Текст книги "Форсирование романа-реки"

Автор книги: Дубравка Угрешич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

4

– Послушайте, – сказал инспектор Попович несколько раздраженным тоном, – а вы вообще-то кем приходитесь пострадавшему?

– Никем, – смутилась Эна Звонко.

– Вы сами видели украденный предмет или являетесь каким-либо образом свидетелем инкриминируемого действия?

– Нет, – покраснела Эна.

– Тогда попрошу вас выйти и подождать в коридоре.

Покраснев, Эна молча вышла. Ян Здржазил грустно посмотрел ей вслед. Инспектор Попович вздохнул и закурил «Мораву». Теперь он наконец сможет соблюсти всю процедуру.

– Так, – сказал инспектор Попович, – а теперь берите ручку и пишите. Имя, фамилия, адрес, год рождения, профессия, цель вашего приезда в Загреб, где остановились, когда, по вашему мнению, произошло инкриминируемое действие и где, кто, по вашей оценке, мог его совершить, и точное описание украденного предмета.

– Rozumim! – сказал оживший Ян Здржазил, в которого вселили доверие и вся фигура инспектора в пепельно-серой форме, голубой рубашке с красивым, в тон, галстуком, в черных туфлях и черных носках, и его выбритое лицо с очками, скрывавшими, конечно же, умный, проницательный взгляд, и поведение инспектора в целом. И действительно, все оказалось очень просто. Ян аккуратно записал все необходимые данные, однако споткнулся на точном описании предмета. Он не знал, как сформулировать его содержание, а ему казалось очень важным, чтобы в протокол вошло и оно. Зеленоватая папка с белыми завязками и шестьсот машинописных страниц могли быть какой угодно папкой с бумагой. Но как свести сейчас шестьсот страниц к нескольким строчкам? «Это роман, – писал Ян, – действие которого происходит в одном пражском издательстве», – тут он остановился… А потом, недовольный формулировкой, зачеркнул фразу. Как объяснить, что весь роман – это, в сущности, исчерпывающее описание гнусного процесса уродования литературного шедевра, в котором принимает участие целая небольшая армия злых и запуганных людей: политиков, директоров, редакторов, рецензентов, критиков, бюрократов, корректоров, наборщиков. Он и сам был членом такой армии. Он знал, как это делается. Сначала его обязанностью было только следить за правописанием, потом он получил небольшое дополнительное задание – из всех рукописей вычеркивать невинное слово «временно», потом он стал вычеркивать и другие слова – все чаще и все суровее, он вынюхивал, как хорошо натасканная охотничья собака, раскапывал, вытаскивал слова, ломал фразы, залезал между строк, а став редактором, изменял развязки, героев, целые куски, главы… Нет, этого никто от него не требовал, но это ценили, а его уже охватило неистовство, опьянение, усиливавшаяся жестокость рождала все большее чувство вины, а оно вызывало еще большую жестокость. Ночами он пробуждался от кошмаров, в которых ему снилась огромная зловещая шариковая ручка, которая вычеркивала, вычеркивала и вычеркивала… Он пришел в себя лишь тогда (и в этом не смог признаться даже Эне), когда уничтожил прекрасный роман одного писателя, которому страшно завидовал и который после публикации своей изуродованной книги повесился. Он убил человека. И тогда он решил написать свой роман и выставить в нем у позорного столба самого себя. Однако теперь возможность искупления исчезла. Он покончит с собой, все-таки он покончит с собой, он не сможет вернуться назад, все стало невыносимо, он больше не сможет жить в этом раздвоении, он скажет, всем скажет…

Сердце Яна колотилось от возбуждения. Он опять облился холодным потом. Медленно, как в зыбучий песок, он погружался в отчаяние. Ян посмотрел на инспектора. Инспектор, подперев рукой щеку, внимательно смотрел в открытый ящик своего письменного стола. Должно быть, читает детектив, подумал Ян. И тут ему впервые пришло в голову, что роман он писал из-за самого себя, из-за того, что хочет смыть с себя грязь и остаться чистым. Он даже не подумал, что может этим навредить Зденке и детям. И может быть, сама рука Провидения случайно уничтожила и копию, и оригинал…

Ян подтолкнул бумагу в сторону инспектора. Инспектор поднял взгляд и закрыл ящик.

