Текст книги "Честь семьи Лоренцони"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

13

Ужин, приготовленный Кьярой, вполне оправдал все ожидания Брунетти, который, надо отдать ему должное, выдержал это испытание с мужеством, достойным римских стоиков, которым он всегда стремился подражать. Он не только попросил, но и съел вторую порцию равиоли, залитых загадочной смесью из растопленного сливочного масла и листиков шалфея. Курица, как и предсказывала Паола, оказалась такой соленой, что Брунетти сам того не заметил, как выпил две бутылки минеральной воды и потянулся за третьей. Впервые за долгое время Паола ничего не сказала, когда он откупорил вторую бутылку вина; более того, приняла непосредственное участие в ее распитии.

– А что на сладкое? – осведомился Брунетти. Он заметил, каким нежным взглядом одарила его жена; бог знает, сколько времени у нее не было такого выражения лица.

– На сладкое у меня не осталось времени, – виновато пробормотала Кьяра, не заметив, какими взглядами обменялись сидящие за столом домочадцы. Вне всякого сомнения, такими же взглядами обменялись в свое время члены группы Доннера, [25]25
  Группа Доннера – группа из 87 переселенцев из Иллинойса под предводительством капитана Джорджа Доннера, отрезанная от мира снегами в горах Сьерра-Невада на севере Калифорнии зимой 1846-1847 гг.


[Закрыть] заслышав голоса своих спасителей.

– Кажется, в морозилке осталось немного gelato, [26]26
  Мороженое (ит.).


[Закрыть] – услужливо подсказал Раффи, отрабатывая десять тысяч лир, полученных им от Паолы.

– Я его сегодня доела, – призналась Кьяра.

– А почему бы вам двоим не сгонять за мороженым на площадь Санта-Маргарита? – предложила Паола. – Не забудьте принести и на нашу долю.

– А посуда? – возразила Кьяра. – Ты сама сказала, если я готовлю ужин, то Раффи будет мыть посуду.

Прежде чем Раффи успел выразить решительный протест, Паола сказала:

– Если вы быстренько сбегаете за мороженым, посуда за мной.

Предложение было встречено восторженными криками; Брунетти вытащил из кармана портмоне и протянул Раффи двадцать тысяч лир. Они выбежали из кухни, уже в коридоре начав торговаться по поводу сорта мороженого. Ананасовое? Ванильное? Клубничное?

Паола встала из-за стола и принялась убирать посуду.

– Ну как, выживешь? – спросила она у мужа.

– Если выпью еще одну литровую бутылку воды, перед тем как лечь спать, а вторую поставлю на ночь у кровати, то, может быть, и выживу.

– Гадость жуткая, верно? – улыбнулась Паола.

– Но она была так счастлива, – возразил Брунетти. Помолчав немного, он добавил: – Еще один веский аргумент в пользу высшего образования для всех женщин, как ты считаешь?

Паола рассмеялась и сунула тарелки в раковину. Они продолжали непринужденно болтать, обмениваясь впечатлениями по поводу недавнего ужина; довольные тем, что обман удался и Кьяра так и не догадалась об их маленькой семейной хитрости и, как подумалось Брунетти, их безграничной любви.

Когда с посудой было покончено, Брунетти сказал;

– Боюсь, что мне все-таки придется поехать завтра утром в Беллуно вместе с Вьянелло.

– Это по поводу Лоренцони?

– Да.

– Как они это восприняли?

– Плохо. Особенно мать.

Он понял, что потеря единственного сына – не та тема, которую Паола захочет обсуждать. Она предпочла сменить тему:

– Где они его нашли?

– На поле.

– На поле? На каком поле?

– Одно из богом забытых местечек, за крошечной деревушкой с чудным названием, – сама знаешь, они там все такие, в Беллуно, – Кольди-Куньян, насколько я помню.

– Как же им удалось его найти?

– Один местный фермер вспахивал поле трактором и наткнулся на кости.

– Боже, как это ужасно, – выдохнула она и тут же добавила: – И ты был вынужден рассказать об этом родителям, а потом еще давиться этой мерзостью!

Услышав это, Брунетти расхохотался.

– Что я такого сказала?

– Нет, ничего особенного. Забавно, что ты в первую очередь подумала о еде.

– От тебя научилась, мой дорогой, – не без ехидства отвечала она, – перед тем, как выйти за тебя замуж, я редко о ней задумывалась.

