Текст книги "Детективное агентство Дирка Джентли (сборник)"
Автор книги: Дуглас Ноэль Адамс
Соавторы: О. Корчевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Дуглас Адамс
Детективное агентство Дирка Джентли
Сборник
Детективное агентство Дирка Джентли
Моей маме.
Больше всего ей понравился эпизод с лошадью.
Предисловие автора
Колледж Святого Седда в этой книге описан по моим воспоминаниям о колледже Святого Джона Кембриджского университета, хотя кое-какие черты были позаимствованы и у разных других учебных заведений. На самом деле сэр Исаак Ньютон учился в Тринити-колледж, а Сэмюель Тейлор Кольридж – в колледже Иисуса.
Так что колледж Святого Седда – творение целиком и полностью вымышленное, и любые параллели между описываемыми здесь учреждениями и героями и реальными учреждениями и людьми – живыми, умершими или тревожащими ночь своими призраками – непреднамеренны.
Эта книга создавалась при помощи компьютера Apple Macintosh Plus и принтера LaserWriter Plus. Для обработки текста была использована программа MacAuthor.
Затем компания The Graphics Factory (Лондон SW3) сделала типографский оттиск готового документа на наборном устройстве Linotron 100 – так был получен окончательный текст высокой четкости. Благодарю Майка Гловера из Icon Technology за содействие в этом процессе.
И наконец, отдельное спасибо Сью Фристоун, которая не щадя сил помогала взлелеять эту книгу.
Дуглас Адамс
Лондон, 1987 г.
Глава 1
На этот раз свидетелей не будет.
На этот раз – лишь мертвая земля, раскаты грома да нескончаемый мелкий дождь. Такой приходит с северо-востока и сопровождает важнейшие события в мире.
Стихли давешние бури, ослабли потоки воды. Разбухшие тучи еще грозили ливнем, но вечерний сумрак размочила всего-навсего унылая морось.
В сгущающейся тьме пронесся ветер, обогнул низкие холмы, просвистел по долине, посреди которой в непролазной грязи стояла скособоченная башня. Похожая на столб магмы, извергнутой когда-то из глубин преисподней, башня клонилась будто под тяжестью чего-то более значительного, чем ее собственный вес. Она казалась мертвой, причем мертвой уже давно.
Все затихло, лишь по дну долины вяло текло слякотное месиво реки. Через милю-другую поток спускался в овраг и исчезал под землей.
Когда стемнело, стало ясно, что в башне все-таки есть жизнь. Внутри возник слабый, едва заметный красный огонек. Пусть вокруг ни души, увидеть его некому, – все же от него исходил настоящий свет. С каждой минутой он горел сильнее и ярче, затем почти погас. Одновременно ветер принес тревожный низкий звук, который постепенно усилился, перерос в отчаянный вопль и, обиженно взвизгнув, оборвался.
Немного погодя вспыхнул второй огонек, маленький и живой. Он замерцал у основания башни, обогнул ее по кругу, останавливаясь на пути, и тоже исчез вместе с едва различимой фигурой человека.
Прошел час, тьма стала совсем непроглядной. Мир будто умер, погрузившись в пустоту ночи.
Но вот у самой макушки башни, сопровождаемый скорбным воем, огонь появился вновь. На этот раз он резво разгорелся докрасна и ослепительно зардел, а звук превратился в оглушающий вопль.
Внезапно все стихло, свет погас.
На миг наступила полная тьма.
Грязь у подножия башни вспучилась и исторгла клубы странного белесого света. Вздрогнуло небо, судорожно передернулся поток грязи, взревели небо и земля, тучи озарились жуткими всполохами: розовыми, зелеными, оранжевыми. Затем свет вновь погас, и мир погрузился в непроглядно темную ночь. Воцарилась тишина, лишь где-то вдалеке едва слышно звенели капли.
Наутро заблистало солнце, день выдался самый теплый, безоблачный и светлый из всех случавшихся доселе на земле. По растерзанной долине текла прозрачная река.
Быстро понеслось время.
