Текст книги "Кодекс"

Автор книги: Дуглас Престон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

46

Марк Хаузер сидел на раскладном стуле в дверях разрушенного храма и впитывал утро. На соседнем дереве прыгал, пронзительно кричал и размахивал огромным клювом тукан. Занимался чудесный день. Небо отливало прозрачной голубизной, зеленые джунгли притихли. В горах было прохладнее и суше, чем на равнине, и воздух казался свежее. Вокруг плавал аромат незнакомого цветка. К Хаузеру вернулось ощущение покоя. Ночь выдалась долгой, и он чувствовал себя измотанным и разочарованным.

По опавшей листве прошелестели шаги – солдат принес ему завтрак: кофе, яйца, бекон, жареные бананы на эмалированной тарелке, к которой, словно зеленый узор, пристала веточка. Хаузер поставил тарелку на колени. Украшение на тарелке его раздражало, и, прежде чем взяться за вилку и начать есть, он щелчком пальца сбил веточку на землю. Мысли вернулись к событиям минувшей ночи. Настало время дожать вождя или остаться ни с чем. Уже через десять минут Хаузер понял, что индеец не расколется, но продолжал с ним возиться. Это было все равно что смотреть порнофильм – невозможно оторваться, а потом жаль потраченных усилий и времени. Он испытал все. Превзошел самого себя. Но теперь приходилось искать иное решение проблемы.

У входа показались двое солдат, которые тащили за собой бездыханное тело.

– Что с этим делать, начальник?

Хаузер показал вилкой в сторону и прошамкан набитым яйцами ртом:

– Спихните в ущелье.

Солдаты исчезли, и он закончил завтрак.

Белый город представлял собой обширное заросшее пространство. Макс мог похоронить себя где угодно. Беда заключалась в том, что они настолько разворошили деревню, что лишились шансов захватить нового заложника и выжать из него местоположение гробницы. С другой стороны, ему вовсе не светило две недели самому обшаривать эти обжитые крысами руины.

Макс порылся в кармане и извлек алюминиевый цилиндрик. Через минуту ритуал был закончен, и он раскурил сигару. Глубоко затянулся и почувствовал, как успокаивающий никотин проникает в легкие и во все тело. Любую проблему можно представить в виде выбора и подвыбора. В данном случае у него имелись две возможности: отыскать гробницу самому либо предоставить это дело кому-нибудь другому. Но если гробницу будет искать для него другой человек – кто этот человек?

– Teniente!

Ожидавший утренних распоряжений лейтенант появился перед ним и отдал честь.

– Si, senior?

– Пошлите человека назад по тропе. Пусть узнает, как там дела у братьев Бродбентов.

– Слушаюсь, сэр.

– Не применяйте насилия, оставайтесь незаметными. Выясните, в каком они состоянии. Все ли еще идут сюда или повернули обратно? В общем, все, что возможно.

– Слушаюсь, сэр.

– Утром начнем с этой пирамиды. С ближнего конца проделаем проход динамитом. Войдем внутрь, а там будет видно. Подготовьте взрывчатку и людей. Начало операции через час. – Хаузер поставил тарелку на землю, поднялся и закинул автомат за плечо. Вышел на солнце и окинул взглядом пирамиду, прикидывая, куда заложить заряды. Найдет он в ней Макса или нет, операция займет солдат. И позабавит. Люди любят громкие взрывы.

Солнце. Он не видел его две недели. Приятно для разнообразия поработать на солнце.

47

К Тому Бродбенту пришла смерть. Но не в черном балахоне и без косы. Она явилась в облике ужасного дикаря: его лицо было раскрашено в красный и желтый цвета, щетинилось торчавшими в черных волосах зелеными перьями, сверкало остро подпиленными зубами во рту; он смотрел на Тома зелеными глазами и дотрагивался пальцами. Но смерть не наступила, наоборот, дикарь влил Тому в рот горячую жидкость. Том поперхнулся, но проглотил. Потом еще и еще. И уснул.

