Текст книги "Найти мертвеца (Где будет труп)"

Автор книги: Дороти Ли Сэйерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Гарриэт через полчаса вырвалась от Сэлкомбба Харди и его коллег и обнаружила Уимси сидящим в холле.

– Мне пришлось избавиться от инспектора, – бодро заметил этот джентльмен. – Надевайте шляпку и пойдем.

Их единовременный выход из «Респлендента» был замечен и запечатлен фотографами, которые только что вернулись с берега. Миновав строй щелкающих затворов фотоаппаратов, они спустились по мраморным ступеням и влезли в «Даймлер» Уимси.

– Я чувствую себя так, – раздраженно проговорила Гарриэт, – словно мы только что обвенчались в Св. Джордже на Гровенор-Сквер [13]13
  Площадь в аристократическом районе Лондона в Вест-Энд (англ.)


[Закрыть].

– Нет, что вы! – возразил Уимси. – Если бы это было так, вы дрожали бы как трепещущая куропатка. Выйти за меня замуж – это страшная штука, вы и представить себе не можете. Давайте отправимся прямо в полицейский участок, при условии, что суперинтендант снизойдет до нас.

Суперинтендант Глейшер, естественно, был занят, и показать им бритву послали сержанта Саундерса.

– Она исследована на отпечатки пальцев? – поинтересовался Уимси.

– Да, милорд.

– Есть какой-нибудь результат?

– Не могу сказать точно, милорд, но думаю, нет.

– Ладно, что бы там ни было, допускаем, что, ее брали в руки. – Уимси повертел бритву в пальцах, внимательно изучая ее сначала невооруженным глазом, а затем с помощью лупы часовщика. На расстоянии была видна небольшая трещинка на рукоятке слоновой кости, а так бритва не показала никаких примечательных особенностей.

– Если на ней осталась кровь, то она должна быть на месте соединения лезвия с рукояткой. Но море, похоже, довольно тщательно проделало свою работу.

– У вас не появилась мысль, – произнесла Гарриэт, – что в конце концов это оружие – на самом деле не оружие?

– Хотелось бы так думать, – отозвался Уимси. – Оружие – конечно, не оружие, верно?

– Конечно, нет, а труп, конечно, не труп. То есть труп есть, это ясно, но это не Алексис…

– А премьер-министр Руритании…

– И он скончался не от перерезанного горла…

– А от непонятного яда, известного только бушменам Центральной Австралии…

– А горло было перерезано после смерти…

– Человеком средних лет, вспыльчивым, с легкомысленными привычками, густой бородой и дорогими пристрастиями…

– Недавно вернувшимся из Китая, – победоносно завершила Гарриэт.

Сержант, который глазел на этот обмен репликами с разинутым ртом, разразился искренним хохотом.

– Здорово, – снисходительно произнес он, – Не правда ли, смешной материал эти ребята-писатели вставляют в свои книги? Не желает ли ваша светлость взглянуть на другие вещественные Доказательства?

Уимси с важным видом ответил, что очень бы желал посмотреть на вытащенные шляпу, портсигар, ботинок и носовой платок.

– Ты, – произнес он. – Шляпа так себе, но не исключительная. Вместимость черепа более чем скромная. Бриллиантин. Обычный вонючий сорт. Физическое состояние – довольно красив.

– Этот человек был танцором.

– Я подумал, и не согласился с нашим предположением, что это премьер-министр. Волосы темные, курчавые, однако ленточка у шляпы – новая. Форма немного более экстравагантная, чем это нужно на самом деле. Вывод: небогат, но очень следит за своей внешностью. Делаем вывод, что эта шляпа принадлежит покойному?

– Да, думаю так. Бриллиантин вполне соответствует.

– Портсигар – уже иное. Пятнадцать карат [14]14
  Карат – в данном случае стандарт содержания золота в сплаве.


[Закрыть]золота, одноцветный и фактически новый, с монограммой «П. А.», в нем шесть сигарет. Портсигар первоклассный, ясно. Вероятно, подарок от какой-нибудь состоятельной обожательницы.

– Или, разумеется, портсигар, соответственный положению премьер-министра.

