Текст книги "Стратегия исхода"

Автор книги: Дуглас Рашкофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Прости меня, – отвечала она. – Я так плохо себя вела.

Она плохо себя вела, согласился я. Инквизитор – вот кем я стал. Я вершил правосудие над этой ведьмой. У евреев была инквизиция? Ладно, проехали. У католиков точно была. Я вспоминал голых танцовщиц, что одурачили меня тогда у костра. Карла превратилась во всех одноклассниц, которые меня дразнили. В богатеньких блондиночек, слишком красивых для еврея из бесплатной школы. В ту высокую Моник, что заставила меня разуваться. Я еб их всех. Единую женщину-сеть. Существо с миллионами дырок. Все они были Карлой.

Карла меня в них впустила. И я мог наконец отпустить тормоза.

Я почувствовал, что вот-вот взорвусь, и впился зубами ей в плечо. Она извивалась и дергалась, а я сильнее стискивал зубы, пытаясь с нее не свалиться.

– Господи боже! – завопила она. – Господи боже! Господи боже! Господи боже! – Она забилась, точно дикое животное, она скрипела зубами, дергала шнур, мотала головой. Повсюду волосы. Я будто плыл в тропическом шторме – и только стиснутые зубы не давали мачте рухнуть.

Секс как предельно экстремальный спорт. Свобода, наконец свобода, лети вперед, не останавливайся. Я уже кончал.

И тут мне в лицо вмазался затылок. Сильно. Я свалился, резко выскользнув из Карлы и потеряв в процессе презерватив. Я потрясенно лежал на спине, а мой хуй вел зенитный обстрел.

– Господи, блядь, боже мой! – закричала Карла, выворачиваясь из шнура и хватаясь за плечо. – Ты что, блядь, делаешь?

Она с отвращением и ужасом смотрела на меня и на мой пульсирующий член. Я вцепился в него, чтобы защитить от возмездия и перехватить сперму, пока не обкончал все вокруг.

– Ты почему не остановился? – заорала она. Пальцы у нее были в крови, и с плеча текла струйка. Что я с ней сделал?

– Я… Я… – ахнул я. Все руки в сперме. Я пытался говорить, а тело содрогалось в оргазмической конвульсии. – Ты не говорила «остановись». Ты говорила «господи боже». – Так не кончают, но я долго ждал, и теперь из меня изливалось само по себе.

– Посмотри, что ты сделал, урод! – Она зажала рану, выскочила из постели и помчалась в ванную.

Я ждал, когда утихнут последние содрогания. Карла включила воду и изучала в зеркале укус.

– Прости меня. – Я огляделся. Куда бы семя деть? Я пробрался к ванной с жемчужной лужицей в ладонях. Даже при таких обстоятельствах я заметил, какое здоровенное озеро из себя исторг.

– Уй-й! Уматывай! – взвизгнула Карла. – Больной ублюдок!

Я унес свое приношение в кухню и вылил в мусорное ведро. Вымыл руки, но сперма соплями «моцареллы» облепила пальцы. От бумажного полотенца стало только хуже – к киселю добавились волокнистые кусочки.

Ну да. Проклятое пятно.

Отмыв руки, я обернулся и увидел, что дверь в спальню закрыта. И заперта.

– Карла. Открой. Ну Карла.

Нет ответа.

– Ну прости, ладно? – Я старался ее не пугать. Не пугать Карлу. Уже смешно. – Я же думал, тебе нравится.

Ноль эмоций.

– Мне уйти? А? Да? Если да, хотя бы одежду верни. Можешь?

Она открыла дверь и, не глядя на меня, села на постель. Спустила халат с плеча, чтоб я воочию убедился, как ее покалечил. Ужас – подумать только, я способен пустить кровь.

– Я пойду, ладно? – сказал я, натягивая трусы. – Одеваюсь и ухожу. – Я собирал вещи по углам. И тут увидел газету, которую забрал из лимузина.

На всю полосу – фотография старика. Стоит на четвереньках и сосет большой палец – голышом, в одном подгузнике. А над фотографией помпезным шрифтом «Нью-Йорк Пост» слова:

КРОШКА БИРНБАУМ

Под фотографией красный заголовок вопил:

«Глава Федеральной резервной системы в сексуальном скандале!»

– Ебическая сила, – только и сказал я.

Карла громко фыркнула. Сердится.

– Да нет, Карла. Газета. Бирнбаум. Господи боже.

Карла повернулась, глянула на фотографию и вздохнула.

– Да все вы одинаковы.

11
Катапультирование

– Ну что, остаток рекламного бюджета мы сэкономили, – сострил из моего наушника Алек. Я брел по улицам незнамо куда, на ходу просматривая разоблачение.

Анонимный источник. Подлинность установлена. Психиатрический анамнез. Ожидается отставка. Другие фотографии на странице сорок семь.

– Бедняга, – сказал я. И правда бедняга. Такой беззащитный старикашка, так публично оплеван. На увеличенной фотографии с разворота я различил через подгузник тень эрекции. Кто снимал? И кто послал в «Пост»?

И тут я вспомнил.

– Блин, Алек. Ты знаешь, кто это сделал?

– Какая разница? Поделом.

– Мужик, это твой отец. Не помнишь? Он же почти проговорился. Шестая полоса «Пост»…

– Папик этого не делал. Ты с дуба рухнул. – Где-то вдалеке у Алека играла музыка.

