Текст книги "Никогда не называй это любовью"

Автор книги: Дороти Иден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Но этим вечером он возвращается! Не будет ли это опасно для него?

Глава 6

Под вечер она приехала в Лондон и оставила на Кеппел-стрит записку, как они всегда делали в непредвиденных обстоятельствах. Сама она будет в отеле «У Томаса». Он может справиться о ней там. На счастье, она вложила в перчатку присланную им в письме веточку вереска. Она чувствовала, что теперь они нуждаются в гораздо большей удаче, нежели раньше. Она пылала яростью по отношению к мистеру Фостеру, лорду Кауперу и ко всем их сторонникам. Да разве можно даже вообразить, что такого человека, как мистер Парнелл, собираются арестовать? У нее не укладывалось такое в голове. Это был бы самый позорный поступок со стороны британского правительства!

С нетерпением она ожидала появления Чарлза.

Он приветствовал ее, задав пугающе простой вопрос:

– Ты можешь укрыть меня, Китти?

–  Укрытьтебя! – Она чувствовала себя так, словно выкрикнула эти слова во весь голос и весь персонал отеля слышит ее.

Они стояли в вестибюле, безупречно одетые мужчина и женщина, и обменивались учтивыми приветствиями. Кэтрин же пребывала на грани истерического смеха.

– Ты, верно, шутишь?

– О, к несчастью, я очень далек от шутливого настроения. Меня предупредили, что на несколько недель мне надо исчезнуть. Мне следовало побыть за границей. Вместо этого я приехал сюда. Я сошел с ума, верно?

– О Чарлз! Ведь это истинная правда, что Вилли сейчас в Испании, и тем не менее укрыть тебя… это, наверное, невозможно!

– В моем словаре не существует этого слова.

– Но дети снуют повсюду, слуги… кто-нибудь обязательно расскажет…

– Слугам ничего знать не обязательно. Они не должны знать ни о чем. Как и дети.

– Ты имеешь в виду… укрыть тебя от всех? На несколько недель?

Он кивнул, пристально наблюдая за ней и ожидая ответа. После своих отлучек он всегда выглядел очень худым и усталым, но сегодня он был не просто усталым, он был совершенно изможден.

– Ты болен? – хрипло спросила она.

– Да, немного простудился. Несколько дней в Париже я пролежал в постели. Там я навестил Делию. Но она точная копия моей матери, ведет безумный, лихорадочный образ жизни с самого утра до поздней ночи. Поэтому я приехал домой.

Он сказал «домой». Что же она делает, неужели она такая трусиха?

– Тебе необходим отдых?

– Да.

Она беспокойно осмотрелась вокруг.

– Мы не можем разговаривать здесь.

– Если ты не можешь, Кэт, то тогда не о чем и говорить.

Его тон, как обычно, был учтив, но впервые она услышала в его голосе непримиримость. Она вспомнила, в чем его постоянно обвиняли: в безжалостности, хитрости, лукавстве, в использовании людей ради достижения собственных целей. Неужели он и ееиспользует так же? Ее глаза вспыхнули негодованием.

– Тебе следует найти более безопасное место, где ты никому не знаком.

– Да, полагаю, мне удастся это сделать. Извини, что потревожил тебя. Ведь наши встречи назывались игрой. По-моему, мы как раз достигли той точки в нашей игре, когда она уже больше не забавляет никого из нас. Что ж, мне пора.

Он с серьезным видом отвесил низкий поклон и собрался было уходить.

– Куда же ты пойдешь?

– Поеду обратно в Париж, наверное. Я напишу оттуда.

Она попыталась удержать его:

– Чарлз, то, что ты делаешь, чрезвычайно скоропалительно и необдуманно! Ты должен это понять. Если тебя обнаружат в моем доме, ты будешь уничтожен.

– Да, дорогая. И ты приговариваешь меня к этому. Я просто позволил себе немного поиграть в опасные мечты. Прощай.

Он уходил. Она стояла и смотрела ему вслед, неспособная поверить в происходящее. Он появился и ушел в течение каких-то нескольких минут, нескольких несчастных минут, в которые она безвозвратно и навсегда теряла его.