– Тогда как, скажи на милость, ты научилась так вкусно готовить?

Паола сделала вид, что не расслышала его вопроса, и отвела глаза; может, она и вправду смутилась, но Брунетти была хорошо знакома эта уловка: иногда ей хотелось, чтобы ее упрашивали, и поэтому Брунетти не сдавался:

– Нет, ну ты все-таки скажи мне, кто научил тебя готовить? Ты будто всю жизнь этим занималась.

– Я купила книгу «О вкусной и здоровой пище», – выпалила она.

– «О вкусной и здоровой пище»? Ты? Но зачем?

– Когда я поняла, что люблю тебя всем сердцем, и увидела, что ты любишь вкусно поесть, я решила, что будет лучше, если я научусь готовить. – Она посмотрела на мужа, ожидая его реакции, но, увидев, что он молчит, продолжала: – Я начала учиться еще дома, и, можешь мне поверить, некоторые из моих «шедевров» были куда хуже, чем то, что досталось нам сегодня на ужин.

– В это трудно поверить, – признался Брунетти, – продолжай.

– Ну… Я знала, что люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж, так что я не сдавалась, и в конечном итоге… – она выразительным жестом обвела кухню руками, – … думаю, я кое-чего добилась.

– По книге?!

– Ну, если честно… мне кое-кто помогал.

– Кто?

– Дамиано, наш повар. И еще моя мама. А потом, когда мы с тобой уже были обручены – твоя.

– Моя мать? Она учила тебя готовить? – Паола кивнула. – Но она никогда мне об этом не говорила.

– Я попросила ее ничего тебе не рассказывать. Не хотела, чтобы ты знал.

– Но почему?

– Сама не знаю, Гвидо, – Брунетти почувствовал, что она кривит душой, но ничего не сказал, по долгому опыту зная, что она сейчас все объяснит, – наверное, мне хотелось, чтобы ты думал, что я на все руки мастерица.

Брунетти, сидя на стуле, наклонился вперед и, обхватив ее руками за талию, потянул к себе. Она вяло попыталась вырваться.

– Знаешь, я чувствую себя такой глупой. Не стоило все это тебе рассказывать. – Она нагнулась и поцеловала его в лоб. И вдруг ни с того ни с сего выпалила: – А ведь моя мать ее знает.

– Кого?

– Графиню Лоренцони. Кажется, они вместе заседают в каком-то благотворительном комитете, или что-то в этом роде… Точно не помню, но я уверена, что моя мать ее знает.

– Она когда-нибудь рассказывала тебе о графине? И если да, то что?

– Да ничего особенного, иначе я бы запомнила. За исключением этой страшной истории с ее сыном, разумеется. Это просто убило ее; по крайней мере, так считает моя мама. До этого случая она вела активный образ жизни: у нее был широкий круг знакомых по всей Венеции, ее часто видели в театрах, она собирала деньги на реставрацию «Ла Фениче». Но после исчезновения Роберто… ее словно подменили. По словам мамы, она практически не выходит из дома, не отвечает на телефонные звонки, никого не принимает. С той поры ее никто не видел. По-моему, мама говорила мне, что самое страшное – это неведение; что именно неведение сломило ее. Лучше всегда знать правду, какой бы горькой она ни была. Тогда она, может, смогла бы смириться. Но жить во мраке… не зная, жив ли твой сын или уже умер… что может быть ужасней? Лучше уж знать, что его больше нет, чем пребывать в неведении.

Брунетти, всегда ратовавший за жизнь, а не за смерть, в другое время начал бы спорить, но сейчас ему не хотелось затевать дискуссию. Он провел целый день в мыслях о смерти и об исчезновении детей и чувствовал, что сыт этим по горло. И поэтому решил резко сменить тему:

– Ну, как там дела на фабрике мысли?

Паола отстранилась от него и, подойдя к раковине, принялась насухо вытирать столовые приборы.

– Примерно на том же уровне, что и сегодняшний ужин, – ответила она после долгой паузы. Один за другим она бросала ножи и вилки в ящик стола. – Декан настаивает на том, чтобы мы больше внимания уделяли колониальной литературе.

– Это еще что такое? – удивился Брунетти.

– А как, по-твоему? – отозвалась она, вытирая столовую ложку. – Это литература тех стран, где люди не говорят на английском языке, но по известным причинам пишут на нем.

