Текст книги "Честь семьи Лоренцони"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Когда с сардинами было покончено, он взял кусочек хлеба и дочиста вытер им тарелку, подобрав остатки соуса.

– А он еще чем-нибудь занимался, Роберто?

Граф, налив им обоим по полбокала вина, покачал головой:

– Нет. Полагаю, это все, на что он был способен. Больше его ничего не интересовало. – Граф отхлебнул еще вина. – По правде сказать, он был неплохой парнишка; просто слишком уж заурядный. В последний раз, когда я его видел, мне даже стало его жалко.

– Это когда? И почему?

– По-моему, это было за несколько дней до того, как мальчишку похитили. Его родители справляли тридцатую годовщину свадьбы и позвали нас с Донателлой. Роберто тоже был там. – Граф помедлил, собираясь с мыслями, а затем продолжил: – Но казалось, будто его там вовсе не было.

– Я не совсем понимаю…

– Казалось, это был какой-то человек-невидимка. Нет, я вовсе не это имел в виду. Просто он очень похудел, и у него начали выпадать волосы. Было лето, но он выглядел так, будто всю зиму просидел дома. Это Роберто, который, бывало, целыми днями пропадал на пляже или на теннисном корте! – Граф опустил глаза, пытаясь припомнить детали того злополучного вечера. – Я с ним и словом не обмолвился, ничего не сказал его родителям. Но он выглядел по меньшей мере странно.

– Как вы думаете, он был болен?

– Ну, не то чтобы болен… Просто он был очень исхудавший и бледный. Будто он долго сидел на какой-то изнурительной диете, знаешь, из этих, новомодных.

К их столику снова подошла Валерия, своим появлением ставя решительную точку на всяких разговорах о диете. В руках она держала две порции спагетти, спрятанных под горками разнообразных моллюсков. Моллюски не были очищены от раковин, а спагетти испускали пряный запах чеснока и оливкового масла.

Запустив вилку в тарелку, Брунетти начал накручивать на нее спагетти. Намотав достаточное, по его мнению, количество, он поднес вилку ко рту, с наслаждением вдыхая теплый пряный аромат чеснока. С набитым ртом он кивнул графу; тот улыбнулся ему в ответ и принялся за свою порцию.

Брунетти еще не успел расправиться со спагетти и только-только приступил к моллюскам, как у него возник новый вопрос:

– А что вы можете сказать о племяннике графа?

– Говорят, будто он прирожденный бизнесмен. Прекрасно справляется с клиентурой, составляет сметы расходов; ему даже поручают нанимать персонал, потому что он всегда безошибочно подбирает нужных людей.

– Сколько ему лет?

– Он на два года старше Роберто, так что ему сейчас лет двадцать пять.

– Что еще вы можете о нем сказать?

– А что именно тебя интересует?

– Все, что может прийти вам в голову.

– Это слишком пространно. – Брунетти хотел было пояснить, но граф его опередил: – Ты имел в виду, способен ли он на преступление? Полагаешь, что это его рук дело?

Брунетти кивнул, продолжая возиться с моллюсками.

– Его отец, младший брат Лудовико, умер, когда мальчишке не было и восьми. На тот момент его родители уже развелись. Матери, похоже, было наплевать, что станется с ее сыном, так что как только она получила возможность от него избавиться, то с радостью за это уцепилась, отдав его на воспитание Лудовико и Корнелии. Они воспитали его вместе с Роберто, как родного сына.

Вспомнив поневоле о Каине и Авеле, Брунетти спросил:

– Вы это знаете наверняка или же с чьих-то слов?

– Какая разница? – не без раздражения откликнулся граф. – Знаешь что? Не думаю, что Маурицио в этом замешан.

Брунетти пожал плечами и швырнул последнюю раковину в кучу, громоздившуюся на его тарелке.

– Мы даже еще не уверены, что эти останки принадлежат Роберто.

– Тогда к чему все эти расспросы?

– Я ведь уже говорил вам: сразу двое подумали, что это шутка, чей-то нелепый розыгрыш. И тот камень, который заблокировал ворота… Его явно положили не со стороны улицы.

– Они, должно быть, перелезли через ограду, – предположил граф.

– Возможно, – кивнул Брунетти, – просто вся эта ситуация кажется мне, мягко говоря, странной.

