Текст книги "Мэрилин Монро"
Автор книги: Дональд Спото
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 57 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]
«Если перестать над всем этим задумываться, – сказала через много лег Норма Джин, – то это даже смешно. Ты улыбаешься в камеру, держишься непринужденно, ведешь себя так, словно ты развлекаешься, а на самом деле именно сегодня какая-то судорога ужасно сводит живот. Наверное, я не должна так говорить, но временами позирование кажется мне таким искусственным и фальшивым занятием, что я просто вынуждена смеяться. Они думают, что все прошло великолепно, что я лучезарно улыбаюсь им, – и без всяких задних мыслей делают свои снимки, полагая, что я отлично провожу время. Ясное дело, временами бывает и на самом деле смешно. Но позирование может также временами граничить с настоящим безумием. Я как-то спросила, почему это мне нужно рекламировать зубную пасту в купальном костюме. Фотограф посмотрел на меня как на сумасшедшую!»
Лидия Бодреро Рид вспоминает, что Норма Джин была «очень серьезной, очень целеустремленной, и с ней всегда было приятно разговаривать. У нее была только одна проблема. Она появилась на таком большом количестве глянцевых обложек, что кто-то решил: эта девушка слишком примелькалась. Словом, люди настолько досконально изучили Норму Джин в разных журналах и рекламах, что через год ей трудно было найти работу». По словам Бодреро, фотомоделям угрожала еще одна опасность, еще одна возможность примелькаться. «Мисс Снивели предостерегала нас, чтобы мы никогда не появлялись на снимках неодетыми (как она это называла) – фотографироваться обнаженными, говорилось нам, означает неминуемый конец карьеры».
Для Нормы Джин у мисс Снивели имелось дополнительное указание: ей хотелось, чтобы девушка осветлила свои каштановые волосы. Снивели считала, что брюнетка всегда выходит на снимках темнее (по ее мнению, все детали, в том числе и фон, становятся в этом случае более темными), в то время как блондинку можно фотографировать в любой одежде и при любом освещении. Она напоминала Норме, пользуясь словами одной пьесы, что джентльмены предпочитают блондинок [82]82
В 1953 году режиссер Хоуард Хоукс снял (с Мэрилин Монро в главной роли) музыкальную комедию с таким названием.
[Закрыть], и приводила в качестве примера Бэтти Грейбл [83]83
Американская актриса, певица и танцовщица, героиня мюзиклов, бывших в те времена своеобразными музыкально-танцевальными боевиками; однако более всего прославилась фотографиями, которые вырезались американскими солдатами из журналов и красовались на стенах множества казарм во вторую мировую войну, – эдакая золотоволосая красотка с «самыми длинными и красивыми ногами» в Америке.
[Закрыть], а также Джин Харлоу.
Имея все это в виду, Снивели зимой отправила девушку к фотографу Рафаэлу Вольфу, который, как оказалось, был старым приятелем Дока Годдарда. Он согласился использовать Норму Джин для нескольких фотоснимков, рекламирующих шампунь, но только (и почти наверняка по договоренности со Снивели) в том случае, если та покрасит свои каштановые волосы. И вот вскоре девушка нервно сидела в популярном среди людей кино салоне красоты «У Фрэнка и Джозефа», где специалистка по косметике Сильвия Бэрнхарт порекомендовала ей распрямить волосы и перекрасить их в золотисто-белокурый цвет. Поддержание волос в таком состоянии требовало регулярных визитов к парикмахеру и неустанной заботы на протяжении всей жизни – особенно позднее, когда Мэрилин стала еще более светлой блондинкой и нужно было придавать волосам сначала золотистый глянец, а в конце блестящий платиновый оттенок.
В ту зиму трио в составе Снивели, Вольф и Бэрнхарт приблизило к воплощению в жизнь ту надежду, которую давно питала Грейс, – надежду, что ее замечательная Норма Джин в один прекрасный день заново воспроизведет и вернет на экран облик знаменитой Джин Харлоу. И когда этим же летом Годдарды возвратились из Западной Виргинии в Калифорнию, никто не был в большей степени тронут новым образом Нормы Джин, чем Грейс. Джим Доухерти, который тоже вернулся в Калифорнию (с заморской службы), обнаружил в жене гораздо большие перемены, нежели только цвет волос. Она была в высшей степени возбуждена немым короткометражным фильмом, который только что отсняли с нею для агентства «Синяя книга». Взятая средним планом и улыбающаяся прямо в объектив, Норма Джин демонстрировала купальник, прохаживалась в каком-то летнем платье и смеялась, помахивая рукой в сторону камеры. Это был, как она сказала мужу, самый восхитительный день в ее жизни. Невзирая на предшествующие уверения Нормы Джин в том, что Джим одобряет ее честолюбивые притязания стать фотомоделью и манекенщицей, сейчас он оказался совершенно безразличным к результатам принятого ею решения.
