Текст книги "Кодекс"

Автор книги: Дуглас Престон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

44

Филипп закончил рассказ. Солнце давно закатилось. Костер превратился в груду ярко-красных углей. Тому с трудом верилось, что брат сумел столько вынести. Первой заговорила Сэлли:

– Хаузер устраивает здесь геноцид. – Наступила неловкая пауза.

– С этим надо что-то делать.

– Например? – устало спросил Вернон.

– Пойдем к горным индейцам, предложим свою помощь и в союзе с ними одолеем Хаузера.

– Целительница, – развел руками дон Альфонсо, – нас убьют, прежде чем мы сумеем открыть рот.

– Я пойду в деревню без винтовки. Индейцы не посмеют расправиться с безоружной женщиной.

– Еще как посмеют. А мы что можем? У нас одно старое ружье против профессиональных солдат и автоматов. Мы ослабли, мы голодны. Нам не во что переодеться. Один из нас не способен передвигаться.

– И что же вы предлагаете?

– Все кончено. Надо возвращаться.

– Вы предрекали, что нам не переплыть болото.

– Мы знаем, что их лодки у водопадов на Макатури. Пойдем и украдем их.

– А потом? – спросила Сэлли.

– Я вернусь в Пито-Соло, а вы домой.

– И позволим Хаузеру убивать всех и каждого?

– Да.

– Мне это не подходит! – возмутилась Сэлли. – Мы свяжемся с правительством. Пусть сюда пошлют войска и арестуют его.

– Целительница, правительство ничего не станет предпринимать. – Дон Альфонсо выглядел очень усталым.

– Откуда вы знаете?

– Этот человек уже договорился с правительством. Нам остается одно – признать свое бессилие.

– Не собираюсь!

Индеец посмотрел на нее грустными старческими глазами. Тщательно выскоблил трубку, вытряхнул остатки табака, снова набил и раскурил от тлеющей веточки из костра.

– Много лет назад, – заговорил он, – когда я был еще мальчишкой, в нашей деревне появился первый белый человек. Он был низенького роста, в большой шляпе, с остроконечной бородкой. Мы решили, что это призрак. Он достал похожие на дерьмо кусочки желтого металла и спросил, не видели ли мы такие же. Его руки тряслись, глаза безумно блестели. Мы испугались и ответили «нет». Через месяц во время разлива его изломанную лодку принесло с верховьев. В ней был только его череп и волосы. Мы сожгли лодку и сделали вид, что ничего не произошло.

На следующий год к нам приплыл гринго в черной одежде и черной шляпе. Он был добр, давал нам еду и кресты. Макал в реку и говорил, что спасает. Он жил с нами несколько месяцев, взял себе женщину с ребенком. А потом попытался пересечь болото. Больше мы его никогда не видели.

Затем к нам стало приезжать все больше людей, которые искали желтое дерьмо. Они называли его ого[37]37
  Золото (исп).


[Закрыть]. И были еще безумнее первого. Они приставали к нашим дочерям, крали лодки и еду и уходили вверх по реке. Возвратился только один, но без языка, поэтому мы так и не узнали, что с ним произошло. На смену пропавшим приходили другие, тоже с крестами, и каждый говорил, что его крест – самый лучший, а кресты других ни на что не годятся. Опять окунали в реку. И так еще и еще, пока мы вконец не промокли и совершенно не сбились с толку. Потом у нас появился еще один белый. Он приехал один, поселился в нашей деревне, выучил наш язык и говорил, что все люди с крестами полные недоумки. Этот человек называл себя антропологом. Он прожил с нами год, совал нос в наши личные дела и задавал всякие идиотские вопросы: просек, кто с кем состоит в родстве, что с нами происходит, когда мы умираем, что мы едим и пьем, как воюем и на чем жарим свинью. Мы рассказывали, а он за нами записывал. Озорные мальчишки – и я в их числе – мололи всякую чушь. И ее он тоже записывал с серьезным лицом. Говорил, что все поместит в книгу, ее прочтут в Америке, и мы прославимся. Нам это казалось смешным.