Глава 2
Высоко на утесе верхом на скучающей лошади сидел электрический монах. Из-под капюшона холщовой сутаны он безотрывно смотрел вниз, на долину, вид которой поставил его в тупик.
День был жарким, солнце, замерев в подернутом дымкой небе, выжигало серые камни и чахлую, иссохшую траву. Ничто не шевелилось, даже монах. И только лошадь, время от времени взмахивая хвостом, слегка колыхала воздух.
Электрический монах был бытовым прибором для облегчения человеческой жизни. Если посудомоечная машина или видеомагнитофон избавляют от необходимости перемывать горы грязной посуды или смотреть нудные телепередачи, то электрические монахи предназначались для того, чтобы верить за человека, принимать за чистую монету все приготовленное для него миром, тем самым освобождая от обязанности, со временем становящейся только тягостнее.
Увы, но именно у этого электрического монаха однажды что-то перемкнуло, и он принялся верить во все без разбора. Порой даже жителям Солт-Лейк-Сити не удавалось переплюнуть его в доверчивости. Разумеется, о таком городе он никогда не слышал. Как и о ста тыщах миль, что разделяли распростершуюся перед ним долину и Большое Соленое озеро в Юте.
Сейчас монах вдруг уверовал, что и долина, и все вокруг, и он сам, и лошадь равномерно окрашены в бледно-розовый цвет. Это в некоторой мере ухудшило его способность отличать один предмет от другого, а значит, о движении вперед не могло быть и речи. Поэтому монах застыл на месте, а лошадь обуяла тоска: с какими только глупостями ей не приходилось мириться, но сегодняшняя, по ее мнению, затмила все предыдущие.
Давно ли монах всему верил?
Ему казалось – всегда. Вера, способная свернуть горы или по меньшей мере убедить, что вопреки здравому смыслу все вокруг порозовело, была тверда и неколебима, как скала. Пусть весь мир перевернется – она не дрогнет. Впрочем, лошадь знала: вера иссякнет ровно через сутки.
Так что же это за лошадь, у которой на все есть свое мнение, да еще и скептическое? Разве так ведут себя лошади? Может, это необычная лошадь?
Вовсе нет. Вне всякого сомнения, она была красива и хорошо сложена и все же ничем не отличалась от остальных представителей своего вида, разбросанных в процессе конвергентной эволюции всюду, где есть жизнь. Лошади соображают гораздо лучше, чем кажется. Да и трудно не составить собственного мнения о том, кто каждый день ездит на тебе верхом.
Зато некоторые могут не моргнув глазом оседлать другое существо, кататься с утра до ночи и даже о нем не вспомнить.
Первые модели электрических монахов разрабатывали так, чтобы они мгновенно распознавались как искусственные объекты и ни в коем случае не напоминали людей. Представьте: видеомагнитофон валяется на диване перед телевизором, ковыряет в носу, пьет пиво и посылает хозяев за пиццей. Только этого не хватало!
Создатели монахов обращали внимание не только на оригинальность дизайна, но и на практичность с точки зрения верховой езды. А это важно. Всадники – будь то люди или неодушевленные предметы – гораздо больше располагают к себе. Было решено наделить их двумя ногами: так удобнее и дешевле, чем если количество ног равнялось бы простому числу, к примеру, семнадцати, девятнадцати или двадцати трем. Вместо лиловой шероховатой кожи им дали кожу розоватого оттенка, мягкую и гладкую. Кроме того, монахи получили по одному рту и носу и одному глазу, впрочем, впоследствии их снабдили еще одним, так что в итоге они оказались двуглазыми. Странные существа. Зато способные с ходу поверить в самую чудовищную нелепицу.
Монах вышел из строя, когда однажды ему пришлось принять на веру слишком большую порцию информации. По ошибке его подключили к видеомагнитофону, который одновременно просматривал одиннадцать телевизионных каналов, что привело к замыканию в какой-то из нелогических цепей. Видеомагнитофон лишь смотрел, в его обязанности не входило всему верить. Вот почему перед использованием бытовой техники следует тщательно изучать руководства по эксплуатации.