Глава шестая. Декабрь 1945 года – август 1946 года
«Пока она была зависимой от меня, все у нас складывалось по-настоящему хорошо». Этими словами Джим Доухерти кратко резюмировал свой первый брак, подведя ему итог.
Когда он в первый раз отправлялся на армейскую службу, зрелище провожающей его Нормы Джин напоминало сцену из слезливой военной мелодрамы. Беззаветно преданная Джиму молоденькая супруга в порту не отступала от него ни на шаг; потом она, вся заплаканная, ждала, размахивая розовым шарфиком, пока его судно отчалило, потом медленно удалялось от берега и вошло в воды залива Сан-Педро, чтобы наконец полностью скрыться за горизонтом.
Однако полтора года спустя, когда Доухерти в декабре 1945 года возвратился в надежде радостно провести с женой и в кругу своей семьи праздник Рождества Христова, трогательная встреча в порту не состоялась. Через много лет он вспоминал об этом в следующих словах:
Норма Джин опоздала на час. Она обняла и поцеловала меня, но в ее действиях был какой-то холодок. Мне дали две недели отпуска, перед тем как возобновить несение службы на корабле, выполняющем каботажные рейсы вдоль калифорнийского побережья, но мне не кажется, чтобы мы в тот мой приезд провели вместе хотя бы две ночи Я тогда в первый раз доподлинно осознал, что собой представляет ее честолюбие.
Говоря об этом периоде, он добавил без особой убежденности: «Мне никогда и в голову не приходило, что она может быть неверна мне». Это заявление – при сопоставлении с тем, о чем ему вскоре предстояло узнать, – выглядит неправдоподобным. Доухерти был наверняка в достаточной степени умудрен в житейском смысле, чтобы обратить внимание на симптомы опасности: эмоциональный холод со стороны жены, а также ее явную устремленность на то, чтобы делать карьеру, – ведь через день после его прибытия она во время рождественских праздников уехала работать, причем не одна, а с красивым незнакомцем.
Андре де Динес был тридцатидвухлетним голубоглазым и мускулистым иммигрантом из Трансильвании. Имея за плечами Рим, Париж и Лондон, где он успел побывать в роли завсегдатая всевозможных кафе, тратторий, бистро и прочих питейных заведений, де Динес пожаловал в Голливуд; здесь он завоевал популярность благодаря своим талантам фотографа, мужским достоинствам и образу жизни, причем все эти свойства выглядели сочетанием мрачной элегантности Белы Лугоши [84]84
Актер венгерского происхождения, начавший свою карьеру с заглавной роли в фильме Тоща Браунинга «Дракула» (1931) и сохранивший амплуа до конца 40-х годов, копи он снимался в роли Дракулы даже в комедии; в 1931 году отказался от роли Франкенштейна, о чем сожалел до конца жизни; исполнял также роль комиссара в ленте Э. Любича «Ниночка» (1939) с Гретой Гарбо в заглавной роли русской шпионки.
[Закрыть]с байроновским очарованием Чарлза Бойе [85]85
Известные французский актер, снявшийся более чем в ста американских и французских фильмах, перейдя от учтивых, романтичных ролей 20—30-х годов на характерные.
[Закрыть]. Минувшей осенью Эммелайн Снивели организовала встречу де Динеса с Нормой Джин. Она, по мнению мисс Снивели, «все еще производила впечатление напуганного ребенка, милого и одинокого, чаще всего ходила одетой в новые белые хлопчатобумажные платья и жаждала, чтобы кто-нибудь счел ее хоть чего-то стоящей».