Затем стали приезжать люди с солдатами и бумагами. У них были ружья, и мы подписывали их бумаги. После этого они объявили, что мы приняли нового вождя, гораздо более важного, чем наш деревенский. И еще, что мы согласились отдать наши земли со всеми лесами и зверями, минералами и нефтью под землей, если они там есть. Это нам тоже казалось смешным. Нам дали картину нового вождя. Он был очень страшным: лицо все рябое, как ананас. Наш настоящий вождь вздумал протестовать. Тогда его отвели в лес и застрелили.

После прибыли солдаты и люди с портфелями и сообщили, что произошла революция и у нас опять новый вождь. А старого расстреляли. Заставили поставить знаки на новых бумагах. После них хлынули миссионеры, организовали школы, привезли медикаменты. Они все время норовили схватить ребят и отправить в школу, но у них ничего не получалось.

В те дни у нас был очень мудрый вождь – мой дед дон Кали. Как-то он созвал нас всех вместе и сказал, что нам необходимо понять этих людей, которые ведут себя, как сумасшедшие, но на самом деле смекалисты, будто демоны. И кликнул добровольцев. Я тоже вызвался. И в следующий раз, когда миссионеры устроили охоту на ребят, дал себя поймать. Меня отправили в бесплатную школу в Ла-Сейбу, остригли волосы, одели в колкий костюм и жаркие ботинки и били, если я разговаривал на языке таваха. Там я оставался десять лет – научился говорить по-английски и по-испански. Воочию наблюдал, какие они, белые люди. В этом заключалась моя работа.

Вернувшись домой, я рассказал своему народу обо всем, что узнал. «Это ужасно! – испугались люди. – Что мы можем сделать?» «Предоставьте все мне, – сказал я им. – Будем сопротивляться тем, что соглашаемся».

Теперь я знал, что отвечать, если в деревню являлись люди с портфелями и солдатами. Понимал, как читать бумаги. Соображал, когда можно подписать, а когда лучше потерять бумагу и прикинуться дураком. Знал, что говорить служителям Иисуса, чтобы получить у них лекарства, еду и одежду. Каждый раз, когда мне приносили картину нового вождя, а старого приказывали выбросить, я вешал ее в своей хижине и ставил перед ней цветы.

Так я стал вождем Пито-Соло. Теперь ты видишь, целительница, я соображаю, как обстоят дела. Мы ничем не способны помочь горным индейцам. Только потеряем жизни ни за что.

– Что касается меня, я не способна просто так отмахнуться и бежать! – заявила Сэлли.

– Целительница, – дон Альфонсо положил ей ладонь на руку, – ты самая храбрая женщина из всех, каких я встречал.

– Только не начинайте снова.

– Ты даже храбрее многих мужчин. Только не надо недооценивать горных индейцев. Я бы не позавидовал солдату, который оказался у них в руках, потому что последнее, что он увидит на этой земле, – это то, как его мужское достоинство шипит, поджариваясь на костре.

Несколько минут никто не вымолвил ни слова. Том чувствовав, что он устал, очень, очень устал.

– В том, что случилось, наша вина, – сказал он. – Или, вернее, вина отца. Но мы все равно в ответе.

– Томас, – возразил ему индеец, – ваша вина, его вина, моя вина – это не имеет никакого значения. Мы ничего не можем сделать. Мы бессильны.

Филипп согласно кивнул:

– С меня довольно этого сумасшедшего приключения. Мы не в состоянии спасти мир.

– Поддерживаю, – кашлянул Вернон.

Том почувствовал, что все взгляды устремились на него. Получилось нечто вроде голосования. Настала очередь решать ему. Сэлли пытливо смотрела и ждала. Но Том и сам не мог согласиться бросить дело на полпути.

– Я не смогу жить с сознанием, что взял и отступил, – заявил он. – Я заодно с Сэлли.

Но счет тем не менее был три не в их пользу.

Дон Альфонсо поднялся еще до рассвета и принялся сворачивать лагерь. Обычно невозмутимый индеец был до печенок напуган.

– Ночью горные индейцы подходили к нам на полмили, – объяснил он. – Я видел их следы. Сам я не боюсь смерти. Но я уже стал причиной гибели Чори и Пинго. И не хочу новой крови на своей совести.