Целую неделю монах лихорадочно верил, что война – это мир, добро – зло, луна сделана из сыра с плесенью, а на некий почтовый ящик нужно срочно отправить кругленькую сумму для Господа Бога. После того как ему пришлось поверить, что тридцать пять процентов столов – гермафродиты, он сломался. Мастер из магазина бытовой техники рекомендовал заменить материнскую плату, но потом вдруг принялся рассказывать об усовершенствованной модели «Монах-Плюс» – она, мол, вдвое мощнее, оснащена новейшей многоцелевой функцией отрицания, позволяющей одновременно удерживать в памяти до шестнадцати абсолютно разных и даже противоположных концепций без досадных системных ошибок, работает куда шустрее, а стоит не дороже материнской платы для старой модели.
Этим все и решилось.
Неисправного монаха отправили в необитаемую местность, где он мог верить во что угодно, в том числе и в то, что с ним обошлись несправедливо. Лошадь ему оставили, потому что она почти ничего не стоила.
Несколько суток, показавшихся ему сначала тремя, потом сорока тремя, а затем пятьюстами девяносто восемью тысячами семьюстами тремя днями, он странствовал и верил во все, что попадалось на глаза: в камни, в птиц, в облака и в несуществующий вид спаржи – слоновий аспарагус, пока наконец не оказался здесь, на высоком утесе. Перед ним распростерлась долина, которая – вопреки глубокому и горячему убеждению монаха – была не розовой. Ничуть.
Время шло.
Глава 3
Время шло.
Сьюзан ждала.
Чем дольше она ждала, тем упорнее молчали дверной звонок и телефон. Она взглянула на часы и решила, что у нее есть все законные основания рассердиться. Разумеется, она давно уже сделала это, хотя тогда еще не пробил, так сказать, час. Теперь же точно наступило время, к которому Ричард сам просил ее быть готовой, и его отсутствие невозможно оправдать никакими дорожными пробками, чрезвычайными происшествиями, внезапно возникшими обстоятельствами и медлительностью.
Она попробовала представить, что с ним случилось ужасное, и разволноваться, но не вышло – не верилось ни на секунду. С ним никогда не происходило ничего плохого. В глубине души шевельнулась мысль собственноручно помочь ему исправить ситуацию. А что, замечательная идея.
С возмущенным видом она плюхнулась в кресло и включила телевизор. Новостная программа ее взбесила. Она пощелкала по каналам, пару минут посмотрела другую передачу, но тоже осталась недовольна.
Может, позвонить ему? Нет уж, еще чего! А вдруг в то же самое время он станет набирать ее номер? Так никогда друг до друга не дозвониться.
Она решительно выкинула из головы мысль о телефоне.
Черт побери, где он ходит? А вообще – какая разница? Ей плевать!
Вот уже третий раз кряду он такое выкидывает. С нее достаточно. Сьюзан вновь со злостью пробежалась по каналам. Наткнулась на программу о компьютерах и каких-то интересных разработках в области музыкально-компьютерных технологий.
Все! С нее хватит. Да, она уже говорила это пару секунд назад, но теперь действительно хватит, окончательно и бесповоротно.
Она вскочила с кресла, подошла к телефону, быстро пролистала справочник и набрала номер.
– Алло, Майкл? Это Сьюзан. Сьюзан Вэй. Помнишь, ты просил позвонить, как только выдастся свободный вечер? Я тогда еще ответила, что лучше сдохну в канаве. Так вот, сегодня я абсолютно, полностью и совершенно свободна, а приличной канавы поблизости нет. Через полчаса я буду в клубе «Танжер». Советую не упустить шанс.
Она обулась, накинула пальто и вдруг вспомнила, что сегодня четверг – пора менять ленту на автоответчике. Это не заняло много времени – через пару минут Сьюзан уже вышла из дома.
Когда наконец раздался звонок, автоответчик приятным голосом доложил, что Сьюзан не может подойти к телефону, и попросил оставить сообщение, которое она прослушает, как только вернется. Возможно.