– Как угодно. Носовой платок – шелк, но не из Бурлингтонского Пассажа. Цвет отвратительный. Марка прачечной…

– Марка прачечной – настоящая, – вмешался полицейский. – «Уилверкомбская гигиеническая паровая стирка». С маркой все в порядке, она этого парня – Алексиса.

– Подозрительное обстоятельство, – тряхнув головой, сказала Гарриэт. – У меня в рюкзаке три носовых платка, и на них нет ни одной марки прачечной, кроме инициалов.

– Это премьер-министр, точно, – согласился Уимси со скорбным кивком. – Премьер-министры, особенно руританские, печально известны своей небрежностью по отношению к их прачечным. Теперь ботинок. О, да… Почти новый. Тонкая подошва. Омерзительного цвета и еще более худшего фасона. Сделан на заказ, так что внешний вид соответствует умышленной злонамеренности. Это – не ботинок человека, который много передвигается пешком. Сделан, полагаю, в Уилверкомбе.

– Тоже верно, – сказал сержант. – Мы виделись с человеком, который его сделал. Действительно, он изготовил его для мистера Алексиса. Он хорошо его знает.

– И вы правда сняли его с ноги трупа? Это серьезно, Ватсон. Носовой платок другого человека – пустяки, но премьер-министр в ботинке другого малого…

– Будет вам шутить, милорд, – пробормотал сержант, снова разражаясь смехом.

– Я никогда не шучу, – сказал Уимси. Он поднес лупу к подошве ботинка. – Здесь слабые следы соленой воды, а на носке ничего нет. Вывод: он перешагивал через песок, когда тот был очень влажным, и не смог избежать соленой воды. Две или три царапины на носке, вероятно, они образовались, когда он взбирался на скалу. Итак, крайне вам благодарен, сержант. Вы до некоторой степени вольны сообщить инспектору Умпелти о всех ценных выводах, сделанных нами. Надо выпить.

– Большое спасибо, милорд.

Уимси больше ничего не говорил до тех пор, пока они снова не оказались в машине.

– Очень сожалею, – заявил он, когда они пробирались по боковым улочкам, – что придется отказаться от нашей маленькой программы по осмотру города. Я получил бы истинное наслаждение от этого скромного удовольствия. Но если я не начну сейчас же, то не доберусь до города и обратно к ночи.

Гарриэт, которая приготовилась сказать, что у нее работа и она не может зря тратить время, чтобы бродить с лордом Питером по Уилверкомбу, почувствовала, что ее не обманывают.

– До города? – повторила она.

– От вашего внимания не ускользнуло, – сказал Уимси, с потрясающей ловкостью проносясь между инвалидной коляской и фургоном мясника, едва не коснувшись их, что вопрос о бритве нуждается в расследовании.

– Разумеется, это означает визит в Руританскую дипломатическую миссию.

– Гм, правильно, однако не знаю, удастся ли мне добраться дальше чем до Джермин Стрит.

– В поисках мужчины средних лет с легкомысленными привычками?

– В конечном счете, да.

– В таком случае он действительно существует.

– Да, но я не мог бы поклясться в его точном возрасте.

– Или в его привычках?

– Нет, они могут оказаться и привычками его слуги.

– И вы не могли бы поклясться насчет густой бороды и вспыльчивого характера?

– Да, но думаю, что могу быть почти уверенным в отношении бороды.

– Сдаюсь, – кротко сказала Гарриэт. – Объяснитесь, пожалуйста.

Уимси остановил машину перед входом в отель «Респлендент» и взглянул на свои часы.

– Могу уделить вам десять минут, – произнес он надменным тоном. – Давайте займем место в холле и закажем чего-нибудь прохладительного. Сейчас, правда, немного рановато, но я всегда более сдержанно вожу машину после пинты пива. Ладно… Итак, в отношении бритвы. Вы заметили, что это – инструмент дорогой и превосходного качества, изготовленный первоклассным мастером; к тому же имеется имя изготовителя, выгравированное на обратной стороне в виде таинственного слова «Эндикотт».

– Да, это Эндикотт.

