Текст книги "Форсирование романа-реки"

Автор книги: Дубравка Угрешич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

3

Широко распахнув дверь, Прша энергично шагнул в помещение временного секретариата Загребской встречи. Франка сидела за столом и внимательно изучала маленького Амура в шоколадных качелях, которого специально для нее отломил от свадебного торта Эммы Бовари прозаик Мраз. Увидев Пршу, Франка быстро накрыла Амура салфеткой и отодвинула в сторону.

– Видел, видел, я все видел… – сказал Прша, перевел дух и сел. – Слава Богу, дело идет к концу! – добавил он, обращаясь главным образом к самому себе, и забарабанил пальцами по столу. Пусть поскорее отправляются по домам и там занимаются чем им угодно. Сначала глупый испанец, который не нашел ничего лучше, чем плескаться в бассейне, потом сумасшедший чех, который получил от нас суточные, наворотил глупостей и смылся домой, даже не прочитав своего доклада, потом взбесившиеся женщины… И если бы не француз, который великолепным жестом поставил точку над «i», все дело закончилось бы довольно бледно…

– Вы не посмотрите список гостей, который я сегодня напечатала? – сказала Франка, протягивая Прше лист бумаги. Прша перебросил ногу на ногу и взглядом пробежал список. Франка потрудилась на славу, она отделила писателей от переводчиков и даже добавила сведения об опубликованных книгах.

Сильвио БЕНУССИ (Падуя, Италия), литературный критик. Книги: «Storia délia letteratura italiana contemporanea», «La critica letteraria contemporanea».

Ян ЗДРЖАЗИЛ (Прага, ЧССР), поэт. Книги: «Láska», «Den s andĕl em», «Holub».

Томас КИЛЛИ (Дублин, Ирландия), прозаик. Книги: «It's me, Molly Bloom» (в работе).

Илона КОВАЧ (Будапешт, Венгрия), поэт. Книги: «Kép», «Ablak», «Fénykép», «Az Ember a képról», «Pejzazs».

Виктор Викторович САПОЖНИКОВ (Москва, СССР), прозаик, драматург, детский писатель. Книги: «Свой человек», «Колодец», «Прогулка в лесу», «Мамка, бабка и я».

Марк СТЕЙХЁЙМ (Нью-Йорк, США), прозаик, сценарист. Книги: «The Revenge of Walter Mitty», «Destry Writes Again», «Trashcan», «Wonder-Woman's Lover-boy», «Play it Again, Mary!».

Сесилия CTEPEHCEH (Аархус, Дания), прозаик. Книги: «Danish Cookies», «Levenedsbog».

Юрий Васильевич ТРОШИН (Москва, СССР), прозаик. Книги: «Служебный вход», «Городская жизнь», «Красная луна», «Короткая встреча в метро», «Женщина в синем», «Второй раз» и др. Малгожата УШКО (Краков, Польша), литературный критик. Книги: «Krytyka i dzielo», «Studie lit-erackie», «Poezija i znaczenie».

Хосе Рамон ЭСПЕСО (Мадрид, Испания), поэт. Книги: «Ciprés gue crece del barco», «Los habitantes del alba», «Poema madrileno», «Redoble de memoria».

Прша расстроенно бросил список на стол. Ему показалось, что былой международный блеск Загребских литературных встреч как-то померк…

– Вы не вписали француза, – заметил он.

– Утром мы получили телеграмму, что Жан-Поль Жобер приехать не сможет. Вот она. Представляете, телеграмма пришла только сегодня!

– Постойте, постойте… А кого мы приглашали?

– Жан-Поля Жобера.

– Ну хорошо, так ведь приехал Жан-Поль Флогю.

– Но он же не Жобер.

– Слушайте, Франка, Жобер или Флогю – какая разница, француз здесь!

– Да, какой-то француз действительно здесь! – сказала Франка ядовито.