Глава 4
Ноябрьский вечер выдался студеным, как в старые добрые времена.
Луна казалась бледной и мутной, будто недовольной, что ее выгнали на небо в такой холод. В лунном свете сквозь дымку отвратительных болотных испарений прорисовывались смутные силуэты башен и шпилей кембриджского колледжа Святого Седда – призрачное изобилие возведенных за многие века зданий в архитектурных стилях разных периодов, от средневекового до викторианского, от греческого до стиля эпохи Тюдоров. И только туман немного сглаживал этот разнобой.
Между зданиями в тусклом свете виднелись фигурки: люди спешили, поеживаясь от холода и оставляя в воздухе быстро тающие облачка пара от дыхания.
Было семь часов вечера. Большинство торопились в обеденный зал, что отделяет первый внутренний дворик колледжа от второго. Собственно, из этого зала и струился – неохотно, словно против воли – теплый свет.
Бок о бок шли два совершенно разных человека. Первый – молодой, долговязый и нескладный; даже в толстом пальто он выступал как обиженная цапля. Второй, невысокий и пухлый, двигался с неуклюжей суетливостью престарелой белки, лихорадочно ищущей выход из мешка. Точный возраст его определить было трудно, даже невозможно. Если выбрать наобум любое число, то скорее всего он все равно оказался бы хоть чуточку, но старше. Его лицо испещрили морщинки, из-под красной лыжной шапочки выбилась прядь волос, седых и жидких, – они, судя по всему, имели собственное представление о том, как укладываться на голове. Он тоже кутался в теплое пальто, поверх которого развевалась мантия с изрядно выцветшей лиловой отделкой, демонстрирующей его принадлежность к особой университетской кафедре.
Говорил в основном старший. По пути он указывал на достопримечательности, хотя рассмотреть их в темноте было невозможно. Молодой вставлял время от времени реплики типа «Да что вы…», «Неужели? Как интересно…», «Ну и ну», «Боже правый!» и усердно кивал головой.
Они воспользовались не главным входом, а маленькой дверью с восточной стороны, которая вела в профессорскую комнату и обшитую темными панелями переднюю. Там собирались члены совета колледжа. Они растирали озябшие ладони, передергивая плечами от холода, слегка отогревались и проходили в зал через специальную дверь к столу для почетных гостей.
Двое опаздывали и спешили поскорее избавиться от верхней одежды. Для старшего процесс усложнился тем, что сначала ему пришлось стянуть с себя профессорскую мантию, а затем, сняв пальто, вновь в нее облачиться. Он принялся искать шарф, однако вспомнил, что оставил его дома, потом обшарил один карман пальто в поисках носового платка, залез во второй и неожиданно обнаружил завернутые в шарф очки. Значит, шарф все-таки был при нем, но, несмотря на резкий ветер с болот, пронизывающий, как холодное ведьмино дыхание, он не обмотал им шею.
Старший суетливо подтолкнул молодого коллегу к двери, они вошли в зал и заняли два оставшихся свободных места за столом для почетных гостей, стараясь не замечать недовольных взглядов и возмущенно изогнутых бровей – как посмели они прервать благодарственную молитву?!
Зал был полон. В холодное время года он всегда привлекал студентов. Сегодня же здесь зажгли свечи – такое случалось весьма редко и только по особому поводу. Вдоль зала тянулись два стола. В отблесках пламени лица теснящихся за ними гостей казались оживленнее, приглушенные голоса и звон столовых приборов – веселее, а в мрачных уголках огромного помещения словно сгустились тени всех веков, на протяжении которых существовал колледж. Стол же для почетных гостей стоял поперечно и на некотором возвышении относительно двух других. Поскольку на торжественный прием пригласили много гостей, то приборы расставили по обеим сторонам столов, и кому-то из присутствующих пришлось сидеть спиной к остальным.