– Эндикотт – есть или был один из самых первоклассных парикмахеров Вест-Энда [15]15
  Вест-Энд – аристократический район Лондона


[Закрыть]. Настолько первоклассный, что он не смог бы даже называться парикмахером в снобистско-современном смысле этого слова, а предпочел бы быть известным под старинным эпитетом «цирюльник». Он едва ли удостоит или удостаивал бы чести побрить кого-нибудь, чьему имени в «Дебретте» [16]16
  «Дебретт» – ежегодный справочник дворянства, издаваемый с 1802 г. Назван по фамилии 1-го издателя Дж. Ф. Дебретта.


[Закрыть]было бы меньше чем триста лет. Остальные, несмотря на их титул или богатство, к несчастью, всегда находили его кресла занятыми и его тазики захваченными. В его заведении стоит атмосфера одного из самых аристократических клубов середины викторианской эпохи. Говоря, что Эндикотт – несомненно, лорд, который сделал деньги во время войны, скупая шнурки для ботинок, пуговицы и еще что-то; однажды он был случайно допущен к одному из священных кресел вместо нового помощника, который, к большому сожалению, стал популярным своим недостаточным опытом в Вест-Энде во время нехватки цирюльников в военный период. После десяти минут, проведенных в той ужасной атмосфере, его волосы встали дыбом, члены совершенно оцепенели и ему пришлось переехать в Хрустальный Дворец [17]17
  Хрустальный Дворец – огромный павильон из стекла и металлических конструкций, построенный в 1851 г. в лондонском Гайд-Парке для «великой выставки». Сгорел в 1936 г.


[Закрыть]и разместиться среди допотопных монстров.

– Ну что вы говорите!!

– Да! Учитывая прежде всего непоследовательность человека, который приобретает бритву от Эндикотта и тем не менее надевает прискорбного вида ботинки, и на трупе найдена шляпа серийного производства. Вспомните, – добавил Уимси. – Вот вам и вопрос цены. Туфли, сделанные на заказ, доказывают, что танцор заботится о своих ногах. Но МОГ ли мужчина, возможно, брившийся у Эндикотта, умышленно ЗАКАЗАТЬ ботинки такого фасона и цвета?

– Боюсь, что мне никогда не удастся научиться всем утонченным правилам и предписаниям относительно мужской одежды, – предположила Гарриэт. – Поэтому я и сделала моего Роберта Темплтона одним из тех неопрятно одевающихся людей.

– Костюмы Роберта Темплтона всегда вызывали у меня скорбь, – признался Уимси. – Единственное пятно в ваших с другой стороны очаровательных романах. Но оставим эту огорчительную тему и вернемся к бритве. Видно, что с этой бритвой бережно обходились, и что она в хорошей сохранности. Множество раз ее затачивали заново, что вы сможете заметить, глядя на ее лезвие. Кстати, на самом деле такая первоклассная бритва, как эта, мало нуждается в шлифовке и правке при условии, если ей аккуратно пользовались, продолжая при этом править. Следовательно, человек, пользовавшийся ею, или очень грубо и небрежно правил ее или его борода была неестественно густой, или же возможно и то и другое одновременно. Я отчетливо его представляю – он один из тех мужчин, которые очень неловко обращаются с инструментами: мне известны люди такого сорта. Их авторучки всегда оставляют кляксы, у их часов всегда перекручен завод. Они пренебрегают тем, чтобы как следует наточить свою бритву и ждут до тех пор, пока ремень для правки бритв становится жестким и сухим, поэтому правят они бритву ужасно, оставляя зазубрины на конце лезвия. Тогда они выходят из себя, проклинают бритву и отсылают ее, чтобы привести в порядок. Новое острие у них выдерживает всего несколько недель, и потом они отсылают бритву снова, сопровождая ее грубой запиской.

– Понятно. Ну, я не знала обо всем этом. Но почему вы сказали, что это – человек средних лет?

– Это скорее предположение. Но думаю, что молодой человек, у которого возникает так много трудностей с бритвой, весьма вероятно сменил бы ее на безопасную и пользовался бы каждые несколько дней новым лезвием. Однако человек средних лет, вероятно, не стал бы изменять своей привычке. В любом случае я уверен, что он пользовался ею больше чем три года. И если погибшему сейчас всего двадцать два и у него густая борода, то я не понимаю, как он мог износить свою бритву до такой степени, если учесть, что он несколько раз правил и приводил ее в порядок. Нам надо выяснить у хозяина здешней гостиницы, был ли погибший уже с бородой, когда он прибыл сюда год назад. Это бы еще больше сократило время. Но первым делом надо найти старого Эндикотта и выяснить у него, возможно ли, что одна из его бритв была продана после 1925 года?