– Да вас что, заклинило?! Вот женщины! Один не смог, приехал другой! Какая разница! – вспыхнул Прша и хлопнул рукой по столу буквально в миллиметре от накрытого салфеткой Амура.

– Заклинило меня потому, что про Жан-Поля Жобера я слышала, более того – читала его, а про Жан-Поля Флогю – никогда, – сказала Франка таким тоном, который ясно свидетельствовал, что добавить ей больше нечего.

– Слышали, читали, ну так и что, – проворчал Прша и вышел из комнаты, оставив за собой настежь распахнутую дверь.

4

Министр сидел в кресле, распустив ремень на брюках своего самого торжественного темного костюма. Он отдувался и рассеянно вертел в руке бумажку, которую вытащил из Ван-диной вязаной шляпки. Напрасно он так налегал на жареного поросенка. Все было бы очень хорошо, если бы не было слишком хорошо. Этот француз всем им показал фигу, вот вам, полюбуйтесь, хозяева, посмотрите, как это делается! Что ж, если у него есть деньги, пусть тратит. У нас денег нет. И вообще он какой-то скользкий и слишком театральный. Прша обещал разнюхать, что он собой представляет. Только теперь хрена он разнюхает, если тот сегодня уезжает. Ищи ветра в поле! Да ладно, в конце концов, кому какое до него дело. Ну захотелось человеку угостить, пусть угостит…

– Киска, знаешь, сколько денег ухнул на прием этот Флоберов родственник?

– Сколько? – отозвалась из кухни Ванда.

– Говорят, минимум пять тысяч долларов. И захвати мне соду!

– Боже! Что бы сказал на это Флобер?! – Киска расстроилась так неподдельно, будто прием был оплачен непосредственно из кармана автора «Мадам Бовари». Ванда любила этот роман, она читала его три раза и все три раза плакала.

– Жалко, что я на больничном, – сказала Ванда, входя с подносом, на котором стояли две чашечки с кофе. – А то бы пошла к нему и все ему высказала.

– Что бы ты ему высказала?

– Как вам не стыдно транжирить деньги своего покойного гениального дяди!

– Кто его знает, может, он ему вообще не родственник… – ответил Министр и потянулся за содой. Может, он самозванец? Непрошеный гость? Шпион? – Министр махнул рукой, отгоняя эту мысль, как надоедливую муху.

– Может, он ему вообще никто, – сказал он, не сводя взгляда с Ванды. Точнее, с ее полной, тяжелой, сочной груди, которая выглядывала из-под халатика. Ванда поймала взгляд Министра.

– Котик, а ты, оказывается, уже вытащил фант?!

Министр только сейчас заметил, что в руке у него что-то есть, и развернул записку.

– Что это такое?! – взорвался он, протягивая Ванде пустую бумажку.

– Не знаю, котик. Дай посмотреть… Кооотик! – изумилась Ванда.

– Что ты мне подсунула, ведьма?! – загремел Министр.

– Ну что ты, котик, при чем здесь я, это случайность… Вот, котик, пожалуйста, тяни снова!

– Не буду, – сморщился Министр. В первый момент пустая бумажка неприятно задела его, словно это было дурное предзнаменование, но он тут же обрадовался. Слишком он сегодня устал и не годился на то, к чему Ванда была готова всегда.

– Видишь, котик, какой ты, – захныкала Ванда. – Ну давай посмотрим, что тут у нас есть?!

Ванда вынимала бумажки из розовой шляпки и разворачивала их, как конфеты.

– Смотри, котик, что я достала тебе! Смотри, что написано… Сидя верхом…

Министр, однако, оставался тверд, посчитав, что если уж чего-то нельзя избежать, то нужно, по крайней мере, потянуть время.

– Змея ты, вот ты кто! Вот что ты устроила своему котику! А? Значит, вот что ты ему устроила?! – ворчал Министр, стараясь выиграть время. Он знал, что Ванда любит его. От ворчания у Ванды зарумянились щеки, заблестели глаза.