– Итак, юный Макдафф, – произнес профессор, разворачивая салфетку, – я очень рад встретиться с вами, друг мой. Мне чрезвычайно приятно вас видеть. Понятия не имею, зачем нас здесь собрали, – неожиданно добавил он, оглядев зал. – Все эти свечи, столовое серебро. Что за событие? Обычно такими обедами чествуют кого-то, о ком никто уже не помнит, и ходят на них разве что затем, чтобы хорошо поесть.
Он на мгновение задумался и вдруг сказал:
– Странно, но качество пищи почему-то находится в обратной зависимости от яркости освещения. Вам так не кажется? Только представьте, каких кулинарных высот достигнут повара, творя свои шедевры в кромешной тьме. А что, стоит попробовать! В колледже полно подвалов, пригодных для воплощения в жизнь этой идеи. По-моему, как-то раз я их вам уже показывал, да? Чудесная кирпичная кладка.
Последние слова немного успокоили гостя: они свидетельствовали о том, что его руководитель еще не до конца забыл, кем является. Королевский профессор кафедры хронологии Урбан Кронотис обладал памятью, которую сам он однажды сравнил с птицекрылкой королевы Александры – беспечно порхающей разноцветной бабочкой, увы, уже почти полностью исчезнувшей.
Когда несколькими днями ранее он позвонил бывшему ученику с приглашением на званый обед, у того сложилось впечатление, что учитель будет чрезвычайно рад его видеть. Сегодня вечером Ричард, как и было условлено, появился на пороге его дома, лишь слегка опоздав. Профессор яростно распахнул дверь, вперил в Ричарда удивленный взгляд и с раздражением осведомился, что за проблемы его привели. Когда ему осторожно напомнили, что Ричард вот уже десять лет как окончил колледж, Кронотис с досадой отмахнулся и в конце концов был вынужден признать, что сам пригласил бывшего студента на обед. После этого профессор вдруг принялся во всех подробностях обсуждать архитектуру колледжа – верный признак, что его мысли витали где-то далеко.
На самом деле профессор никогда не учил Ричарда, он лишь был его наставником, то есть отвечал за общее воспитание, напоминал об экзаменах, следил, чтобы тот не употреблял наркотики. Никто не знал, учил ли профессор вообще кого-нибудь, а если и так, то чему он мог кого-то научить. Возглавляемая им кафедра, мягко говоря, занималась непонятно чем. Лекций он не читал, вместо этого составлял длиннющие списки книг, не переиздававшихся десятилетиями (ему это было достоверно известно), вручал их студентам, а когда те оказывались не в состоянии их отыскать, выходил из себя. Никому так и не удалось толком выяснить, что за дисциплину он ведет. Разумеется, много лет назад он предпринял меры предосторожности и изъял из библиотек университета и колледжа все оставшиеся экземпляры входящих в его списки книг, тем самым обеспечив себе уйму свободного времени.
Ричард всегда неплохо ладил со старым чудаком. Как-то раз в один из солнечных летних дней, когда мир до краев наполнен счастьем, они шли по мосту через реку Кем, разделяющему старую и новую части территории колледжа. Профессор пребывал в необычайно добродушном настроении, поэтому Ричард набрался храбрости и спросил, что же все-таки представляет собой королевская кафедра хронологии.
– Синекура, друг мой, просто синекура! – Он расплылся в улыбке. – Деньги небольшие, но и обязанностей, скажем так, почти никаких. Я привык довольствоваться малым, так что это пусть и не особо прибыльное, но вполне приятное место, где можно провести всю жизнь. Рекомендую!
Он перегнулся через ограждение моста: его внимание вдруг привлек какой-то кирпич.
– В какой области кафедра ведет исследования? – настаивал Ричард. – В области истории? Физики? Философии?
– Что ж, – отозвался профессор, – раз вам это интересно… Кафедру учредил король Георг Третий, которого, как известно, посещали весьма забавные мысли. К примеру, он свято верил, что одно из деревьев в Большом Виндзорском парке – вовсе не дерево, а Фридрих Великий. Таким образом, основал кафедру король, поэтому она и «королевская». Тоже, кстати, его идея.