Том смотрел, как он швыряет в кучу их неказистый скарб, и ему сделалось нехорошо. Все кончено – Хаузер победил.

– Куда бы этот Хаузер ни отправился с фармакопеей и что бы ни предпринял, я буду следовать за ним по пятам, – заявила Сэлли. – Я от него не отстану. Пусть мы вернемся к цивилизации, но это не финал. Дело еще не кончено.

Нога Филиппа все еще была воспалена, и он не мог идти самостоятельно. Дон Альфонсо на скорую руку сплел походный гамак – нечто вроде носилок с двумя шестами, которые можно класть на плечи. Времени на сборы ушло немного. Когда настал час отправляться, Том и Вернон подняли брата. И двинулись сквозь заросли гуськом. Сэлли впереди прорубала дорогу, а дон Альфонсо замыкал отряд.

– Простите, что стал для вас такой обузой, – проговорил Филипп и достал трубку.

– Еще какой обузой, – хмыкнул Вернон.

– Мучаюсь совестью и посыпаю голову пеплом.

Том слушал братьев – их обычный полушутливый-полусерьезный треп. Иногда они говорили дружески, иногда начинали цапаться. Том радовался, что Филипп настолько оправился, что оказался способен пикироваться с Верноном.

– Надеюсь, не поскользнусь и не свалюсь в яму с грязью, – ухмыльнулся тот.

Дон Альфонсо давал последние наставления:

– Идите как можно тише. Филипп, не кури. Иначе они учуют.

Филипп выругался и убрал трубку. Начал накрапывать дождь. Нести брата оказалось намного труднее, чем предполагал Том. Ноги разъезжались на скользкой тропе, а переправа через реки по осклизлым бревнам казалась смертельным номером. Дон Альфонсо постоянно был начеку, требовал строгого режима тишины, даже мачете пользоваться запрещал. Совершенно измотавшись, они остановились на отдых на единственной попавшейся ровной площадке, которая представляла собой одну сплошную лужу. Дождь превратился в ливень, и вода потоками текла сквозь крышу наспех сооруженного Верноном шалаша. Том и Сэлли отправились на охоту, два часа бродили по лесу, но так ничего и не увидели. Опасаясь, что дым их выдаст, дон Альфонсо не позволил разводить костер. И их ужин в тот вечер составил и напоминавшие по вкусу картон сырые корни и какие-то гнилые овощи, в которых копошились белые червячки.

Дождь продолжал лить, и реки превратились в бурные потоки. За десять часов неимоверных усилий они одолели всего три мили. Следующие дни были в точности похожи на первый. Охотиться было нельзя, а дон Альфонсо не мог ничего поймать в реке. Приходилось довольствоваться корешками, травами и гнилыми фруктами. За четыре дня они прошли меньше десяти миль. И без того исхудавший Филипп быстро слабел. Лицо снова неимоверно осунулось. Лишенный возможности курить, он целыми днями смотрел в зеленый полог леса и почти не отвечал, если с ним заговаривали. Братья, вынужденные нести больного, слабели, и отряд все чаще останавливался на привалы. Дон Альфонсо словно усох, у него страшно выпирали кости, кожа сморщилась и висела складками. А Том совершенно забыл, что значит чувствовать себя в сухой одежде.

На пятый день дон Альфонсо остановил отряд. Наклонился и что-то поднял с земли. Это оказалось перо с прикрепленным к нему маленьким кусочком плетеного шнурка.

– Горные индейцы, – прошептал он дрожащим шепотом. – След совсем свежий.

Никто не ответил.

– Надо убираться с тропы.

Идти по тропе было отнюдь не легко, но теперь продвижение стало почти невозможным. Путники продирались сквозь такую плотную стену папоротников и лиан, что она, казалось, отталкивала их назад. Ныряли под поваленные деревья, перелезали через скользкие стволы, шлепали по топким лужам и, случалось, вязли до пояса. В ветвях жило огромное количество насекомых. Растревоженные, они падали на головы, ползали в волосах, забирались за ворот, жалили и кусали. Больше всех страдал Филипп на носилках, которые приходилось тащить сквозь густой подлесок. Но дон Альфонсо запрещал выходить на тропу.