– Я еду.

– Мне кажется, прямо сейчас – не очень удачная идея. В таком-то состоянии.

– Отбой. – И я нажал кнопку.

Я же научился сценарному планированию. Удивительно, как я не понял, что к этому идет. А думал, что освоил игру. Я слишком глубоко внутри, чтобы видеть ее с высоты птичьего полета. Где-то по дороге зрение расфокусировалось, игра стала реальностью.[199]199
  Типичная ошибка деловых людей эпохи раннего хай-тека. Они не сознавали, что компьютер – всего лишь инструмент моделирования. Он моделировал все: печатную машинку, палитру и холст, телефон, электросеть, селезенку, погоду или цивилизацию.
  Они предпочли смоделировать торговлю, экономику и движение капитала. Быть может, они так погрузились в этот психоз оттого, что деньги уже стали метафорой. Или потому, быть может, гадали психологи, что деньги казались людям столь реальными и столь плотно связаны были с инстинктом выживания. Как бы то ни было, чем лучше и привлекательнее имитации, тем проще принять карту за территорию. Модель рынка стала господствующей реальностью, а сама реальность превратилась в игру.
  См. Полина Барсук «Киберэгоизм», 2000, или Джонатан Фрокэм «Капитализм и сознание», 2005, где подробно анализируется эта патология. – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть]

Алек жил в двухэтажной квартире в Сентрал-парк-уэст, унаследованной от двоюродной бабушки вместе с коллекцией ранних модернистских полотен, вовремя перевезенных из бабушкиной квартиры, когда настала пора оценивать имущество, и затем постепенно дрейфовавших назад – можно подумать, чтобы швейцары уклонения от налогов не раскусили.

Я в этой квартире бывал и всякий раз ощущал себя значительным по ассоциации. Двенадцатый этаж, всего 900 квадратных футов и натужная роскошь – мебель Гери, абстракции Мэнголда, ослепительная инсталляция Калдера из красной латуни. Штучки Имза тут – просто мусор. Два окна в свинцовых рамах от пола до потолка смотрят на Парк, балкон в спальне – тоже. Тут все говорило: «Тусуешься здесь – сойдешь для „Городских сплетен“».[200]200
  Неясно. Возможно, телепрограмма. – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть]

Один из двух ночных швейцаров управлял вычурным чугунным лифтом. Теперь мне казалось, что все вокруг – симптомы ядовитого богатства. У этих ребят такой избыток роскоши, что все выставить не хватает места, поверхностей и времени. Фиг с ним, с приобретением нового – похвастаться бы тем, что есть.

Исторически аутентичен, однако решительно нелеп даже оригинальный латунный столб в ручном лифте. Устарелость конструкции требовала отдельного работника – в том и ценность лифта. Такой у этих людей стиль: услуги под любым предлогом. В «Святилище» хотя бы компьютеры обслуживали. Каково это, когда человеческое существо с легкостью заменяется машиной? Парень конкурирует за рабочее место с простенькой кнопочной панелью, а зарплата у него гораздо выше. С точки зрения рыночной стоимости лифтера, его участие в игре обеспечивала одна лишь эстетская прихоть жильцов, которым потребен человек в услужении. Ну, или его профсоюз[201]201
  Профессиональный союз. Не будучи в состоянии прокормиться в порочном и недружелюбном рабочем пространстве, куда сами же и забрели, работники (трудяги, сотрудники) родственных индустрий объединялись, пытаясь вымогательством добиться более крупных денежных сумм от нанимателей (хозяев). Идея «трудового союза» впервые была реализована в начале XX в., вскоре после взлета промышленной революции. В теории «союз» позволял рабочим родственных сфер получать равные доходы независимо от мастерства или преданности нанимателю. Однако союзы столкнулись со множеством преград, и идея союза как удачный метод извлечения приемлемой зарплаты впала в немилость в середине XXI столетия, когда рабочие осознали, что после сотни с лишним лет участия в этой загадочной системе они продвинулись в обществе не больше, чем их предки. – MSCHLICKMAN.


[Закрыть].

Музыка и пьяный гомон слышались через весь коридор. Алек открыл дверь, и я понял, что галдят в его квартире.

– Я же говорил. Сейчас, пожалуй, не самое подходящее зремя.

Человек двадцать манхэттенских светских тузов лакали: «космополитэн» и чилийское вино из хрусталя Алековой двоюродной бабки. Многие говорили на иностранных языках, хотя иностранцами особо не казались. В коренастой женщине я распознал владелицу галереи в СоХо; парень из чуток андерграундной электронной группы; еще сенаторский отпрыск, как-то-не-помню-как вляпавшийся в неприятности; и молодой британец, редактор одного нью-йоркского интеллектуального журнала. Костюмы, джинсы, платья, а один мускулистый парняга – в марлевой юбке и бусах вместо рубашки.

И словно в центре всего, в брючном костюме из ярко-розового винила – Джинна Кордера.

Она меня мгновенно узнала. Онемев, я замер, а в мозгу лихорадочно складывались кубики. Бирнбаум. Ранчо. Коттедж. Перья. Кокаиновые дорожки. Деньги не за секс.

Значит, Алек.

