Текст книги "Кодекс"

Автор книги: Дуглас Престон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

55

Майк Графф устроился в кресле у камина и поджал под себя скрещенные щуплые ноги. Лицо выражало настороженность и в то же время удовлетворение. Скибу поражало, как это в сложившихся обстоятельствах ему удавалось напускать на себя уверенный вид выпускника школы бизнеса. Графф был из тех людей, которые могли бы подменить на веслах Харона и, переправляя умерших через Стикс, авторитетно убеждать, что за ближайшим поворотом им откроются небеса.

– Чем могу служить? – любезно спросил его Скиба.

– Что происходит с акциями? В последние два дня они поднялись на десять процентов.

Управляющий покачал головой. В доме пожар, а Графф уселся на кухне и жалуется, что остыл кофе.

– Радуйтесь, что выскочили сухими из воды после материала о флоксатене.

– Тем больше оснований для тревоги, глядя, как растут акции.

– Послушайте, Майк…

– Льюис, надеюсь, вы не рассказали Феннеру о фармакопее?

– Рассказал.

– Господи, вы же знаете, какой это проходимец. У нас и так довольно неприятностей, чтобы ко всему навесить на себя обвинение в инсайдерских торговых операциях.

Скиба посмотрел на своего собеседника. Ему давно следовало избавиться от Граффа. Но Графф настолько скомпрометировал их обоих, что теперь увольнение казалось немыслимым. Хотя после всего, что случилось, это не имело значения. Все было кончено: для Граффа, для компании и особенно для него самого. От абсурдности происходящего Скибе хотелось кричать. Под ними разверзлась пропасть, они летели в бездну, а Графф об этом как будто не догадывался.

– Он собирался понизить уровень доверия к нашим акциям. У меня не было другого выхода. Феннер не дурак. Он не проговорится. С какой стати ему рисковать всем из-за нескольких сотен тысяч долларов на стороне?

– Смеетесь? Да Феннер собственную бабушку свалит с ног, если потребуется выхватить у нее из-под носа валяющийся на тротуаре цент.

– Дело не в Феннере. «Медведи» сдают позиции.

– Это объясняет дело не больше чем на тридцать процентов. – Майк. Неужели вы не пронимаете, что все кончено?

Графф удивленно поднял глаза:

– Вы о чем? Мы выкарабкаемся. Получим фармакопею, и все пойдет как по маслу.

Скиба почувствовал, как при упоминании о кодексе в его жилах застыла кровь.

– Наших проблем не решит даже фармакопея.

– Почему? Я чего-то не знаю? Что-то переменилось? Управляющий покачал головой. Какая теперь разница?

– Льюис, такое пораженчество на вас не похоже. Куда подевалась ваша знаменитая боевитость?

Скиба устал. Невероятно устал. Он понимал, что спор бесполезен. Все кончено. Разговаривать больше не имело смысла. Оставалось ждать конца. Они были бессильны.

– Когда мы объявим о фармакопее, акции «Лэмпа» подскочат выше некуда, – продолжал Графф. – Ничто так не способствует успеху, как успех. Акционеры нас простят, и этот Дадли Законник, председатель Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям, наконец прикусит язык. Вот почему меня так беспокоят возможные обвинения в инсайдерских операциях. Стоит одному проболтаться о фармакопее, другой шепнет по секрету теще, та позвонит в Дубьюк[41]41
  Город на востоке штата Айова с населением 57 тыс. жителей.


[Закрыть], и пошло-поехало: обвинение готово. Это все равно что уклонение от налогов, которым готовы пригвоздить всех и каждого. Вы же помните, что приключилось с Мартой…

– Майк! – Что?

– Заткнитесь, пожалуйста.

Скиба погасил свет, выключил телефоны и ждал, когда наступит темнота. На столе стояли три предмета: флакон с пилюлями, бутылка «Макаллана» шестидесятилетней выдержки и невысокий стакан.

Настало время отправляться в дальнее плавание.

56

На следующий день они покинули заброшенную стоянку тара и вступили в предгорья Серро-Асуль. Тропато шла ровно, то поднималась, пересекала лес, луга и заросшие сорняками поля под паром. Время от времени попадались спрятанные в джунглях разрушенные хижины под крышами из пальмовых листьев.

Отряд вошел в густой, прохладный лес. Теперь Бораби встал впереди, отказавшись от обычного неслышного шага. Шумел, громко пел, без толку размахивал мачете и часто останавливался отдохнуть. Хотя Тому казалось, что это скорее не отдых, а рекогносцировка. Что-то явно беспокоило индейца.