Граф бросил на него испытующий взгляд; несомненно, выводы зятя – это всего лишь догадки, основанные на голой интуиции; однако что-то в этом есть.

– Что еще, помимо того, о чем ты уже сказал, кажется тебе странным?

– Например, то, что, кроме тех двоих, никто не высказал предположение, что это была шутка. И то, что в досье отсутствует протокол допроса Маурицио. И еще этот камень: никто даже и не поинтересовался, откуда он взялся.

Граф положил вилку на тарелку с остатками спагетти, и в этот момент к ним снова подошла Валерия.

– Вам не понравились спагетти, ваше сиятельство?

– Все очень вкусно, моя дорогая, но мне нужно еще оставить место для морского черта.

Она кивнула и убрала тарелки. Брунетти не без удовольствия отметил, что его подозрения по поводу морского черта в полной мере оправдались: блюдо было украшено побегами розмарина и кружочками редиски.

– Что это за финтифлюшки? Зачем все это нужно? – спросил он, указывая подбородком на тарелку графа.

– Это вопрос или издевательство?

– Обыкновенный вопрос.

Граф, вооружившись ножом и вилкой, аккуратно отделил кусочек рыбы и тщательно его прожевал, чтобы удостовериться, что приготовлена она надлежащим образом. Затем он одобрительно кивнул и сказал:

– А ведь были времена, когда всего за несколько тысяч лир можно было отлично поужинать в любом ресторанчике или таверне. Рыба, ризотто, салат, доброе вино. Ничего особенного, никаких, как ты выражаешься, финтифлюшек. Обычная стряпня, которую хозяева готовили себе на ужин. Но тогда Венеция была городом ремесленников; у нас было собственное производство. Венеция была живая, понимаешь? А теперь что мы имеем? Только туристов, по большей части зажиточных, которые привыкли к изысканным блюдам. И вот, чтобы удовлетворить их вкусам, в наших тавернах начали подавать блюда, которые должны выглядеть красиво, – он положил в рот еще один кусочек рыбы, – это еще по крайней мере вкусно, да и красиво к тому же. А как тебе палтус?

– Великолепно, – отозвался Брунетти. Отделив косточку, он положил ее на край тарелки и спросил: – Вы, кажется, хотели о чем-то со мной поговорить?

Опустив глаза в тарелку, граф нехотя ответил:

– Да, хотел. О Паоле.

– О Паоле?

– Да, о Паоле. О моей родной дочери. И твоей жене.

Брунетти вдруг охватила безотчетная ярость; его взбесил язвительный тон графа. Но он заставил себя сдержаться й спросил, едва удерживаясь от невольного сарказма:

– И матери моих детей и ваших внуков, вы хотите сказать, не так ли?

Граф положил вилку с ножом на тарелку и резко отодвинул ее от себя.

– Гвидо, я вовсе не хотел тебя обидеть…

– Тогда оставьте, ради бога, этот снисходительный тон.

Граф взял графин и разлил по бокалам остатки вина.

– Твоя жена несчастна. – Он взглянул на Брунетти, в ожидании его реакции, помедлил и, увидев, что тот молчит, добавил: – Она мое единственное дитя, Гвидо. И она несчастна.

– Но почему?

Вместо ответа граф поднял руку и показал Брунетти кольцо с фамильным гербом Фальер. Увидев кольцо, тот моментально вспомнил об останках, обнаруженных на поле, подумав, что будет, если выяснится, что они принадлежат Роберто Лоренцони. Кому в таком случае следует сообщить об этом прежде всего? Отцу? Брату? Или, может быть, матери? Хватит ли у него мужества своим сообщением разбередить эту страшную рану, тем самым только усугубив их горе?

– Ты меня слушаешь, Гвидо?

– Да-да, конечно, – откликнулся Брунетти, погруженный в собственные мысли, – вы сказали, что Паола несчастна, и я спросил: почему?

– А я как раз говорил тебе об этом, Гвидо, но ты был где-то далеко-далеко, думал о Лоренцони и об этих останках, которые нашли на поле, размышляя, должно быть, о том, как в итоге добиться торжества правосудия. – Он помолчал, надеясь, что Брунетти как-то отреагирует на его слова. – Один из доводов, которые я безуспешно пытался донести до тебя, касались непосредственно этого… эти твои поиски справедливости… – Тут он снова замолчал и, зажав пустой бокал между средним и указательным пальцами, начал задумчиво передвигать его по столу. Поднял глаза на зятя и выдавил улыбку; улыбка вышла какой-то жалкой, и Брунетти стало грустно.