– Готово? Отлично! Подпишитесь здесь… так… Вам – копия. Как только найдем, сразу сообщим. O.K.?

– О. К., – тихо сказал Ян.

– А здесь кто-нибудь знал о вашем романе? Кроме вас, разумеется?

– Да… Нет… – запинался Ян.

– Ну, до свидания! – сказал инспектор, вставая из-за стола, и протянул Яну руку.

– До свидания, – ответил Ян и направился к двери.

– Простите, я у вас и не спросил, – снова обратился инспектор Попович к Яну Здржазилу, – как называется этот ваш роман?

– Román mého života, – сказал спокойно Ян.

– О! – сказал кратко инспектор и тут же рассмеялся долгим, сердечным смехом.

Рассмеялся и Ян Здржазил, вытирая рукавом слезы.

5

У входа на фабрику писателей ждал начальник цеха по производству колбас. Пока все шли к цеху, он сказал несколько слов о самой фабрике, упомянул о мощности, производстве, новых капиталовложениях и закончил тем, что не решается более утомлять их деталями и банальными сведениями, мешать возможному творческому вдохновению и общему поэтическому восприятию фабрики. Писателям это очень понравилось, особенно местным, которые опасались, что придется выслушивать тягомотину. Затем он привел их в цех, рабочие уже в дверях приветствовали писателей бурными аплодисментами. За писателями поспешал шофер автобуса, в руках у него было два больших пакета с книгами. Начальник цеха объяснил собравшимся рабочим, что это писатели, мастера пера, что мы горды тем, что они выбрали именно нашу фабрику и именно наш цех, что у рабочих редко бывает возможность видеть живых писателей, но рабочие тоже любят хорошую книгу, то есть художественное слово в целом, как в письменной, так и в устной форме, и что ему особенно приятно, что все мы имеем возможность видеть здесь и Министра, который столько раз в своих выступлениях говорил, что культура должна проникать в самые широкие массы, особенно в рабочую среду, и который словом и делом способствовал развитию самодеятельного искусства, а что касается этого, то здесь мы действительно не ударили лицом в грязь, потому что у нас есть и фольклорный ансамбль, и драмкружок, а кроме того, на нашей фабрике работает известный художник-примитивист Франьо Кефечек…

Прша несколько раз незаметно шептал на ухо начальнику цеха: «Отлично, Юра… Отлично…» В конце концов начальник цеха, которого Прша называл «Юра», предоставил слово Министру. Министр сказал, что ему особенно приятно встретиться с рабочими, этой революционной базой нашего общества, тем более что и сам он начинал свой жизненный путь рабочим. Потом он сказал, что ему также очень приятно открыть встречу с писателем товарищем Пршей и представить его новую книгу, автор которой уже целый ряд лет крепит связи между писателями и рабочими, протягивая им руку дружбы, который сам прокладывает путь своей книги к читателю-рабочему и новый роман которого «Золотой палец» является вершиной многолетних усилий автора в плане осуществления контакта между культурой и производством. Затем Министр показал рукой на пакеты и сказал, что в них находится пятьдесят экземпляров романа «Золотой палец» с автографом автора, что это подарок рабочим для их фабричной библиотеки, если она у них есть, а если нет, то книги послужат хорошей базой для ее создания.

Затем выступил Прша, он сказал, что, к сожалению, не сможет прочесть отрывки из романа ввиду присутствия иностранных гостей, которые не понимают нашего языка, но вместо этого прочтет несколько коротких стихотворений. Также он попросил рабочих еще раз поприветствовать аплодисментами иностранных гостей, известных у себя на родине писателей, а особенно представителя Франции, который является ни больше ни меньше как родственником прославленного писателя Гюстава Флобера. Рабочие зааплодировали. Потом Прша начал читать свои стихи. Читал он громко, рубя строки, будто это строевая песня или перебранка. В стихах было много односложных слов, таких как «кровь», «нож», «прах», «кость», «страх», «перст», «желчь», «бой», «волк» и все в таком же роде. Венгерке, которая под впечатлением того, что она увидела в цехе, и без того побледнела, эти слова казались колючками, которые поэт с мучениями выплевывает изо рта. Страдальческое выражение лица и болезненно искривленные губы Прши делали этот образ еще более убедительным. В результате венгерка побледнела и, обмякнув, повисла на руке Леша, но кто-то тут же сориентировался и принес ей стакан воды.

