, так точно определенное после многих встреч с тем, кто, проезжая мимо, не подозревал об этом.

Габчик что-то поправляет в своем велосипеде. По крайней мере издали это выглядит именно так. Он становится на колено, роется в своем портфеле, прикрытом плащом. Руки опытного стрелка нащупывают под кепкой в бумажной обертке части автоматического пистолета «стен-ган». Пружина давно уже очищена от вазелина и вытерта насухо. Подтянуть ее точно к ударнику, потом ввести железную раму в приклад. Всунуть в ствол с левого бока обойму. До отказа. Все делается почти механически, точными движениями, столько раз повторенными во время занятий в тренировочной школе. Сборка, разборка, ночью, под одеялом, с завязанными глазами. Остается только элегантно перебросить через руку плащ, чтобы прикрыть им собранный пистолет. Теперь все!

(Все ли? Но ведь стрелок еще не убедился, вошел ли патрон в ствол. Разве не случалось при стрельбе, что именно в подобном автомате легко застревал первый патрон? В таком случае скорострельное оружие, которое должно обеспечить парашютисту преимущество в бою на близком расстоянии, превращается в бесполезный кусок металла.)

У ограды за остановкой четырнадцатого остались стоять два велосипеда. На одном из них висит пустой портфель с кепкой и травой внутри.

Теперь эти два человека на тротуаре у самого крутого изгиба на повороте трамвайной колеи снова действуют как «Антропоид».

Третий, Валчик, в ста метрах от них нетерпеливо прохаживается по Кирхмайерову проспекту.

Время, столько раз точно высчитанное, уже миновало.

…В бинокль из окна замка в Паненских Бржежанах можно видеть движение каждого еврея. Пусть себе работают в своих «арбайтс-командах» на огороде и в парке. Последние месяцы беременности уже не позволяют госпоже Гейдрих из Юнгферн-Брешан сбежать вниз с хлыстом наездницы в руке и подогнать заключенных, чтобы они работали побыстрее. «Сколько здесь еще дел!» – устало вздыхает хозяйка замка. Бассейн, фонтаны, спортивная площадка… Эсэсовская стража умеет только караулить это унылое скопище евреев, выгонять их рано утром строем на работу, вечером загонять обратно на ночлег в хлев, а на Рождество отправить их в Терезин, чтобы не нарушали праздничной идиллии. Но присмотреть за тем, как организована работа, чтобы была использована каждая минута и каждый еврей, пока он не сдохнет, – это умеет только супруга протектора. Белая в веснушках рука с отполированными ногтями откладывает в сторону бинокль. Надо спуститься вниз и попрощаться.

Часы на фасаде замка Юнгферн-Брешан – теперь резиденции протектора – показывают без десяти десять. Открытый шестиместный «Мерседес-Бенц» зеленовато-серого цвета стоит у входа. Но сегодня вместо Вилли – личного шофера и денщика протектора – за рулем сидит обершарфюрер СС Клейн из личной охраны шефа. Вилли позднее в другой машине должен отправиться с чемоданом Гейдриха прямо на аэродром. (Как вскоре выяснится, и это обстоятельство окажет свое влияние на развитие событий.)

Райнхард Гейдрих после короткого пребывания в Граде в полдень улетает в Берлин, потому что он не только протектор Чехии и Моравии, но прежде всего начальник Главного управления имперской безопасности. Его личный самолет, трехмоторный «Ю-52», в полной готовности стоит на взлетной дорожке аэродрома в Кбелях.

Пора прощаться. Гейдрих не только протектор и глава нацистской полиции, но также – и в эту минуту прежде всего – образцовый муж. (До того как он надышится берлинского воздуха.) Он также показательно нежный папа трех своих отпрысков и четвертого, который только ожидается. Для семьи он готов на все. Дочери Силке захотелось иметь скаковую лошадь. Она получила чистокровку прямо с конного завода в Кладрубах. Супруга пожелала иметь двадцать рабов. Она получила их прямо из лагеря в Терезине, хотя и не «расово чистых», зато целых пятьдесят.

А мальчуганы? Однажды им захотелось поиграть с настоящей королевской короной. Подумаешь, какие пустяки! Любящий папа привел их в Град, приказал открыть часовню в храме Св. Вита и взять оттуда чешские коронационные реликвии. Папа ни в чем не отказывает своему семейству. Мальчуганы поиграли с королевской короной. А папа, который может сделать куда больше, чем просто осквернять исторические символы порабощенной страны, попробовал надеть корону на свой узкий череп. (Разумеется, генерал германской имперской полиции не верит в старинную легенду, которая гласит, что тот, кто самовольно возложит на голову чешскую корону, заплатит за это жизнью.)

Ни одного желания четвертого отпрыска папа уже не сможет выполнить. Он родится уже после смерти Гейдриха.

– Auf Wiedersehen![56]56
  До свидания! (Нем.).


[Закрыть]

Исполняющий обязанности имперского протектора, шеф Главного управления имперской безопасности, добродетельный супруг и любящий папа прощально машет рукой.

Прощание несколько затянулось. Обершарфюрер СС Клейн дает газ, могучий «Мерседес» срывается с песчаной дорожки парка и вылетает из ворот замка. Сегодня к нему не присоединяются, как обычно, две сопровождающие полицейские машины – одна спереди, другая сзади. Шеф, как нередко делал это и прежде, не приказал их вызвать. Он и так уже задержался. А задержки Гейдрих допустить не может. Он доволен, автомобиль едет по прямому шоссе со скоростью 80 километров в час.

Вот он петляет вокруг пруда в Паненских Бржежанах.