– Вы считаете, что моя работа отнимает у меня слишком много времени?

– Нет, я считаю, что работа поглощает тебя без остатка; ты с головой погружаешься в дела, которые ведешь, начинаешь жить жизнями этих людей, будь то преступники или их жертвы, и тебе нет дела до того, что творится у тебя дома.

– Это неправда. Я всегда рядом в трудную минуту. И мы много времени проводим вместе.

– Ах, оставь, Гвидо, – нетерпеливо отмахнулся граф, – ты слишком умен, чтобы верить этому или, на худой конец, предположить, чтобы я поверил тому, что ты сейчас говоришь. Ты прекрасно знаешь: можно проводить с кем-то уйму времени, но душой быть где-то совсем в другом месте. Я не первый год тебя знаю и поэтому могу утверждать, что, когда ты начинаешь расследовать какое-нибудь дело, все остальное перестает для тебя существовать. Ты разговариваешь, делаешь вид, что слушаешь, можешь даже пойти в кино или в ресторан, но на самом деле ты полностью погружен в себя. – Граф налил себе минеральной воды и залпом ее выпил. – В известном смысле ты сейчас похож на Роберто, каким я запомнил его во время нашей последней встречи: такой же далекий и отчужденный.

– Вам Паола об этом сказала?

На лице графа отразилось неподдельное удивление.

– Гвидо, я, конечно, не тешу себя надеждой, что ты мне поверишь, но твоя жена никогда в жизни не сказала о тебе ничего дурного – ни мне, ни кому бы то ни было другому.

– Тогда откуда эта уверенность, что она несчастна? – спросил Брунетти с плохо скрываемым раздражением.

Граф рассеянно взял кусочек хлеба, лежавший на краю тарелки, и принялся крошить его между пальцами.

– Когда родилась Паола, Донателле пришлось очень худо, после родов она долго болела, так что все хлопоты, связанные с появлением дочки, легли на мои плечи. – Увидев удивление, отразившееся в глазах Брунетти, граф от души рассмеялся. – Знаю, знаю. Скажешь, невозможно представить, как я кормлю ребенка из бутылочки или меняю ему подгузники. Но именно этим мне пришлось заниматься в течение первых месяцев ее жизни; так что к тому моменту, когда Донателлу выписали из больницы, это уже вошло в привычку, и я продолжал ухаживать за дочкой. Если ты в течение года меняешь ребенку подгузники, кормишь его кашкой, поешь ему колыбельные, чтобы он уснул, то поневоле начинаешь чувствовать, когда он счастлив, а когда нет. – Брунетти хотел было возразить, но граф его опередил: – И не имеет значения, сколько твоему ребенку: четыре месяца или сорок лет, и что послужило причиной его страданий, кишечные колики или неудачный брак. Думаю, ты прекрасно об этом знаешь. А сейчас я чувствую, что моя дочь несчастна.

Брунетти знал, что все его попытки оправдаться или доказать свою невиновность будут совершенно напрасными. Он тоже в свое время менял подгузники, проводил бессонные ночи у кроваток детей, укачивая их, чтобы они уснули, читая им книжки, утешая их, когда они плакали… Он свято верил в то, что именно эти ночи дали ему реальный шанс познать собственных детей, развили в нем то чувство, которое, по словам графа, позволяет безошибочно угадывать, когда твое дитя счастливо, а когда несчастно.

– Я просто не представляю себе, как по-другому относиться к тому, что я делаю, – откровенно признался он без тени прежней враждебности.

Будто бы не расслышав его, граф вдруг спросил:

– Послушай, я давно собирался тебя спросить: почему это для тебя так важно?

– Почему это для меня так важно? Поймать преступника? Арестовать человека, который совершил преступление?

Граф нетерпеливо махнул рукой:

– А, брось ты, я вовсе не думаю, что именно это тебя волнует в первую очередь. Почему ты с таким упорством добиваешься торжества справедливости?

Валерия выбрала неподходящий момент, чтобы предложить десерт. Обоим сейчас было не до сладкого. Заказав две порции граппы, граф обернулся к Брунетти, весь обратившись в слух.