Де Динес начал с самого простого. Он поставил ее, босую и улыбающуюся, на прямом отрезке шоссе № 101, проходившего к северу от Голливуда; там, невзирая на слепящее солнце, она вглядывалась в диафрагму немигающими глазами. Результаты этой серии снимков оказались более чем воодушевляющими – благодаря Норме Джин, которая с разудалыми косичками, в красной юбке с белыми звездочками и в полосатом свитере – словно модная девица, добирающаяся автостопом, – загорала, не обращая внимания на дорожное движение; фотограф знал, как добиться того, чего ему хотелось. Затем он забрал свою модель на большой луг, выдернул ленточку из ее волос, заменил свитерок и облегающую блузку на белый фартук в складку и одолжил в расположенной неподалеку усадьбе новорожденного ягненка. Сейчас Норма Джин была простой фермерской дочкой, которая, однако, источала, какэто сформулировал сам де Динес, «наивное, но опасное и волнующее очарование» [86]86
Один из этих фотоснимков появился на обложке журнала «В кругу семьи», вышедшего в свет в апреле 1946 года. – Прим. автора.
[Закрыть].
Потом произошла очередная перемена облика: волосы были зачесаны назад и у шеи стянуты резинкой, она натянула на себя джинсы синего цвета, а красная блузка, завязанная сразу же под бюстом, задорно обнажала живот. В таком наряде Норма Джин, сидя на заборе, улыбалась в камеру и выглядела так, словно собиралась вот-вот войти в сарай неподалеку.
Когда Норма Джин показала эти снимки Джиму, тот продемонстрировал холодное безразличие. «С моей точки зрения, она превратилась в совершенно другого человека. Жена показывала мне разные фотографии, свои новые платья и туфли – как будто бы я интересовался всеми этими штуковинами. Она гордилась своими изображениями на обложках журналов и той популярностью, которой с недавних пор стала пользоваться в "Синей книге", и ждала от меня точно такой же реакции. Ей хотелось сделать карьеру». Иными словами, она уже перестала быть зависящим от других подкидышем и отшельником; теперь она стала честолюбивой молодой женщиной, а с этим решительный моряк никак не мог согласиться.
Непосредственно перед Рождеством, к ужасу и гневу Аны Лоуэр и Этель Доухерти (не говоря уже о кипящем возмущением муже, которого оставляли в одиночестве), Норма Джин отправилась в очередное, теперь уже более длительное странствие с де Динесом. «Правда такова, – призналась она через годы, – что я начала эту поездку, имея в виду исключительно деловые соображения [де Динес заплатил двести долларов за ее проживание]. Но Андре представлял это себе совершенно иначе». («У меня было большое желание сделать из нее свою любовницу».) Апатичная реакция Доухерти, энтузиазм, с которым Норма Джин подходила к работе фотомодели, а также страстная настойчивость де Динеса, обожавшего Норму, привели к тому, что ее верность мужу оказалась подвергнутой очередному испытанию. «Честно говоря, Андре систематически использовал Норму Джин, – утверждает Алекс Д'Арси, актер и знакомый нашего фотографа. – Это был совершенно полоумный тип, который внушил девушке, что он абсолютно необходим ей».
Андре и Норма сначала задержались в пляжной местности Зама-Бич, где он фотографировал свою спутницу, когда та подбрасывала волейбольный мяч, бродила по волнам, дефилировала в раздельном купальном костюме и просто бегала по пляжному песку. Потом они отправились в пустыню Мохаве, где едва не наступила физическая близость этих двух воплощений природной красоты. Оттуда пара поехала на север, через Йосемитский национальный парк и дальше – в штаты Невада и Вашингтон. Энтузиазм Андре не остыл ни на градус даже тогда, когда он щелкал свою модель на заснеженных склонах хребтов, близ вершины горы Маунт-Худ. Однако, когда они останавливались на ночь в отдельном домике или в мотеле, Норма Джин упорно поддерживала платонический характер их отношений и настаивала на отдельных комнатах: «Мне надо было как следует выспаться, чтобы на следующий день отлично выглядеть, и [поэтому] я просила его быть хорошим и послушным». Пока что Андре страдал и ощущал в себе мрачную неудовлетворенность отвергнутого конкурента, когда подсовывал ей под двери номера листки бумаги. «Приди ко мне, – царапал он на них. – Мы будем любить друг друга. Ты не пожалеешь».