О да, она была совершенно благоразумна, совершенно уравновешенна. Но кому все это нужно? Кто захочет остаться в одиночестве, когда единственный любимый мужчина исчезает навсегда, становясь изгнанником, парией. Возможно, он упадет где-нибудь совершенно больной и будет забыт всеми.

А он выглядел таким больным, на его лице явно проступала усталость, страшная усталость, граничащая с полным изнеможением. Он инстинктивно приехал к ней за помощью, а она ничем не помогла ему.

Но разве он не понимал, до чего неблагоразумным и опасным был его план? Или он думал только о маленьком будуаре рядом с ее комнатой, куда, кроме нее, не входит никто? Он расположен над оранжереей, и стоит сделать всего несколько шагов, как окажешься там, следует только ступать так, чтобы никто не услышал внизу. А если бы он отдыхал днем, ночью она тайком приносила бы ему еду… А может, лучше притвориться больной и постоянно находиться у себя, приказывая, чтобы ей приносили еду? Эллен, сама обладающая незаурядным аппетитом, только обрадовалась бы, если еще кто-то станет есть как следует. И было бы очень много еды, которую можно подогреть в камине и разделить с ним….

Она давно и страстно мечтала о том времени, когда они будут вместе. А тут у них было бы почти безграничное количество времени….

Но ведь она уже отказала ему. Она позволила ему уйти. Внушила ему, что он должен осознать: их игра зашла слишком далеко и стала очень опасной. И теперь он ни за что не поверит, что она никогда не воспринимала их отношения как игру.

Осознание всего этого повергло ее в ужас. Она устремилась к двери, рывком распахнула ее и с отчаянным видом выбежала в коридор, так что швейцар Томпсон, еще один ее старый друг, изумленно посмотрел на нее.

– Вам нужен кэб, миссис О'Ши?

– Этот джентльмен, который только что ушел… Я забыла кое-что передать ему… В какую сторону он направился?

– Да вот всего с минуту назад он сел в кэб и уехал. Я не слышал, какой адрес он назвал. Возможно, он вернется, и тогда я смогу ему передать то, что вы хотели, миссис О'Ши.

В груди у нее похолодело.

– Нет, боюсь, он не вернется. Он не остановится здесь. Да, Томпсон, достаньте мне кэб. Спросите у кэбмена, не отвезет ли он меня в Элшем.

Когда она приехала в Элшем, дом был погружен в тишину. Она прислушалась. Тишина показалась ей мертвой. Все давно спали, кроме одной из служанок, Джейн, которая стояла в вестибюле и выключала газ в светильниках.

– Вам что-нибудь угодно, мадам?

– Да, растопи камин в гостиной, что внизу. Я очень замерзла, добираясь сюда. И мне надо написать несколько писем.

– Слушаюсь, мадам. Может быть, выпьете чего-нибудь горячего с дороги?

– Нет, ничего не надо, спасибо, Джейн. Только растопи камин, а потом можешь идти спать.

«Но если ты не способен умереть, когда мечта сия пройдет… – эти слова не давали ей покоя, – никогда не называй это любовью…»

Она подумала, что именно сейчас ей хотелось бы умереть. Она знала, что не заснет этой ночью. Хотя Джейн хорошо растопила камин, Кэтрин подбросила еще свежего угля и уселась у огня в ожидании, когда эти мучительные часы наконец пройдут. Наверное, утром она почувствует себя лучше. Пока же все ее мысли были обращены к Чарлзу, продрогшему, уставшему, больному, без крыши над головой, без друзей… Еще ее не покидала мысль, что ей никак не удастся сказать ему, как сильно она сожалеет о том, что мужество покинуло ее в самую ответственную минуту.

Он будет по-прежнему любить ее, но уже не так сильно, думала она. И больше никогда он не попросит ее о…

Если бы только он дал ей время подумать.

Но как мужчина, преследуемый неминуемой опасностью ареста, может тратить время на светские тонкости?

Конечно же, он эгоистичен, безрассуден, дерзок, если ожидает от нее, англичанки до мозга костей, что она станет мученицей ради его многострадальной страны даже при самой острой необходимости…

Но ведь он был измучен, изможден, у него не хватило сил размышлять здраво – он пришел, движимый только инстинктом, совершенно уверенный в гостеприимстве и убежище…

Она порывисто встала, зажгла свечу, поднялась наверх и на цыпочках двинулась по коридору к спальне девочек. Остановившись возле их постелей и прикрывая свечу ладонью, чтобы свет не упал на их личики, она прошептала:

– Я пошла на это ради вас, любимые мои. Вы понимаете? Сделает ли это вас счастливее? И вообще, хорошая ли я мать?