Они вышли на поляну, и Бораби дал знак остановиться.

– Полдник! – громко объявил он и, разворачивая листья с припасами, принялся распевать во все горло.

– Мы ели два часа назад, – возразил Вернон.

– Будем есть снова! – отрезал индеец. Том заметил, что, сняв с плеча лук, он положил его вместе со стрелами довольно далеко от себя.

Сэлли села рядом с Томом.

– Что-то явно назревает.

Бораби собрал у всех рюкзаки и положил рядом со своими луком и стрелами на дальнем конце поляны. Затем подошел к Сэлли, обнял за плечи и тихо прошептал:

– Дай мне ружье.

Девушка сняла с плеча винтовку. А индеец тем временем взял у всех мачете.

– Что происходит? – спросил Вернон.

– Ничего, ничего, отдыхаем! – Бораби достал сушеные бананы. – Проголодались, братья? Ешьте, очень вкусно.

– Мне они не нравятся, – отвернулся Филипп.

А Вернон, так и не ощутивший нараставшего напряжения, накинулся на еду.

– Бесподобно! – восхищался он. – Я согласен каждый день устраивать себе второй полдник.

– Прекрасно! Два полдника! Отличная идея! – громко рассмеялся Бораби.

В этот момент все и произошло. Никто не услышал ни звука и не уловил ни малейшего движения, но Том внезапно понял, что они в ловушке. Им в грудь смотрели сотни каменных наконечников стрел, тетивы на луках были натянуты до предела. Казалось, джунгли незримо отхлынули и обнажили людей, словно камни во время отлива.

Вернон, вскрикнув, упал на землю. Его тут же окружили ощетинившиеся стрелами суровые люди, луки были нацелены в грудь и в шею.

– Не двигайся! – поспешно предупредил Бораби. И быстро заговорил с нападавшими.

Постепенно тетивы ослабели, и незнакомцы отступили назад. Бораби продолжал говорить, хотя не столь торопливо и без прежнего жара, но все так же напористо. Наконец люди сделали еще шаг назад и вовсе опустили луки.

– Теперь можете двигаться, – разрешил Бораби. – Вставайте. Только не улыбайтесь. Не протягивайте рук. Смотрите в глаза, но не улыбайтесь.

Американцы повиновались.

– Разбирайте рюкзаки, оружие, ножи. Делайте сердитые лица, не показывайте, что боитесь. Стоит вам улыбнуться, и вы покойники.

Все добросовестно следовали его указаниям. Когда Том подобрал мачете, всколыхнулся лес луков, но он засунул тесак за пояс, и оружие вновь опустилось. Том, исправно повинуясь тому, что сказал индеец, окинул воинов злобным взглядом, и те, в свою очередь, посмотрели на него так сердито, что у него чуть не подкосились колени.

Бораби говорил тихо, но зло. Он обращался к человеку, который был выше остальных. Из-под колец на его мускулистой руке торчали блестящие перья; на шее был повязан шнурок, на котором вместо украшений болтались продукты западных высоких технологий: компакт-диск с рекламой бесплатных услуг компании, калькулятор с просверленной дыркой и наборный диск от старого телефонного аппарата.

Индеец посмотрел на Тома, сделал шаг вперед и замер.

– Брат, шагни навстречу и скажи сердитым голосом, что он должен извиниться.

Том, надеясь, что Бораби понимает психологию момента, шагнул к дикарю, сморщился и процедил:

– Как ты посмел целиться в меня из лука?

Бораби перевел. Человек закричал и при этом так размахивал копьем, что чуть не задевал лицо американца.

– Кто ты такой? – перевел Бораби. – Почему без приглашения явился на землю тара? Скажи ему как можно злее, что ты пришел спасти отца. Кричи на него!

Том послушался, еще приблизился к воину и, напрягая горло, гаркнул прямо в лицо. Индеец тоже повысил голос и стал потрясать копьем перед носом Тома.

– Он говорит, что от твоего отца у тара большие неприятности и народ очень недоволен. Ори на него! Скажи, чтобы опустили луки и отложили стрелы! Обижай!

Том, весь в поту, попытался справиться со страхом и пробудить в себе гнев.

– Как ты осмеливаешься нам угрожать? – завопил он. – Мы пришли на твою землю с миром, а ты предлагаешь нам войну! Так-то тара встречают гостей! Вы кто: люди или звери?