– Большое спасибо, что пришел, – сказала Джинна и протянула вялую руку. Я был слишком потрясен – не пожал ее, тем более не поцеловал. – Это Джейми Коэн, – объявила она лысому юноше в бордовом вельвете. – Без Джейми ничего бы не получилось.

– Что получилось? – спросил я.

Она засмеялась и ладошкой толкнула меня в грудь.

– Книга, – сказала она. – Ты что, не слыхал? Генри вот решил купить мой рассказ.

– Для книги про Бирнбаума?

– Для сюжета в прессе, – поспешно уточнил Генри. Похлопал себя по нагрудному карману – небось проверял, на месте ли контракты.

– Интересно, что первым высохнет, – сказал я. – Чернила или кровь?

– Ты это чего? – набычился Генри.

– Пошли, Джейми. – Алек схватил меня за локоть. – Пошли, выпьешь – придешь в чувство.

– Не хочу я, на хуй, пить.

Он сильнее дернул меня за рукав. Я подчинился, зашагал к бару, скрестив руки и поджав губы.

– Джейми, праведное негодование тебе не к лицу. Ты вообще-то на него права не имеешь.

Мы остановились у стола с напитками. Нас слышит барменша в смокинге. Плевать.

– Ты зачем это сделал? – спросил я. – Кампания работала. Мы выигрывали по-честному. До его сексуальной жизни можно было не опускаться.

– Так вот что тебя проняло? Эзра Бирнбаум? Что я фотки в «Пост» отослал?

– Ну да. Я понимаю, ты на него зол. Ты считаешь, он виноват, что у тебя рука и все такое. Но так его подставить…

– Ох, Джейми. – Алек запустил пальцы в стакан с оливками и кинул себе в мартини еще одну. – Дело же не в этом. До сих пор не просек?

– Алек, ты мужику жизнь сломал.

– Так играют в игры. Никаких тормозов.

– Одно дело критиковать его политику, другое…

– Бессмысленное разграничение. Совесть утихомирить. Хочешь выставить меня подонком? Валяй.

– Но мы же теперь с Бирнбаумом вместе. Ты был на Бычьих Бегах. Эти люди нам доверяли.

– И ты согласен, чтоб стариковские игры влияли на твой бизнес? На хуй их правила. Братству конец, друг мой. Детский сад. Веселимся здесь и сейчас. У нас новая игра. И наши правила.

– Ты когда это придумал? Всю дорогу планировал?

Алек отпил из бокала и склонил голову, точно размышляя, довериться ли мне. Затем глянул вверх и налево,[202]202
  Взгляд вверх и налево означает, что субъект осуществляет доступ к мозговому центру памяти. Согласно НЛП, которому Коэн явно учился, такой взгляд обозначает искренность. – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть] копаясь в памяти.

– Да на Бычьих Бегах еще. Без тебя меня б туда не пригласили. Папа из-за тебя меня повез. Чтобы ты не накуролесил. – Он снова отхлебнул. – Чудно. Следить-то не за тобой надо было.

– Ты несешь пургу.

– Не-а. Не пургу. Я в ту ночь очень ясно понял одну штуку. Наверное, у костра, когда они нас надули, притворились, что парень горит.

– Господи, Алек, это был прикол.

– Твой папик над тобою так прикалывается? Я их до сих пор слышу. Как Тобиас с дружками надо мной ржут. Все ржут, а я стою на коленях и блюю. Я, вечная мишень его тупых грязных шуточек. И ты, мой ебаный спаситель.

– Я спрашивал, если тебе…

– Ты не виноват, Джейми, ясно? В кои-то веки речь не о тебе.

Я поднял руки – мол, сдаюсь. Алек посмотрел в окно на Ист-Сайдский горизонт за парком. Позади человек с французским акцентом бубнил про свою «неопостмодернистскую» постановку «Жизели» в Линкольн-центре.

– Ну и вот. Я привел Джинну в коттедж. Я был пьян, зол, тошнило, хуй не подымался. Мы зарядили пару дорожек, потрепались, лаптоп помучили. Я вставил тот черный диск, мы ответили «Синаптикому» на вопросы. Насчет любимой музыки, одежды, все такое. Оно как-то занятно действует. Потому что я глянул на девчонку и сразу понял, чего от нее хочу.

– Использовать ее? Против Бирнбаума?

– Насрать мне на Бирнбаума.

– Тогда против кого? Или чего?

– Знаешь, Джейми, – улыбнулся Алек, – ты иногда совсем лопух.

Толстая блондинка в мешкообразном платье и с гигантским жемчужным ожерельем спиной вклинилась между нами, словно в танго с незримым партнером.

– Quieres cantar о quieres beber? – пьяно вопросила она. – Yo tengo flores para los muertos.[203]203
  Хочешь петь или хочешь пить? Вот мертвецам цветы (исп.). – Прим. переводчика.


[Закрыть] – И спиной же отвалила, покачиваясь.

– Элиза только из Саламанки, – смеясь, извинился за нее Алек. Положил руку мне на плечо. – Ну, Джейми. Расслабься. Уже все. Веселимся.

– Веселимся? Ты как себе это представляешь? Меня вообще сюда не приглашали.

– Я же знал, что ты не переживешь. Распсихуешься из-за бедняги Эзры. Так? Или нет? Кроме того, у тебя было дружеское свидание с Карлой. Ты епитимью отрабатывал.