Но, вернувшись опять к камину, она почувствовала себя настолько брошенной, одинокой и никому не нужной, что горькие слезы непрерывным потоком заструились по ее щекам. Она плакала, закрыв лицо руками, когда вдруг в окно кто-то тихо постучал.

Чарлз? Возможно ли это?

Она раздвинула занавеси. За окном было так темно, что она могла разглядеть только руку и высокую фигуру. Но этого было достаточно. В считанные секунды она пробежала через оранжерею и распахнула дверь. Этих секунд хватило только на то, чтобы на цыпочках спуститься к выложенной гравием дорожке и приготовиться к встрече.

Она ввела его в дом. Щеки Чарлза по сравнению с ее были просто льдышками. Его руки обняли ее плечи.

– Китти, любовь моя, ну как я мог покинуть тебя вот так?

– Я отказалась помочь тебе только из-за детей.

– Даже если бы это было не так, я не стал бы думать о тебе хуже.

– Но если бы ты знал, как я сожалела об этом! Ты совсем замерз. Ты простужен. Скорее иди к огню!

– Нет, мне нельзя оставаться здесь. Я пришел только затем, чтобы ты поняла: я не мог уйти от тебя, не помирившись.

– Никакой ссоры между нами не было. И конечно же, ты останешься. – Она буквально потащила его в гостиную и сняла с него пальто. – Садись и отогревайся. Когда ты в последний раз ел?

– Не помню. Да Бог с ней, с этой едой! Поем завтра. Я решил вернуться к Делии в Париж.

– Ничего подобного ты не сделаешь, – сурово проговорила она. – Я уже все продумала. Ты будешь жить в маленькой комнате рядом с моей спальней. Днем я стану запирать дверь на замок. Ты умеешь спать днем? Боюсь, что тебе придется привыкнуть, а ночью мы в полнейшей безопасности сможем сидеть у камина в моей комнате. Я решила сообщить всем, что заболела на две или три недели. Большую часть времени я буду находиться у себя в комнате. А тетушка Бен сможет пока обходиться и без меня. Она знает, что я не отдыхала, наверное, больше трех лет. Детей допускать не будут, чтобы они не тревожили меня. Да и никакого вреда от этого им не будет. И было бы совсем хорошо, если бы ты ел по ночам. Моей ванной никто, кроме меня, не пользуется. Ночью ты сможешь спокойно принимать ванну. Мы просто превратим день в ночь, вот и все.

На это он произнес всего несколько слов:

– Какой великолепный из тебя организатор. Мне больше нечего сказать на это.

Но она вновь увидела вспыхнувший огонь в его глазах и внезапно осознала, что это почти мгновенное решение, которое она приняла только сейчас, на самом деле она приняла в тот самый день, почти год назад, когда, придя к зданию парламента, попросила его выйти для разговора с ней.

Сейчас она уже не испытывала ни страха, ни сожаления. Ее удивило лишь то, как быстро отчаяние превратилось в совершенное счастье.

– Мне хочется отправить тебя обратно в Ирландию совершенно новым человеком.

– Предложенный тобою режим настолько приятен и восхитителен, что я, наверное, вообще никогда не уйду отсюда.

Она весело рассмеялась.

– Тогда давай я покажу тебе твои новые апартаменты. У тебя есть какой-нибудь саквояж?

– Я оставил его кэбмену. Он ожидает меня в конце аллеи. Я приказал ему не подъезжать слишком близко к дому, а то он всех бы перебудил. Мне пришлось подкупить его, чтобы он дождался меня и отвез обратно в Лондон.

– Тогда подкупи его еще раз, только чтобы он поскорее уехал отсюда. Поторапливайся.

Это снова была игра – возбуждающая, волнующая, чрезвычайно рискованная. И все же теперь это было больше, чем игра… Когда Кэтрин застилала узенькую кровать в маленькой гостиной, руки ее дрожали. Ей пришлось проявить особую активность: она опрыскала лавандовым маслом простыни, полотенце, одеяла (пришлось быть, очень осторожной, чтобы не оставить полотенца висеть в ванной), пододвинула стол и стул к окну, чтобы Чарлз мог работать.