– Значит, ты своего котика на помойку хочешь отправить, а?! Посмотрим, посмотрим, кому здесь пора на помойку.

– Да нет же, котик, правда, – защищалась Ванда.

– Ты специально подсунула пустую бумажку! Но я знаю, что я с тобой сделаю, змея! – страшным голосом проревел Министр.

– Что, котик? – затрепетала Ванда.

– Карты на стол! Быстро! Сейчас я тебе покажу! – рявкнул Министр, и Ванда тут же вскочила, чтобы бежать за картами. Ага, значит – стрип-покер! Это Ванда любила больше любой другой прелюдии.

Любил Министр свою Ванду. Больше всех на свете. За исключением, может быть, только Динки. Чем-то они были похожи. Какой-то особой женской щедростью…

По Динке он когда-то просто сходил с ума. Динка относилась к тем женщинам, которые разят мужчин наповал. Ах, как она была хороша! Раньше девушки были гораздо красивее, чем сейчас. Черненькая, зубки как жемчуг. А веселая! Женщина такой и должна быть – покажешь ей палец, а она уже смеется… Потом он никогда больше не слышал такого смеха… А с Динкой ему русские подгадили. Она по русским просто с ума сходила. По-своему. Достаточно было нескольких тактов «Kaiinka», «Rjabina», «Ochi chornye» и этого их «eh, raz, escho raz», как Динка начинала поигрывать плечом и глубоким грудным голосом издавать вопли, достойные Тарзана. Министр никак не мог понять этого музыкального пароксизма. Судя по всему, это было сильнее ее. За русскую песню она готова была отдать все. Это был тот волшебный ключик, с помощью которого можно было овладеть всем ее существом. В сопровождении русского народного ансамбля она смогла бы подняться даже на Гималаи. Под звуки «eh, raz, escho raz…» в Динке рушились все преграды, а глаза подергивались пленкой транса. Конечно, это подогревалось и повальной любовью к русским в те годы. «Веселые ребята» сделали свое дело. Так же как и «Молодая гвардия», «Как закалялась сталь» и особенно какой-то «Алитет уходит в горы», книга, которую Министр подарил Динке, написав на ней:

«Вижу тебя через любовную призму, свобода – народу, и смерть – фашизму!» Она просто зачитывалась этим «Алитетом» и одно время называла Министра «глупым тюленем». В сорок восьмом Динка вышла за русского военного инструктора. И след ее потерялся. В тот самый год Министр, разумеется, был решительно против русских. И кто знает, если бы она его не бросила, может быть, все бы пошло по-другому…

Но за Динку он русским должок вернул. Правда, гораздо позже. Была у них какая-то неделя культурного обмена – в целях укрепления дружбы. Понаехали фольклорные ансамбли, музыканты, артисты, кого только не было. Открытие в театре… Их «политический руководитель», русский, торжественно передал Министру подарок, здоровенную картину, два на два метра, на сцену ее вынесли театральные рабочие. Министр тоже вручил подарок, работу нашего известного скульптора, какой-то железный шар весом килограммов в двадцать, не меньше. А русский-то, не предполагая, что эта штукенция такая тяжелая, не удержал ее. «Eh, raz, escho raz!» Подарок так хряпнул его по ноге, что пришлось срочно дать занавес. Вот тут Министру и вспомнилась Динка.

– Котик, брюки долой! Ты проиграл! – воскликнула Ванда и захлопала от радости.

– Почему брюки?! Сначала идут носки, – возразил Министр.

5

– Заходите, заходите, господин Прша. Я очень рад, – сказал Жан-Поль Флогю, проводя Пршу в свои апартаменты. – Рауль! У нас гость.

Темноволосый Рауль вместо приветствия кивнул головой и, направляясь к бару, спросил:

– Мошно вам предлошить выпить? Говорил он по-хорватски, но почему-то вместо «ж» выговаривал «ш».