Шоссе.

Здибы, Хабры, Кобылисы.

Либень.

На дворе май, и в листве деревьев возле либеньской Выховательной не умолкает птичий щебет. Не пройдет и месяца, как деревья эти упадут под ударами топора – чтобы не закрывали новому протектору вид на поворот.

На тротуаре у бетонного столба стоят двое… Эту пару теперь уже нельзя не приметить. Как не заметить на этой пустынной улице, что вот тот человек с портфелем и другой с плащом, переброшенным через руку, топчутся здесь уже больше часа. Да и два велосипеда, прислоненные к решетчатой ограде за остановкой четырнадцатого трамвая, брошенные хозяевами?

Может быть, кто-нибудь и обратит на это внимание. Возможно, какой-нибудь полицейский или жандарм. Они повседневно находятся в боевой готовности по всей трассе следования серо-зеленоватого «Мерседеса».

Пока еще члены группы «Антропоид» притворяются спокойными. Но спокойны ли они на самом деле?

Глаза Кубиша и Габчика устали от напряженного наблюдения за их третьим товарищем, стоящим на повороте у Кирхмайерова проспекта.

Ротмистр Валчик курит сигарету за сигаретой, вертит в кармане зеркальце. Блестящая поверхность зеркальца может оказаться куда полезнее, чем пистолет.

Именно сейчас!

В конце улицы вдруг появляется автомобиль. Глаз Валчика определяет, что это «Мерседес». Он едет один! Время настало, время осуществления третьего плана, разработанного вместе с Опалкой.

В любом случае зеркальце надо вынуть. Отражение солнечного луча быстрее звука.

Две пары глаз на повороте у Выховательной, уставшие от долгого наблюдения, в один и тот же миг улавливают световой сигнал. Наконец-то!

По Кирхмайерову проспекту приближается автомобиль.

Никогда уже мы не узнаем, что в эти минуты сказали друг другу Кубиш и Габчик. И вообще говорили ли они что-нибудь. Известно одно: операция «Гейдрих» приобретала конкретные черты.

С каждой секундой приближается открытая восьмицилиндровая машина с пуленепробиваемым ветровым стеклом. Два флажка на серо-зеленых крыльях. Две фары с затемнением. Белые опознавательные значки с черными рунами СС и с номером 3 (единицу на машине имеет только Гитлер. СС-2 – второй человек в нацистском государстве – Гиммлер. СС-3 полагается третьему по иерархии СС – Гейдриху).

Третий звонок, после которого поднимается занавес над драматической сценой, даст трамвай. Тоже № 3-й. Он как раз отошел от остановки в Голещовичках и направляется к повороту у Выховательной. Рельсы дребезжат, трамвай замедляет ход. Этот поворот – самый трудный участок пути.

Этот поворот станет самым трудным участком на воинском пути ротмистра Габчика.

Молодой человек без шляпы, в коричневом костюме, с плащом, перекинутым через руку, соскакивает с тротуара и бежит к трамвайной линии. Как будто хочет догнать уходящий трамвай.

Тут же раздается пронзительный визг шин. Первая реакция обершарфюрера Клейна – он резко тормозит и наваливается на руль обеими руками, потому что хочет предотвратить катастрофу и не допустить, чтобы крутой поворот превратился в смертельный поворот.

Что в таких случаях делает водитель? Прежде всего разражается проклятием по адресу пешехода, который неожиданно появился на его пути.

В какую-то долю секунды пешеход отбрасывает плащ и направляет на машину дуло автомата. Так, как его учил похожий на ковбоя молчаливый американец во время тренировок в замке Белласиз близ Лондона. Быстро, рефлекторно, точно.

Цель – человек, сидящий рядом с шофером.

Блестящие полосы на груди – короткая очередь.

Голова под посеребренной фуражкой – две длинные очереди.

Габчик нажимает на спусковой крючок.

Оружие не издало привычного треска, ствол не вздрогнул от вращающегося движения пуль.

Оружие молчит, его ствол сейчас – всего лишь бесполезный кусок металла.

Разве не случалось и при учебных стрельбах, что у автомата этой марки легко застревал первый патрон? Особенно если стрелок не мог проверить, правильно ли вошел он в ствол. Скорострельное оружие, которое должно было обеспечить парашютисту преимущество в бою на близкой дистанции, стало никчемным реквизитом в напряженном финале, обязательном для каждой драмы.

Сегодня рядом с протектором не сидит шофер Вилли. У того первое подозрительное движение пешехода вызвало бы рефлекс: дать газ, сбить его и, рискуя превратить этот поворот в смертельный, рвануть вперед по трамвайным рельсам.

Но рядом с протектором сидит обершарфюрер Клейн. У него первое подозрительное движение пешехода вызывает другой рефлекс – затормозить, схватиться за кобуру револьвера и попытаться избежать смертельного поворота при помощи перестрелки.

Гейдрих поздно заметил его ошибку. Он тщетно пытается высвободить свои длинные ноги.

Но есть еще Кубиш, опытный солдат.

Тем временем трамвай № 3 отходит от остановки в Голешовичках и поворачивает вверх, направляясь к Кирхмайерову проспекту. Люди сидят молча. Кому придет в голову выглянуть в окно. Пассажир, читающий в «Народни политике» сегодняшние сообщения о реформе управления в протекторате Чехия и Моравия, дойдет только до фразы: «После вчерашнего великодушного заявления господина исполняющего обязанности протектора обергруппенфюрера СС Гейдриха стало окончательно ясно, что с немецкой стороны существует твердая решимость ввести национал-социалистский режим и у нас, а именно во всех…»