– Мог бы хоть поделиться. Сказать, что планируешь.

– И ты бы мне помешал. Или настучал отцу. Ты, Джейми, кайфоломщик. Хуже, чем жулик. У жулика хоть свой интерес есть.

– И что, по-твоему, я бы сделал? Я тебе друг, Алек.

– Ну и славно. Докажи, что я не прав. Снимай пиджак, заряди коки, с людьми пообщайся. Может, трахнешься по-человечески для разнообразия. Ты вообще представляешь себе, кто тут есть?

Я оглядел собравшуюся элиту.

– Или валяй, докажи, что я прав, Джейми. Раздраженно хлопни дверью. Спрячься в центре, в роскошной квартире, за которую мы платим теми же деньгами, что за эту вот икру.

Архитектор поджег золотистую сигаретку. В дверях появился юноша в белом шелковом шарфе. Джинна громко хохотала, прижимая нежную ручку к изящному голому животу и явно улыбаясь в мою сторону.

– Так-то вот, Джейми. Ты всю дорогу этого хотел. Высшая Лига. – Он протянул руку и улыбнулся: – Ты за нас?

Музыкант сунул в видак кассету: он сам на вчерашнем эм-ти-вишном[204]204
  «Эм-ти-ви» – корпоративная попытка товаризации молодежной культуры. В качестве содержания использовал рекламу. – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть] награждении. У плазменного экрана уже кучковались будущие фанатки по вызову. Элиза-из-Саламанки бурно обсуждала с сенаторским сыном, что лучше – суфизм или Каббала. Редактор нью-йоркского интеллектуального журнала пробирался ко мне, прижав палец к виску, словно припоминая мое имя.

– Ты ведь новая гроза Уолл-стрит? Из статьи в «Джорнал»? Господи, мужик, надо нам о тебе написать! Всем же любопытно, что такими двигает.

Я доказал, что Алек прав, и ушел, не сказав ни слова.

Я бегом вылетел на улицу. Хотел кому-нибудь исповедаться. Или настучать. Добиться правосудия. Обратиться к властям. Но к кому?

Дома злобно косились мне вслед. Улицы были пусты. Часа два ночи. Только я, заплутавший в сетке, – и никуда от ее декартовой логики не спрячешься. Повсюду вычислят. Найдут.

Я пошел в парк. Природа.[205]205
  За два столетия европейской колонизации шестимильный участок в центре острова Манхэттен съежился до пустыря: населенные комарами свинофермы и примитивные антисанитарные мясоконсервные заводы, обрабатывавшие свинину для потребления людьми. На территории этих зданий и вокруг располагались крытые жестью развалюхи, где жила прислуга и прочие неимущие, откровенные бедняки, преступники и сумасшедшие, которых не допускали в жилые районы города.
  В 1840 г., когда английский натуралист Чарльз Дарвин опубликовал первую из своих теорий эволюции и превосходства высших видов, американский идеалист и дизайнер ландшафтов Фредерик Ло Олмстед выиграл напряженный конкурс на превращение этих болот в пасторальный островок, достойный величайшей метрополии Нового Света.
  «Это демократический проект огромной значимости, и от его успеха, на мой взгляд, в немалой степени зависит развитие искусства и эстетической культуры этой страны», – писал Олмстед, начиная работы, длившиеся семнадцать лет. В беспрецедентной попытке воплотить представление об эгалитарных социальных райских кущах, пребывающих в гармонии с природой, легионы работников Олмстеда с кирками, лопатами и тачками посадили пятьсот тысяч деревьев и кустарников, построили тридцать мостов, выкопали одиннадцать тоннелей, переместив в общей сложности пять миллионов кубических ярдов земли.
  Хотя тысячи обитателей района переселились с готовностью, мать-земля сотрудничать решительно не желала. Скалистые валуны, которые она вытолкнула из себя около 450 млн. лет назад, оказались совершенно неподвижными и заставили Олмстеда сговорчивее разместить свои травяные холмы.
  Через двадцать лет «богатые и бедные, молодые и старые, евреи и гои» вместе резвились в поддельном раю межвидового и межрасового равенства. К XX веку большинство жителей города считали Центральный парк единственным невредимым кусочком острова, понятия не имея о войне, которую человек развязал там против природы якобы в ее интересах. – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть]

Ни тебе опасностей, ни преступлений. Благосостояние покорило хаос. Но сойдет и иллюзия.

Сумрачными тропинками я прошел по лесу и обнаружил на холме полянку с деревянной скамейкой. Вокруг валялись бутылки и обертки от презервативов. Улики человеческих забав.

Просто выебать на этой лавке славную девчонку – вот был бы кайф. И гораздо проще того дерьма, в котором я теперь плаваю. А ради чего? Деньги? Признание? Что-то доказать родителям?

У всех, кого я в этом мире знал, имелась крыша над головой, трехразовое питание и, можно сказать, гарантия: пока необходимо, все это не рассосется. Так чего из кожи вон лезть?

И все же первое, что я сделал, проснувшись на парковой скамейке, – проверил, на месте ли бумажник. В кармане. Мобильник тоже, и «Палм-Пилот», и выпускное кольцо из колледжа. Но я знал, что делать. Уйти с этой ебаной работы.