– Вы ведь читали древнегреческих философов, не так ли? – спросил Брунетти.

– Ну да, читал. Некоторых.

– А Крития?

– Да, но так давно, что едва ли помню, о чем он писал. Так что же?

Снова появилась Валерия и, поставив две рюмки с водкой на стол, молча удалилась.

Брунетти взял рюмку и сделал маленький глоток.

– Не ручаюсь за точность цитаты, но, мне кажется, где-то он пишет о том, что государственные законы регулируют лишь преступления против общества; и поэтому нам нужна религия, чтобы мы верили в торжество правосудия если не на земле, то хотя бы на небесах. – Он замолчал и отхлебнул еще один глоток. – Но сейчас мы перестали верить в Бога, не правда ли? – Граф согласно кивнул, и Брунетти продолжал: – Так что вполне возможно, что я именно этого и пытаюсь добиться. Я об этом никому не говорил и никогда по-настоящему об этом не задумывался. Но если представить, что Бога нет, а значит, нет и Высшего Суда, тогда получается, что именно я должен побеспокоиться о том, чтобы справедливость восторжествовала здесь, на земле, а виновные понесли наказание за свои грехи.

– Что ты хочешь этим сказать – «за свои грехи»? Что-то связанное с моралью, да?

– Именно так. Когда кто-то дает другому дурной совет, чтобы впоследствии извлечь из этого собственную выгоду; говорит неправду; выдает чужие секреты.

– Но ведь далеко не все из того, что ты перечислил, является противозаконным.

Брунетти покачал головой.

– Я совсем не то хотел сказать. Просто это первое, что пришло мне в голову. – Брунетти собрался с мыслями. – Может, у политиков найдутся более убедительные примеры: передача конфиденциальной информации третьим лицам, принятие решений государственной важности на основе собственных интересов, кумовство, протекционизм…Ну и так далее.

– Словом, обычные дела в итальянской политике? – перебил его граф.

Брунетти кивнул. Он вдруг почувствовал, что ужасно устал.

– Но ведь никто не давал тебе права решать, кто прав, а кто виноват, а тем более судить и карать, – настаивал граф.

– Разумеется. Я только пытаюсь объяснить, что порой прихожу в отчаяние от осознания собственного бессилия; оттого, что не могу найти того, кто несет ответственность за то зло, что творится вокруг; и не только за то, что вписывается в рамки закона, но и за то, что бесчеловечно с точки зрения морали. Или начинаю думать о том, что такое закон, а что – мораль, и в результате прихожу к выводу, что и то, и другое неправильно.

– А между тем твоя жена страдает. Что возвращает нас к исходной точке нашего разговора. – Граф перегнулся через стол и накрыл своей ладонью руку Брунетти. – Сожалею, что обидел тебя, но она моя единственная дочь и всегда ею останется, так что я просто не мог не сказать этого тебе. Прежде чем она сделала это сама.

– Не знаю, смогу ли сказать вам за это спасибо, – признался Брунетти.

– Не имеет значения. Все, что меня волнует, это ее счастье. – Граф замолчал, обдумывая следующую фразу. – И твое, хотя ты вряд ли мне поверишь, Гвидо,

Брунетти кивнул, чувствуя, что у него вдруг перехватило горло. Увидев это, граф махнул рукой Валерии, дав ей понять, что пора выписать счет. Обернувшись к Брунетти, он спросил его как ни в чем не бывало:

– Ну как, понравилось тебе угощение?

– Еще бы, – в тон ему ответил Брунетти. – Ваш знакомый может гордиться своей дочерью. А вы своей.

– Я так и делаю, – просто ответил граф. Он замолчал, а затем взглянул на зятя. – И, хотя у меня опять же нет никаких оснований полагать, что ты мне поверишь, я горжусь тем, что у меня такой зять.

– Спасибо… Я и не знал… – Брунетти почему-то казалось, что он не сможет подобрать подходящих слов, но они вырвались у него сами собой.

– А вот и неправда. Думаю, ты прекрасно об этом знал.

9

Когда Брунетти вернулся в квестуру, был уже четвертый час. Не успел он войти, как из кабинета, расположенного у входа, появился Пучетти; однако без пальто, которого, похоже, не было и в кабинете.