Когда Прша окончил читать, рабочие зааплодировали. Одному из рабочих особенно понравилась строчка: «Мой клык во тьме сверкает, жаждет крови», и позже, во время послеобеденной смены, он время от времени повторял ее, пугая работниц. Были распакованы книги, и все смогли полюбоваться прекрасно изданным романом Прши. Министр покинул писателей и в сопровождении какого-то человека в белом колпаке пошел осматривать цех. Рабочим больше всего понравилась пожилая полячка Малгожата Ушко, она единственная из писателей подошла к ним, что-то объясняла, жестикулируя, некоторым дарила значки, другим пожимала руку. Писатели удивлялись активному поведению всегда незаметной представительницы Польши. Венгерка, бледная как мел, по-прежнему опиралась на Леша. Леш любезно предложил ей свой носовой платок, который венгерка с благодарностью приняла и начала им томно обмахиваться. Вскоре к рабочим присоединился и прозаик Мраз, выказавший столь большой интерес к их продукции, что они принялись угощать его разными сортами колбасы. Мраз не отказывался.

Визит потихоньку катился к концу, но тут неожиданно попросил слова Жан-Поль Флогю. К счастью, здесь оказалась переводчица, студентка романо-германского отделения, которая приехала с ирландцем. Жан-Поль Флогю от имени иностранных писателей поблагодарил рабочих за теплый прием, затем сказал, что особое впечатление на всех произвело то, что эта фабрика производит пищу, а затем с французской тонкостью и изяществом закончил тем, что писатели и рабочие – братья. Переводчица немного запуталась, и у нее получилось, что писатели производят духовную пищу, а рабочие – мясную и поэтому они братья. Затем Жан-Поль Флогю упомянул немцев, с глубоким уважением относящихся к своей культуре, которые в начале нашего столетия выпускали автомобиль, носивший имя «Гётемобиль», в честь великого поэта Гёте. Повсеместно известно, сказал Флогю, «Шиллерлокен», рыбное филе, которое теми же культурными немцами названо по имени великого Шиллера. У австрийцев, продолжал Флогю, есть любимые во всем мире шоколадные конфеты «Моцарт», названные в честь великого композитора. У французов – «шатобриан», оригинальное блюдо, которое они, народ остроумный и гордящийся своей литературой, назвали именем великого французского поэта Шатобриана. После этого господин Флогю предложил рабочим назвать какой-нибудь из производящихся ими продуктов именем своего, отечественного, поэта, а раз уж возникла такая мысль, сказал Флогю, то почему бы, например, не назвать эту – тут Флогю двумя пальцами взял за хвостик колбаску – красивую и, конечно же, вкусную колбаску именем Прши, причем имя «Прша» он произнес с французским «р» и с ударением на «а». В цехе повисла тишина. Прша поднял брови и неопределенно наморщил лоб – он не мог сообразить, следует ли воспринимать предложение Флогю как оскорбление или как комплимент.

Тут вмешался начальник цеха Юра и, попросив переводчицу точно перевести все, что он скажет, объяснил, что у нас, как это всем известно, общество социалистического самоуправления и что ни одно решение не принимается кулуарно и не спускается сверху, что это предложение необходимо передать в совет трудового коллектива или на рассмотрение общего собрания рабочих и тогда будет принято решение, исходящее от всех тружеников. На это одна из работниц сказала, что до сих пор они, правда, не выдвигали предложений о названиях своей продукции, однако она не видит, почему бы в будущем именно так и не делать, потому что ведь правда же свинство, что их продукции дают такие дурацкие названия, а можно бы было придумать и чего получше. Что касается ее лично, то ей все равно как назвать колбаску – Враз,[6]6
  Враз Станко (1810–1851) – хорватский прозаик, поэт и критик.


[Закрыть] Шеноа[7]7
  Шеноа Ауггуст (1838–1881) – хорватский поэт, прозаик, драматург, критик.