Я бодро шагал по Пятой авеню. У меня завелась странная привычка: напрягаясь, я мысленно оценивал дома на улице, притворяясь, будто мне дали право владения любым из них. И я сравнивал и сопоставлял их по размеру, состоянию, местоположению, архитектурной значимости и все такое. Оценку следовало завершить к перекрестку: едва я переходил дорогу, процесс начинался заново.

Игры ума отвлекали меня от уличного крупного рогатого скота. Добрая треть пешеходов и еще больше людей в машинах – с бычьими головами. Нищий в драных джинсах точил рог о кирпичную стену[206]206
  Эти комментарии, вероятнее всего, обозначают глубокий раскол между людьми того времени касательно животных, которых люди одновременно любили и презирали. Возможно, автор хотел выразить презрение к окружающим его людям, сравнивая их с так называемыми «братьями меньшими». С другой стороны, не исключена вероятность, что данные комментарии касаются окружающих автора людей, действительно носящих символику последних стадий распада капитализма, а именно «мягкие цилиндры». – XGRRRL.
  Примечание к примечанию – «Мягкие цилиндры»: Теория, весьма показательная для неорационалистской философской школы, которая по-прежнему, несмотря на все доказательства, разнообразно опровергает реальность феномена зооморфных аватаров (Московские Змеи, Женщины-Выдры Рейкьявика и т. д.), объявляя их масками, голограммами или кофеиновыми галлюцинациями. – RAYGIRVAN.
  Примечание к примечанию к примечанию – Доказательства: В самом деле, хотя «доказательства», подобные недавно расшифрованному так называемому «документальному фильму» «Битва Титанов», приемлемы для лагеря неомистиков, многие подлинные ученые не считают их адекватным подтверждением упомянутого феномена. – XGRRRL.
  Примечание к примечанию к примечанию к примечанию – Так называемый «документальный фильм»: Некоторые исследователи полагают, что подобный скептицизм заводит слишком далеко. Какой исторический источник будет подвергнут сомнению следующим – «Плюх»? – RAYGIRVAN.


[Закрыть].

Кучерский клуб находился на Пятьдесят второй улице. Я внутри не бывал, меня туда и не номинировали, но сейчас – крайний случай. Многие старички там завтракают по выходным, как раньше. Что сказать Тобиасу, когда он найдется, я понятия не имел.

Швейцар в белых перчатках заставил меня написать на клубной бумаге записку и ждать у входа, пока ее несли внутрь на серебряном подносике. Минут через десять один слуга вернулся с тем же конвертом. Под именем Тобиаса – машинописное послание:

В текущих списках Кучерского клуба не значится.

– А? – громко изумился я, оборачиваясь к швейцару. – Тобиас Морхаус. Он членом клуба тридцать лет был. Что они такое говорят?

– Простите, сэр, – ответил швейцар. – В текущих списках его нет.

– Но мне нужно с ним увидеться. Он по выходным всегда тут. Тобиас Морхаус. Вы же его знаете. Вы должны.

Швейцар с бычьей головой попятился и занял свое место у дверей.

И что делать? Я проглядел номера в мобильнике и позвонил домой Брэду. Ответил автосекретарь.

– Да чтоб тебя. – Я опустился на тротуар. Закрыл лицо руками и подождал, когда появятся слезы. Они не появились.

– Эй, пацан. – Швейцар постарше. Высокий негр, единственный с человечьей головой. Я взглянул ему в лицо. Странная мысль: может, этот дядька – несчастный помощник официанта, что когда-то мерялся хуями с Морхаусом? Кажется, негр почти кивнул, будто понял, о чем я думаю. – На аэродроме посмотри.

Я дернул плечом, отгоняя миг магического узнавания, словно паранойяльный припадок или, в лучшем случае, дежа-вю, прыгнул в желтое такси и стал репетировать свое заявление об отставке. Цена человеческих страданий просто… нет. Моя производительность была подорвана… нет. Ваш сын Алек… нет.

Я никому ничего не должен объяснять. Уж точно не Морхаусу. Другое дело – таксист; почти всю дорогу мне пришлось им рулить: сначала на шоссе Вест-Сайд, потом на мост Джорджа Вашингтона и до самого аэропорта Тетерборо.

Безработица упала, а вместе с ней – и качество сервиса. Диаграммы того и другого тесно коррелировали, как относительные курсы связанных валют. Чем проще получить работу, тем ниже качество исполнения. Этот неумный водила тому наглядное свидетельство. И где выход? Пусть люди боятся потерять работу? Как заставишь людей дорожить зарплатой в условиях нулевой безработицы?[207]207
  На поздней стадии капитализма людям не приходило в голову, что наслаждение качественным выполнением работы или общественно значимой задачи само по себе может быть источником удовлетворения. Однако их нельзя винить, поскольку у большинства трудящихся пока отсутствовали способы постичь, как их работа отражается на всей картине в целом. – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть] По-моему, проблемы бы не было, вкладывай таксист в свою фирму деньги. Но, с другой стороны, что станется с его странной жаждой?

Морхаусов «Илюшин-2» стоял в дальнем углу летного поля. Два человека из наземной команды разогревали массивный зеленый самолет, а Морхаус проверял закрылки и пропеллеры. Я расплатился с таксистом и зашагал по бетону. Вблизи советский штурмовик оказался огромен и грозен. Фюзеляж – десять с лишним метров, размах крыльев – где-то пятнадцать. Закругленный, выпуклый нос, раздутый, словно больная печень. Однако стволы орудий, торчавшие из всех щелей, придавали старушке некую властность.