– Что, его таки стянул один из твоих албанцев? – улыбнулся Брунетти, кивая в сторону Иностранного отдела, перед дверью которого уже не толпилась очередь эмигрантов, поскольку отдел работал только до половины первого.

– Нет, сэр. Но там только что позвонил вице-квесторе. Сказал, чтобы вы немедленно шли к нему, как только вернетесь. – Как ни старался Пучетти, его дружелюбный тон был не в состоянии скрыть от Брунетти ярость, которой, очевидно, был охвачен вице-квесторе Патта.

– Сам-то он вернулся с обеда?

– Да, сэр. Минут десять назад. Спрашивал, где вы, почему вас нет на месте. – Не нужно было быть гением, чтобы догадаться, что намерение Патты подразумевало нечто более серьезное, нежели простое неудовольствие поведением Брунетти.

– Я сейчас же поднимусь к нему, – сказал Брунетти, решительно направляясь к лестнице.

– Ваше пальто в шкафу, у вас в кабинете! – прокричал ему вдогонку Пучетти, и Брунетти, не оборачиваясь, поднял руку в знак того, что услышал его слова.

Синьорина Элеттра сидела у себя в приемной, перед входом в кабинет вице-квесторе. Когда Брунетти вошел, она подняла взгляд, оторвавшись от газеты, которая лежала перед ней на столе, и сказала:

– Отчет о результатах судмедэкспертизы лежит у вас на столе.

Брунетти едва удержался от того, чтобы не спросить ее, что там написано. Он ни секунды не сомневался в том, что она внимательно изучила отчет. Но, с другой стороны, если он ничего не будет знать о результатах экспертизы, у него не будет и повода упоминать об этом у Патты.

Поняв по светло-оранжевым страницам, что она читает финансовую газету «Il Sole Ventiquattro Оrе», Брунетти спросил:

– Работаете над вашим портфелем ценных бумаг?

– В каком-то смысле.

– В каком-то смысле?

– Компания, в которую я вложила кое-какие средства, намеревается открыть фармацевтический завод в Таджикистане. Так вот, сегодня здесь напечатали статью об освоении новых рынков сбыта на территории бывшего СССР. И теперь я хочу решить для себя, то ли мне оставаться с ними, то ли забрать свои деньги, пока не поздно.

– И что же вы решили?

– Что вся эта затея дурно пахнет, – ответила она, небрежно сложив газету и отбросив ее в сторону.

– Почему?

– Потому что, похоже, эти люди шагнули из средних веков прямо в развитой капитализм. Еще пять лет назад они обменивали картошку на лопаты, а теперь они, видите ли, все бизнесмены – разъезжают у себя по пустыне на «БМВ» с мобильными телефонами в руках. Но судя по тому, что здесь написано, с моральными устоями у них плоховато, и я полагаю, что надо держаться от них подальше.

– Слишком рискованно?

– Нет, даже наоборот, – бесстрастно отвечала она, – я думаю, это будет достаточно выгодное предприятие, но я не хочу, чтобы моими деньгами крутили те, кому все равно, торговать или воровать, лишь бы дело приносило доход.

– Как это было в банке? – спросил Брунетти.

До того, как несколько лет назад синьорина поступила на службу в квестуру, она работала секретарем президента Банка Италии. Работу пришлось оставить из-за того, что она отказалась написать под диктовку начальника письмо, адресованное в Йоханнесбург. И если в ООН сомневались в действенности собственных санкций, то синьорина была убеждена, что необходимо придерживаться их во что бы то ни стало, даже если тебе это будет стоить должности секретаря президента банка.

Она лукаво взглянула на Брунетти; ее глаза засверкали, как у полковой лошади, заслышавшей звуки труб.

– Точно. – Но если Брунетти надеялся, что она ударится в воспоминания или сопоставления, его ждало разочарование. Она бросила многозначительный взгляд в сторону двери вице-квесторе. – Он уже давно вас ждет.

– Не в курсе, что у него на уме?

– Без понятия, – ответила она.

Брунетти вдруг вспомнилась картинка из учебника по истории пятого класса: римский гладиатор приветствует императора перед боем; позади него стоит могучий соперник килограммов на десять тяжелей бедняги, да к тому же с огромным мечом в руках.

– Ave atque vale, [20]20
  Здравствуй и прощай (лат.).


[Закрыть] – улыбнулся он.