Он проснулся с ощущением сухости в горле и дергающей боли в голове. Он лежал в сухом гамаке в хижине под кровлей из листьев. На нем были чистая майка и шорты. Снаружи светило солнце, джунгли наполнились звуками. Довольно долго он не мог сообразить, где он и что здесь делает. Потом мало-помалу память стала возвращаться: исчезновение отца, странное завещание, их путешествие вверх по реке, шутки и прибаутки дона Альфонсо, лесная прогалина с видом на Серро-Асуль и умирание под гниющим стволом.

Все это, казалось, случилось давным-давно – Том чувствовал себя обновленным, родившимся заново и слабым, как дитя.

Он осторожно приподнял голову – не больше чем позволяла стучащая молотом в виски головная боль. Натянутый рядом гамак был пуст. У него упало сердце. Кто умер: Сэлли, Вернон?

– Эй, – слабо проговорил он и сел. – Есть здесь кто-нибудь?

Полог приподнялся, и в хижину, словно внезапное золотое извержение, вошла Сэлли.

– Том, я так рада, что тебе лучше.

– О, Сэлли, я увидел пустой гамак и решил… Она подошла и взяла его за руку.

– Мы все живы.

– Филипп?

– Еще болен, но ему гораздо лучше. Вернону полегчает завтра.

– Что произошло? Где мы находимся?

– На земле. Поблагодари за это Бораби, когда он вернется. Он ушел на охоту.

– Бораби?

– Горного индейца. Он нашел нас и спас. Вернул к жизни.

– Почему?

– Не знаю.

– Я долго находился без сознания?

– Неделю, как и все остальные. Мы заразились лихорадкой, которую Бораби называет «биси». Он – целитель, только не такой, как я, а настоящий. Он даже говорит по-английски, только очень смешно. Бораби спас нас от смерти.

Том попытался сесть.

– Тебе еще рано. – Сэлли принудила его лечь. – Выпей вот это. – Она подала ему чашку с горячим настоем. Том проглотил жидкость и почувствовал голод.

– По запаху я могу судить, что готовится деликатес?

– Черепаховый суп а-ля Бораби. Принесу тебе немного. – Сэлли дотронулась ладонью до его щеки, и Том сразу все вспомнил.

Сэлли наклонилась и поцеловала его.

– Нам предстоит еще долгий путь, пока все это кончится. Будем делать шажок за шажком.

Он кивнул. Сэлли принесла ему черепахового супа. Том выпил и крепко уснул. А когда проснулся, головная боль прошла. Он сумел выбраться из гамака и, шатаясь, выйти из хижины. Они находились все на той же прогалине с упавшим гниющим деревом. Только теперь здесь была не сырая чащоба, а светлый, просторный лагерь. Кто-то вырубил папоротники и устлал ими землю так, что получился приятный пружинящий ковер. Две аккуратные хижины были покрыты пальмовыми листьями, вокруг кострища положены бревна, чтобы удобнее было сидеть. Солнечные лучи струились сквозь прореху в кронах деревьев, на фоне голубого неба багровела вершина Серро-Асуль. Сэлли сидела у костра, но, увидев Тома, вскочила на ноги и помогла опуститься на бревно.

– Сколько времени?

– Десять часов утра, – ответила девушка.

– Как Филипп?

– Отдыхает в гамаке. Он все еще слаб, но идет на поправку. Вернон досыпает последнюю стадию болезни. Выпей еще черепахового супа. Бораби сказал, чтобы мы ели как можно больше.

– А где этот таинственный Бораби?

– На охоте.

Том поел. На огне кипела кастрюля, в которой вместе с кусками мяса варились странные овощи и коренья. Покончив с супом, Том пошел во вторую хижину навестить Филиппа. Оттянул вверх дверь из пальмовых листьев, нагнулся и оказался внутри.

Филипп лежал в гамаке и курил. Он все еще выглядел поразительно исхудавшим, но раны начали подсыхать и затягиваться коркой, а глаза больше не казались такими пустыми.