– Мошно, – растерялся Прша.

– Что вы думаете насчет бутылки шампанского? – вмешался по-французски Жан-Поль.

– Oui, merci, – кивнул головой Прша, закинул ногу на ногу и, подняв брови, заявил торжественным голосом: – Я, собственно, пришел еще раз поблагодарить вас за великолепный обед. Знаете, это, конечно, была наша обязанность. И если бы мы были лучшими организаторами…

– A, party… Ерунда. Я могу позволить себе такие удовольствия. Знаете, господин Прша, я богатый человек, – сказал Жан-Поль с призвуком легкой скуки в голосе. Прша подумал, как это прекрасно – быть богатым и относиться к этому с таким презрением.

– Нет, нет, это было нашей обязанностью, – настаивал Прша. – Однако наш министр…

– Понимаю, – прервал его Жан-Поль. – Все будет по-другому, когда министром станете вы!

– Простите?! – опешил Прша.

– Мне кажется, втайне вы об этом мечтаете, разве нет? – сказал Жан-Поль, закуривая свою толстую сигару.

– Ну… – заволновался Прша.

– А раз так, то так тому и быть, – спокойно и без малейшей иронии продолжил Флогю.

Прша растерялся. Он был озадачен тем, что при всем своем достоинстве и солидном возрасте Флогю так по-детски быстро и легкомысленно сделал такой вывод.

– Не знаю… – сказал Прша и пожал плечами.

– К тому же вашего престарелого министра, как мне кажется, в недалеком будущем ждет инфаркт!

– У него уже был один, – оживился Прша. – Но откуда вам это известно?!

– Опытный глаз пожилого человека, мой дорогой, не более того. Я распознаю своих сверстников по предательским капиллярам на щеках, которые свидетельствуют о состоянии их кровеносных сосудов, по мешкам под глазами, которые говорят об их почках… Ах какая славная тема! Я, в сущности, просто хотел сказать, что мне было бы приятнее видеть на его месте вас.

– Я всего лишь обычный писатель, месье, – как можно скромнее вставил Прша и опустил взгляд на бокал с шампанским. Старый француз нащупал его больное место! Значит, все-таки это заметно! Министр, этот старый конь с несомненными признаками старческой эротомании, порядком надоел Прше, он устал писать старику выступления, выслушивать его глупости – одним словом, быть мальчиком на побегушках.

– Писатель, который написал столько книг, сколько написали вы, у которого только что вышел прекрасный роман, который больше всего в жизни любит и ценит литературу, а об этом вы говорили мне за обедом, – такой писатель может сделать для литературы гораздо больше, чем дряхлый министр.

– В принципе да, – осторожно начал Прша.

– Вот видите. О том я и говорю. Вам действительно нужны широта, размах, стимул, настоящий стимул, – сказал Жан-Поль, подчеркивая слово «стимул».

– Повторяю, я всего лишь писатель, – подчеркнуто скромно заметил Прша. Жан-Поль замолчал и некоторое время разглядывал Пршу, пуская своей толстой сигарой кольца дыма.

– Вы знаете, на сколько языков переведена Агата Кристи? – вдруг спросил он.

– Я, право, затрудняюсь… – смутился Прша.

– На сто три языка, – сам ответил Флогю и посмотрел на Пршу, ожидая его реакции. Прша только, пожал плечами.

– Теперь представьте, – продолжал Жан-Поль, – ваш роман «Золотой палец» хотя бы на трети этих языков.

– Этого я представить не могу, – сказал Прша искренне.

– Рауль! – обратился Флогю к Раулю. – Поиграйте немного с вашей игрушкой!

Рауль, который все это время молча наблюдал за собеседниками, подошел к письменному столу, сел и открыл черный чемоданчик. Прша увидел маленький светящийся экран и услышал звуки клавиш компьютера.

