Текст книги "Кодекс"

Автор книги: Дуглас Престон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

23

Лагерь, как всегда, был разбит на сухом месте среди болота с военной пунктуальностью. Филипп сидел у костра, курил трубку и прислушивался к ночным звукам джунглей. Он в который раз удивлялся, насколько Хаузер был опытен во всем, что касалось передвижений в тропическом лесу, как обустраивал ночлег и отдавал распоряжения солдатам. Филиппа он ни о чем не просил, а его попытки хоть чем-то помочь сразу отвергал. Не то чтобы Филипп горел желанием ползать по болоту и добывать на ужин гигантских крыс – просто он терпеть не мог ощущать себя бесполезным. Не такое испытание придумал для него отец. Вряд ли он предполагал, что его сын будет сидеть у костра и курить, а работать за него станут другие.

Филипп швырнул палку в костер. Черт с ним, с испытанием! То, как обошелся Максвелл Бродбентс своими сыновьями, стало самым безумным поступком с тех самых пор, как король Лир разделил свое царство.

Окотал, их проводник, которого они взяли в убогом поселении на берегу реки, сидел в сторонке, поддерживал в костре огонь и варил рис. Странный это был человек – небольшого роста, молчаливый, с подлинным чувством собственного достоинства. Что-то привлекало в нем Филиппа. Окотал был из тех мужчин, которые обладают непоколебимым внутренним сознанием собственной значимости. Он, безусловно, знал свое дело и день за днем, нимало не сомневаясь, вел отряд по невероятным хитросплетениям проток и не обращал внимания на наставления, вопросы и замечания Хаузера.

Филипп выбил остатки табака и, радуясь, что догадался захватить с собой «Дакхилл еарли морнинг», уложил трубку. А все-таки надо постараться бросить курить, тем более что у отца рак легких. Но только когда вернутся. Здесь табак – единственный способ отогнать москитов.

Послышались крики; Филипп обернулся и увидел, что Хаузер возвращается с охоты, а за ним четыре солдата несут убитого тапира. Они подвесили животное на переброшенной через ветку веревке. Хаузер оставил солдат и подсел к Филиппу. От него распространялся легкий запах табака, крови и лосьона после бритья. Частный детектив достал сигару, обрезал кончик и закурил. Набрал полные легкие дыма и выпустил через нос, как дракон.

– Мы превосходно справляемся. Как вы считаете, Филипп?

– Замечательно! – Филипп убил москита и в который раз удивился, как это Хаузеру удается избегать укусов, хотя он вроде бы даже не пользуется никакими репеллентами. Наверное, настолько прокурился, что в крови накопилась смертельная концентрация никотина. Он смотрел, как Хаузер затягивается толстой, как у Черчилля, сигарой. Так курильщики обычно затягиваются сигаретами. Странно, что одни легко переносят то, от чего другие умирают.

– Вам знакома дилемма Чингисхана? – спросил частный сыщик.

– Как будто нет.

– Когда Чингисхан готовился умирать, он пожелал, чтобы его похоронили, как подобает правителям, – вместе с сокровищами, наложницами и конями, чтобы и на том свете он мог пользоваться всеми этими богатствами. Но в то же время он прекрасно понимал, что его гробницу почти наверняка разграбят и таким образом лишат в загробной жизни всех радостей. Он долго размышлял и не мог прийти ни к какому решению. Наконец призвал к себе великого визиря – самого мудрого человека в царстве.

«Как мне поступить, чтобы мою могилу не разграбили?» – спросил его Чингисхан.

Визирь долго думал и наконец дал ответ. Чингисхан был удовлетворен. Когда правитель умер, визирь привел в действие свой план. Он послал десять тысяч работников в далекие алтайские горы и приказал высечь в скале гробницу. А затем наполнил ее золотом, драгоценными камнями, винами, шелками, слоновой костью, сандаловым деревом и благовониями. Для услады великого Чингисхана в потустороннем мире принесли в жертву сто прекрасных девственниц и тысячу коней. Состоялись пышные похороны. Работникам дали вина. Затем тело умершего поместили в гробницу, замуровали и тщательно скрыли вход. Всю округу завалили грязью, и больше тысячи всадников скакали по долине взад и вперед, чтобы скрыть следы захоронения.