[Закрыть] или именем присутствующего товарища поэта, – однако она убеждена, что предложение иностранного гостя очень продуктивно. «Браво, Анкица!» – послышались возгласы одобрения среди рабочих. Начальник цеха лишь кивнул головой и что-то записал в свой блокнот. Затем слова попросил один рабочий и сказал, что предложение отличное, потому что недавно началось производство диетических сосисок для диабетиков и детей и вот бы было хорошо назвать эти сосиски «Змай» в честь нашего крупнейшего детского поэта Иовы Йовановича-Змая. Другой рабочий заметил, что не имеет ничего против того, чтобы сосиски назывались «Змай», но это имя больше подходит для кровяной колбасы, а не для детских сосисок. С этим все согласились. Затем выступила еще одна работница, которая предложила для начала обратиться к компромиссным названиям, а именно: переименовать «зимний салат» в салат «Загорка», имея в виду Марию Юрич-Загорку,[8]8
  Юрич-Загорка Мария (1873–1957) – хорватская писательница, первая в Хорватии женщина-журналист, автор популярных романов из хорватской истории. «Hepa» – роман М. Юрич-Загорки.


[Закрыть] крупнейшую хорватскую писательницу. Тут среди рабочих поднялся шум: одни предлагали название «Hepa», а другие, со смехом, «Колдунья с Грича».[9]9
  «Колдунья с Грича» – роман М. Юрич-Загорки.


[Закрыть] Один из рабочих, который невнимательно следил за ходом дискуссии, вообще вернулся к тому, с чего начали, и заявил, что он лично больше ассоциирует фамилию «Прша» не с сосисками, а с рыбой. «Прекрати, Штеф, опять ты набрался…» – послышались комментарии его коллег. Снова взяла слово работница, которой было сказано «Браво, Анкица!», и предложила назвать диетические сосиски в честь романа, который только что был вручен в качестве подарка, – «Золотые сосиски»… «Но роман же называется „Золотой палец"», – послышались голоса рабочих. «Знаю, – сказала Анкица, – но ведь сосиски же нельзя назвать „палец"». Тут все согласились, что «Золотые сосиски» – это самое лучшее название для нового продукта. Среди писателей тоже начался шумок. Леш злобным шепотом заметил, что уже представляет себе рецензию под заголовком «Золотые сосиски Прши» в завтрашней газете. Прозаика Мраза, который воспринимал все это как великолепную комедию, тем не менее грызла зависть из-за общего внимания, которым оказался окружен Прша, и он, разнервничавшись, принялся все быстрее и быстрее пожирать предлагаемые ему образцы продукции. Сам Прша только поднимал брови и неопределенно морщил лоб, делая вид, что к нему это не имеет ни малейшего отношения, но потом вдруг подошел к начальнику цеха и что-то шепнул ему на ухо. Начальник цеха попросил гостей принять приготовленные для них подарки, и писатели, подхватив каждый свой пакет, не спеша двинулись к выходу. При прощании самую большую активность проявила пожилая полячка Малгожата Ушко, она обменялась рукопожатиями почти со всей сменой.

По пути в отель в автобусе царило необычайное оживление. На задних сиденьях расположились местные писатели. Обсуждая посещение фабрики, они веселились от души.

– Представляешь, берешь нож, отрезаешь кусок шпига «На грани разума»[10]10
  «На грани разума» – роман М. Крлежи.


[Закрыть] и кладешь его на хлеб, намазанный паштетом «Господа Глембаи»![11]11
  «Господа Глембаи» – драма М. Крлежи.


[Закрыть]

– А представляете черную хронику «Вечерки»… «Сегодня в результате отравления просроченным паштетом „Крлежа[12]12
  Крлежа Мирослав (1893–1981) – хорватский поэт, прозаик, драматург, критик и эссеист. Творческая личность мирового масштаба.


[Закрыть]" в загребские больницы доставлено около сорока человек. Их жизнь вне опасности. Просим граждан быть особо внимательными при покупке этого продукта»…

– И как это я не сообразил предложить для детских сосисок название «Перо Квржица»![13]13
  Перо Крвржица – герой хорватской детской литературы.


[Закрыть]

Ирландец Томас Килли сидел рядом с переводчицей.