Это было сущим адом. Дождь не давал передышки. Путники по очереди прорубали дорогу на несколько сотен ярдов вперед, затем поднимали и несли Филиппа. Снова останавливались и расчищали путь. Так продолжалось два дня. Они шли со скоростью двести ярдов в час. Ливень не прекращался ни на минуту, ноги по колени утопали в грязи и постоянно скользили. Иногда, чтобы забраться на склон, приходилось вставать на четвереньки. Они падали, съезжали вниз и начинали карабкаться снова. У Тома на рубашке оторвались все пуговицы, а кроссовки настолько разъехались, что он несколько раз поранил ступни об острые сучья. Остальные оборвались не меньше. Дни слились в одно нескончаемое усилие, и они с неимоверным трудом продвигались сквозь полумрак чащи по заболоченной от дождя земле, настолько покусанные, что их кожа сделалась грубее мешковины. Теперь они поднимали Филиппа вчетвером и иногда отдыхали больше часа, чтобы перетащить на дюжину ярдов.

Том начал терять ощущение времени. Он понимал, что конец близок – тот момент, когда они не смогут идти дальше. Возникло странное чувство, какая-то легкость в голове. Дни и ночи слились в одну череду. Он упал в грязь и лежал до тех пор, пока его не подняла Сэлли. А через полчаса оказал такую же услугу ей.

Путники вышли на открытое пространство. В этом месте свалилось огромное дерево, и в сплошном покрове ветвей образовалась дыра. Здесь земля была почти ровной. Дерево упало таким образом, что под его гигантским стволом можно было укрыться.

Том едва держался на ногах. Все молчаливо согласились остановиться на привал. Том настолько ослабел, что сомневался, удастся ли ему подняться, если он ляжет. Последние силы ушли на то, чтобы вырезать колья, приспособить к стволу и покрыть листьями папоротника. Около полудня путники забрались под навес и, устроившись на грязной голой земле, прижались друг к другу. Позже Сэлли и Том совершили новую попытку поохотиться, но до темноты вернулись с пустыми руками. И скрючились под деревом, чтобы переждать долгую ночь.

В свете угасающего дня Том посмотрел на Филиппа. Брат был в отчаянном положении. У него поднялась температура и начался бред. На месте щек образовались глубокие впадины, под глазами висели тяжелые мешки, руки стали похожи на палки, а локти, наоборот, распухли. Воспаленные раны, которые они так усердно лечили, снова загноились, и в них опять завелись личинки. У Тома разрывалось сердце. Он видел, что брат умирает, и чувствовал, что ни одному из них не суждено выбраться живым из этого места.

Всех сковала немилосердная голодная апатия. Том, не в силах заснуть, всю ночь пролежал с открытыми глазами. К утру дождь перестал, и над верхушками деревьев засияло солнце. Впервые за много недель путники увидели над головами голубое небо без единого облачка. Сквозь просвет в листве струились потоки света, и в ярких столпах кружили вихри сверкающих насекомых. От гигантского ствола поднимался пар.

По иронии судьбы сквозь брешь в деревьях открывался превосходный вид на Серро-Асуль. Целую неделю они из последних сил двигались в противоположном направлении, а гора стала будто еще ближе: голубые, как граненые сапфиры, пики пронзали в вьгчине обрывки облаков. Том больше не испытывал желания есть. «Вот что делает с человеком голод», – подумал он.

Он почувствовал ладонь на своем плече. Это была Сэлли.

– Иди сюда, – мрачно проговорила она. Том испугался.

– Филипп?

– Нет, дон Альфонсо.

Том поднялся и поплелся за Сэлли вдоль ствола туда, где в гамаке, прямо на сырой земле, лежал индеец. Он свернулся на боку и смотрел на Серро-Асуль. Том опустился на колени и взял его за руку. У дона Альфонсо был жар.

– Извини, Томасино, я никчемный старик. Настолько бесполезный, что умираю.

– Не говорите так. – Том пощупал его лоб и ужаснулся, таким он был горячим.