– Рад тебя видеть на ногах, Том.

– Как себя чувствуешь?

– Небольшая трясучка в коленках, а в остальном – бодряком. Ступня подживает, так что через несколько дней смогу ходить.

– Ты видел этого Бораби?

– О да! Странный парнишка. Весь размалеван, диски в ушах, татуировки, всякие финтифлюшки. Сэлли готова его канонизировать, только я сомневаюсь, что он вообще католик.

– Филипп, ты выглядишь как новенький.

– И ты тоже, Том.

Наступило неловкое молчание, которое прервал крик снаружи:

– Привет, братья!

– А вот и Бораби вернулся, – объяснил Филипп.

Том высунулся из хижины и увидел, что к ним через поляну направляется удивительнейший коротышка-индеец. Верхняя часть его туловища была раскрашена красным, вокруг глаз черные круги, на груди по диагонали нарисованы свирепые желтые полосы. Из-под лент на руках торчали перья. Он был нагим, за исключением набедренной повязки. В оттянутых мочках ушей висели тяжелые гирьки, которые мотались при каждом шаге. По животу расходился замысловатый узор шрамов. Зубы к кончикам были сточены. Черные волосы пострижены ровно. Карие глаза такого необыкновенного оттенка, что казались зелеными. Его лицо было на удивление привлекательным. Гладкая кожа отливала, как у изваяния.

Он подошел к костру – низенький, но полный достоинства. В одной руке трубка для выдувания стрел длиной семь футов, в другой – мертвое животное неизвестного вида.

– Брат, я принес мясо, – сказал по-английски Бораби и улыбнулся. Опустил добычу на землю, подошел к Тому, обнял и расцеловал с каждой стороны в шею. Видимо, это было здешнее традиционное индейское приветствие. Затем отступил на шаг и приложил ладонь к груди. – Меня зовут Бораби.

– Я Том.

– А я – Джейн, – заявила Сэлли.

– Джейн? А разве не Сэлли?

– Шучу, – рассмеялась девушка.

– Я, он, она. Мы все братья, – заключил индеец и снова заключил в объятия и расцеловал Тома.

– Спасибо, что спас нам жизнь, – поблагодарил Том. Слова прозвучали блекло, но Бораби как будто остался доволен.

– Благодарю, благодарю. Ты кушать суп?

– Да. Восхитительный.

– Бораби хорошо готовить. Кушать больше.

– Где ты научился говорить по-английски?

– Мама научила.

– Ты хорошо говоришь.

– Я говорить плохо. Учиться у тебя и говорить хорошее.

– Лучше, – поправила его Сэлли.

– Спасибо. Когда-нибудь, брат, я ехать с тобой в Америку. – Тома поразило, что даже здесь, вдали от всякой цивилизации, люди стремятся попасть в Америку.

Бораби посмотрел на Волосатика, который занял свое обычное место в кармане Тома.

– Эта обезьяна плакать и плакать, когда ты болеть. Как ее зовут?

– Волосатик.

– Почему ты ее не кушать, когда голодать?

– Я ее полюбил, – объяснил Том. – Да к тому же какое в ней мясо?

– Почему вы назвали ее Волосатиком? Что значит Волосатик?

– Ничего особенного. Просто кличка для животного, у которого много волос.

– Хорошо. Волосатик. Я знать новое слово. Мне нравится учиться английский.

– Надо говорить: учить английский, – снова поправила Сэлли.

– Спасибочки. Говори, когда я ошибаться.

Индеец протянул обезьянке палец. Та зажала его в крохотной ладошке, посмотрела на Бораби, заверещала и скрылась в кармане Тома. Индеец рассмеялся:

– Волосатик бояться, что я его кушать. Он знает, что мы, тара, любим обезьян. А теперь я варить еду. – Бораби вернулся к тому месту, где оставил добычу, отошел от лагеря, прихватив с собой тушу и кастрюлю, присел на корточки и начал свежевать и разрубать на части животное. Причем в кастрюлю складывал все, включая внутренности и кости.