Когда работники и всадники вернулись, визирь встретил их с войском Чингисхана и убил всех до одного.

– Какая гнусность!

– А затем сам совершил самоубийство.

– Идиот! Мог бы разбогатеть. Хаузер усмехнулся:

– Да, но он был верным слугой своему господину и понимал, что подобный секрет нельзя доверять даже самому преданному из людей. Он мог проболтаться во сне или выдать тайну под пыткой. Или над ним могла взять верх его собственная алчность. Он был слабым звеном в собственном плане и поэтому обрек себя на смерть.

Филипп услышал тупые удары и, обернувшись, увидел, что охотники потрошат добычу мачете. Внутренности животного шлепались на землю. Он вздрогнул, отвернулся и подумал: все-таки что-то есть в вегетарианстве.

– Итак, в плане Чингисхана было одно уязвимое место: он должен был довериться хотя бы еще одному человеку. – Хаузер выпустил клуб едкого дыма. – И вот вам мой вопрос, Филипп: кто тот единственный человек, которому доверял ваш отец?

Хороший вопрос. Филипп и сам уже довольно долго думал над ним.

– Явно не подружка и не бывшая жена. На врачей и адвокатов он постоянно жаловался. Секретари от него то и дело уходил и. Друзей не было. Единственный человек, которому он доверял, был его пилот.

– Но я установил, что он не участвовал в деле. – Хаузер языком перебросил сигару в уголок рта. – Однако слабое звено обязательно должно быть. Скажите, Филипп, не мог ли ваш отец жить тайной жизнью? Завести никому не известную любовь? И от этой связи родить сына, которого ценил больше трех других?

От такого предположения Филипп похолодел.

– Понятия не имею. – Хаузер помахал сигарой:

– Есть о чем подумать, Филипп.

Бродбент не ответил. Тема разговора навела его на мысль спросить о том, о чем раньше он спрашивать не хотел.

– Что произошло между вами и моим отцом?

– Вы в курсе, что мы дружили с детства? – Да.

– Вместе выросли в Эри. Играли в своем квартале в стикбол[28]28
  Упрощенная форма бейсбола. Уличная игра, в которой вместо бейсбольного мяча используется резиновый мячик, а вместо биты – ручка от метлы или палка.


[Закрыть], ходили в одну школу. И в первый раз в публичный дом тоже отправились вместе. Мы думали, что хорошо друг друга знаем. Но когда оказались в джунглях и нас прижало так, что пришлось бороться за жизнь, выяснилось многое такое, чего мы раньше в себе не подозревали. В таких обстоятельствах начинаешь понимать, кто ты есть на самом деле. Именно это случилось с нами. Мы оказались в сердце джунглей и там – потерявшие дорогу, искусанные, голодные, полуживые от лихорадки – выяснили, кто есть кто. И знаете, что я выяснил? Я выяснил, что презираю вашего отца.

Филипп поднял на Хаузера глаза. Частный сыщик спокойно, без всякого волнения выдержал его взгляд. Его лицо хранило обычное непроницаемое выражение. У Филиппа по спине поползли мурашки.

– И что же такого вы обнаружили в себе, Хаузер?

Он заметил, что его вопрос застал сыщика врасплох. Тот рассмеялся, швырнул окурок сигары в костер и встал. – Очень скоро поймете сами.

24

Каноэ пробиралось по непроницаемо-черной воде, мотор надрывно гудел. Река разветвлялась и разветвлялась, пока не превратилась в лабиринт проток и стоячих заводей, где, сколько хватало глаз, чернели акры подрагивающей вонючей жижи. Повсюду вились тучи насекомых. Пинго стоял на носу без рубашки и, если поперек протоки в воде попадалась лиана, перерубал ее мачете. Иногда река настолько мелела, что не удавалось пользоваться мотором; Чори поднимал винт, и они шли на шестах. Дон Альфонсо сидел на обычном месте на покрытой брезентом куче вещей и, скрестив, как мудрец, ноги, яростно попыхивал трубкой и вглядывался вперед. Несколько раз Пинго пришлось вылезать из лодки и прорубать проход в притопленных стволах деревьев.