– Прокатишься напоследок? – спросил Тобиас. Он знал, что я пришел увольняться.

– Нет, сэр, спасибо. Я просто хотел вам сказать…

– Что тебе очень жаль? – Тобиас натянул кожаный шлем и уже взбирался в кокпит[208]208
  Кабина пилота. Происхождение невыяснено; возможно, речь идет о нетрадиционном использовании наркотика-стимулятора. – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть]. – Джейми, я читал газету. Мы все читали. Это конец. Не переживай, я тебя прощаю.

– Вы прощаете меня?

– Вы, ребята, не поняли, что натворили, да?

– Это не я! – заорал я.

Тобиас пристегивался.

– Коэн, я тебя не слышу. Залезай или до свиданья. – Он завел мотор. Последнее, что мне сейчас нужно, – кататься на советском штурмовике, особенно с пилотом, который ведет себя, как отъявленный маньяк. Но я не мог допустить, чтобы старик верил, во что он там верил. Я забрался в кабину и сел рядом с Тобиасом.

– Надень. – Он протянул мне маску и наушники с микрофоном. – И пристегнись.

Я возился с кожаными ремнями, а Тобиас потянул за рычаг, накрыв кабину стеклянным колпаком. Развалюха вздрогнула, зашевелилась, Тобиас бешено рулил по летному полю, пытаясь выбраться на полосу.

– Держись, – посоветовал Тобиас, когда мы выровнялись на рваной белой линии.

Он защелкал переключателями на панели и потянул длинный металлический рычаг. Самолет ринулся вперед, взревел мотор. Заклепки на металлическом корпусе вибрировали, мои зубные пломбы[209]209
  Потребление глюкозы повсеместно вызывало гниение зубов. Для латания трещин, оставленных бактериями, использовались токсичные металлы. – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть] тоже. Мы рискованно лавировали по взлетной полосе, набирая скорость. Затем кошмарный грохот – колесо покатилось с бетона в траву. Мы вихляли туда-сюда, крылья скрипели, едва не хлопали. Чистой силой воли Тобиас ухитрился поднять самолет до того, как тот врезался в бетонную стену.

– Еле проскочили, – заорал мне Морхаус в переговорное устройство.

– «Илюшин-23 Виски». Взлет разрешен, курс 07, восемь тысяч футов, как поняли? – осведомились из диспетчерской.

– «Илюшин-23». Взлетаем, курс 07, восемь тысяч, вас понял, – отозвался Тобиас, по абсурдно вертикальной траектории уходя на заданную высоту.

Я почувствовал, как барабанные перепонки натянулись, приспосабливаясь к внезапной смене давления, но сосредоточился на более настоятельной задаче: не извергнуть содержимое желудка в маску. Я мертвой хваткой вцепился в металлические поручни над головой.

– Небольшая перегрузка, пацан, – объяснил Тобиас. – Через минуту закончится.

Минута длилась гораздо, гораздо дольше. Тобиас промахнулся мимо высоты и дернул штурвал. Позади нас внезапно вздыбился хвост – мы почти уперлись носом в землю. И тут умолк мотор.

– Ах ты черт, – сказал Тобиас. – Мы заглохли.

Секунда мирной тишины – и самолет рухнул носом вперед. Я видел, как в ветровом стекле надвигается земля, потом небо. Нас мотало. Мои губы машинально складывали «Шма», а Тобиас щелкал переключателями и дергал рычаги.

Мотор чихнул и фыркнул, опять чихнул, опять фыркнул. Затем раздался несомненный тромбонный гул самолета, что против ветра рвется к земле.

– Давай, мудила! – Тобиас топнул ногой и щелкнул рычагом.

Самолет взревел и ожил. Тобиас вроде удивился, огляделся, будто очухиваясь. В стекле над головой показалось небо, потом земля, потом опять небо. Тобиас пялился на панель управления, руля вправо и влево, вдавливая штурвал себе в грудь, а самолет – прямо в небеса, к солнцу.

– Поехали! – гаркнул Тобиас, осторожно давя на штурвал и выравнивая самолет. Снова щелкнул переключателем. – Диспетчерская, это «Илюшин-23 Виски». Мы на восьми тысячах, курс 07.

– «Виски 23»! Господи боже! Ребята, вы в норме? – Перепуганный голос с земли выбился из протокола.

– Управление проверяли, – спокойно ответил Тобиас. – Вернемся – свяжемся.

– «Виски 23». Удачного полета. – Голос еле прорвался сквозь нестройный матерный хор.

– Что лучше заглохшего мотора вселяет в душу страх божий, а, Коэн?

Говорить я не мог.

– Я думаю, надо бы к Катскиллам слетать, оглядеться, – сказал Тобиас. – У тебя небось родные туда в отпуск ездят, а? В отель «Конкорд»?

Я кивнул.