Бораби одобрительно перевел, явно добавив что-то от себя. Луки опустились, на этот раз воины сняли с них стрелы и уложили в колчаны.

– А теперь улыбайся. Улыбайся, но не очень сильно. – Том изобразил на лице улыбку, но тут же опять посерьезнел. Бораби что-то долго говорил, затем повернулся к брату:

– А теперь обними и поцелуй этого воина по обычаю тара. – Том неуклюже обнял индейца и пару раз чмокнул в шею, как много раз проделывал с ним Бораби. На лице американца появились желтые и красные пятна. Тара ответил на приветствие и еще больше измазал его краской.

– Хорошо, – облегченно похвалил Бораби. – Теперь все в порядке. Мы идем в деревню тара.

Деревня представляла собой открытую площадку, окруженную неровным кольцом сооруженных из пальмовых листьев хижин вроде той, в которой они спали прошлой ночью. Домики не имели окон – только отверстия на самом верху. Перед многими горели костры, у которых возились женщины. Том заметил, что они готовили пищу во французских кастрюлях, на медных сковородах для тушения и пользовались мейсеновскими ножами из нержавеющей стали. Все это привез им Максвелл Бродбент. Американцы прошли за воинами на площадь, двери хижин одна за другой открывались, и оттуда на них таращились тара. Маленькие дети ходили совершенно голыми, а те, что постарше, носили грязные шорты или набедренные повязки. Женщины прикрывали бедра кусками ткани, а обнаженные груди раскрашивали краской. У многих в губах и ушах были продеты диски. А перьями украшали себя только мужчины.

Не было никакой приветственной церемонии – воины вели их с видимым безразличием. Зато женщины и дети смотрели во все глаза.

– А что теперь делать? – спросил Том, останавливаясь посреди грязной площади и озираясь по сторонам.

– Ждать, – ответил Бораби.

Вскоре из одной хижины появилась старая беззубая женщина. Короткие седые волосы делали ее похожей на ведьму. Вокруг пояса она носила замотанную спереди набедренную повязку, голая грудь была раскрашена красным. Старуха шла с пугающей медлительностью и, не сводя глаз-бусинок с незнакомцев, причмокивала губами и что-то бормотала. Наконец она остановилась перед Томом и пронзила его взглядом.

– Не шевелись, – тихо проговорил Бораби.

Старуха подняла иссохшую руку и шлепнула Тома по колену, затем раз-другой по бедрам. Удары получились чувствительными – трудно было ожидать от древней женщины такой недюжинной силы. И при этом все время что-то бормотала себе под нос. Затем палкой ударила по голени и по ягодицам. Уронила палку, придвинулась вплотную и без всякого стыда ухватила между ног. Том весь напрягся, стараясь не дергаться, пока она исследовала его мужское достоинство. Затем последовала голова. Старуха дала знак наклониться, Том послушался, и она так рванула его за волосы, что у бедняги слезы брызнули из глаз.

Наконец старуха отступила – инспекция, судя по всему, была закончена. Она беззубо улыбнулась и заговорила:

– Она сказала, что, несмотря на твою внешность, ты явно мужчина. Она приглашает тебя и твоих братьев остаться гостями в деревне тара. И принимает вашу помощь в войне против нехороших людей, которые находятся в Белом городе. Говорит, что теперь ты в ответе.

– Кто она такая? – Том поднял на женщину глаза. Старуха не переставала изучать его с ног до головы.

– Жена Каха. Ты ей понравился, Том. Не исключено, что сегодня ночью она придет к тебе в хижину.

Это предположение развеяло напряжение, и все рассмеялись. А громче всех Филипп.

– А за что я в ответе? – спросил Том.

– Теперь ты боевой вождь. – Замечание Бораби поразило Тома.

– Как это может быть? Я здесь всего десять минут.

– Она сказала, что тара потерпели поражение в бою против белых людей. Ты тоже белый – значит, должен лучше понимать врага. Завтра ты поведешь воинов против нехороших людей.

– Завтра? – поперхнулся Том. – Большое спасибо, но я отказываюсь от такой чести.

– У тебя нет выбора. Она сказала: если ты не согласишься, воины тара убьют вас всех.

Вечером в деревне зажгли костер и устроили нечто вроде праздника. На листьях подавали разные кушанья, а главным блюдом был запеченный в яме тапир. Мужчины танцевали, а затем все вместе во главе с Бораби проникновенно играли на дудках. Через несколько часов индеец поднял американцев. Было еще темно.

– Пора. Надо обратиться к воинам.