– Почему 1925?

– Потому что это дата, когда старый Эндикотт продал свое дело и удалился на покой с небольшим состоянием и варикозными венами.

– А кто остался в деле?

– Никто. Заведение сейчас находится в том самом месте, где вы покупаете самые изысканные сорта ветчины и мясных консервов. Сыновей, чтобы продолжить дело, у Эндикотта не оказалось – единственный его сын был убит в бою, бедняга. Старый Эндикотт говорил, что продал бы кому-нибудь свою марку. Но так или иначе, Эндикотт без Эндикотта не может быть Эндикоттом. Так-то вот.

– Но он мог продавать инвентарь?

– Вот это я и собираюсь выяснить. Сейчас мне надо идти. Постараюсь к ночи вернуться, так что не волнуйтесь.

– Я и не волнуюсь, – негодующе отпарировала Гарриэт. – Я абсолютно счастлива.

– Превосходно! О! Пока я буду этим заниматься, не узнать ли мне о получении разрешения на брак?

– Можете не беспокоиться, благодарю вас.

– Отлично, я ведь только хотел спросить. Послушайте, когда я уеду, не проведете ли вы здесь кое-какую работу с остальными профессиональными танцорами? Вы могли бы немного поболтать с ними о Поле Алексисе.

– В этом что-то есть. Но мне придется достать подходящее платье, если, конечно, в Уилверкомбе имеются подобные вещи.

– В таком случае достаньте цвета темно-красного вина. Я всегда мечтал увидеть вас в темно-красном. Он очень идет людям с кожей медового цвета. (Что за отвратительное слово – «кожа»!). «Вон там, согрет огнем любви, тепла и света, Растет медовый сочный плод…» [18]18
  А. Геннисон «Вкушающие лотос» (пер. К. Бальмонта).


[Закрыть]– я часто цитирую – это сохраняет оригинальность мышления.

– Невыносимый человек! – прошептала Гарриэт, внезапно оставшись одна в сине-плюшевом холле. Затем она резко сбежала по ступенькам и запрыгнула на подножку «Даймлера».

– Портвейн или шерри? – спросила она.

– Что? – переспросил Уимси, подавая машину назад.

– Платье – цвета портвейна или шерри?

– Кларет, – ответил Уимси, – «Шато-Марго 1893» или примерно около этого. Для меня год или два не играют роли.

Он поднял шляпу и плавно нажал на сцепление. Когда Гарриэт направилась назад, слабый знакомый голос обратился к ней:

– Мисс… э… мисс Вэйн. Могу я минутку поговорить с вами? Это была «хищная ведьма», которую Гарриэт видела предыдущим вечером в танцевальном холле «Респлендента».

Глава 5
Свидетельствует невеста

Пятница, 19 июня

Гарриэт почти забыла о существовании этой женщины, но сейчас этот маленький эпизод снова возник в ее памяти, и она удивилась, как могла та быть столь нелепой. Нервозное ожидание, рассеянный, какой-то восторженный взгляд, постепенно сменяющийся капризным нетерпением; вопрос о мистере Алексисе, а затем разочарование и поспешный уход. Сейчас, бросив взгляд на ее лицо, Гарриэт увидела, что оно настолько старое, настолько опустошенное и разрушенное горем и страхом, что некоего рода неумелая деликатность заставила Гарриэт отвести глаза и довольно резко ответить:

– Да, разумеется. Пойдемте в мою комнату.

– Это так любезно с вашей стороны, – проговорила женщина. Она на мгновение замолчала, затем, когда они подходили к лифту, добавила: – Меня зовут Велдон, миссис Велдон. Я на некоторое время остановилась здесь. Мистер Грили – хозяин – знает меня очень хорошо.