– Смерть приходит и зовет за собой. И ни один человек не в силах ответить: «Зайди на следующей неделе. Сейчас я занят».

– Вы снова видели во сне святого Петра? – спросила Сэлли.

– Человеку нет необходимости видеть во сне святого Петра, чтобы понять, что наступил конец.

Сэлли покосилась на Тома.

– Можешь предположить, что с ним такое?

– Без анализов и микроскопа…

Превозмогая приступ слабости, Том поднялся. Ну вот и конец, подумал он и даже немного разозлился. Как несправедливо. Но заставил себя отбросить ненужные мысли и проверил, как дела у Филиппа. Брат спал, и у него, как и у дона Альфонсо, сильно поднялась температура. Том даже начал сомневаться, проснется ли он вообще. Вернон, несмотря на слабые протесты индейца, разжег костер, и Сэлли заварила целебный чай. Том заметил, что лицо дона Альфонсо словно провалилось внутрь, кожа лишилась всяких красок и приобрела восковую бледность. Дыхание сделалось тяжелым, но он все еще находился в сознании.

– Я выпью твой чай, целительница. Но даже твое лекарство меня не спасет.

Сэлли встала перед ним на колени:

– Дон Альфонсо, вы уговариваете себя умереть. Уговорите себя выжить.

Он взял ее за руку:

– Нет, целительница, мое время пришло.

– Вам не дано это знать.

– Моя смерть была предсказана.

– Не желаю слушать никаких глупостей. Человеку не дано знать будущее.

– Когда я был маленьким, на меня напала лихорадка, и мать отнесла меня к bruja, то есть к ведьме. Ведьма сказала, что мне не время умирать, что я умру вдали от дома, среди чужих, глядя на голубые горы. – Старик поднял глаза на Серро-Асуль в просвете верхушек деревьев.

– Речь могла идти о любых горах.

– Нет, целительница, она говорила об этих горах. Голубых, словно океан.

Сэлли смахнула с глаз слезы.

– Дон Альфонсо, перестаньте городить чушь. Индеец улыбнулся:

– Как приятно, если рядом со смертным ложем старика плачет красивая девушка.

– Вы не на смертном ложе, и я вовсе не плачу.

– Не тревожься, целительница, моя смерть для меня не новость. Отправляясь в это путешествие, я знал, что не вернусь. В Пито-Соло я был никому не нужным старикашкой. Я не хотел умирать в своей хижине дряхлым и выжившим из ума. Я, дон Альфонсо Босвас, хотел умереть как мужчина. – Он вздохнул и поежился. – Вот только мне не приходило в голову, что я умру под гнилым бревном в вонючей грязи и брошу вас на произвол судьбы.

– Вот и не умирайте, дон Альфонсо, мы вас любим. Черт с ней, с той ведьмой.

Индеец взял Сэлли за руку и улыбнулся:

– Целительница, ведьма ошиблась только в одном. Она сказала, что я умру среди чужих. Это неправда. Я умираю среди друзей.

Он закрыл глаза, что-то пробормотал и затих.

45

Сэлли плакала. Том встал и отвернулся, чувствуя, как растет его безрассудный гнев. Потом отошел, немного углубился в лес и там, на тихой поляне, сел на бревно и сжимал и разжимал кулаки. Старик не имел права их оставлять. Пошел на поводу у своих предрассудков. Уговорил себя умереть только потому, что увидел голубые горы.

Том вспомнил, как впервые увидел дона Альфонсо, когда тот сидел в своей хижине на маленьком стуле, размахивал мачете и шутил. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь.

Они выкопали старику могилу в раскисшей земле. Это оказалась задача не из легких. Все настолько ослабели, что едва поднимали лопату. У Тома не выходила из головы мысль: когда ему придется делать то же самое для Филиппа? Завтра? Работу они закончили к полудню. Завернули дона Альфонсо в его гамак и скатили в сочившуюся водой яму. Бросили на тело несколько цветов, завалили яму грязью. Том соорудил грубый крест, связав две деревяшки лианой, и установил в головах могилы. Все застыли в неловком молчании.