– Понимаешь, «Илюшин-2» был штурмовик. – Тобиас похлопал видавшую виды панель. – В начале сороковых Советы выпустили таких целую кучу. Не для воздушных боев, а скорее для атаки наземных целей. Их первый бронированный истребитель. Но у него был изъян. Советы не знали, пока не выпустили «Илюшина» против немцев над рекой Березиной. Штурмовики уничтожили склады с боеприпасами, но немецкие военные самолеты бросились в погоню. Тут-то и обнаружилась ахиллесова пята «Илюшина». В нем удираешь, не оглядываясь. «Илюшина» уничтожали сзади. И тогда в него встроили второе сиденье. Твое разворачивается, ты можешь стрелять назад.

– Угхм. – Я инстинктивно кивнул, одобряя модификацию.

– Такова была твоя работа, Коэн. И Алекова. Следить, не атакуют ли со спины.

– Что вы пытаетесь мне сказать? – Я надеялся, Тобиас перейдет к делу. Если оно вообще есть.

– Понимаешь, Джейми, у такого самолета есть преимущество. Он атакует сверху. Как медведь.

Тобиас щелкнул по металлической крышке – на штурвале открылась красная кнопка. Морхаус надавил большим пальцем. Орудийные турели под крыльями принялись палить.

– Прекратите! Там люди внизу!

– Не дергайся, Коэн. Я холостыми.

Я оглянулся на одно орудие. Сквозь него ползла металлическая лента.

– Считается, что атака сверху – это нечестно, – сказал Тобиас. – А по-моему, в ней больше достоинства. В некотором роде. Ныряешь сверху. Тебя видят. Честнее, чем снизу. Понимаешь, о чем я?

– Нет, сэр, не понимаю.

– Покупателей на бирже потому и зовут быками. Дошло? Бык атакует с земли. Поддевает и кидает вверх. Медведь бьет сверху. Встает на задние лапы и наваливается. – Тобиас отпустил штурвал, чтобы показать.

– Это не я подставил Бирнбаума, сэр, – взмолился я так, будто от этого зависела моя жизнь. Как оно, судя по всему, вполне могло быть.

– Я всегда считал, что вы двое – пара, – сказал Тобиас. – Я же видел, как он на тебя смотрел. Даже в ту первую неделю в Виньярде.

– Мы не…

– Я с этим смирился. Некоторые могущественнейшие люди были педиками. Форбс, например.

– Мистер Морхаус…

– Я говорил себе: ну, по крайней мере, Алек нашел славного еврейского мальчика. – И Тобиас расхохотался.

– Я не голубой.

– Мне плевать, Коэн. Это все мелочи. Гомосексуализм я бы как-нибудь пережил. А вот остальное меня убивает.

Вдалеке показалась горная цепь.

– Я искал вас в Кучерском клубе, – сообщил я. – Мне сказали, вы больше не член клуба.

– Ну да. Вы, ребята, перешли все границы. Кто-то же должен за это заплатить. Все равно меня там не сильно хотели.

– Мистер Морхаус, вам эти люди не нужны. У вас реальный бизнес. Реальный доход. – Я словно отговаривал его от самоубийства.

– Мне поебать. Это же все для Алека было.

– Вы поэтому расстроились?

– Он меня свалил, пацан. Понимаешь? Мой собственный сын. В канализацию смыл. Так меня ненавидит.

– Он вас любит, мистер Морхаус. Он думал, вы над ним смеетесь.

– Господи, я не смеялся. Я радовался за него. Я ввел его в игру. Я только потому тебя и нанял. Ради Алека. В нем твоего рвения нет.

– Ой, вот рвения в нем хоть отбавляй. От вас унаследовал. – Я обязан внушить Морхаусу причину жить дальше. – Может, вам двоим легче будет, когда я уйду.

– Не-а. Он уже все сказал.

Тобиас нацелился на самую высокую вершину Катскиллов. Подтексту я больше не доверял.

– Мистер Морхаус, я молод. Вы не можете принимать такое решение за меня.

– За жизнь цепляешься? Добрый знак.

– Послушайте. – Надо разгребать этот бардак. – Я пришел увольняться, а не умирать. Я хочу выйти.

– Откуда выйти, Коэн? Куда ты собрался? – И в самом деле – куда?

– Не знаю. Плевать. Я хочу назад.

– Как знаешь, пацан. – Тобиас открыл стеклянный колпак. Я содрогнулся на холодном ветру. Снежный пик приближался.

– Вы что делаете? – Анус у меня спазмодически сокращался. Я был в ужасе.

– Джейми, я переписал на тебя комиссию за Тесланет. Бумаги у тебя на столе. Два миллиона в кармане. Вам, ребята, хватит что-нибудь начать.

– Спасибо, – сказал я. – Но я правда ухожу.

– Я знаю, мальчик. Я знаю. Колени только у земли согни.

И с этими словами Морхаус протянул руку и дернул рычаг под моим сиденьем. Ничего не произошло. На секунду он смутился, потом обрушил кулак мне на плечо. Помогло.

Кресло отцепилось, и меня выкинуло назад. По плоской дуге я, прицепленный к сиденью, взлетел над штурмовиком. Достиг экстремума. Вообще довольно красиво наверху. А потом я начал падать – лицом к земле. Ох ты ж блядь. Ну вот. Я дико брыкался, пытаясь выровняться.

Парашют. На этой фиговине должен быть парашют. Я нащупывал на спине подушку, отчаянно ища вытяжной трос. Ничего.