И вот он торопливо поднимается наверх в приготовленную для него комнату. Она разожгла у себя камин, чтобы они могли посидеть в тепле, пока ими постепенно не овладеет сон. Для полной безопасности заперла свою спальню на замок. Вскоре они смогут поджарить себе хлеб на огне и вскипятить чайник.

Он вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь. Остановился, осмотрелся вокруг и… попросил у нее прощения, сказав, что хотя ни разу не видел ее комнаты прежде, но представлял себе ее именно такой.

Он внимательно изучил фотографии ее отца, детей – Джералда, Норы и Кармен, – стоявшие на прикроватном столике. Потом посмотрел на ее пеньюар, разложенный на кровати, взял его в руки.

– Надень его, Китти.

В его тихом голосе она ощутила довольно властное требование. И спросила дрожащим голосом:

– Прямо сейчас?

– Да, сейчас.

Подойдя к ней, он начал вынимать булавки из ее пышных волос.

– Я столько времени ждал этого момента…

Он распустил ее волосы, водопадом рассыпавшиеся по плечам.

– И этого тоже…

Его рука коснулась ее груди, и внезапно ей показалось, что еще секунда – и она упадет без чувств; ее сердце колотилось с бешеной страстью, когда она почувствовала, что ее груди совсем лишились своего прикрытия.

Удивительно, но его руки не дрожали. Его пальцы, когда он расстегивал крючки ее корсета, действовали спокойно, умело и уверенно. Он не вел себя неумелым мальчишкой. Он раздевал ее быстро и искусно. Она даже не заметила, как оказалась совершенно обнаженной, чувствуя себя при этом прекрасно и совершенно естественно.

– Ты должна начать с пуговиц моего жилета, Китти. Полагаю, женщина вполне способна справиться с этим… хотя еще ни разу не доказал этого обстоятельства… до сих пор. – Между словами его губы нежно целовали ее распущенные волосы, лоб, шею. Приподняв пышную массу ее волос, он поцеловал ее затылок. – Я всегда мечтал поцеловать именно это место… И это. – Впадинка между ее грудями оказалась наиболее чувствительной. Ей снова показалось, что она теряет сознание, и она прошептала:

– Дай мне лечь, Чарлз…

Он отнес ее на кровать. Когда она устроилась, он долго стоял рядом, рассматривая ее тело, ее разметавшиеся по подушкам волосы, ее лицо.

– А свет? – наконец спросил он.

– Погаси его… и запри дверь.

Она выговорила эти слова, запинаясь, словно была немного пьяна или в полусне. Яркое пламя камина отбрасывало причудливые тени, танцевавшие на потолке. Чудилось, дрова, потрескивая, о чем-то перешептываются, и этот тихий звук смешивался с шорохом его одежды, падающей на пол. Она закрыла глаза, почувствовав, что благодатная дрожь овладела ее телом с ног до головы. Значит, вот она какова – супружеская измена, думала она, ощущая легкое головокружение. Нет, никто ничего не понимает! На самом деле это сладостное ожидание и предвкушение называлось не отвратительным словом «измена», а прекрасным словом «любовь». А измену, или адюльтер, она совершила много лет назад с Вилли – с человеком, которого никогда не любила.

Чарлз неистово прижался к ней, и она тут же почувствовала пленительное прикосновение его тела.

– О чем ты думаешь, Кэт? Китти! О чем ты думаешь, любовь моя, моя единственная любовь?

– Только об этом… – Ее голос сильно дрожал, но это уже не имело никакого значения, ибо его губы закрыли ее рот, освободив тем самым от ненужных слов. Во всяком случае, то, что происходило между ними, не нуждалось ни в каких словах.

Боже, какое же наслаждение, оказывается, может получить женщина, думала она, до чего близость сладостна, нежна, она чарует, потрясает, она… Кэтрин почудилось, что еще немного – и она умрет от наслаждения…

Глава 7

Ей очень не хотелось тревожить темноволосую голову, лежащую на подушке рядом с ее головой. Он спал так крепко и совершенно неподвижно, словно уснул впервые за несколько недель.