– Мне что, еще и речь говорить? – не поверил своим ушам Том.

– Я тебе помогу.

– Будет на что посмотреть, – хмыкнул Филипп.

В костер подкинули дрова. Вся деревня выстроилась на площади. Люди почтительно застыли, ожидая, что скажет новоиспеченный вождь.

– Том, прикажи мне отобрать десять лучших воинов для боя, – прошептал Бораби.

– Боя? Какого боя?

– Мы будем сражаться с Хаузером.

– Но мы не можем…

– Успокойся и делай так, как я говорю! – зашипел на него индеец.

Том отдал приказ. Бораби обошел толпу, бил в ладоши, хлопал воинов по плечам и через пять минут выстроил в шеренгу десять человек. Каждый с луком и стрелами, в боевой раскраске и в украшениях из перьев и обручен.

– А теперь говори речь.

– Что говорить?

– Говори долго. Как хочешь спасти отца и убить плохих людей. Ты не бояться. Все, что ты говорить, я исправлю.

– Пообещай им в каждую кастрюлю по курице, – посоветовал Филипп.

Том вышел вперед и окинул взглядом липа стоявших перед ним людей. Гул голосов немедленно стих. На него смотрели с надеждой. У Тома по спине пробежал озноб страха. Он понятия не имел, что делать дальше.

– М-м-м… Дамы и господа…

Бораби укоризненно посмотрел на брата и что-то громко выкрикнул. Его слова возымели гораздо большее действие, чем бесцветное обращение Тома. Все застыли в ожидании, а Тома снова посетило внезапное ощущение дежа-вю – он вспомнил речь дона Альфонсо, когда они уезжали из Пито-Соло. Вот как надо говорить, даже если все его слова обман и пустые обещания. Он вобрал в легкие воздух.

– Друзья, мы пришли на землю тара из далекой Америки! При слове «Америка» индейцы зашумели еше до того, как Бораби успел перевести.

– Мы проделали тысячи миль на самолете, на лодке, пешком. Не останавливались сорок дней и сорок ночей.

На этот раз Бораби оценил его красноречие. Теперь он безраздельно владел вниманием индейцев.

– Племени тара причинили большое зло. С другого конца света явился варвар по имени Хаузер. Он привел с собой кровожадных солдат и вознамерился ограбить гробницы вашего народа. Они похитили вашего верховного жреца и убили воинов. Сейчас они в Белом городе и оскверняют святое место своим присутствием.

Бораби перевел. Послышались одобрительные возгласы.

– Мы, четверо сыновей Максвелла Бродбента, хотим избавить народ тара от этого человека. Мы пришли, чтобы вызволить нашего отца из мрака могилы.

Том прервался, давая возможность Бораби перевести. На него, озаренные светом костра, внимательно смотрели пять сотен лиц.

– Мой брат Бораби поведет нас в горы. Там мы выследим плохих людей и решим, как с ними справиться. Завтра нас ждет бой.

Послышались странные звуки: то ли торопливое похрюкивание, то ли смешки – тара не хлопали в ладоши и таким образом выражали свое одобрение. Том почувствовал, как Волосатик в испуге глубже забился к нему в карман.

– А теперь скажи, чтобы они молились и принесли жертвы богам, – тихо проговорил Бораби.

Том прокашлялся.

– Народ тара! У каждого из вас в предстоящей войне очень важная роль. Прошу вас, молитесь за нас. Приносите жертвы богам. Делайте это каждый день до тех пор, пока мы не вернемся с победой.

Голос Бораби взлетел над толпой и буквально наэлектризовал людей. Индейцы подались вперед и возбужденно зашумели. А Том ощутил безнадежную абсурдность происходящего: тара верили ему гораздо сильнее, чем он себе.

Внезапно раздался надтреснутый голос. Толпа отхлынула, и перед Томом осталась опирающаяся на палку старая жена Каха. Она внимательно посмотрела на Тома. Помолчала, а потом размахнулась и со всей силы ударила его палкой по ягодицам. Он постарался не вздрогнуть и не поморщиться.

А старуха что-то выкрикнула сиплым голосом.

– Что она сказала? Бораби повернулся к Тому:

– Не знаю, как перевести. Это очень сильное выражение на языке тара. Значит примерно: «Убей или умри!»