– Это прекрасно, – сказала Гарриэт. Она понимала, что миссис Велдон пыталась объяснить, что она не мошенница, не гостиничная аферистка и не агент по продаже белого живого товара, и Гарриэт дала понять, что она и не предполагает, что миссис Велдон является кем-нибудь из подобных штучек. Гарриэт почувствовала нерешительность, и поэтому говорила несколько грубовато. Она уже видела «сцену», неясно вырисовывающуюся впереди, а она не была той женщиной, которая получает удовольствие от «сцен». Гарриэт в мрачном молчании держала путь к двадцать третьему номеру, и, пригласив свою гостью, предложила ей сесть.

– Это по поводу… – сказала миссис Велдон, опускаясь в кресло и обнимая свою драгоценную сумочку, – …это по поводу мистера Алексиса. Горничная рассказала мне ужасную историю… я отправилась к хозяину… он ничего мне не сообщил… и я увидела вас с полицейскими… и говорила со всеми этими репортерами… они указали на вас… о, мисс Вэйн, ПОЖАЛУЙСТА расскажите мне, что случилось.

Гарриэт прочистила горло и машинально начала искать в кармане сигареты.

– Мне чрезвычайно жаль, – начала она. – Боюсь, что произошедшее слишком ужасно. Видите ли, я случайно оказалась вчера после полудня внизу на берегу и там обнаружила мертвого мужчину. И, судя по тому, что они говорят, боюсь, это мистер Алексис.

Нет смысла ходить вокруг да около. Это измученное создание с крашеными волосами и размалеванным лицом должно узнать правду. Гарриэт чиркнула спичкой и следила за огнем.

– Это я слышала. Как вы думаете, это был сердечный приступ?

– Боюсь, что нет. Они… похоже, они думают, что он… (как найти слова помягче?)… сделал это сам. (Во всяком случае, ей удалось избежать слова «самоубийство».)

– О, он не мог так поступить! Не мог! В самом деле, мисс Вэйн, это, наверное, ошибка. Должно быть, это – несчастный случай.

Гарриэт покачала головой.

– Но вы не знаете – да и откуда вы можете знать? – что все это невозможно. Люди не стали бы говорить такие ужасные вещи. Он был абсолютно счастлив, и не мог сделать с собой что-нибудь подобное. Зачем ему… – миссис Велдон замолчала, изучая лицо Гарриэт своими голодными глазами. – Я слышала, как они говорили что-то о бритве… мисс Вэйн! Как его убили?

Этому не было подобающего названия – даже длинного латинского.

– У него было перерезано горло, миссис Велдон. (Ужасное саксонское односложное слово.)

– О! – миссис Велдон вся как-то сморщилась, и сейчас казалась не чем иным, как набором из глаз и костей. – Да… они говорили… они говорили… я не расслышала как следует… я не хотела расспрашивать… казалось, им все это доставляло огромное удовольствие.

– Понятно, – сказала Гарриэт. – Видите ли, это – газетчики, и они живут этим. Им все безразлично. Это же для них хлеб с маслом. И они не могут помочь. Они, вероятно, не знают, что это означало для вас.

– Однако это так. Но вы… ВЫ же не хотите увидеть происшедшее хуже, чем оно есть. Я могу доверять ВАМ?

– Вы можете доверять мне, – медленно проговорила Гарриэт, – но, действительно, это не могло быть несчастным случаем. Мне не хочется посвящать вас в подробности, но поверьте, здесь даже нет вероятности несчастного случая.

– Тогда это не может быть мистер Алексис. Где он? Я могу увидеть его?

Гарриэт объяснила, что тело пока не найдено.

– В таком случае, это может быть кто-нибудь еще. Откуда им известно, что это Поль?

Гарриэт неохотно упомянула про фотографии, зная, какой окажется следующая просьба.

– Покажите мне фотографию.

– Это не очень приятное зрелище.

– Покажите мне фотографию. Я не смогу оставаться в неведении насчет этого.

Наверное, лучше отмести все сомнения. Гарриэт медленно вытащила снимок. Миссис Велдон выхватила его у нее из руки.

– О Боже!! Боже!

Гарриэт позвонила в колокольчик и, выйдя ненадолго в коридор, дождалась официанта и попросила его принести виски с содовой покрепче. Когда она вернулась, она выпила сама и заставила выпить миссис Велдон. Затем достала чистый носовой платок и подождала, когда буря утихнет. Она сидела на подлокотнике кресла и с довольно беспомощным видом поглаживала миссис Велдон по плечу. К счастью, кризис принял форму просто неистовых рыданий, а не истерики. Гарриэт чувствовала возрастающее уважение к миссис Велдон. Как только рыдания немного утихли и ищущие пальцы начали ощупывать сумочку в поисках носового платка, Гарриэт протянула свой.