Это просто сон, решил я, закрыл глаза и стал ждать такой легкости в голове, какая всегда бывает перед тем, как выныриваешь из подобных потусторонних осложнений. Как я ни старался, иллюзия не стряхивалась. Ибо это была не иллюзия. Да мне бы в голову не пришло выдумать столь болезненные детали – например, как ветер леденяще трется о голую шею или как жжет в носу.

Осложнение реально. Я умру. Я сдался. Как ни странно, из головы не шли презеры и пивные бутылки в парке. Что за люди ими пользовались? В этот самый момент они еблись исключительно для удовольствия. Вот кто настоящие мастера игры.

И тут сиденье само по себе неспешно выплюнуло громадный ком материи на четырех пожелтевших стропах. Я взмолился, чтобы конструкция не расползлась, когда стропы натянутся. Мое земное существование зависело от инженерного гения советских людей, в которых дядя Моррис в начале семидесятых кидался яйцами. Парашют раскрылся и рванул меня вверх, чуть не выдернув руки.

И тишина. Я раскачивался маятником, над головой волновалась на ветру шелковая палатка. Лишь тогда я взглянул на землю, что быстро надвигалась снизу. Фермы, дома, дороги и машины. Человеки заняты рутиной и совершенно не подозревают, что по воздуху к ним лечу я. Приближалось поле с аккуратными грядками зеленых листьев. Латук? Люцерна? Есть время поразмышлять. Но ветер сносил меня вбок, да так резко, что я испугался, как бы не промахнуться мимо ровной площадки и не приземлиться в густом лесу у края поля.

Я вцепился в парусину между спинкой кресла и стропами, надеясь отрулить к безопасному месту высадки. Нулевой эффект. Однако ветер переменился, даже вроде бы дунул на меня снизу. Я возвращался на землю, и силы природы позаботились обо мне, замедлив падение.

Ощутив удар, я послушался Тобиасова совета, но перестарался: одновременно согнул колени и побежал вперед. Секунду держался на ногах, затем рухнул лицом в грязь. Во рту резко заболело. Я разбил о мобильник зуб да еще рассек губу, но был жив, как никогда.

Пара фермеров выпрыгнули из трактора и теперь мчались ко мне, матерясь во всю глотку. Я осмотрел горизонт. Где, интересно, Морхаус? Если упал – где дымный столб? Ничего. Может, Тобиас передумал?[210]210
  Весьма драматичная квазилитературная биография «Наследие Морхауса», написанная Уильямом Шульгиным, – единственное доступное нам свидетельство о решении Морхауса отказаться от самоубийства:
  «Тобиас закрыл кабину и повернул рычаг. Глянул вверх, увидел летящего Джейми. Ничего, справится. Бедняжка. Тобиас проверил парашюты лишь на той неделе, когда менял систему катапультирования. Полностью автоматизированные катапультируемые сиденья на азоте стали использоваться только в Корейскую войну, когда ушли в прошлое пропеллеры и появились моторы. Однако Тобиас понимал, что теперь его пилотаж не таков, каким был когда-то. Он считал, что аварийное катапультирование – признак силы. Особенно если в процессе жертвуешь целым самолетом.
  Но сейчас он катапультироваться не собирался. Наоборот. Он останется в штурмовике до последнего. Возврата нет.
  Он направил самолет на горный пик впереди, щелкнул переключателем на панели управления, чтобы самолет не сбился с курса и высоты, даже если Тобиас уберет руки со штурвала.
  Он слегка сощурился, но не отрывал взгляда от зубчатой горноснежной плоскости, что росла в ветровом стекле.
  Это по-настоящему, сказал он себе. Не глупые игрушки богатеньких клубных анютиных глазок. Даже сошедшие на нет рыночные войны не сравнятся с этим выкручивающим яйца ужасом реальной крови и кишок, что борются со смертью.
  Конечно, все они говорили про „поймать падающий нож“ или „самоубийственную прогулку“, но сами ничего подобного не пробовали. Ни один. Интересно было бы посмотреть, как Маршалл Теллингтон ловит падающий нож.
  Они даже играли не на реальном рынке, не с реальными деньгами. Унаследованные дома в Хэмптонсе безопасны, что ты ни делай. Зацепи их в игре по-настоящему, они бы все обмочились.
  А вот Алек… ну, он справится. В конце концов, он все унаследует. И он – не анютины глазки. Не как они. Нет, Алек вернул в эти игры крови, и все тут же побежали жаловаться мамочке. Настоящий мужчина, воплощенный Морхаус.
  Горный пик приближался, и Тобиас чувствовал, как мчится по венам кровь. Как в детстве. Как в те времена, когда он летал на таких крошках взаправду. Он снова был жив, и это приятно.
  И тут он ощутил нечто странное. Напряжение в паху – двадцать с лишним лет такого не бывало. Боже всемогущий. Да у него эрекция! Столько времени прошло.
  Он расстегнул штаны и обозрел свой легендарный причиндал. Тот свисал с коленей, точно великий бог ацтеков, рядом с которым все на свете – лилипуты. Ну наконец-то. Причина жить!
  Морхаус взглянул на твердую снежную стену. Скрипнул зубами, одной рукой отключил автопилот, другой рванул штурвал. Самолет взвился в небеса, на каких-то четыре фута промахнувшись мимо горы. Тобиас был жив».
  – Сабина Сэмюэлс.


[Закрыть]