– Что это за чертовы насекомые? – воскликнула Сэлли, изо всей силы хлопая себя по руке.

– Тапирные мухи. – Индеец достал из кармана прокуренную трубку из кукурузного початка и протянул ей. – Сеньорита, чтобы отогнать насекомых, надо курить.

– Нет уж, спасибо. Курение вызывает рак.

– Напротив, очень полезно – способствует хорошему пищеварению и долгой жизни.

– Ну конечно…

По мере того как они углублялись в болото, растительность становилась все гуще, образуя стены из блестящей листвы, папоротников и лиан. Воздух был спертым, недвижимым, в нем чувствовался запах метана. Лодка двигалась будто в супе.

– Откуда вы знаете, что мой отец плыл именно этим путем? – спросил Том.

– В Меамбарском болоте есть много путей, но выводит из него всего один. Я знаю этот путь, и ваш отец тоже знал, – объяснил дон Альфонсо. – Я умею разбирать знаки.

– Разбирать что?

– Перед нами здесь проплыли три группы. Первая – месяц назад. Вторая и третья – с разницей в несколько дней примерно неделю назад.

– Откуда вы знаете? – удивилась Сэлли.

– Могу читать на воде. Замечаю зарубку на притопленном стволе, оборванную лиану. Отметину от шеста на песке под водой или борозду от киля в грязи на мелководье. Такие следы в стоячей воде сохраняются неделями.

Девушка показала рукой в сторону:

– Смотрите, это бамия, bursera simaruba. Майя лечились его соком от укусов мух. Давайте подойдем и наберем.

Дон Альфонсо вынул трубку изо рта.

– Мой дед собирал такое растение. Мы называем его lucawa. – Он посмотрел на девушку с уважением. – А я и не знал, что вы целительница.

– По правде сказать, нет. Во время учебы в колледже я некоторое время жила на севере с майя. Изучала медицину. Я – этнофармаколог.

– Этнофармаколог? Что-то слишком серьезное для женщины.

Сэлли нахмурилась:

– В нашем обществе женщины способны делать все, что мужчины. И наоборот.

Индеец удивленно изогнул брови:

– Ни за что не поверю.

– Тем не менее это так, – стала настаивать она.

– Разве в Америке женщины ходят на охоту, а мужчины рожают детей?

– Я не это имела в виду.

Дон Альфонсо торжествующе сунул мундштук в рот. Он понимал, что спор выигран. И нарочито комично подмигнул Тому. Сэлли тоже бросила на него взгляд.

«Нет уж, разбирайтесь сами», – раздраженно подумал Том.

Чори подвел каноэ к дереву. Сэлли надрубила мачете кору и содрала вертикальную полоску. Оттуда стал красноватыми капельками сочиться сок. Девушка собрала несколько капелек на лезвие, закатала брюки и втерла в укусы. Затем принялась растирать шею, запястья и тыльные стороны ладоней.

– Вы похожи на пугало, – заметил Том.

– Ваша очередь, – отозвалась Сэлли и добыла с помощью мачете еще несколько капель клейкого сока.

– Меня? Вот этим? – ужаснулся Том.

– Давайте, давайте, подходите. Он сделал шаг вперед.

Сэлли втерла ему жидкость в жестоко искусанную шею. Зуд и жжение прошли.

– Ну как?

Том поворочал головой:

– Липко, но, в общем, хорошо. – Ему понравилось ощущать на шее прикосновение прохладных ладоней.

Сэлли подала ему мачете с остатками сока на лезвии.

– Ноги и руки можете обработать сами.

– Спасибо! – Он нанес себе снадобье на кожу и удивился, насколько оно эффективно действует.

Дон Альфонсо тоже смазался соком.

– Невероятно! Янки разбирается в лечебных тайнах растений. Настоящая целительница. Я прожил сто двадцать один год, но ничего такого не встречал.

В тот день им попалась первая скала. На заросшую поляну на сухом месте сквозь листву просачивался солнечный свет.