– Благодарю вас, моя дорогая, – проговорила миссис Велдон. Она стала вытирать глаза, пачкая ткань красными и черными разводами от косметики. Затем она шмыгнула носом и выпрямилась. – Простите меня, – несчастным голосом начала она.

– Все хорошо, – успокоила ее Гарриэт. – Боюсь, что у вас довольно сильное потрясение. Может быть, вам лучше немного вымыть глаза? Вы почувствовали себя лучше, не так ли?

Она протянула губку и полотенце. Миссис Велдон стерла нелепые следы своего горя, и из складок полотенца появилось ее лицо – лицо женщины между пятидесятые и шестидесятью годами, болезненно желтое, но весьма достойное в своем естественном виде. Она сделала машинальное движение к своей сумочке, но затем передумала.

– Я выгляжу ужасно, – сказала она с коротким тоскливым смешком, – но какое сейчас это имеет значение?

– Я бы так не сказала, – заметила Гарриэт. – Вы выглядите вполне приятно. В самом деле, это правда. Идите и сядьте. Возьмите сигарету. Наверное, у вас немного болит голова?

– Благодарю вас. Вы очень любезны. Я не буду снова такой бестолковой. Я доставила вам массу беспокойства.

– Ни капельки… Надеюсь, что смогу помочь вам.

– Сможете. Если только захотите. Я уверена, что вы – умная. Вы выглядите умной. А я – глупая. Но надеюсь, что это в прошлом. Наверное, это очень приятно – заниматься делом. Если бы я умела писать картины, ездить на мотоцикле или еще что-нибудь, то больше бы узнала о жизни.

Гарриэт с серьезным видом согласилась, что это, вероятно, хорошо – иметь какое-нибудь занятие.

– Но, разумеется, я никогда не могла заставить себя сделать это. Жила ради своих эмоций. Ничего не могу поделать. Наверное, я сама избрала этот путь. Конечно, моя жизнь в замужестве была трагедией. Но сейчас повсюду так. И мой сын, вы, наверное, не считаете, что я настолько стара, чтобы иметь взрослого сына, моя дорогая… но я вышла замуж в скандально молодом возрасте, и мой сын имел несчастье разочароваться во мне. У него нет сердца – и это кажется странным, так как в действительности я – сама любовь. Я предана моему сыну, дорогая мисс Вэйн, но молодые люди такие черствые. Если бы только он был добрее ко мне, я смогла бы жить с НИМ и ДЛЯ НЕГО. Все всегда говорили, что я – замечательная мать. Но это – ужасное одиночество, когда твое собственное дитя уходит, и тебя нельзя винить за то, что ты цепляешься за крошечное счастье, не так ли?

– Думаю, да, – отозвалась Гарриэт. – Я тоже пыталась уцепиться. Тем не менее это не сработало.

– Не сработало?

– Да. Мы поссорились, а потом… ну, он умер, и подумали, что я убила его. Хотя я этого не делала. Это сделал кто-то еще, но все это было крайне неприятно.

– Бедняжка. Но, несомненно, вы – умница. Вы заняты делом. Вероятно, от этого. Но что делать мне? Я даже не знаю, как Начать выяснять это ужасное дело по поводу Пола. Но вы – Умница, и вы поможете мне, правда?

– Надеюсь, вы говорите мне именно то, что хотите, чтобы было сделано?

– Да, безусловно. Я настолько глупа, что даже не могу должным образом объяснить. Но, видите ли, мисс Вэйн, я ЗНАЮ, знаю абсолютно, что бедняга Поль не мог совершить ничего необдуманного. Не мог. Он был совершенно счастлив со мной и предвкушал это и в будущем.

– Предвкушал что? – спросила Гарриэт.

– Да наш брак! – ответила миссис Велдон, как если бы это было самоочевидным.

– О, понимаю. Очень сожалею. Я не знала, что вы собирались пожениться. И когда же?