– Ну и что здесь такого?

– Он попросил одного из нас вести этот курс.

– Тебя?

– Меня, – ответила она, со стуком захлопывая ящик.

– И как же называется курс?

– «Голоса женщин Карибского бассейна».

– Потому что ты – женщина?

– Нет, потому что я оттуда родом.

– А ты?

– Я отказалась.

– Но почему?

– Потому что мне это неинтересно. А коль скоро мне это неинтересно, то у меня это получилось бы из рук вон плохо. – Брунетти почувствовал здесь некий подтекст и ждал, пока она пояснит. – И, в конце концов, потому что я не люблю, когда мной командуют.

– Так ты из-за этого все время ходила такая мрачная? – вырвалось у Брунетти.

Она смерила его проницательным взглядом.

– Понятия не имею, о чем ты. Со мной все в порядке.

Брунетти знал наверняка, что это не более чем увертка, но не успел ничего сказать; отворилась входная дверь, и в коридор с шумом ввалились дети с мороженым, так что его вопрос так и остался без ответа.

В ту ночь Брунетти, как и опасался, просыпался от жажды минимум два раза и выпивал залпом два стакана холодной воды. Во второй раз он проснулся, когда солнце уже встало; поставив стакан на стол рядом с кроватью, он повернулся лицом к жене и, опершись на локоть, внимательно посмотрел на нее. На лицо ей упала прядь завитых волос; несколько волосков чуть шевелились от ее дыхания. Глаза были закрыты, и на лице странным образом отсутствовало какое-либо выражение, так что по нему было невозможно что-либо прочесть. Непостижимая и отдаленная, Паола лежала так близко… И Брунетти напряженно вглядывался в ее лицо, пытаясь разглядеть на нем хоть что-то, что помогло бы ему лучше ее узнать, понять причины ее несчастий. Его вдруг охватило страстное желание близости с Паолой; господи, как же ему хотелось, чтобы они никогда не разлучались, чтобы их жизнь была счастливой и безмятежной, а слова ее отца оказались не более чем досужими домыслами.

Его размышления прервал звон колоколов на площади Сан-Поло: пробило шесть часов. Вслед за тем весело зачирикали воробьи, свившие себе гнездо в трещине между кирпичами дымовой трубы, возвещая о том, что настал новый день, а это значит, что пора вставать и идти на работу. Но Брунетти, не обращая на них внимания, снова положил голову на подушку. Он был уверен, что ему уже не удастся уснуть, но вскоре забыл о том, что действительно пора на работу, и провалился в сон.

14

В то утро Брунетти решил, что пришло время поделиться с вице-квесторе Паттой той немногой информацией об убийстве Роберто Лоренцони, которой он обладал, – в том, что это убийство, теперь не оставалось никаких сомнений. Так он и сделал, как только Патта появился в квестуре. Поначалу Брунетти опасался, неприятных последствий, связанных с недавними разногласиями по поводу кандидатуры лейтенанта Скарпы, но, к счастью, он ошибался. По крайней мере, Патта и виду не подал, что между ними пробежала кошка. Он уже прочел утренние газеты и не преминул выразить формальные соболезнования родственникам покойного, хотя, по всей вероятности, его больше всего беспокоило то, что это произошло с одним из представителей городской знати.

Брунетти объяснил, что как только дантист подтвердил, что снимки совпадают, то взял на себя смелость известить об этом родителей. Наученный горьким опытом общения с Паттой, Брунетти знал, что следует быть крайне осторожным в проявлении какой-либо личной заинтересованности в этом деле.

Поэтому, сделав вид, что его это ни капельки не интересует, равнодушно осведомился, кому тот намерен поручить вести это дело; он даже осмелился предложить одного из своих коллег.

– А ты-то сам над чем сейчас работаешь, Брунетти?

– Загрязнение воды в порту Маргера, произошедшее в результате утечки нефти, – отрапортовал Брунетти с таким видом, будто дело о загрязнении воды волновало его куда больше, нежели убийство.

– Ах да, – откликнулся Патта; он уже слышал о происшествии в порту Маргера. – Что ж, я полагаю, с этим вполне могут справиться карабинеры.

– Но я так и не успел допросить начальника порта, – настаивал Брунетти, – и проверить документы этого танкера под панамским флагом.

– Пускай этим займется Пучетти, – отмахнулся Патта.