– Morituri te salutant, [21]21
  Идущие на смерть приветствуют тебя (лат.). Обыгрывается обращение римских гладиаторов к императору перед боем: «Здравствуй, Цезарь. Идущие на смерть приветствуют тебя».


[Закрыть] – продолжила синьорина таким ровным тоном, будто зачитывала расписание электричек.

В кабинете вице-квесторе древнеримская тема продолжилась – Патта восседал за столом и гордо демонстрировал свой классический римский профиль. Но когда он повернулся лицом к Брунетти, с него разом слетело все его императорское величие; напротив, в чертах его лица проступило что-то поросячье. Немалую роль в этом играли маленькие, темные, глубоко посаженные глазки и круглые мясистые щечки.

– Вы, кажется, хотели меня видеть, вице-квесторе? – вежливо осведомился Брунетти.

– В своем ли ты уме, Брунетти? – спросил Патта без всяких предисловий.

Зная, что твоя жена страдает, а ты не в состоянии что-либо изменить, недолго и сойти с ума, подумал Брунетти. Но, оставив свои мысли при себе, он сказал:

– Вы это о чем, сэр?

– Я об этих так называемых положительных рекомендациях! – прорычал Патта, хлопнув ладонью по увесистой папке, лежавшей перед ним на столе. – В жизни еще не сталкивался с такими вопиющими случаями пристрастия и фаворитизма в написании рекомендательных писем!

Поскольку Патта был уроженцем Сицилии, Брунетти не сомневался в том, что у себя на родине он сталкивался со случаями и похуже. Однако вслух он произнес:

– Не уверен, что понимаю вас, сэр.

– А я думаю, ты прекрасно все понимаешь! Ты написал рекомендации одним только венецианцам: Вьянелло, Пучетти и этому… как там его? – Он запнулся и, опустив глаза, открыл папку. Пробежал глазами первую страницу, перелистал, начал быстро читать вторую. Наконец ткнул куда-то коротеньким мясистым пальцем. – Вот. Бонсуану. Как, по-твоему, мы станем продвигать по службе какого-то рулевого на катере, скажи мне на милость?

– Точно так же, как и любого другого офицера полиции. Повысив его в звании и увеличив его зарплату, я полагаю.

– За какие такие заслуги? – риторически осведомился Патта и снова взглянул в папку. – «За мужество, проявленное офицером Бонсуаном при преследовании преступников», – прочитал он с плохо скрываемым сарказмом, – и ты надеешься, что мы дадим ему повышение только за то, что он гнался за преступниками на своем дурацком катере? – Патта замолчал и, увидев, что Брунетти замешкался с ответом, с издевкой добавил: – Надеюсь, ты в курсе, что они даже не поймали тех, за кем гнались?

Прежде чем ответить, Брунетти помолчал, собираясь с мыслями. Наконец он решился, стараясь, чтобы его голос, в отличие от голоса Патты, прозвучал абсолютно спокойно:

– Нет, сэр, не за то, что Бонсуан преследовал правонарушителей; а за то, что он остановился и, находясь под обстрелом преступников с другого катера, не раздумывая, прыгнул в воду, чтобы спасти тяжелораненого офицера, упавшего в воду.

– Не так уж и тяжело, – пробурчал Патта.

– Не думаю, что, увидев, что его товарищ тонет, офицер Бонсуан отдавал себе в этом отчет, сэр.

– В любом случае об этом не может быть и речи. Мы не станем продвигать по службе какого-то рулевого!

Брунетти промолчал.

– Что касается Вьянелло, тут еще есть шанс, – пробубнил Патта без тени энтузиазма. – «В субботу утром сержант Вьянелло зашел в супермаркет «Станда», чтобы купить себе солнцезащитные очки. В это время в магазин ворвался налетчик с ножом в руках. Подойдя к ближайшему кассовому аппарату, он оттолкнул кассиршу и принялся выгребать оттуда деньги. Сержант в это время прятался за прилавком, но как только грабитель устремился к выходу, он набросился на него сзади, разоружил и арестовал».