Но внизу уже ходили слуги, раздавались чьи-то голоса, а сквозь щель между занавесями пробивался серый пасмурный февральский рассвет.

– Чарлз!

Он проснулся сразу, как только услышал ее шепот. Сначала в его глазах мелькнул испуг, который сразу же сменился полнейшим спокойствием и готовностью к любым действиям.

– Мне пора?

– Тебе надо только перейти в соседнюю комнату. Постель там готова. Ты сможешь снова заснуть?

Он закрыл ее губы долгим поцелуем.

– Мне хочется вечно бодрствовать, чтобы все время смотреть на тебя. Но если я должен…

– Должен. И мне придется тебя запереть. Могут войти дети.

– Кэт…

Она приложила палец к губам.

– Теперь ни слова! Говорить будем только ночью. Вскоре я принесу тебе чего-нибудь поесть. Часть моего завтрака, предназначенного для больной.

Сейчас она чувствовала себя страшно легкомысленной. Она никогда еще не была настолько здоровой, как сейчас, однако симулировать оказалось очень просто: после бессонной ночи под глазами залегли темные круги, а лицо сильно осунулось. Ей было уже за тридцать, и она не очень бодро чувствовала себя после долгой ночи без сна. Когда она позвонила и вошла Джейн, Кэтрин без особого труда притворилась, что у нее сильнейшая мигрень и переутомление.

– Боюсь, я не скоро приду в себя, Джейн. Пожалуй, мне следует отдохнуть недельки две, а то и три.

– О мадам! Может быть, послать за доктором?

– Не надо! Я ведь сказала, это всего лишь переутомление. Я бы хотела отправить послание тетушке. А пока попроси Эллен принести мне завтрак.

– Да, мадам. Что вам угодно на завтрак? Что-нибудь легкое?

– Нет, Джейн, с аппетитом, у меня, как ни странно, все в порядке! – поспешно ответила Кэтрин. – Еще раз повторяю, мне следует набраться сил. Я совершенно вымоталась! И запомни, не желаю никого видеть. Хочу только как следует отдохнуть.

– А что сказать мисс Норе и мисс Кармен, мадам?

– Я же сказала, что не желаю видеть никого. Даже их, – вздохнув, ответила Кэтрин, устало проводя рукою по лбу. – Скажи им, что мама немного приболела. Но через несколько дней обязательно поправится.

– Да, мадам, – послушно кивнула Джейн, и по выражению ее простоватого лица Кэтрин удостоверилась, что ей удалось убедить служанку в своем недомогании. – О, как мне жаль, что вам нездоровится! Надо ли послать записку в Лодж?

– Да. После завтрака. И постарайся, когда разжигаешь камины, не греметь поленьями. Моя голова просто не вынесет этого шума!

Эллен, благослови ее Господь, искренне верила в еду как в панацею от всех болезней. И спустя некоторое время принесла огромный поднос с поджаренным хлебом, медом, яйцами всмятку, несметным количеством только что испеченных оладий и пузатый чайник с чаем.

Кэтрин, наслаждаясь зрелищем горящего камина, в то время как за окном уныло завывал холодный ветер, нежилась в теплой постели, постоянно думая о нем, лежащем меньше чем в десяти футах от нее.

Как только Джейн унесла поднос, Кэтрин выпорхнула из постели, заперла дверь и отнесла большую часть завтрака и чашку горячего чая в соседнюю комнату.

– Выпей чаю, быстро! Я должна вернуть чашку, Чарлз, – приказала она своему возлюбленному.

Она наблюдала, как он жадно пьет чай и поедает хлеб с маслом.

– Ну как, сможешь теперь продержаться до вечера? Обещаю, тебя будет ждать отменный ужин.

– Конечно, любимая. А теперь я посплю.

– И я тоже.

Они посмотрели друг на друга, и в глазах обоих сияла та близость, которая понятна лишь двоим.

– Как же мне изображать из себя больную? – прошептала она. – Ведь я чувствую…

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

– Я отвечу на твой вопрос вечером, – прошептала она и поднесла палец к губам.

День пролетел совершенно незаметно и быстро, ибо Кэтрин крепко спала все это время. Она проснулась уже в сумерках и увидела рядом со своей кроватью мисс Гленнистер.