Том присоединился к Сэлли у костра.

– Не могу взять в толк: что с нами приключилось? Откуда взялся этот Бораби?

– Я знаю не больше тебя. Бораби нашел нас, когда мы умирали под этим стволом, расчистил поляну, соорудил хижины, перенес нас внутрь, кормил и врачевал. Собрал огромное количество трав и даже наловил каких-то странных насекомых. Все это висит в его хижине на перекладинах. Он нас этим лечил. Я первая почувствовала себя лучше. Это произошло два дня назад. Я стала помогать ему готовить и ухаживать за вами. Бораби сказал, что лихорадка вроде бы скоротечная. Слава Богу, не малярия. Он утверждает, что она проходит без осложнений и не дает рецидивов. Если в первые день или два не наступает смерть, человек поправляется. Похоже, именно «биси» убила дона Альфонсо. Бораби объяснил, что у стариков сопротивляемость хуже.

При упоминании об их товарище по путешествию Том ощутил укол щемящей грусти.

– Понимаю, – кивнула Сэлли. – Я по нему тоже скучаю.

– Никогда не забуду старика и его удивительную мудрость. Трудно поверить, что его не стало.

Они смотрели, как Бораби рубит и отрезает кусочки мяса, складывает в кастрюлю и при этом напевает что-то наподобие песенки – мотив то взлетал, то падал в унисон с ветром.

– Он упоминал о Хаузере и о том, что происходит на Серро-Асуль? – спросил Том.

– Нет, ничего не говорил. – Сэлли посмотрела на него и замялась. – Совсем недавно я не сомневалась, что нам не выкарабкаться.

– Еще бы.

– Ты помнишь, что я тогда говорила?

– Помню.

Сэлли густо покраснела.

– Хочешь взять свои слова обратно? – покосился на нее Том. Она помотала головой, и ее волосы взвились в золотом вихре.

– Никогда.

– Вот и хорошо. – Он взял ее за руку. Переживания последних дней каким-то образом благоприятно повлияли на ее красоту. Том не мог объяснить почему, но Сэлли стала задушевнее. Исчезла ее защитная ершистость. Впрочем, близость к смерти изменила каждого из них.

Подошел Бораби с завернутыми в лист обрезками мяса.

– Эй, Волосатик! – позвал он и причмокнул губами, совсем как это делают обезьяны.

Волосатик высунул голову у Тома из кармана. Индеец протянул угощение, обезьянка состроила опасливую гримасу, пискнула, но мясо взяла. Запихнула в рот и тут же потянулась за вторым и за третьим кусками. Она набивала рот обеими руками и при этом довольно мычала.

– Волосатик и я теперь друзья, – улыбнулся Бораби.

Ночью у Вернона наступил кризис. И наутро он проснулся хотя и слабый, но с ясной головой. Бораби хлопотал возле него, заставлял пить травяные настои и еще какое-то целебное варево. Выздоравливающие остались отдыхать в лагере, а индеец отправился добывать еду. Он возвратился после обеда с мешком из пальмовых листьев, в котором оказались фрукты, коренья, орехи и свежая рыба. Остаток дня он провел у костра: жарил и вялил мясо, солил рыбу и все это заворачивал в сухие листья и перевязывал травой.

– Мы куда-нибудь собираемся? – спросил его Том. – Да.

– Куда?

– Поговорим потом, – отмахнулся индеец.

Из хижины, хромая, вышел Филипп. Его нога все еще была перебинтована, во рту он держал трубку. Он доковылял до костра и сел у огня. И, наливая в кружку заваренный Бораби чай, заметил:

– Нашего индейца стоило бы поместить на обложку «Нэшнл джиографик».

К ним присоединился Вернон и неуверенно устроился на бревне.

– Вернон, кушать! – тут же засуетился Бораби и сунул ему в дрожащие руки кружку с супом. Вернон принял еду и пробормотал благодарность.