– Я бы хотел сказать несколько слов, – начал Вернон.

Он стоял и слегка покачивался. Одежда висела на его исхудавшем теле, волосы и борода в диком беспорядке. Он был похож на нищенствующего монаха.

– Дон Альфонсо… – Вернон поперхнулся и закашлялся. – Если ты все еще здесь, задержись ненадолго, прежде чем отправиться к Жемчужным вратам, и помоги нам выбраться отсюда. Нам сейчас очень туго.

– Аминь, – подхватила Сэлли.

Набежавшие черные тучи положили конец солнечной передышке. Послышался гром, и по листве над головой опять застучали капли дождя.

Сэлли подошла к Тому.

– Я снова собираюсь на охоту.

Он кивнул и, решив попытать счастья на реке, через которую они переправились с милю назад, взял леску с крючками. А Вернон остался присматривать за Филиппом. Том и Сэлли вернулись не поздно. Девушка не добыла ничего, а Том принес одну-единственную рыбу, которая весила не более шести унций[38]38
  Унция = 28, 3 грамма.


[Закрыть]. Пока они отсутствовали, у Филиппа усилился жар и начался настоящий бред. Глаза лихорадочно блестели, он беспрестанно мотал головой и бессвязно бормотал. Теперь Том не сомневался, что брат умирает. Когда его попытались напоить заваренным Сэлли чаем, он нечленораздельно вскрикнул и выбил чашку из рук. В кастрюльке сварили рыбу с корнем маниоки и стали кормить его с ложечки. Филипп еще кричал, отпихивал ложку с бульоном, но в конце концов начал есть. Остаток они поделили между собой и полезли под ствол дерева пережидать ливень и готовиться к ночлегу.

Первым на рассвете проснулся Том. Лихорадка брата за ночь еще усилилась. Он метался, что-то бормотал, пальцы беспомощно шарили у горла. У них не было ни лекарств, ни средств диагностики. Не было даже обыкновенной аптечки. Травяные настои Сэлли оказались не в силах справиться с жаром.

Вернон развел костер, они сидели у огня и отрешенно молчали. Над головами, словно осуждающая толпа, кивали под ударами дождя темные листья папоротников, и от них в убежище царил зеленый полумрак. Первым заговорил Том:

– Придется остаться здесь, пока не поправится Филипп. – Сэлли и Вернон согласно закивали, хотя прекрасно понимали, что больному не суждено поправиться.

– Постараемся, как можем, на охоте и на рыбалке. Будем собирать съедобные растения. И используем время отдыха, чтобы восстановить силы для долгой дороги домой.

Все опять согласились.

– Договорились, – подытожил Том и поднялся. – А теперь за работу. Сэлли, ты идешь на охоту. Я беру леску и крючки. Ты, Вернон, останешься присматривать за Филиппом. Только не сдаваться!

Все стояли, пошатываясь, но Том обрадовался, заметив, что в его товарищах просыпается энергия. Он взял рыболовные снасти и углубился в джунгли. Шел по прямой от Серро-Асуль, оставляя метки на папоротниках, чтобы обозначить путь, и не переставал высматривать съедобные растения. Дождь не прекращался. Через два часа, измотанный, весь в грязи, он очутился на реке. По дороге ему удалось поймать небольшую ящерицу, которую он решил использовать в качестве наживки. Нацепил отбивающуюся рептилию на крючок и забросил в бурную реку.

Через пять часов Том понял, что пора возвращаться, иначе он не попадет в лагерь засветло. Он потерял три крючка и изрядное количество лески, но ничего не поймал. Вернон поддерживал огонь, а Сэлли еще не вернулась.

– Как Филипп? – спросил он.

– Не очень, – ответил брат.

Том посмотрел на больного. Филипп метался во сне – то приходил в сознание, то снова погружался в небытие и все время бормотал обрывки каких-то фраз. Тома испугало его лицо – такое выражение было у дона Альфонсо в последние минуты. Филипп в бреду разговаривал с отцом, жаловался и бросал упреки. Называл по именам братьев и мать, которую не видел лет двадцать. А потом ему почудилось, что он подросток и присутствует на собственном дне рождения. Ему исполнилось пятнадцать, он разворачивал подарки и вскрикивал от радости.