– О Пучетти даже и не заговаривай, – предупредил Патта с нескрываемым раздражением. – «Полтора месяца назад офицер Пучетти, заядлый велосипедист, совершал прогулку на своем велосипеде по одному из известных ему горных маршрутов. Он как раз направлялся в сторону Виченцы, когда его чуть не сбил мчавшийся на огромной скорости автомобиль, управляемый, как это впоследствии выяснилось, нетрезвым водителем. Через несколько минут Пучетти поравнялся с этим автомобилем, который уже успел врезаться в дерево на обочине и был объят пламенем. Не раздумывая ни минуты, Пучетти вытащил водителя из горящего автомобиля, получив при этом серьезные ожоги рук». – Это случилось в другом округе, соответственно, за пределами нашей юрисдикции. Так что ни о каком повышении и речи быть не может, – решительно отрезал Патта. Он резким движением оттолкнул папку и в упор посмотрел на Брунетти:

– Но я, собственно, собирался поговорить с тобой совсем на другую тему.

Наверняка о других рекомендательных письмах, не без опаски подумал Брунетти. Он уже догадывался, о чем сейчас пойдет речь.

– Мало того, что ты написал, мягко говоря, нелестную характеристику лейтенанту Скарпе, но еще и осмелился заикнуться о его переводе! – прошипел Патта, с трудом сдерживая ярость. Когда сам Патта был несколько лет назад переведен в Венецию, он привез лейтенанта с собой; и с тех пор лейтенант служил ему верным помощником, а заодно осведомителем и шпионом.

– Все верно.

– Это недопустимо.

– Что недопустимо, вице-квесторе? Перевод лейтенанта или тот факт, что я это предложил?

– И то, и другое. Все вместе.

Брунетти ничего не ответил. Ему не терпелось узнать, как далеко может зайти Патта, защищая своего протеже.

– Ты ведь знаешь, что я имею полное право отклонить все твои рекомендации? – осведомился Патта. – Все до единой.

– Да, знаю.

– Так вот, прежде чем я составлю собственное рекомендательное письмо, чтобы передать его начальнику полиции, настоятельно рекомендую тебе пересмотреть некоторые твои высказывания в адрес лейтенанта Скарпы. – Брунетти продолжал хранить молчание, и Патта не выдержал: – Вам все понятно, комиссар?

– Так точно, сэр.

– И?

– Вряд ли что-нибудь заставит меня изменить мое мнение о лейтенанте, а тем более вносить какие-либо изменения в составленную мной характеристику.

– Ты ведь знаешь, что у тебя ничего не выйдет, не так ли? – осведомился Патта, отпихнув от себя папку, будто опасаясь заразиться.

– Но эта информация останется в его досье, – возразил Брунетти, прекрасно отдавая себе отчет в том, насколько легко могут исчезнуть из досье нежелательные сведения.

– Не могу взять в толк, чего ты добиваешься.

– Справедливости. И точности. Люблю, чтобы все было записано. История нас рассудит.

– Что касается лейтенанта Скарпы, в его досье будет записано только то, что он блестящий офицер, заслуживающий всяческого доверия.

– Тогда, я полагаю, будет справедливо, если в досье будет записано не только ваше суждение о лейтенанте, но и мое тоже. А там, как я уже сказал, история нас рассудит. Будущее покажет, кто был прав, а кто виноват.

– Никак не пойму, о чем ты толкуешь, Брунетти? Об истории? Или о том, что должно быть записано в досье? Знаешь что? На мой взгляд, нам катастрофически не хватает поддержки и взаимопонимания.

Брунетти ничего не ответил на это высказывание вице-квесторе. Ему до смерти не хотелось, чтобы тот снова завел свою шарманку, пускаясь в пространные рассуждения о торжестве правосудия и повышении эффективности законодательной базы. Для него, очевидно, эти понятия были неотделимы друг от друга. Вице-квесторе, однако, нимало не нуждаясь в чьем-либо одобрении, минут десять разглагольствовал на свою излюбленную тему, в то время как Брунетти продумывал вопросы, которые надо будет задать Маурицио Лоренцони. Вне зависимости от результатов судмедэкспертизы, он намеревался продолжить расследование; на данный момент его больше всех интересовал Маурицио, этот «золотой мальчик», гордость семьи Лоренцони.

Претенциозно-напыщенный монолог Патты внезапно оборвался.

– Кажется, я утомил вас, Dottore Брунетти. В таком случае вы можете быть свободны.

Брунетти рывком поднялся на ноги, улыбнулся и, не говоря ни слова, покинул кабинет.