Водная рябь искрилась под лучами солнца. Люди на плоскодонках весело препирались друг с другом. Просидевшие долгие месяцы в аудиториях тощие студенты-естественники, бледные и безжизненные, как рыба на песке, щурили от света глаза. Гуляющие вдоль берега парочки то и дело исчезали на часок в кустах.
– Несчастный, преследуемый напастями человек, – продолжил профессор. – Я имею в виду Георга Третьего. Он помешался на времени. Заполонил дворец часами. Беспрестанно их заводил. Подскочит ни свет ни заря и слоняется по дворцу в ночной рубашке, часы заводит. Его, знаете ли, очень заботило, чтобы время шло только вперед. Он видел в жизни слишком много страшных событий и тревожился, как бы они не случились снова, если время хотя бы на миг повернет вспять. Вполне понятный страх, особенно если ты душевнобольной. А бедняга, к великому сожалению и при всем сочувствии, без сомнения тронулся умом. Благодаря ему я был назначен… то есть скорее была создана моя кафедра… в общем, должность, которую я имею честь занимать… Так о чем это я?… Ах да. Георг Третий учредил кафедру хронологии, чтобы выяснить, существует ли причина, по которой события следуют одно за другим, и есть ли способ остановить такой ход вещей. Поскольку ответы на все его вопросы – да, нет и возможно – мне были изначально известны, я понял, что о карьере больше незачем беспокоиться.
– А ваши предшественники?
– Э-э, в основном они придерживались того же мнения.
– Но кто они?
– Как это кто? Безусловно, выдающиеся люди. Все до единого. Напомните мне позже, я вам о них расскажу. Видите вон тот кирпич? Однажды на него стошнило Вордсворта. Замечательный был человек.
Со времени того разговора прошло около десяти лет.
Ричард обвел взглядом зал: проверить, не изменилось ли тут чего-нибудь. Разумеется, все осталось по-прежнему. В мерцающем свете с высоких стен смотрели портреты премьер-министров, архиепископов, политических реформаторов и поэтов, одного из которых в свое время вырвало на тот самый кирпич.
– Итак, – заговорщицки произнес профессор, словно собрался объяснить монахиням, как прокалывают соски, – я слышал, вы наконец добились больших успехов. Это правда?
– Ну, вообще-то да, – ответил Ричард, удивленный не меньше остальных сидящих за столом.
Тотчас несколько человек пронзили его выжидательными взглядами.
– Компьютеры, – раздался презрительный шепот.
Интерес сразу угас.
– Отлично, – похвалил профессор. – Я так рад за вас, очень рад!.. Скажите, – снова заговорил он, и Ричард лишь спустя секунду понял, что обращается он не к нему, а к своему соседу справа, – к чему все это?
Профессор обвел рукой пышно сервированный стол.
Его сосед, морщинистый старик, медленно повернулся всем корпусом и сердито посмотрел на него. Казалось, он недоволен, что его воскресили из мертвых.
– Кольридж. Обед в честь Кольриджа, старый дурень, – проскрипел он и так же медленно отвернулся.
Это был Коули, профессор археологии и антропологии. У него за спиной поговаривали, что он не считает свой предмет заслуживающим серьезного изучения и занимается им лишь потому, что хочет вернуться в детство.
– Ах вот оно что, – пробормотал профессор и посмотрел на Ричарда. – Обед в честь Кольриджа, – сказал он со знающим видом и через мгновение добавил: – Кольридж. Сэмюель Тейлор. Поэт. Он здесь учился. Думаю, вы о нем слышали. И теперь мы гости за его столом. Ну, не в буквальном смысле, разумеется. Еда б давно уже остыла. – Он помолчал. – Вот, возьмите соль.
– Э-э, благодарю вас. Пожалуй, я подожду, – удивленно произнес Ричард, потому что кушанья еще не подали.
– Не стесняйтесь, берите, – настаивал профессор, указывая на увесистую серебряную солонку.
Ричард озадаченно моргнул и нехотя потянулся за солонкой, но в изумлении вздрогнул – она вдруг исчезла.