Брунетти вдруг вспомнилась одна забавная игра, которую так любили его дети, когда были маленькими. Нужно было бросить на пол пригоршню деревянных палочек, а затем попытаться собрать их по одной, стараясь при этом не задеть остальные. Вся сложность заключалась в том, что нужно было действовать крайне осторожно – один неверный шаг, и ты проиграешь.

– Может, поручить это дело Марьяни? – предложил Брунетти, имея в виду одного из своих коллег, тоже комиссара. – Он только что вернулся из отпуска.

– Нет, я думаю, это следует поручить тебе. В конце концов, твоя жена тоже из этих, так ведь? И уж как пить дать водит с ними дружбу?

Сколько Брунетти себя помнил, выражение «из этих» всегда звучало пренебрежительно. Он никогда не мог понять, почему «эти» вызывают такие неприязненные, а порой и враждебные чувства. Но сейчас, из уст вице-квесторе Патты, оно прозвучало как высшая похвала. Брунетти неопределенно кивнул, смутно представляя себе, с кем из «этих» может «водить дружбу» его жена и что она может о них рассказать.

– Отлично, тогда твои отношения с ее родней тебе помогут, – сказал Патта, намекая на то, что государственная власть, в том числе и правоохранительные органы, ни во что не ставит так называемое могущество «этих». В этом-то все и дело, подумал Брунетти.

– Ну… – нерешительно выдавил Брунетти, делая вид, что сдается, поддавшись уговорам начальника, – если вы настаиваете, вице-квесторе, я поговорю с Пучетти по поводу Маргеры.

– Держи нас с лейтенантом Скарпой в курсе дела, ты меня понял, Брунетти? – рассеянно пробормотал Патта, явно думая о чем-то другом.

– Разумеется, сэр, – ответил он, заранее зная, что не сдержит данного обещания, как уже не раз бывало прежде. Увидев, что разговор окончен, Брунетти поднялся и покинул кабинет Патты.

Как только он появился в приемной, синьорина Элеттра тут же спросила:

– Ну как, удалось вам его уломать?

– Уломать? – удивился Брунетти, поразившись, что за все время общения с вице-квесторе синьорина так и не поняла, что «уломать» Патту было в принципе невозможно, какими бы вескими ни казались представленные аргументы.

– Вешая ему лапшу на уши по поводу того, как вы заняты, разумеется, – закончила она, ударив пальцем по клавиатуре и оживляя принтер, который радостно зажужжал.

Брунетти не смог удержаться от улыбки.

– В какой-то момент я подумал, что придется отбиваться руками и ногами, такой он был настойчивый.

– Вам, наверное, до смерти хотелось заполучить это дело, комиссар.

– Вы абсолютно правы.

– Тогда, возможно, вас заинтересует это. – Она наклонилась, вытащила из принтера несколько отпечатанных листков и протянула их Брунетти.

– Что это?

– Перечень тех самых неприятностей, которые когда-либо возникали у членов их семейства с правоохранительными органами.

– То есть?

– То есть с карабинерами, таможенными службами, налоговой полицией…

Брунетти сделал вид, что страшно удивлен.

– Насколько мне известно, к секретным сведениям нет доступа, синьора?

– До тех пор, пока в них не возникает настоятельная необходимость, – бесстрастно отвечала она. – Но в любом случае это не те знакомства, которыми стоит злоупотреблять.

Брунетти заглянул ей в глаза, надеясь, что она шутит. Он не был уверен, что бы его больше встревожило – тот факт, что она говорит правду, или то, что он не может отличить правду от лжи.

И поскольку лицо синьорины оставалось невозмутимым, Брунетти предпочел, не вдаваясь в детали, приступить к изучению бумаг. Первая запись была сделана три года назад, в октябре: Роберто задержан за управление автомобилем в нетрезвом состоянии. Внизу приписка: штраф уплачен, дело прекращено.

Прежде чем он успел перейти ко второй записи, синьорина заметила:

– Я не включила туда ничего, что имеет какое-либо отношение к похищению. По этому делу я подготовила отдельный список. Я подумала, так будет удобней.

Брунетти кивнул, вышел из приемной и поднялся к себе в кабинет, читая на ходу. Канун Рождества того же года – грузовик, принадлежащий транспортной компании Лоренцони, ограблен на высокоскоростной магистрали неподалеку от Салерно. На борту находилось медицинское оборудование германского производства на сумму около четверти миллиарда лир. Похищенный груз так и не был найден.