– Добро пожаловать в страну живых, – рассмеялся Филипп.

Брат не ответил. Он был еще очень слаб и бледен. Смахнул пот со лба и проглотил очередную ложку супа.

– Итак, вот мы и собрались, – буркнул Филипп. – Трое его сыновей.

Том заметил, что в голосе брата появилось раздражение. В костре рассыпалось искрами полено.

– И во что же такое мы втравились по его милости? По милости нашего старика. Предлагаю за него тост! – Филипп осушил кружку с чаем.

Том присмотрелся к нему – Филипп поправлялся на удивление быстро. Еще недавно мертвые глаза ожили, но ожили злостью.

Он огляделся.

– И что теперь, братья мои?

Вернон пожал плечами. Его лицо посерело и осунулось, вокруг глаз обозначались темные круги. Он влил в рот новую ложку супа.

– Уберемся восвояси, поджав хвосты, и позволим Хаузеру присвоить Липпи, Моне, Брака и все остальное? Или пойдем на Серро-Асуль, где, не исключено, кончим тем, что наши кишки развесят по кустам? – Филипп помолчал и снова раскурил трубку. – Такой выбор стоит перед нами.

Никто не ответил, и он окинул взглядом каждого по очереди.

– Я задаю серьезный вопрос, – продолжал Филипп. – Собираетесь ли вы закрыть глаза на то, как распоясался этот жирный Кортес, который вот-вот завладеет нашим имуществом?

Первым поднял глаза Вернон. Болезнь оставила на его лице отпечаток, голос звучал слабо:

– Ответь на свой вопрос сам. Это ведь ты привел сюда Хаузера.

Филипп холодно посмотрел на брата:

– Я полагал, что эпоха взаимных упреков прошла.

– А на мой взгляд, только начинается.

– Перестаньте, – оборвал их Том, – здесь не время и не место ссориться.

Вернон повернулся к Тому:

– Филипп притащил сюда этого психопата и должен за это ответить.

– Я действовал с добрыми намерениями. Понятия не имел, что этот Хаузер окажется таким монстром. И я уже ответил за свой поступок. Взгляни на меня!

Вернон покачал головой.

– Раз никто не желает брать вину на себя, значит, истинный виновник – наш отец, – продолжал Филипп. – Неужели никто из присутствующих хотя бы чуточку не злится на него? Это благодаря ему мы чуть не погибли.

– Он хотел испытать нас, – возразил Том.

– Ты его защищаешь?

– Стараюсь понять.

– Я его прекрасно понимаю. Эта идиотская экспедиция на поиски гробницы – очередное испытание из числа многих. Вспомните спортивных тренеров, инструкторов по лыжам, уроки истории искусства и верховой езды, музыки и шахмат, увещевания, назидания и угрозы. Вспомните дни, когда мы приносили из школы отметки. Он всегда считал нас неисправимыми кретинами. Взять хотя бы меня: тридцать семь лет – и все еще преподаватель в колледже. Ты, Том, лечишь лошадей в Юте. Ты, Вернон, потратил лучшие годы жизни, распевая песенки со всякими браминами.

Бораби поднялся на ноги. Он проделал это с такой осмотрительной неторопливостью, что все замолчали.

– Нехороший разговор.

– Тебя, Бораби, это не касается! – отрезал Филипп.

– Прекратить нехороший разговор.

Филипп не обратил на него внимания и продолжал, обращаясь к Тому:

– Отец мог завещать нам свои деньги, как все нормальные люди. Или выбросить их. Отлично, я бы пережил. В конце концов, это его деньги. Но он придумал, как помучить нас ими.

Бораби ожег его взглядом.

– Заткнись, брат! Или я хлестать тебя по заднице.

– Мне все равно, что ты спас нам жизнь, – оборвал его Филипп. – Не лезь в наше семейное дело! – На его лбу запульсировала жилка. Том ни разу не видел брата в таком состоянии.