– Вот здесь мы устроим лагерь, – объявил дон Альфонсо. Каноэ причалило к скале, его привязали. Чори и Пинго с мачете в руках вскарабкались по камням и принялись вырубать молодую поросль. Дон Альфонсо внимательно осматривал все вокруг: то что-то шевелил на земле ногой, то подбирал ветку или лист.

Сэлли огляделась:

– Потрясающе! Здесь полно zorillo. Это так называемый скунсовый корень – одно из главных лечебных средств, которым пользовались майя. Листья клали в травяные ванны, а корень употребляли как болеутоляющее и лекарство от язвенной болезни. Майя называли его payche. А вот suprecayo. – Она принялась рвать с куста листья, скручивать и нюхать. – А там – дерево Sweetia panamensis. Здесь просто удивительная экосистема. Не возражаете, если я немного пособираю?

– Чувствуйте себя как дома, – бросил Том. Сэлли вошла в лес.

– Похоже, здесь кто-то останавливался до нас, – повернулся Бродбент к дону Альфонсо.

– Да. Эту площадку в первый раз расчистили месяц назад. Я заметил круг от кострища и след от палатки. А в последний раз люди здесь были неделю назад.

– Неужели все это выросло за неделю? Индеец кивнул:

– Лес не переносит пустоты.

Дон Альфонсо обошел кострище, что-то поднял с земли и подал Тому. Колечко с сигары «Куба либре». Заплесневелое и полурассыпавшееся.

– Сорт моего отца, – кивнул Том. У него возникло странное чувство. Отец был здесь, в этом самом месте разбивал лагерь, курил сигару и оставил после себя вот эту маленькую улику. Он положил колечко от сигары в карман и принялся собирать дрова для костра.

– Прежде чем поднимать ветку, – посоветовал ему дон Альфонсо, – ударьте по ней палкой. Так вы прогоните муравьев, змей и veinte cuantros.

– Veinte cuantros?

– Двадцать четыре. Это насекомые, похожие на термитов. Мы зовем их так, потому что, если они кусают, человек на двадцать четыре часа теряет способность двигаться.

– Прелестные твари.

Через час из джунглей появилась Сэлли. Она несла на плече длинный шест, к которому были привязаны связки растений, коры и корней. Дон Альфонсо оторвался от кастрюли, в которой варил попугая, и поднял на нее глаза.

– Целительница да и только! Вы напоминаете мне деда дона Кали, который точно так же каждый день возвращался из леса. Только вы красивее. Он был старым и морщинистым, а вы – крепкая и зрелая.

Сэлли занялась растениями – развесила их над костром подсушить. Затем повернулась к Тому:

– Невероятное разнообразие. – Джулиан будет доволен.

– Очень за него рад. – Том перенес внимание на Чори и Пинго. Молодые индейцы строили шалаш, а дон Альфонсо выкрикивал указания и осыпал их замечаниями. Они начали с того, что вкопали в землю шесть крепких кольев, между ними соорудили подвижную раму из палок и накинули на нее пластиковое полотнище. Между кольями натянули гамаки – каждый со своей москитной сеткой. Наконец повесили вертикальное полотно, отгородив для Сэлли личный уголок.

Когда работа была выполнена, Пинго и Чори отступили, и дон Альфонсо придирчиво осмотрел шалаш, кивнул и повернулся к белым:

– Вот вам дом не хуже, чем в Америке.

– В следующий раз я буду помогать Чори и Пинго, – заявил Том.

– Если вам так хочется! – Индеец хитро подмигнул американцу. – Там личные апартаменты нашей целительницы. Но если ей понадобится принимать гостя, их легко расширить.

Том почувствовал, что краснеет.

– Меня вполне устраивает спать одной, – холодно обронила Сэлли.

Дон Альфонсо казался обескураженным. Он наклонился к Тому, словно хотел поговорить с ним с глазу на глаз, но все в лагере прекрасно слышали, что он сказал:

– Она очень красивая женщина, Томас, хотя и старовата.

– Мне двадцать девять лет! – возмутилась Сэлли.

– Ах, сеньорита, оказывается, вы даже старше, чем я думал. Тебе надо спешить, Томас. Еще немного – и она выйдет из возраста, когда выходят замуж.