– Здорово, да? – Профессор извлек затерявшуюся солонку из-за уха своего полуживого соседа справа.
За столом кто-то совсем по-детски хихикнул.
– Отвратительная привычка, знаю-знаю. Противнее только курение и пиявки, – озорно улыбнулся профессор.
Да, тут все тоже осталось без перемен. Некоторые ковыряют в носу, у других в порядке вещей избить старушку на улице. По сравнению с этими привычками страсть профессора к забавным фокусам была пусть и странной, но вполне безобидной. Ричард вспомнил, как впервые пришел к нему за советом: многие новички не могут справиться со страхом, в особенности перед первым контрольным сочинением. Обычное дело, но тогда этот страх казался жутким и давящим. Профессор сидел за столом и хмурился, сосредоточенно выслушивая его излияния. Когда Ричард замолчал, он задумался, с серьезным видом долго стучал по подбородку, а потом наклонился вперед и произнес:
– Полагаю, проблема в том, что у вас в носу полно скрепок.
Ричард вытаращил глаза.
– Глядите, – сказал профессор, перегнулся через стол и вытянул у него из носа цепочку из десяти скрепок и крошечного резинового лебедя. – Все из-за этого паразита, – буркнул он, глядя на лежащего на ладони лебедя. – Их кладут в пакетики с кашей, от них сплошные неприятности. Ну, мой друг, я рад, что мы поговорили. В следующий раз, как только столкнетесь с подобной проблемой, обращайтесь непременно.
Понятно, у Ричарда тот случай начисто отбил охоту ходить к профессору.
Он еще раз окинул взглядом стол, ища среди присутствующих знакомые со времен учебы в колледже лица.
На третьем стуле слева от него сидел заведующий кафедрой английского языка и литературы, его бывший научный руководитель, однако он ничем не выказал, что знает Ричарда. И неудивительно, ведь целых три года Ричард старательно от него скрывался. Иногда даже отпускал бороду, лишь бы его не узнали.
Сидящего рядом человека Ричарду так и не удалось опознать. Как, похоже, и никому за столом. Он был худощав, смахивал на полевую мышь, а его длиннющий выгнутый нос – действительно очень длинный и чересчур выгнутый – почему-то напомнил Ричарду киль одной яхты, который, по слухам, помог австралийцам завоевать кубок Америки в регате 1983 года. У многих этот нос вызывал подобные ассоциации, но никто ни разу не посмел заявить об этом в лицо его обладателю. Ему вообще никто и никогда ничего не говорил в лицо.
Никто.
Никогда.
Увидев его впервые, люди приходили в ужас и замешательство – тут не до разговоров. Во второй раз заговорить вообще не представлялось возможным, потому что в памяти были все еще свежи воспоминания о первой встрече. И вот уже в течение семнадцати лет его словно коконом окутывала тишина. В обеденном зале колледжа перед ним давно уже ставили отдельный набор с солью, перцем и горчицей, потому что никто не осмелился бы попросить его передать специи. Обращаться же к сидящему за ним было не только невежливо, а попросту невозможно – на пути стоял пресловутый нос.
Помимо прочего, этого человека отличала довольно странная жестикуляция: он стучал по столу то всеми пальцами левой руки, то одним пальцем правой. Потом мог начать постукивать по любой части тела – по суставам пальцев, локтю или колену. Вынужденный в какой-то момент остановиться и приступить к еде, он принимался усиленно моргать и время от времени кивать головой. Разумеется, никто даже не пытался спросить его, зачем он это делает, хотя всех и разбирало любопытство.
Кто сидел дальше, Ричард не разглядел.