– Слушать меня, мой маленький брат! – Бораби распрямился во весь свой небольшой рост и сжал кулаки.

Последовала недолгая пауза, и вдруг Филипп расхохотался. Он содрогался, тряс головой, и его тело обмякло.

– Господи! Этот парень не шутит.

– Мы все взвинченны, – начал успокаивать его Том. – Бораби прав: здесь не место спорить.

– Вечером мы говорить об очень важном, – заявил индеец.

– О чем? – спросил Филипп.

Бораби повернулся к кастрюле с супом, и его раскрашенное лицо сделалось непроницаемым.

– Увидите.

48

Льюис Скиба откинулся в кожаном кресле в своем обитом деревянными панелями кабинете и развернул газету на колонке редактора. Попытался читать, но отвлекали доносившиеся из другого конца дома всхлипы и вопли кларнета, на котором учился играть его сын. Со времени последнего звонка Хаузера прошло почти две недели. Он явно с ним играл и держал в неведении. Или что-то случилось? Он… что-то уже сделал?

Глаза Скибы бегали по строкам передовицы, но как он ни пытался справиться с приступом самобичевания, слова проходили мимо сознания, и он не понимал их смысла. Центральный Гондурас считался опасным местом. Не исключено, что Хаузер где-то оступился, совершил ошибку, чего-то недодумал, подцепил лихорадку… Мало ли что могло с ним приключиться. Факт оставался фактом – человек исчез. Две недели – немалый срок. Может быть, братья Бродбенты оказались Хаузеру не по зубам: он попытался разделаться с ними, а в итоге они убили его?

Скиба вопреки всякому здравому смыслу надеялся, что именно так и случилось. В его голове не укладывался факт, что он в самом деле приказал Хаузеру уничтожить этих людей. О чем он только думал? У Скибы вырвался невольный стон. Хоть бы этот Хаузер погиб! Слишком поздно Льюис осознал, что предпочел бы потерять все, чем стать виновником убийства. Он сам преступник. Это у него сорвалось с языка: «Убейте их!» Господи, почему Хаузер так настаивал, чтобы он произнес эти слова? Как могло произойти, что он – звезда школьной футбольной команды, выпускник Стэнфордского университета и Уартона, стипендиат программы Фулбрайта[39]39
  Программа международных обменов и области образования, начатая в 1946 году по инициативе сенатора У. Фулбрайта.


[Закрыть] и управляющий компанией из разряда «Форчун-500»[40]40
  Список пятисот американских крупнейших промышленных компаний, ежегодно публикуемый в журнале «Форчун».


[Закрыть] – позволил загнать себя в ловушку, поддался помешанному на убийствах дешевому психопату? Скиба всегда считал, что он – человек твердых моральных устоев и высокой нравственности, интеллектуал, то есть хороший человек. Он был заботливым отцом. Не обманывал жену. Постоянно ходил в церковь. Заседал в правлении и отдавал на благотворительность изрядную долю своих доходов. И вдруг какой-то доморощенный шпик срывает с него маску и демонстрирует истинное лицо. Он этого никогда не простит – ни себе, ни Хаузеру.

Скиба снова вспомнил лето из детства на озере – дощатый сарайчик, убегающий в воду причал, запах костра и сосен. Вот если бы можно было повернуть время вспять, оказаться там и начать жить сначала. Пережить все заново.

Он мучительно застонал, выбросил эту мысль из головы и глотнул виски из стоявшего у локтя стакана. Все это в прошлом и больше не вернется. Часы назад не повернуть. Что сделано, то сделано. Он получит фармакопею, манускрипт, быть может, даст новый толчок процветанию компании Лэмпа и никто ни о чем не узнает. А он как-нибудь переживет. Должен пережить. Но запомнит навсегда, что способен на убийство.

Скиба сердито тряхнул газетой и снова начал изучать колонку редактора.

В этот момент ожил телефон. Звонил рабочий аппарат с защищенной линией. Скиба сложил газету, поднялся, подошел и снял трубку.