– В нашем обществе двадцатидевятилетние считаются молодыми!

Дон Альфонсо продолжал скорбно трясти головой. Том был больше не в силах сдерживать смех и расхохотался.

– Что здесь такого смешного? – набросилась на него Сэлли.

– Столкновение культур, – проговорил он, переводя дыхание.

Девушка перешла на английский:

– Я нисколько не одобряю ваш похотливый треп с этим грязным старикашкой. – Она повернулась к дону Альфонсо: – Для человека в возрасте ста двадцати одного года вы очень много думаете о сексе.

– Мужчина никогда не прекращает думать о любви, сеньорита. Даже когда стареет и его член сморщивается, словно плод юкки, который положили сушиться на солнце. Пусть мне сто двадцать один год, но крови во мне не меньше, чем в юноше. Знаешь, Томас, я бы женился на такой женщине, как Сэлли. Только предпочел бы, чтобы ей было шестнадцать и у нее были тугие, вздернутые груди.

– Дон Альфонсо, – перебила его Сэлли, – а нельзя, чтобы девушке вашей мечты было хотя бы восемнадцать?

– Тогда у меня не будет уверенности, что она девственница.

– В нашей стране большинство женщин выходят замуж, если им по крайней мере восемнадцать лет. Неприлично предлагать вступать в брак шестнадцатилетней.

– Ах да, я не подумал, что в вашем северном климате женщины созревают медленнее. А у нас в шестнадцать лет…

– Прекратите! – закричала Сэлли и закрыла уши ладонями. – Довольно, дон Альфонсо! Я по горло сыта вашими рассуждениями о сексе.

Старый индеец пожал плечами:

– Да, целительница, я старик, но это означает, что я могу говорить и шутить, как мне угодно. У вас в Америке другие традиции?

– У нас в Америке старики не твердят постоянно о сексе.

– О чем же они говорят?

– О внуках, о погоде, о Флориде… Дон Альфонсо покачал головой:

– Как, должно быть, скучно стареть в Америке.

Сэлли повернулась и пошла к шалашу. Но прежде чем скрыться внутри, сердито посмотрела на Тома. В нем поднялось раздражение. Что такого он сказал или сделал, что его ставят на одну доску со всякими озабоченными?

Индеец снова пожал плечами, раскурил трубку и громко продолжил речь:

– Ничего не понимаю. Ей двадцать девять лет, но она до сих пор не замужем. Ее отцу придется раскошелиться на огромное приданое, только чтобы сбыть ее с рук. Рядом с ней вы – почти старик и тоже без жены. Так почему бы вам двоим не сочетаться? Или вы гомосексуалист?

– Нет, дон Альфонсо.

– Не стесняйтесь, Томас. Если вы гомосексуалист, Чори вас удовлетворит. Он у нас такой.

– Спасибо, не надо.

– Тогда вообще ничего не понимаю, – покачал головой индеец. – Почему вы упускаете возможность?

– Сэлли обручена с другим мужчиной. – Дон Альфонсо удивленно изогнул бровь.

– Ах вот как! И где же теперь этот мужчина?

– В Америке.

– Значит, он ее не любит.

Том вздрогнул и покосился на шалаш. Голос старого индейца обладал особым свойством проникать в самые дальние концы их лагеря.

– Он меня любит, и я его люблю, – сказала Сэлли из шалаша. – А вас обоих попрошу заткнуться.

Из джунглей послышался винтовочный выстрел. Дон Альфонсо поднялся на ноги.

– А вот и наше второе. – Он взял мачете и пошел на звук. А Том тем временем решил растянуть в хижине свой гамак.

Сэлли развешивала на одной из перекладин собранные ею растения.

– Этот дон Альфонсо – распутный тип и сексуальный маньяк, – заметила она. – Да и вы не лучше.

– Не забывайте, – возразил Том, – это он ведет нас через Меамбарское болото.

– От этого его шуточки мне нравятся ничуть не больше. И ваши ухмылки тоже.

– Вряд ли от него можно ждать рассуждений в духе феминистской политкорректности.