– Через две недели. Как только я смогла бы быть готовой для этого. Мы были так счастливы, как дети…

Слезы снова скопились в глазах миссис Велдон.

– Сейчас расскажу вам обо всем. Я была очень больна и приехала сюда в прошлом январе. Доктор сказал, что мне необходим мягкий климат, а я так устала от Ривьеры! Для разнообразия я решила попробовать Уилверкомб. Здесь действительно премилый отель, как видите, и я однажды была здесь с леди Хартлипул – но она, как вы знаете, умерла в прошлом году. В ту же самую первую ночь подошел Поль и пригласил меня на танец. Нас явно потянуло друг к другу. На секунду наши глаза встретились, и мы осознали, что нашли друг друга. Он тоже был одинок. Мы протанцевали всю ночь. Мы совершали длинные прогулки, и он рассказывал мне все о своей несчастной жизни. Мы оба были изгнанниками…

– О да, он приехал из России.

– Да, совсем маленьким ребенком. Бедная маленькая душа. Знаете, на самом деле он был князем, но никогда не любил много говорить об этом. Только намекал… Он очень много переживал от унижения, будучи профессиональным танцором. Я говорила ему – когда мы лучше узнали друг друга – что сейчас он – князь в моем сердце и он сказал, что это для него лучше, чем владеть короной империи, бедный мальчик. Он страшно меня любил. Иногда он даже пугал меня. Знаете, русские такие горячие.

– Конечно, конечно, – проговорила Гарриэт. – У вас не произошло какой-нибудь размолвки или чего-нибудь, что могла склонить его к…?

– О нет! Мы были слишком очарованы друг другом. Ту последнюю ночь мы танцевали вместе, и он прошептал мне, что в его жизни наступила ВЕЛИКАЯ и удивительная перемена. Он был весь пыл и восторг. Он часто волновался от малейших незначительных вещей, но на сей раз это было истинным огромным волнением и счастьем. Той ночью он танцевал восхитительно! Он сказал мне это потому, что его сердце настолько переполнено счастьем и восторгом, и он, как бы танцевал в воздухе. Он произнес: «Я должен завтра уехать, но пока не могу сказать тебе зачем и куда». Я больше ничего у него не спрашивала, иначе испортила бы все, но, конечно, я знала, что он имел в виду. Он получал разрешение на брак, после чего через две недели мы бы поженились.

– Где вы собирались пожениться?

– В Лондоне. Конечно, в церкви, поскольку я считаю, что брачная контора – это так уныло… Не правда ли? Конечно, ему надо было уехать и задержаться в церковном приходе, чтобы все подготовить. Нам не хотелось, чтобы кому-нибудь заранее стало известно о нашей тайне, могли бы возникнуть нежелательные разговоры. Видите ли, я несколько старше, чем он, а люди говорят такие ужасные вещи. Сама я немного беспокоилась по этому поводу, но Поль всегда говорил: «Сердце определяет возраст, мой Маленький Цветок», – так он меня называл, потому что меня зовут Флора – такое вот отвратительное имя. Не могу понять моих бедных дорогих родителей, как они могли прийти к такому выбору. «Сердце определяет, а твое сердце прямо как у семнадцатилетней». Было прекрасно так говорить с его стороны, хотя это совершеннейшая правда. Я ощущала себя семнадцатилетней, когда находилась рядом с ним.

Гарриэт пробормотала что-то невнятное. Этот разговор был для нее невыносимым. Он вызывал тошноту, жалость и был каким-то искусственным, несмотря на ужасную реальность; он был нелепо-комичным и хуже, чем трагическим. Ей хотелось любой ценой остановить его, и в то же время любой ценой продолжать его, чтобы выпытать еще несколько реальных фактов из цветистой неразберихи абсурда.

– Он никого не любил до тех пор, пока не встретил меня, – продолжала миссис Велдон. – Это чувство настолько чистое и внезапное охватило молодого человека впервые. Он ощущал, ну, почти благоговение. Он ревновал к моему прежнему замужеству, но я объяснила ему, что не надо этого делать. Я была совсем ребенком, когда вышла замуж за Джона Велдона, СЛИШКОМ молода, чтобы понимать, что такое любовь. Я совершенно не пробудилась, пока не повстречала Поля. Были и другие мужчины, не утверждаю, что их не было, которые хотели жениться на мне (я стала вдовой очень рано), но они ничего не значили для меня, совсем ничего. «Сердце девушки с опытом женщины», – так любил говорить Поль. И это было правдой, моя дорогая, это действительно было так.