Голос звучал словно издалека, но чисто, как колокольчик. Это был его собственный голос: «Сделай это! Убей их, черт тебя подери! Убей братьев!»

Скиба будто получил удар в солнечное сплетение. Он задохнулся, ему не хватало воздуха. Послышалось шипение, и его голос, словно призрак из прошлого, повторил: «Сделай это! Убей их, черт тебя подери! Убей братьев!»

– Узнаете? – теперь в трубке телефона с шифратором говорил Хаузер.

Скиба, пытаясь заставить легкие работать, сделал судорожный вдох.

– Привет.

– Никогда больше не звоните мне домой! – возмутился Льюис.

– Вы меня об этом не просили.

– Как вы узнали номер?

– Вы что, забыли, я же частный сыщик.

Скиба поперхнулся. Нет смысла отвечать. Теперь он понял, почему Хаузер был так настойчив. Его заманили в ловушку.

– Мы в Белом городе. Управляющий ждал.

– И нам известно, что Бродбент отправился именно сюда. Заставил кучку здешних индейцев похоронить себя в той самой гробнице, которую ограбил сорок лет назад. В той самой, где, возможно, нашел кодекс. Чувствуете, какова ирония судьбы?

Послышался хлопок, который благодаря скрэмблеру перешел в продолжительный скрежет в трубке. Чтобы записать его голос, Хаузер, должно быть, отключал шифратор. И теперь ему ничто не мешало получить свои пятьдесят миллионов. Наоборот, у Скибы было такое ощущение, что ему предстоит заплатить больше, гораздо больше – и расплачиваться до конца жизни. Хаузер держал его за горло. Каким же он оказался идиотом – позволил перехитрить себя, как ребенок. Невероятно!

– Слышали? Этот прекрасный звук – взрыв динамита. Мои люди трудятся над пирамидой. Беда в том, что Белый город – огромное заросшее пространство, и Макс мог похоронить себя где угодно. Тем не менее спешу сообщить об изменениях в планах: после того как мы отыщем могилу и добудем кодекс, наш путь пойдет на запад через горы и Эль-Сальвадор к Тихому океану. Сначала пешком, затем вниз по реке. Это займет немного больше времени. Так что кодекс получите через месяц.

– Но вы говорили…

– Помню. Первоначально я планировал доставить кодекс вертолетом из Сан-Педро-Сула. Но в таком случае мне пришлось бы объяснять, как погибла пара-тройка гондурасских солдат. К тому же разве предугадаешь, когда какому-нибудь местному хвастливому генералишке стукнет в голову наложить лапу на чужое добро и объявить его национальным достоянием? Единственный вертолет принадлежит военным, и чтобы его заполучить, пришлось бы непременно пересечься с армией. Поэтому мы тихо и мирно повернем в неожиданную сторону – на запад. Поверьте, это лучший путь.

Скиба снова поперхнулся. Погибшие солдаты? От разговора с Хаузером его начинало мутить. Подмывало спросить, уж не дело ли это рук самого Хаузера, но слова не шли с языка.

– Кстати, если вас интересует, я не выполнил ваш приказ: трое братьев Бродбентов до сих пор живы. Живучие типы. Но я не забыл обещания и обязательно все сделаю.

Не выполнил приказ! Скиба вновь почувствовал в горле ком. Проглотил его и чуть не задохнулся. Они живы!

– Я передумал, – прохрипел он.

– Вы о чем?

– Не делайте этого.

– Чего именно?

– Не убивайте их.

– Поздновато передумали, – усмехнулся Хаузер.

– Ради Бога, не надо. Приказываю вам не трогать их! Разберемся как-нибудь иначе.

Но связь уже оборвалась. Послышался шорох. Скиба повернул мокрое от пота лицо. На пороге стоял его сын. Он был в свободной пижаме, светлые волосы торчали во все стороны, в руке он держал кларнет.

– Кого не убивать, папа?