– Простите, что я осмелилась потревожить вас, миссис О'Ши, но девочки очень расстроены. Они думают, что вы и вправду очень больны.

– Я же объяснила, что не больна. Я лишь сильно переутомилась, – ответила Кэтрин, всматриваясь в подозрительное лицо гувернантки. – Не надо стоять в темноте, мисс Гленнистер. Зажгите свет. А девочкам следует внушить, что их мама не может сиюминутно находиться в их распоряжении, прибегая на каждый их зов, не может, хотя сильно их любит. Надеюсь, вы в состоянии доходчиво объяснить им это, не так ли? А мне необходим полноценный отдых, отдых от всех.

– Я понимаю, миссис О'Ши. Полагаю, вы очень переутомились: вы ведь почти не спали все эти ночи.

– А вот это не ваше дело, мисс Гленнистер. Ваша обязанность – приглядывать за детьми.

«Вот сейчас я обидела ее, и она смотрит на меня, как ястреб, – подумала Кэтрин. – Странно, но это меня совершенно не волнует». Ее вообще ничто не волновало в это благословенное время, которое, казалось, остановилось для нее.

Она дернула за сонетку и распорядилась, чтобы Джейн как следует растопила угасающий камин и принесла побольше угля, ибо на улице так холодно, а Кэтрин хочется находиться в абсолютном тепле. Еще она попросила Джейн принести чайник, молоко, сахар и чай, поскольку она очень ослабла и постоянно нуждается в подкреплении. Не исключено, что она всю ночь будет пить горячий чай. И пусть никто не беспокоится, если услышит, как она ходит наверху. Значит, ей просто не спится…

Джейн, выпученными глазами посмотрев на хозяйку, снова предложила послать за доктором. То же самое предложила Кэтрин и старенькая миссис Вуд.

– Нет, я уже сказала, что мне не нужен никакой доктор! – отрезала Кэтрин. – Все, что мне нужно, – это полный покой и одиночество. Вот моя тетушка сразу поймет это.

– Да, да, конечно, мадам. Она сказала, чтобы вы не спешили к ней. Просто мы с поварихой подумали…

– А вы с поварихой перестаньте думать! – строго приказала Кэтрин. – Я, разумеется, ценю вашу заботу, но, будьте добры, делайте все так, как я говорю.

Джейн все-таки немного задержалась.

– Мы подумали, что же сказать хозяину… Надо ли сообщить ему, что вам нездоровится?

– Конечно, нет! Ни в коем случае! Во всяком случае, к тому времени, как мое письмо дойдет до Мадрида, я уже полностью поправлюсь. И не надо излишней суеты и беспокойства, Джейн. Право, сейчас я просто не в состоянии этого вынести. Только выполняй мои указания и передай Эллен, чтобы она делала то же самое.

Ей понадобилось огромное терпение, чтобы дождаться одиннадцати ночи, когда они смогут свободно общаться, и полуночи, когда Кэтрин спустится в кладовую, чтобы нагрузить поднос сытным ужином.

К счастью, она никогда не бранила Эллен за то, что та готовила слишком роскошные ужины. Теперь ей было только на руку, что в кладовой оставались кусочки холодного мяса, пирогов и пудингов, фруктов и свежего хлеба, который выпекали каждый день.

Она сидела напротив камина словно ребенок, которому взрослые разрешили участвовать в полночном празднестве. Хотя прошло только двадцать четыре часа, он выглядел удивительно отдохнувшим и полным сил; его щеки порозовели, глаза сверкали.

– Ты, кажется, сказала, что отправишь меня обратно в Ирландию совершенно новым человеком, Кэт?

– Если я вообще дам тебе выйти отсюда.

– И если я буду способен разорвать себя пополам.

– По-моему, ты все равно услышишь зов своей страны.

Его лицо сразу сделалось серьезным, и она пожалела, что сделала это довольно саркастическое замечание. Ей не хотелось выглядеть в его глазах легкомысленной и ветреной.

– Ты мне поверишь, если я скажу, что постараюсь закрыть уши?

– Да, поверю. – «Сейчас, – подумала она. – Ну, может быть, еще и завтра». – Но хочу предупредить: ты теперь мой, а я способна стать страшной собственницей по отношению к людям. И не буду всегда вести себя покорно и хорошо.