Четыре месяца спустя в результате выборочной таможенной проверки грузовика, принадлежавшего компании Лоренцони, было обнаружено, что в товарной накладной указана только половина стоимости перевозимого груза, а точнее, венгерских биноклей. Штраф, наложенный сотрудниками таможни, был выплачен на месте. Далее следовал перерыв длиной в год, в течение которого ни один из Лоренцони не попадал в поле зрения органов охраны правопорядка. Но спустя год Роберто был арестован за участие в драке в ночном клубе. И, хотя уголовное дело не было возбуждено, был подан гражданский иск о возмещении вреда здоровью, и Лоренцони пришлось заплатить двенадцать миллионов лир родителям парня, которому Роберто в драке сломал нос.

И это все: в течение последующих восьми месяцев, с момента драки в ночном клубе и до самого исчезновения Роберто, ни он, ни кто-либо из членов его семьи, ни одна из сфер их предпринимательской деятельности не привлекали к себе внимания полиции, которая, как известно, следит за порядком в стране и охраняет покой ее граждан. А потом, как гром среди ясного неба, Роберто похищают средь бела дня. Два письма с требованием выкупа, публичное обращение графа к преступникам, и – тишина. Пока останки юноши не были обнаружены на поле в округе Беллуно.

Брунетти уже не раз задавался вопросом, почему он с самого начала, даже мысленно, называл Роберто «мальчиком». В конце концов, на момент похищения и смерти, которая, судя по всему, последовала вскоре за ним, это был уже молодой человек двадцати одного года от роду. Брунетти попытался припомнить, как о нем отзывались те, кто знал его при жизни: его подружке запомнились только его эгоизм и чувство юмора; граф Орацио отзывался о нем чуть ли не с пренебрежением, а его мать… мать безутешно оплакивала свое дитя.

Его раздумья были прерваны внезапным появлением Вьянелло.

– Вьянелло, я решил, что нам стоит вместе съездить в Беллуно. Как думаешь, сможешь раздобыть машину?

– Я смогу раздобыть кое-что получше, – ответил сержант, широко улыбаясь, – я, собственно, потому и пришел.

– Ты это о чем? – спросил Брунетти, видя, что сержант, как ребенок, с нетерпением ждет его реакции.

– Бонсуан, – с загадочным видом сообщил Вьянелло.

– Что Бонсуан?

– Он сможет доставить нас туда, сэр.

– Не знал, что туда уже прорыли канал.

– Не он. Его дочь, сэр.

Брунетти знал, что Бонсуан по праву гордился своими тремя дочерьми; особенно он гордился тем, что в свое время настоял на том, чтобы все три получили высшее образование. В результате одна стала врачом, другая – архитектором, а третья – юристом.

– Которая из них? – спросил Брунетти.

– Анна Лиза, архитектор, – ответил Вьянелло и, опережая дальнейшие расспросы со стороны Брунетти, пояснил: – Она к тому же еще и отличная летчица. У ее друга собственный «Cесна», который он держит неподалеку от Лидо. Если мы согласимся лететь, она доставит нас до места, а сама полетит дальше, в Удине.

– Так чего же мы ждем? – спросил Брунетти, заразившись энтузиазмом сержанта и предвкушая захватывающую поездку.

Анна Лиза оказалась отличным пилотом; достойная дочь своего отца, заслуженного рулевого. Брунетти и Вьянелло, все еще охваченные возбуждением от новизны ощущений, не отрывались от иллюминаторов все двадцать пять минут полета. За это время Брунетти узнал две новости: во-первых, что компания «Ал Италия» отказалась принять Анну Лизу на работу под предлогом того, что ее диплом архитектора помешает ей построить нормальные отношения с коллегами, которых, видите ли, будет смущать ее интеллектуальный уровень; а во-вторых, то, что территория вокруг Витторио Венето, над которой они пролетали, была обозначена военными как «PIO XII», что на их жаргоне означает «Запретная зона», а следовательно, полеты над ней запрещены. Итак, их маленький самолетик сначала летел вдоль побережья Адриатики, а затем, взяв курс на северо-запад, минуя Порденоне, устремился дальше, к Беллуно. Внизу расстилалась земля: сменяющие друг друга зеленые и коричневые квадратики – озимые и паровые поля, а то вдруг появлялось нежно-пастельное пятно фруктового сада в цвету, и неожиданный резкий порыв ветра сдувал целые охапки лепестков, взметая их ввысь, к самолетику.