– Но что-то я не слышала разговоров, что вы чрезмерно стары для женитьбы, хотя вы старше меня на целых четыре года. Почему всегда только женщины считаются перезревшими для замужества?

– Сэлли, перестаньте выступать.

– Не перестану.

Их перепалку прервал голос дона Альфонсо:

– Первое готово: вареный попугай и тушеная маниока. На второе – жаркое из тапира. Вкусно и питательно. Перестаньте ссориться и идите есть.

25

– Buenos tardes[29]29
  Добрый вечер (исп.).


[Закрыть], – пробормотал Окотал, подсаживаясь рядом с Филиппом к костру.

– Buenos tardes, – ответил тот и удивленно вытащил трубку изо рта. За всю дорогу Окотал заговорил с ним впервые.

Путешественники достигли большого озера на краю болота и разбили лагерь на песчаном островке, где был твердый, настоящий берег. Воздух посвежел, москиты исчезли; в первый раз за неделю Филипп поворачивался в любую сторону и видел больше чем на двадцать футов. Единственное, что портило вид, – цвет воды: лизавшие песок волны больше напоминали черный кофе. Как обычно, Хаузер с двумя солдатами отправился на охоту, а остальные разожгли костер и сели играть в карты. От зноя в зеленовато-золотистых сумерках клонило в сон. Приятное местечко, подумал Филипп.

Окотал наклонился и прошептал:

– Вчера вечером я подслушал, о чем говорили солдаты.

– И о чем же? – Филипп удивленно поднял брови.

– Только не подавайте виду. Они собираются вас убить. – Он произнес это так тихо и так поспешно, что ошеломленный американец решил, что ослышался. Но постепенно смысл сказанного начал доходить до его сознания. – И меня тоже, – продолжал Окотал.

– Вы уверены? – Окотал кивнул.

Филипп начал лихорадочно размышлять. Можно ли доверять этому Окоталу? Не произошло ли ошибки? С какой стати Хаузеру его убивать? Чтобы завладеть наследством? Вполне возможно. Благородства в Хаузере ни на грош. Краем глаза Филипп видел, что солдаты продолжали играть, а их оружие лежало у ствола дерева. Нет, это невероятно – словно сюжет приключенческого кинофильма. Хаузеру уже обещан миллион долларов. Нельзя же просто так убивать людей!

– Что вы намерены делать? – спросил он Окотала.

– Захватить лодку и бежать. Спрятаться на болоте.

– Прямо сейчас?

– А чего тянуть?

– Но солдаты рядом. Они не позволят нам уйти. Что вы конкретно слышали? Возможно, это недоразумение?

– Слушайте, вы, полудурок. У нас нет времени! – прошипел Окотал. – Если вы со мной – бежим. Если нет – adios!

Он неторопливо, даже будто бы с ленцой поднялся и побрел к берегу, где стояли каноэ. Филипп в панике переводил взгляд с него на солдат. Те были по-прежнему увлечены игрой и ничего не замечали. С места, где они сидели под деревом, лодки были не видны.

Что делать? Его словно парализовало. Все произошло так внезапно, без предупреждения. Какой-то абсурд! Неужели Хаузер действительно настолько хладнокровно безжалостен? Или это Окотал старается получить какую-то выгоду?

Окотал уже крался вдоль берега и время от времени оглядывался на деревья. И тут Филиппа осенило. Способен ли Хаузер на убийство? У этого человека явно не все в порядке столовой. Филипп внезапно вспомнил, с каким удовольствием он отрубал голову несчастному золотистому зайцу, улыбку, когда увидел капельку крови на его рубашке, и с каким выражением произнес: «Вы меня еще узнаете».

Окотал уже столкнул каноэ в воду и неслышно залез внутрь. Взял шест и готовился оттолкнуться.

Филипп встал и быстро повернул к берегу. Каноэ уже отчалило, и Окотал приготовил шест, чтобы вывести суденышко на середину протоки. Но, заметив Филиппа, дождался, чтобы тот тоже успел забраться на борт. А затем что было сил напряг мышцы, воткнул шест в песчаное дно и направил каноэ в болото.