Расстроенный и опечаленный Том отошел к костру и сел рядом с Верноном. Брат обнял его за плечи и подал кружку с чаем.

– Вот так целый день.

Том сделал глоток. Он заметил, что его рука выглядела совсем по-стариковски – вся в пятнах, со вздувшимися венами. В животе было пусто, но он не испытывал голода.

– Сэлли еще не возвратилась?

– Нет, но я пару раз слышал, как она стреляла.

Словно в ответ на их слова в кустах раздался шорох, и появилась девушка. Не говоря ни слова, она прислонила ружье к дереву.

– Не везет? – спросил Том.

– Подстрелила пару пней, – ответила Сэлли. Том улыбнулся и взял ее за руку.

– Трепещите, пни! Великая охотница Сэлли вышла за добычей!

Она стерла с лица грязь.

– Извини.

– Завтра, – сказал Том, – надо выйти пораньше. Пойду туда, где мы нашли Филиппа. К ночи вернуться не успею. Но та река большая. Наловлю уйму рыбы.

– Отличная идея, – одобрил Вернон, но его голос дрогнул.

– Мы не сдадимся.

– Ни за что! – подхватила Сэлли.

– Не могу себе представить, – покачал головой Вернон, – что сказал бы отец, если бы увидел нас в таком положении.

Том, в свою очередь, мотнул головой. Он перестал думать о Максвелле Бродбенте. Знал бы тот, что натворил, – послал своих сыновей на смерть… Сыновья разочаровывали его при жизни и оказались не на высоте теперь, когда он лежал в могиле. Том посмотрел на огонь и спросил:

– Ты на него злишься?

– Да, – ответил Вернон после недолгого колебания. Том безнадежно махнул рукой.

– Как ты считаешь, мы сумеем его простить?

– Какое это имеет значение?

Том проснулся до рассвета со странным ощущением, будто что-то давит ему на основание черепа. Шел дождь, и было темно. Шум дождя, казалось, проникал в самую голову. Том повернулся раз-другой. Давление превратилось в настоящую головную боль. Он подтянул ноги к животу, сел и, к своему изумлению, понял, что не в состоянии держаться прямо. Повалился на спину, голова упала набок, и он провалился в черноту, которую наполняли красные и бурые всполохи и шепот голосов. Где-то встревоженно бормотал Волосатик. Том прищурился и разглядел обезьянку. Она сидела неподалеку на земле и возбужденно причмокивала губами. Он понял: что-то случилось.

Это не просто последствия голода – начиналась болезнь. Господи! Только не теперь! Том повернулся и в завихрениях тьмы попытался разглядеть Вернона и Сэлли, но ничего не увидел. В нос ударил отвратительный запах гниющих растений, дождя и земли. Капли барабанили по листьям, а казалось – насквозь пробивали голову. Тянуло ко сну. Но вот он открыл глаза и увидел перед собой Сэлли. Девушка вглядывалась в его лицо.

– Сегодня я пойду рыбачить, – пробормотал Том.

– Ты никуда не пойдешь, – ответила она, наклонилась, потрогала его лоб и не сумела скрыть страх. – Сейчас принесу тебе чаю.

Сэлли вернулась с кружкой, из которой шел пар. Том выпил горячую жидкость.

– А теперь спи.

Он заснул. А когда проснулся, стало светлее. Несмотря на удушающую духоту под деревом, его знобило. Рядом свернулась Сэлли. Она увидела, что Том открыл глаза, и улыбнулась.

– Как Филипп? – едва выговорил он.

– Все так же.

– А Вернон?

– Заболел.

– Черт! – Том с тревогой посмотрел на Сэлли. – А ты? Не заболела?

Ее лицо горело.

– Похоже на то. – Она приложила ладонь к его щеке.

– А мне лучше. Я позабочусь о тебе. Мы обязательно выберемся из этой передряги.

Сэлли покачала головой:

– Нет, Том, не получится.