Комиссар Иво Барзан, который лично руководил перевозкой тела Роберто Лоренцони в госпиталь, а впоследствии связался с отделением полиции в Венеции, уже ждал их на взлетно-посадочной полосе.

Сначала он отвез их к дому доктора Литфина и проводил к тому самому месту, где нашли тело, – темному прямоугольнику, скрытому за деревьями. Одинокий беленький цыпленок что-то деловито клевал на дне свежевскопанной ямы, не обращая никакого внимания на трепавшиеся на ветру красно-белые оградительные ленты, натянутые по периметру ямы. Обнаружить пулю так и не удалось, объяснил Иво Барзан, хотя карабинеры дважды прошли по полю с металлоискателями.

Задумчиво глядя на дно ямы и наблюдая за беленьким цыпленком, Брунетти попытался представить себе, как выглядело это место, когда здесь убили мальчика, если его, конечно, убили именно здесь. Зимой тут наверняка уныло и мрачно, зато осенью наверняка красиво. Какая глупость, оборвал себя Брунетти. Если здесь, на этом безмятежном поле, притаилась смерть, то не все ли равно, что у тебя под ногами – цветы или грязь. Сунув руки в карманы, он решительно отвернулся от ямы.

Барзан сообщил им, что никто из соседей так и не смог рассказать полиции ничего важного. Только какая-то безумная старуха твердила, что погибший – ее бывший муж, отравленный мэром-коммунистом. Никто так и не смог припомнить ничего необычного, хотя, как заметил Барзан, это вполне естественно. Ну что тут можно сказать, если полицейский расспрашивает тебя о событиях двухлетней давности?

Брунетти удалось побеседовать со старичками, жившими по ту сторону дороги. Старички, которым, судя по виду, было далеко за восемьдесят, изо всех сил пытались быть полезными полицейским, но, будучи не в силах ничего вспомнить, предложили им в качестве компенсации по чашечке кофе, и, когда все трое приняли предложение, щедро сдобрили его сахаром и граппой.

Когда они прибыли в госпиталь, доктор Бортот уже ждал их у себя в кабинете. Он сказал, что ему практически нечего добавить к тому, что указано в отчете, который он уже отослал в Венецию. Да-да, там обо всем написано: и о входном пулевом отверстии у основания черепа, и о видимом отсутствии выходного пулевого отверстия, и о значительных изменениях в структуре внутренних органов…

– Изменениях в структуре? О каких органах идет речь? – перебил его Брунетти.

– Легких, насколько я могу судить. Он, должно быть, дымил, как паровоз, этот мальчишка, и не один год, – заметил доктор Бортот. Он сделал паузу, выудил из кармана зажигалку и закурил. – И еще селезенка… – он снова сделал паузу, – конечно, повреждения могли явиться результатом естественных причин, например, внутренних заболеваний, но все равно это никак не объясняет ее размеров. Здесь налицо явная гипоплазия. Но, опять же, трудно судить, учитывая, что тело пролежало в земле столько времени.

– Больше года? – спросил Брунетти.

– Я полагаю, да. Так это все-таки Лоренцони?

– Да, Роберто.

– Что ж, тогда все сходится. Если они убили его вскоре после того, как похитили, получится чуть меньше двух лет, примерно столько, сколько я и предполагал. – Бортот затушил сигарету. – У вас есть дети? – ни с того ни с сего спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Все трое разом кивнули.

– Так, так, хорошо… – рассеянно пробормотал Бортот, но тут же взял себя в руки и извинился, пояснив, что у него на сегодня запланировано три аутопсии, а день еще только начался.

Комиссар Иво Барзан с удивительной учтивостью предложил им услуги своего водителя, чтобы тот отвез их обратно в Венецию. Перед глазами Брунетти все еще стояла черная могила, последнее пристанище Роберто, и он не нашел в себе сил отказаться. За все время пути ни он, ни Вьянелло не обменялись ни единым словом; и Брунетти, глядя в окно, был поражен, насколько неприглядной выглядит земля, над которой они недавно пролетали, когда смотришь на нее из окна машины, а не из окошечка иллюминатора. И ничто не говорило том, что это «PIO XII», что на военном жаргоне означает «Запретная зона».