– Как вам понравилось посещение фабрики? – спросила переводчица, стараясь завязать светскую беседу.

– Не знаю… Я вегетарианец, – рассеянно ответил ирландец.

Сильвио Бенусси дремал, а сидевший рядом с ним Виктор Сапожников тихо разглядывал содержимое пакета.

Прозаик Мраз сидел рядом с пожилой полячкой Малгожатой Ушко, которая бодро смотрела в окно, не обращая внимания на содрогавшегося от икоты Мраза.

– Простите, – сказал через некоторое время прозаик Мраз.

– Nie skodzi, – сказала полячка и снова повернулась к окну.

Венгерка, бледная как мел, сидела рядом с поэтом Лешем, положив голову ему на плечо.

– Никогда в жизни не видела столько мяса, – произнесла она слабым голосом.

– Это было самое настоящее убожество в стиле соцреализма, иностранцы именно так все и восприняли, – сказал Леш, судя по всему, не относивший венгерку к числу иностранцев. – Все следовало обставить более впечатляюще, более театрально, если хотите, даже шокирующе, с большим количеством крови…

– Да, больше крови… – серьезно повторил поэт-игрушка, высовываясь со своего сиденья за проходом.

– Кстати, – сказал Леш через плечо, обращаясь к поэту. – Теперь-то я наконец понял, что именно мне всегда напоминала его поэзия по своей фактуре.

– Что? – спросил поэт-игрушка.

– Колбасу высшего сорта! – сказал Леш.

Впереди сидели Министр и Прша.

– Катастрофа! – возбужденным шепотом говорил Прша. – Это просто фиаско! Вы видели?! Я думаю, мы имеем дело с саботажем! Вам не кажется, что этот француз своим предложением саботировал все мероприятие?! Все наше достоинство полетело к чертям!..

– Да ладно, чего ты, успокойся, все прошло отлично, – сказал довольный Министр.

– Но это предложение насчет названия сосисок – это же просто позор! – шипел Прша.

– У Моцарта ведь корона не свалилась с головы, и ты переживешь.

– Но то все-таки шоколадные конфеты, а не колбаса и сосиски! – кривился и переживал Прша.

– Что конфета, что сосиски – один черт, – сказал Министр.

– А ведь это Люштина во всем виноват! Мы же с ним договорились, что он выступит и расскажет о романе! Это сразу придало бы всему совершенно другой оборот, – нервозно шептал Прша, надеясь, что Министр подтвердит это, но Министр закрыл глаза и, по-видимому, задремал…

Точно! Люштина! – сверкнуло в голове у Прши, и он направил всю свою злобу на Люштину. И как ему вообще могло прийти в голову просить Люштину выступать перед рабочими?! Монопольная позиция в критике и без того была у этого типа, у этого подлеца и обжоры, который может (разумеется, за чужой счет!) сожрать целого пятикилограммового омара – Прша видел это собственными глазами. Он настоящий правобуржуазный элемент, который хитро и ловко, из-за прикрытия(а этим прикрытием ему служила его собственная жена, дочь известного политика) обрушивает свои критические удары на самых слабых – на литературных дебютантов и писателей-женщин, то есть писательниц… Правда, Прша и сам не очень-то любил женщин, лезущих в литературу, но попробовал бы ты, Люштина, задеть кого-нибудь покрупнее, вот бы тогда на тебя посмотреть! Гад, вот он кто такой, сноб, который ни за что не согласится пачкать свой костюм фирмы «Burberry» в каком-то цеху, среди рабочего класса, если ему за это не пообещают солидный гонорар. И как он раньше об этом не подумал?! Гад! Надо и его занести в папку.

Прша резко обернулся, как будто испугавшись, что кто-то мог услышать слово «папка». Позади, через несколько рядов от него, сидел господин Флогю. Жан-Поль любезно кивнул. Пришлось кивнуть и Прше. В хвосте автобуса отечественный литературный сброд беззастенчиво над кем-то издевался. Прша обиженно отвернулся и уставился прямо перед собой, на дорогу.