– Дорогая Китти, я просто обожаю, когда ты ведешь себя плохо.

– Ты, надеюсь, понимаешь, что я имею в виду.

– Конечно, дорогая. Ты смелая и красивая женщина, и теперь я отношусь к тебе как к своей жене, – тихо, но страстно проговорил он. – Поэтому и я не всегда буду поступать хорошо. Но нам надо постараться делать все по возможности лучше. – Он крепко сжал ее руки. – Хочу тебе сказать… ну, о том, что произошло между нами прошлой ночью… я приехал сюда не за этим.

– О, а я так хотела этого! – честно призналась она. – Теперь я женщина, которая изменяет мужу.

– Кэт! Никогдане говори так! – выдохнул он с горящим взором. – Ты – моя жена и никогда даже не думай ни о чем подобном!

– Однако люди воспримут это совершенно иначе.

– Никто ни о чем не узнает!

Он продолжал выглядеть очень сердитым, поэтому она с вызовом в голосе довольно громко проговорила:

– Значит, ты сожалеешь о том, что произошло?

– Сожалею! Очень, очень скоро я покажу, как я сожалею об этом.

Она взяла с тарелки нож и сказала:

– Если ты о чем-то сожалеешь, я убью тебя!

– Верю. Ты очень страшная женщина.

Она весело рассмеялась, лицо ее раскраснелось при свете горящего камина.

– Так что же мы делаем – любим или ненавидим друг друга?

– Я-то знаю, что делаю, – весьма рассудительным тоном ответил он. – Но ты поставила меня над всеми, Китти, даже над твоими детьми. Разве я могу быть безоглядно счастлив?

– Только никогда не прекращай любить меня, вот и все.

– Так просто?

– Ты не веришь, что это сделает меня счастливой?

– По-моему, чтобы это произошло, тебе придется прибегнуть к сверхчеловеческим усилиям. О дорогая… – Он заключил ее в объятия, спрятав лицо на ее груди. – Если бы я смог забыть… – Он помолчал, потом опять прошептал: – О моя дорогая! – И снова воцарилась тишина.

– Ты не можешь забыть все эти прощания, разлуки и расставания? – спросила она. – Ну да ведь один Бог знает, что станется с нами. Что будет дальше. У нас есть сегодняшняя ночь, завтрашняя ночь и еще ночь. Знаешь, мне показалось… – она пристально заглянула ему в лицо, – что ты – пессимист.

– Может быть. Но не сейчас. – Он возился с завязками ее платья. – Я хочу увидеть, как свет от камина падает на твое тело. Или ты замерзла?

– Несмотря на все, сказанное тобой, – проговорила она голосом таким же огненно-ярким, как отблески пламени на ее обнаженном теле, – пока ты будешь любить меня, я буду счастлива.

* * *

На следующий день приехала Анна.

– Кэт, что с тобой? Я прослышала, ты больна! А Вилли знает об этом?

– Нет, не знает, и ты не сообщай ему об этом. Я не хочу, чтобы он примчался домой, потому что хочу пару недель понежиться в постели и ничего не делать.

– Но ты же не любишь лениться!

За последние несколько лет взгляд Анны становился все более проницательным. Она была великолепна в зеленом бархатном костюмчике с прелестным пояском вокруг осиной талии и развевающимися юбками. Однако взгляд ее был явно недовольным. Наверное, такой взгляд был у самой Кэтрин до ее знакомства с Чарлзом, а может быть, до самой прошлой ночи. «Бедняжка Анна, – подумала она. – И какие же бедняжки все остальные, введенные в заблуждение женщины, считающие, что секс надо лишь терпеть, а не наслаждаться им; какие же они несчастные – те, кто не знает, какое это наслаждение – заниматься любовью, когда пламя камина отбрасывает свои мерцающие блики на твое обнаженное тело; какие же они несчастные, те, кому приходится сжиматься в комок и закрывать глаза при виде приближающегося супруга!»

– Кэт, чему это ты улыбаешься? Ты сейчас напоминаешь мне кошку, только что полакомившуюся сметаной.

– Неужели я улыбалась? По-моему, я чувствую себя очень виноватой, лежа здесь в полном здравии. Но я страшно устала. Я не отдыхала так давно, что, наверное, даже и не вспомню когда.