– Рауль – доктор наук в области сравнительной лингвистики. Его сфера – славянские языки. Прекрасный секретарь, блестящий компьютерный ум, – тихо расхваливал Рауля Жан-Поль Флогю. – Знаете, у персидского везиря Абдул Касем Исмаила была библиотека, которую он всегда возил с собой. Книги, распределенные в строгом алфавитном порядке, везли четыре сотни верблюдов. Сегодня все это поместилось бы у Рауля на его дискетах, – болтал Жан-Поль Флогю, пока Рауль занимался компьютером.

Прша ошалело смотрел то на Рауля, то на Флогю. Вскоре Рауль протянул Прше лист бумаги, на котором на тридцати языках было написано всего два слова: «Золотой палец».

– Неплохая игрушка, – смущенно промямлил Прша и тут же положил бумагу на стол, словно она жгла ему руку. – Жаль, что это невозможно… – добавил он и вдруг поник. Ему показалось, что француз издевается или играет с ним в какую-то непонятную игру.

– А почему же невозможно, дорогой мой господин Прша? – спросил Жан-Поль. – При наличии определенного количества денег, хорошей стратегии и правильного стимула…

– Вы шутите, месье Флогю, – сказал Прша, чуть не плача. – Это что, какая-то игра?

– Ладно, ладно, – добродушно успокоил его Жан-Поль, – давайте вообразим, что это игра. Вы писатель, у вас есть воображение, попробуйте мыслить шире, масштабнее…

– Не понимаю… в каком смысле масштабнее?!

– Вообразите, дорогой Прша, что перед вами карта мира… Вы, разумеется, представляете себе географическую, политическую, демографическую, геологическую, экологическую или еще какую-нибудь карту. А теперь попробуйте представить литературную. На ней есть пустые пространства без обозначений, а есть заполненные, как на настоящей географической карте, с реками, горами, городами…

– Не понимаю.

– Я сейчас фантазирую. Но мы живем в эпоху информации, дорогой мой. И такую карту вообразить нетрудно. Все, что не будет охвачено системой информации, вскоре вообще перестанет существовать, не так ли? Исчезнут некоторые страны, некоторые культуры, языки… Карта духовной жизни наверняка изменится, правда?

– Да, – согласился Прша, хотя по-прежнему не очень понимал Жан-Поля.

– Сегодня все сферы человеческой деятельности в большей или меньшей степени контролируются, с этим вы не можете не согласиться, так? Почему же тогда, по аналогии, мы не могли бы представить себе литературный контроль? Тотальный литературный контроль? Ведь без него мы не сможем свести это огромное духовное богатство к системе компьютера, конечно, тоже огромного, а не такого, как у Рауля. Это вынуждает нас своевременно позаботиться и об информации, и о контроле над ней, не так ли?

– Не понимаю, как можно контролировать то, что не поддается прогнозированию?! Ведь в данном случае речь идет о творчестве, о способностях ума, в конце концов, о гениальности, а не просто о сухих фактах? – спросил Прша.

– Согласен, это трудно, однако некоторые обстоятельства, если можно так выразиться, могут нам помочь. Например, сама наша эпоха, это, к счастью, эпоха вовсе не Моцартов, а Сальери… Литература на многих этапах своей истории основывалась на идее производства, а производство в принципе поддается контролю. Романтические идеи, например, самым серьезным образом подрывают концепцию литературы как производства и воскрешают миф о гениальности, оригинальности, неповторимости акта литературного творчества и других бессмыслицах подобного рода… Такие идеи несут хаос и, разумеется, мешают тотальному литературному контролю. Тем более что писатели и по сей день тешат себя этим мифом, который чаще всего выступает у них в качестве личного мотива. Однако я вас утомил…

– Нет, нет, прошу вас, продолжайте, – откликнулся Прша живо.