По другую сторону за полумертвым соседом профессора он увидел Уоткина, профессора античной филологии, человека в крайней степени бездушного и странного, в очках с толстыми стеклами, сквозь которые его глаза казались аквариумными рыбками. Нос у него был ничем не примечательный, прямой, зато он носил бородку в духе Клинта Иствуда. Оглядывая сидящих за столом, он будто подыскивал, с кем бы схлестнуться в словесной перепалке, и уже выбрал было в жертвы одного из гостей – недавно назначенного директора «Радио-3», – но, к несчастью, тот успел попасться в сети музыкального руководителя колледжа и профессора философии. Эти двое усердно разъясняли невезучему коллеге, что фраза «слишком много Моцарта», с учетом приемлемых значений всех трех слов, представляет собой выражение по сути противоречивое, а потому любое содержащее эту фразу выражение бессмысленно и, следовательно, не может использоваться для аргументации в защиту какой бы то ни было стратегии составления программы. У бедолаги побелели костяшки пальцев – так крепко он сжимал вилку и нож, глаза метались в поисках спасения и, увы, наткнулись на взгляд Уоткина.
– Добрый вечер! – благосклонно кивая, произнес Уоткин – само очарование – и надолго уткнулся в только что поставленную перед ним тарелку с супом. Ничего. Этот тип подождет. За спасение ему придется отдать ни много ни мало – полдюжины радиопередач.
За Уоткином Ричард внезапно обнаружил источник давешнего детского смешка. Как ни удивительно, за столом сидела сердитая белокурая девочка лет восьми. Время от времени она раздраженно пинала ножку стола.
– А это кто? – удивленно спросил Ричард у профессора.
– Где? – не менее удивленно переспросил тот.
Ричард исподтишка указал пальцем на девочку.
– Вон там, – прошептал он. – Девочка, совсем маленькая. Это что, новый профессор математики?
Профессор внимательно посмотрел на нее.
– Не имею ни малейшего представления, – в изумлении выговорил он. – Никогда о ней не слышал. Как странно…
В это мгновение вопрос отпал сам собой – сотрудник радиостанции внезапно вырвался из расставленных соседями сетей логических рассуждений, обратился к девочке и велел прекратить стучать по столу. В ответ та принялась с удвоенной энергией болтать ногами в воздухе. Он вновь попросил ее успокоиться, тогда она пнула ногой его самого. Настроение у нее заметно улучшилось, впрочем, ненадолго. Отец девочки вкратце изложил присутствующим свой взгляд на проблему с нянями, которые вечно подводят людей, однако поддержать эту тему никто не захотел.
– Несомненно, цикл программ о Букстехуде [1]1
Букстехуде, Дитрих (1637–1707) – датско-немецкий композитор и органист эпохи барокко. Оказал влияние на творчество И.С. Баха.
[Закрыть] пора было начать давным-давно, – подытожил музыкальный руководитель. – Уверен, вы приложите все силы, чтобы изменить ситуацию при первой же возможности.
– О да, конечно, – отозвался отец девочки и расплескал суп. – Э-э-э, простите, речь идет не о Глюке, правильно я понимаю?
Девочка вновь пнула ножку стола. Отец строго посмотрел на нее, но она лишь наклонила голову и одними губами о чем-то его попросила.
– Не сейчас, – едва слышно ответил он.
– А когда?
– Позже. Может быть. Еще посмотрим.
Она с недовольным видом откинулась на спинку стула и проворчала:
– Ты всегда так говоришь.
– Бедное дитя, – пробормотал профессор. – Уверяю вас, все ученые мужи за этим столом испытывают ровно то же самое. О, благодарю…
Подали суп, и они с Ричардом ненадолго отвлеклись.
– Так расскажите же, друг мой, чем вы занимаетесь? – продолжил профессор, когда они съели по паре ложек супа, при этом каждый независимо от собеседника пришел к мнению, что шедевром кулинарного искусства блюдо не назовешь. – Что-то связанное с компьютерами, насколько я понимаю, и с музыкой? Когда вы учились в колледже, я надеялся, что вы будете читать лекции по английской литературе. Судя по всему, преподаванием вы занимаетесь только в свободное время? – Поднеся ложку ко рту, он выразительно посмотрел на Ричарда и, не дав тому ответить, вдруг воскликнул: – Подождите-ка! У вас, по-моему, даже тогда имелся какой-то компьютер. Когда это было? В семьдесят седьмом, кажется?