Некоторое время назад, сейчас уже трудно вспомнить, когда это было, Прше первый раз пришло в голову, что бы было, если бы в случае смерти кого-нибудь из его литературных коллег ему предложили написать некролог, Сначала от такой мысли ему стало неловко, он отгонял ее, как назойливую муху, но она снова лезла ему в голову, причем все чаще и чаще. Бывало, сидит Прша на каком-нибудь собрании, где-нибудь в редакции, в кафе, прямо перед ним смеющееся, здоровое лицо коллеги-писателя, а в голове сам собой складывается некролог… А потом как-то раз, осознав, что это доставляет ему тайное удовольствие, он раскрыл пустую папку и начал ее заполнять. В верхнем правом углу написал большую букву «H», а когда недавно, забрав с собой двоих детей, жена Нада ушла от него и переселилась на Тушканац к родителям, он вздохнул с облегчением и дописал «ЕКРОЛОГИ». Это была его тайна, его страсть, которой он предавался в одиночестве. Сначала Прша стыдился самого себя, ему было противно, но потом все преграды пали, ведь, в конце концов, у всех людей есть свои слабости, маленькие и большие, кое-кто, например, любит потихоньку ковырять в носу, что из этого? Однажды он заметил, что, стоило кому-нибудь из его коллег намеренно или случайно обидеть его, мысленно он тут же начинал аккуратно заполнять чистую белую страницу. Имя, фамилия и так далее… Прша едва мог дождаться момента, когда, придя домой, он открывал папку. В некрологах он давал выход своей ненависти. Но откуда она бралась, он не знал. Однако именно ненависть была той тайной пружиной, которая помогала ему двигаться вперед. Иногда его охватывала жалость к самому себе, ему казалось, что он один-одинешенек бьется на переднем крае, окруженный со всех сторон неприятелем, в одиночку защищая идеалы любви к свободе, к родине и литературе. Другим на все было наплевать.

В Союзе писателей было зарегистрировано около трехсот членов, а количество Пршиных некрологов дошло уже до ста пятидесяти. Иногда случалось, что кто-нибудь из коллег действительно умирал, а у Прши уже имелся готовый некролог. Редакции газет постепенно привыкли в таких ситуациях звонить ему, никому это не казалось странным, более того, это истолковывалось как прекрасный пример заботы о ближнем. А ведь в сущности это и было заботой о ближнем.

С течением времени он начал вносить в папку все больше и больше сведений, от заметок для памяти (дал в долг M. М. пятьдесят тысяч) до политических характеристик (левый, шовинист, либерал, националист, сталинист, клерикал, русофил, аполитичен, профашистски настроен, информбюровец, анархист, американофил, анархо-либералист и пр.). Кроме того, он стал отмечать (под грифом «П») происхождение данного лица и регистрировать черты характера (например: болтун, наивен, алчен, скряга, обжора, эротоман, врун, сплетник, интриган, грандоман, эгоцентричен, слабак, подлиза, любит выпить) или же красочные и образные определения (крыса, ничтожество, паразит, скотина, вошь, идиот, гнида и пр.). Иногда, если у него не было другого занятия, Прша развлекался тем, что классифицировал своих клиентов по разным категориям, например политическим, или по чертам характера, набрасывал графики, пытался вывести закономерности. Результаты казались ему не вполне надежными, однако весьма интересными. Получалось, например, что русофилы были обжорами и ничтожествами, шовинисты – эротоманами и крысами, а либералы – скрягами и идиотами…

Что касается Люштины, то его надо при первой же возможности занести в папку, распалял себя Прша, пока автобус приближался к отелю «Интерконтиненталь». Между тем стоило писателям войти в отель, как им стала известна невероятная новость – литературный критик Иван Люштина, по свидетельству очевидцев, хитростью заманенный в один из номеров, был обнаружен там изнасилованным неизвестными преступницами и увезен в больницу на «скорой помощи»… При появлении писателей элегантная секретарша Франка немедленно подошла к Прше и что-то доверительно зашептала ему на ухо.

– Что?! – остолбенел Прша и побледнел. Его мгновенно охватило смешанное чувство страха и могущества. Все, что про себя он только что пожелал Люштине, кто-то уже претворил в жизнь. Значит, достаточно мне только пожелать… – подумал Прша и поежился. А потом, подняв брови, с мрачным лицом направился к телефону.