– Я уверена, что так оно и было, – сказала Гарриэт, стараясь выразить свою уверенность таким же тоном.

– Поль – был так красив и так изящен. Если бы вы могли увидеть, каким он был! И он был очень скромен и ничуть не испорчен, несмотря на то, что все женщины бегали за ним. Он долгое время боялся заговорить со мной, я имею в виду – сказать мне, что он ощущает рядом со мной. В сущности, мне пришлось сделать первый шаг, иначе он никогда бы не осмелился заговорить, хотя было совершенно очевидно, что он чувствовал. Несмотря на то, что мы обручились в феврале, он предложил отложить свадьбу до Июня. Он понимал – это так приятно и чутко с его стороны – что нам надо подождать и попытаться преодолеть сопротивление моего сына. Разумеется, положение Поля делало его еще деликатнее. Видите ли, я довольно состоятельна, а у бедного мальчика не было и пенни, и он всегда отказывался принимать от меня какие бы то ни было подарки до тех пор, пока мы не поженимся. Ему пришлось пробиваться в одиночестве, ибо эти ужасные большевики ничего не оставили ему.

– Кто заботился о нем, когда он впервые приехал в Англию?

– Женщина, которая привезла его. Он называл ее «старая Наташа» и говорил, что она – крестьянка, безгранично преданная ему. Но вскоре она умерла, и потом к нему очень сердечно отнесся один еврейский портной с семьей. Они усыновили его и сделали ему британское подданство, дав свою фамилию Голдшмидт. После этого, по какой-то причине их дело потерпело крах, и они разорились. Полю пришлось работать на посылках и продавать газеты. Затем они попытались эмигрировать в Нью-Йорк, но это оказалось еще хуже. Потом они умерли, и Поль должен был сам заботиться о себе. Он очень не любил рассказывать об этом периоде своей жизни. Он был для него – как дурной сон.

– Наверное, он ходил в школу?

– Конечно, он посещал обыкновенную школу Штата со всеми детьми бедняков из Ист-Сайда. Но он ненавидел школу. Там всегда смеялись над ним, потому что он был болезненным. С ним обращались грубо и однажды на спортивной площадке его сбили с ног и он долгое время болел. Он был страшно одинок.

– Чем он занимался, когда оставил школу?

– Получил работу в ночном клубе, мыл посуду. Говорил, девушки были очень добры к нему, но, вообще, он мало рассказывал о том времени. Видите ли, он был очень впечатлительный. Считал, что люди стали презирать его, узнав, что он занимался работой такого рода.

– Наверное, там он и научился танцевать, – задумчиво проговорила Гарриэт.

– О да – он был восхитительным танцором! Знаете, у него было это в крови. Когда он стал старше, то получил работу как профессиональный танцор и выполнял ее очень хорошо, хотя, разумеется, это не было тем образом жизни, который он хотел бы.

– Ему удалось добиться вполне приличного образа жизни, – задумчиво произнесла Гарриэт, подумав об излишне щеголеватой одежде и сделанных на заказ ботинках.

– Да, он очень усердно трудился. Но он никогда не был здоров и говорил мне, что не смог бы долго продержаться в дансинге. Его очень беспокоило колено – артрит или что-то в этом роде, и он боялся, что будет хуже и он станет калекой. Не правда ли, страшно грустно? Знаете, Поль был так романтичен, и писал изумительные стихи. Он любил все прекрасное.

– Что привело его в Уилверкомб?

– О, он вернулся в Англию, когда ему было семнадцать и в Лондоне поступил на работу. Но это заведение обанкротилось или было закрыто полицией или еще что-то, и он приехал сюда немного отдохнуть на сэкономленные деньги. Тогда он обнаружил, что здесь требуются танцоры, нанялся на временную работу и показал себя настолько великолепно, что администрация решила оставить его.

– Понятно, – Гарриэт подумала, что будет очень трудно проследить все передвижения Алексиса: через гетто Нью-Йорка и быстро возникающие и исчезающие клубы Уэст-Энда.