– И в этом смысле мы можем продумать продуктивные методы литературного контроля, а точнее, то, как препятствовать, если так можно выразиться, хаосу, сопутствующему гению. Например, литературный шпионаж. Представьте себе писателя X, который годами работает над произведением, уверенный в его неповторимости, важном значении и гениальности. Представьте себе также, что кто-то, заинтересовавшись этим, узнаёт название, тему и некоторые другие данные об этом произведении, а потом находит ghost writer'a, который садится и быстренько пишет аналогичный роман. Я допускаю, что получившаяся таким образом книга будет гораздо хуже, но при этом оригинальная, начальная идея нашего писателя X непременно окажется обесцененной. Это психологическая война, дорогой мой, и это вопрос первенства, ни у кого сегодня нет времени на гениальные произведения, к тому же они вносят смуту и беспорядок…

– Невероятно! – прошептал потрясенный Прша. Ему самому никогда бы не пришла в голову идея литературного шпионажа.

– Многое в этом смысле сделал господин Borges, – продолжал Жан-Поль, – этот эрудит, переписчик и искусный творец моделей, сбросивший ауру неприкосновенности с литературного произведения. Он гораздо эффективнее, чем кто бы то ни было из наших современников, способствовал развенчанию мифа о гениальности и оригинальности литературного творчества, но, к сожалению, его пленил другой миф – о гениальности и оригинальности переписывания и переиначивания… Инфляции литературных идей способствуют и сноровистые третьеразрядные писатели, которые, как квадратики кроссворда, заполняют тематические пустоты. Сами того не понимая, они усердно разрушают миф о великой, гениальной и неповторимой литературе. Аналогичного результата добиваются и крупные литературные акулы, которые одним только объемом рукописной массы неизбежно уничтожают всю окружающую литературную среду. А когда большая рыба заглотнет всю маленькую, тогда уж и ее поймать нетрудно. Производство, дорогой мой, производство. Представьте себе литературного Andy Warhol'a, производящего серии одинаковых, пустых, написанных на один манер произведений. Тогда останется только подкинуть читательским массам мысль, что в таких книгах они открывают «гениальный» цинизм, «гениальную» трактовку бездарной повседневности… Однако писатели, вместо того чтобы производить литературные гамбургеры, стремятся навязать им что-нибудь свое…

– Но я не пойму, зачем писателям производить литературные гамбургеры?! – спросил Прша, у которого от всего услышанного голова пошла кругом.

– Вот видите, – улыбаясь сказал Жан-Поль, – и вы не можете избавиться от этого комплекса художественной оригинальности. А унификация, дорогой мой, это великое дело. Вы и сами, если подумаете, согласитесь со мной. Вот, скажите, какие вещи сейчас консолидируют весь мир? Таких гениальных находок всего несколько: кока-кола, гамбургер, Библия… Достаточно объединить богатство и силу для того, чтобы предложить миру такие символы равенства.

– Но почему равенства? – заволновался Прша, который уже совершенно перестал что бы то ни было понимать.

– Потому что унификация способствует процессу осуществления тотального контроля. Однако, как я уже сказал, в этом процессе, сама того не зная, уже участвует огромная и дисциплинированная армия.

– Армия?!