– Так почему бы тебе не собрать вещи, не взять детей и вместе с ними не отправиться в Брайтон подышать морским воздухом?

– В феврале? Не говори глупостей. Мне больше нравится отдыхать в собственной постели. Ты что, пришла сюда критиковать меня?

– Нет, но я специально приехала из города, узнав о твоей болезни. Должна заметить, ты вовсе не выглядишь больной, а Эллен говорит, что в спальне ты ешь гораздо больше, чем тогда, когда спускаешься вниз.

– Ну вот видишь, значит, нет никаких причин для беспокойства, – мягко проговорила Кэтрин. – Позвони, пожалуйста, и скажи Эллен, чтобы она принесла нам чаю. Наверное, ты спешишь обратно в город?

– Да, я должна быть там как можно скорее. Сегодня вечером я устраиваю званый ужин. Джон надеется, что я буду устраивать все больше и больше приемов. Скажу тебе честно: кто нуждается в отдыхе, так это я. Ты, наверное, безумно рада, что Вилли так надолго оставил тебя.

– Неужели?

– Ну, во всяком случае, ты не похожа на несчастную, всеми брошенную жену, – язвительно проговорила Анна. – Если бы кто-нибудь спросил меня, то я бы ответила, что Вилли просто рехнулся, уехав в такое время… если он, конечно, не хочет сделать себе имя. Как ты думаешь, мистера Парнелла арестуют, когда найдут?

– А разве его до сих пор не нашли?

– И не спрашивай! Этот человек хитер, как лиса. Вообще-то, я считала, что он твой друг. Неужели он не говорил тебе, где будет скрываться?

– Чтобы кто-нибудь доверил женщине такой секрет?! – воскликнула Кэтрин. – Как бы там ни было, я считаю, что все это выглядит не лучшим образом. Да как только правительство не боится приобрести столь скверную репутацию, собираясь арестовать одного из своих же собственных членов?

– Его собираются арестовать за подстрекательство к мятежу, – сказала Анна. – Должна заметить, что, будь я премьер-министром, я бы навсегда пресекла деятельность людей, подобных Парнеллу.

– А я считала, что свобода слова – одна из наших привилегий.

– О Кэт, ты же умная женщина. И не надо искажать то, что происходит на самом деле, только потому, что мистер Парнелл твой друг. Я согласна, у него самая романтическая и меланхолическая внешность. Безусловно, это притягивает. Интересно, почему он не женат. Наверное, для него намного лучше было бы жениться, правда, его жене приходилось бы все время участвовать в его деле, иначе она умерла бы от одиночества.

* * *

Милая тетушка Бен ежедневно присылала кого-нибудь, чтобы узнать, как здоровье Кэтрин, и заставляла Кэт буквально рыдать при виде гигантских корзин со свежими фруктами – апельсинами, бананами и тепличным виноградом, – поток которых не прекращался. Кэтрин пересылала фрукты в детскую, но не забывала оставить добрую их часть для полночных встреч у пылающего камина.

К концу недели Чарлз стал выглядеть несравненно лучше. Он сказал, что одним только продолжительным сном поборол свою усталость. Теперь его мозг свеж, как никогда, и он начинает разрабатывать новые планы. Вскоре ему придется уехать.

Это была идиллия, которая не могла продолжаться вечно. Они были счастливы, что все протекало так успешно. Кэтрин с преогромным усилием воли скрывала свои горестные мысли о грядущей разлуке.

– Тебе действительно надо будет уехать? Ты будешь в безопасности?

– Думаю, да. Фостер снова кипит от ярости. И ему только по душе всякий шум и протесты. Ты не сможешь раздобыть мне немного принадлежностей для письма? Я должен приступить к работе. Обещаю, все будет очень тихо.

Итак, в ее будуар вновь вошла эта туманная, зеленая и вечно беспокойная страна, темным призраком маячившая за их спинами во время их ночных бдений у камина. За ними неотступно следовала эта зловещая тень, и Кэтрин никак не могла избавиться от нее – иначе ей пришлось бы избавиться от человека, которого она так любила. А мысли об Ирландии все чаще и чаще отражались в его глазах, отчего выражение его лица становилось тревожным и печальным.