Простое признание непреложного факта прочистило его страдающую от боли голову. Вот, значит, как? Им суждено умереть на дожде под гниющим стволом, и дикие звери разорвут на части их тела. Никто даже не узнает, что с ними приключилось. Том попытался убедить себя, что это нашептывает ему его лихорадка, а на самом деле все обстоит не так плохо. Но в глубине души понимал, что это неправда. Голова кружилась. Да, им придется умереть. Он открыл глаза.

Сэлли была по-прежнему рядом и держала ладонь у его щеки. Она пристально посмотрела на него. Ее лицо было в грязи, исцарапано и искусано; волосы спутались и потускнели, глаза ввалились. Не осталось никакого сходства с той девчонкой, которая сломя голову скакала за ним в Юте. Только насыщенно-бирюзовый цвет глаз и то, как она слегка выставляла нижнюю губу.

– У нас осталось немного времени, – заговорила Сэлли и, помолчав, добавила: – Мне надо тебе кое-что сказать, Том.

– Слушаю.

– Мне кажется, я в тебя влюбилась. – Действительность в один миг вернулась к нему.

– Ну вот, я и сказала.

– А как же…

– Джулиан? Он мужчина розовой мечты. Красивый, блестящий, правильно обо всем судит. Родители каждой девушки хотят, чтобы их дочь вышла за такого замуж. Он – моя Сара. Но то, что я испытывала к нему, совсем не то, что я испытываю к тебе. При всем твоем… ну, что ли, несовершенстве. – Сэлли улыбнулась.

После этих слов все стало ясно и просто. Том попытался ответить и наконец прохрипел:

– Я тебя тоже люблю.

– Я знаю. – Ее лицо озарилось прежним светом. – И очень рада. Извини, что цапалась с тобой. Это от моей строптивости.

Они помолчали.

– Наверное, я люблю тебя с того самого дня, когда ты украла мою лошадь и гналась за мной в Юте. Но понял это окончательно, когда ты не захотела убивать ягуара. Никогда этого не забуду.

– А я поняла, что люблю тебя, когда ты позвал меня посмотреть на светящийся лес.

– Но ничего не сказала.

– Сама не хотела верить. Ты же видишь, какая я упрямая. Не желаю признавать, даже если совсем не права.

Том почувствовал в горле ком. Закружилась голова.

– Имей в виду, я самый обыкновенный человек. В шестнадцать лет в Стэнфордский университет не поступал.

– Это ты-то обыкновенный? Ты, кто с голыми руками сражается с ягуарами и анакондами? И смело, с чувством юмора ведет отряд в самое сердце тьмы?

– Я все это делал, потому что меня вынуждали обстоятельства.

– Это тоже твоя положительная черта – ты скромен. Рядом с тобой я поняла, что за тип Джулиан. Он не захотел ехать со мной, потому что это было ему неудобно. Пришлось бы прервать работу. А на самом деле, я подозреваю, он просто испугался. Я поняла, что он из тех людей, кто ни за что не возьмется за дело, если не будет абсолютно уверен в успехе. А ты, наоборот, готов испытать невозможное.

Голова у Тома снова поплыла. Ему нравилось, что он слышат, и он попытался унять головокружение. Сэлли печально улыбнулась и опустила голову ему на грудь.

– Жаль, что у нас осталось мало времени. – Он провел ладонью по ее волосам.

– Нашли место, где влюбляться.

– Не говори!..

– Может быть, в другой жизни мы получим еще один шанс… где-нибудь, когда-нибудь… – Сознание стало меркнуть. Что он пытался сказать? Надеясь унять головокружение, Том закрыл глаза. Но от этого сделалось только хуже. Он разлепил веки, однако ничего не увидел, кроме зеленых и коричневых вихрей. Даже начал сомневаться: неужели это был только сон? Болезнь отца, путешествие в джунгли, Сэлли и умирающий брат. Да, конечно, всего лишь сон. Долгий, удивительный, но только сон. Вот сейчас он, маленький мальчик, проснется в своей постели и услышит, как кричит наверху отец: «С добрым утром! С добрым утром! Просыпайтесь! Начинается новый чудесный день!»

И, подумав об этом, Том испытал приносящее забвение счастье.