– Армия критиков и литературоведов, например. Критик, ориентированный на сравнительный метод, всегда ставит под сомнение стремление любого писателя быть новым и единственным в своем роде, и он безо всяких колебаний относит его к какой-нибудь группе, направлению, модели и так далее. Критики ждут не дождутся появления нового произведения, чтобы наброситься на него и обглодать до косточек, отодрать зубами мельчайшие кусочки плоти. Сегодня любой писатель заранее знает, что его ждет. Даже когда, охваченный творческой лихорадкой, он стучит на своей машинке, он слышит, как за спиной щелкает зубами критик, он боится оглянуться, боится увидеть, что уже наполовину съеден. Даже величайший творец всех времен, Господь Бог, в наши дни оказался бы не в лучшем положении. А он работал чуть ли не быстрее всех, в этом ему не откажешь. Ему для создания шедевра потребовалось всего семь дней. Короче говоря, дорогой мой, однажды благодаря тотальному литературному контролю у нас появится возможность изменять общую картину литературы, управлять, создавать необходимые произведения, влиять на присуждение премий, штамповать бестселлеры, порождать литературные модели, создавать писателей-звезд и эпигонов, вмешиваться в историю литературы, вымарывать, вписывать… Мы живем в век технократии, дорогой мой. Тотальный литературный контроль – это великая идея, он делает возможным литературный инженеринг. В конечном счете мы сможем научно обработать процесс литературного производства и на этой основе программировать модели. Глобальный литературный инженеринг! Согласитесь, это величественный проект. И конечно же, все мы, кто любит литературу, обязаны собирать информацию для воображаемого будущего суперкомпьютера. Тот, кто завладеет такой информацией, а возможно, это уже будем даже и мы, станет обладателем огромного могущества и невообразимых возможностей для создания новых форм, новой литературы, новой культуры, вы согласны, господин Прша?

Прша, утонувший в огромном кресле, был погружен в размышления. Ведь и он сам по-своему предугадал возможность контроля. Папка, его папка, это же и есть начальный этап того самого сбора информации, о котором говорит Жан-Поль. Француз, правда, пока еще видит конечную цель не вполне ясно, туманно, однако в его идее есть разумное начало, есть страстность мечтателя. Сказать ему про папку сейчас или в такой момент это неуместно? Перед глазами Прши трепетала воображаемая карта мира. Флота прав: тот, кто не войдет в информационную систему, вскоре перестанет существовать. И если вовремя об этом не подумать, на нашем меридиане действительно останется пустое место.

– Месье Флогю, – решительно заговорил Прша, – я думаю, все это вы рассказали мне не случайно…

– Ну что вы, господин Прша… Просто я фантазирую, я мечтатель. Но мне кажется, было бы прекрасно, если бы как можно больше людей с необузданной фантазией, писателей, вдохновилось идеей тотального контроля… В тот день, когда мы с вами обедали, вы так хорошо говорили и о литературе, и о своих коллегах, что я не постеснялся раскрыть вам свои мечты. В конце концов, судите сами, неужели бы у этого Яна Здржазила могла исчезнуть рукопись, если бы существовал хотя бы минимальный контроль?

– Вы этому верите? Тому, что у него вообще была рукопись?

– В данный момент это неважно… – сказал Жан-Поль.

– Минуточку… значит, эти люди, эти писатели, о которых вы говорите, были бы своего рода литературными шпионами? – спросил Прша и лицо его исказила гримаса.

– А почему вас так пугает это слово. Dante, Marlowe, Milton, Defoe, Marvell, Byron, Kipling, Somerset Maugham, Graham Greene, Le Carrй – все они были просто шпионами своих государств. Так вот, вместо того чтобы служить государству, писатели стали бы служить литературе, не так ли? Как вам нравится название АТЛК?

– АТЛК? – изумился Прша.

– Агент тотального литературного контроля.

– Ну… – сморщился Прша. – Не так чтоб очень. Как-то… Похоже на научную фантастику.

– Но мы здесь и играли в фантастику. Забудьте обо всем этом, дорогой Прша. Мы просто фантазировали, мы же писатели, нам это свойственно… Давайте-ка выпьем за литературу как она есть… – сказал Жан-Поль и поднял бокал. – За литературу!

– За литературное производство, – с готовностью откликнулся Прша и выпил свой бокал до дна.

– Не нужно слишком увлекаться, – бодро продолжал Жан-Поль. – Вы знаете, американская поэтесса Nancy Luce писала стихи о курицах со своей фермы и записывала их на свежих яйцах. И на каждом «поэтическом» яйце стояло имя курицы, которая его снесла.