57

Профессор Клайв вытянул вперед ноги и, заставив скрипнуть старый стул, завел руки за голову. Стоял буйный майский день – за окном ветер терзал листья на ветках платана. Сэлли уехала больше месяца назад, и с тех пор он не получил от нее ни слова. Не то чтобы он сильно скучал, но это его немного смущало. Когда они расставались, оба считали, что обретение кодекса станет его новым научным триумфом. Однако, поразмыслив неделю-другую, Клайв переменил мнение. Он был стипендиатом Родса[42]42
  Лицо, удостоенное престижной стипендии для учебы в Оксфордском университете, предназначенной для выдающихся молодых людей из США и стран Содружества – бывших английских колоний.


[Закрыть], профессором Йельского университета, обладал наградами и степенями и имел столько публикаций, сколько другой ученый не накопил бы за долгую жизнь. Истина заключалась в том, что ему едва ли требовался очередной научный успех. Следовало взглянуть правде в глаза – больше всего ему нужны были деньги. Американское общество не признавало простых ценностей: достойнейшая награда – а именно благосостояние – доставалась отнюдь не тем, кто ее заслуживал, то есть не ученым мужам, чей могучий ум был двигателем и сотрясателем всего, дисциплинировал и подчинял себе закоснелого зверя, чье имя vulgus mobile[43]43
  Непостоянная чернь (лат.).


[Закрыть]. Кто зарабатывал много денег? Спортсмены, рок-звезды, актеры и чиновники. Он достиг в своей профессии вершин, но получал меньше простого водопроводчика. Это уязвляло, казалось нечестным.

Где бы он ни появился, его поздравляли, жали руку, им восхищались. Все богачи Нью-Хейвена искали с ним знакомства, чтобы предъявить в доказательство собственного хорошего вкуса, словно он был полотном старого мастера или старинным серебряным столовым прибором. Это было не только отвратительно, но унижало и дорого стоило. Любой его знакомый имел больше денег, чем он. Не важно, сколько он заработал призов и степеней, сколько опубликовал монографий. Он не мог осилить счет в сколько-нибудь приличном ресторане Нью-Хейвена. А другие могли. И платили за него. Его приглашали в дома и на официальные благотворительные рауты и там расплачивались за столик, отмахиваясь от его неискренних протестов. И когда все кончалось, он крался в свою отвратительно буржуазную квартиру на разных уровнях с двумя спальнями в академическом гетто, а они разъезжались по своим особнякам в Гейтсе.

И вот появилось средство как-то исправить положение. Клайв посмотрел на календарь. Тридцать первое мая. Завтра поступит первая выплата от «Хартц» – гигантской швейцарской фармацевтической компании. Два миллиона долларов. Вскоре по электронной почте должно поступить зашифрованное подтверждение с Каймановых островов. Деньги, разумеется, придется потратить за пределами США. Симпатичная вилла на Костьера-Амалфитана – вложение. Миллион на виллу, миллион на расходы. Равелло – это то, что надо. Там они с Сэлли и проведут медовый месяц.

Клайв вспомнил переговоры с управляющим и советом директоров «Хартц» – все были такими по-швейцарски серьезными. Сначала они, конечно, недоверчиво пожимали плечами, но он дал им прочитать переведенную страницу ксерокопии, и по их старым седым подбородкам потекли слюнки. Фармацевтические компании держат исследовательские отделы, которые оценивают достоинства лекарств. А тут в руки шла целая медицинская «поваренная» книга, и швейцарцы поняли, что могут заработать на ней миллиарды. Кроме Сэлли, Джулиан был единственным человеком в мире, способным перевести кодекс. «Хартц» заключит сделку с Бродбентами – у такой крупной фармацевтической фирмы найдется, чем заплатить. К тому же какой Бродбентам прок от документа, который они не в состоянии перевести? Все будет сделано по закону. Компания на этом особенно настаивала. Такова уж природа швейцарцев.

Клайв попытался представить, как поведет себя Сэлли, узнав, что кодекс сгинет в утробе международной корпорации. Скорее всего ей это не понравится. Но ее должны успокоить два миллиона, которые швейцарцы обещали ему за то, что он обнаружил документ. Не говоря уже о щедром вознаграждении за перевод текста. А он докажет ей, что это был лучший вариант: «Хартц» более других способен быстро разработать и выпустить на рынок новые лекарственные препараты. Да, безошибочный вариант. Ведь производство лекарств требует немалых денег. Никто не станет заниматься этим бесплатно. Как говорится, миром движет выгода.

Что же до него, бедность была хороша, пока он оставался молодым идеалистом. Но в тридцать лет нищенствовать нетерпимо. А возраст профессора Джулиана Клайва стремительно приближался к тридцати.