И тем не менее очередной телефонный разговор Нормы Джин с Грейс Годдард послужил детонатором целой цепочки событий, которые в конечном итоге привели модель в постель к ее фотографу. Речь у них шла, в частности, о Глэдис, которая жила тогда в Портленде, штат Орегон, и Грейс после беседы с Нормой организовала встречу матери с дочерью.
Встреча двух женщин после шести с лишним лет разлуки оказалась, как это легко можно было предвидеть, трудной; для Нормы Джин она явилась также невыносимо печальной. Когда в сан-францискской психиатрической клинике поняли, что Глэдис не представляет собой угрозы ни для себя, ни для других, ей дали двести долларов, два платья и свободу. После почти годичного блуждания в одиночку по северо-западному тихоокеанскому побережью (часто бедная женщина находила убежище в приютах Армии Спасения) несчастная сняла номер в жалком отеле, расположенном в Портленде. Поскольку Глэдис привыкла к тому, что многие годы к ней относились как к человеку умственно и психически неполноценному, она уже не умела нормальным образом поддерживать отношения с людьми. Не чувствуя никакой тяги к общению и совершенно безразличная ко всему, Глэдис явила собой ужасающее зрелище для дочери, которая приехала навестить ее с подарками и устроила в тот день настоящее представление.
Норма Джин обняла мать, скованно сидящую в плетеном кресле и полностью погруженную в себя; потом она показала ей несколько своих фотографий работы де Динеса и вручила пакет шоколадных конфет. Но Глэдис не выразила ни благодарности, ни удовлетворения. Она оказалась даже не в силах протянуть руку и прикоснуться к дочери, и после продолжительного неловкого молчания (Андре в это время нервно прохаживался по комнате) Норма Джин прикорнула у ног матери.
И тогда на мгновение показалось, что разделявшая их стена рухнула. «Я бы хотела поселиться с тобою, Норма Джин», – прошептала Глэдис. Эти слова повергли в ужас Норму Джин, которая едва знала мать и которая в предвидении скорого конца своего замужества содрогнулась при одной мысли о том, что могла бы оказаться обремененной необходимостью опекать и заботиться о Глэдис. Именно в этот момент к разговору подключился Андре, сказав, что собирается жениться на Норме Джин после ее развода и что они вдвоем намереваются перебраться в Нью-Йорк. Норма Джин пыталась прервать его или хотя бы скорректировать и смягчить высказывание фотографа, но тот заявил, что им обоим уже давно пора покинуть этот отель. «Мама, скоро я с тобой снова увижусь», – пробормотала Норма Джин, с трудом сдерживая слезы, после чего поцеловала мать, оставила на столе вместе с подарками и сувенирами свой адрес и номер телефона и тихо вышла. Когда они с Андре ехали на машине в южном направлении, в сторону дома, она всю дорогу проплакала.
До конца жизни Норму Джин преследовала мысль о Глэдис, которая пережила дочь на двадцать два года. Как признала позднее актриса, у них никогда не было шансов установить нормальные отношения, какие связывают обычно мать и дочь, поскольку опасения Нормы по поводу возможности самой психически заболеть усугублялись той явной травмой, которую порождали в ней воспоминания детства. Знаменитая Мэрилин Монро никогда не рисковала возможностью возникновения такой ситуации, в которой Глэдис могла бы вновь отвергнуть дочь или отстраниться от нее. Но это стало причиной того своеобразного стереотипа отношений с женщинами, который сложился в ее жизни: потребность иметь мать сталкивалась со страхом перед ее утратой, и в своем стремлении не подвергать себя риску боли, которую ей могут причинить окружающие женщины, она часто сама первой отвергала предложенную ей женскую дружбу. Стыдясь своего прошлого и избегая всего, что могло бы его напомнить, Мэрилин Монро напрасно пыталась забыть о матери, хотя издалека все же удовлетворяла материальные потребности и запросы Глэдис.
Тем вечером Норма Джин и Андре остановились на деревенском постоялом дворе. И там – точно так же, как когда-то Норма искала утешения в объятиях Джима после (настоящего или выдуманного) отвержения отцом, – она и сейчас обратилась к другому, более старшему и более сильному мужчине. «Я пытался познать ее тело в воображении, – дрожащей рукой написал де Динес много лет спустя, – но действительность превзошла мои самые смелые мечтания... [И тогда] я отдал себе отчет, что она плачет». Увиденные им слезы свидетельствовали только о счастье Нормы Джин, о том удовольствии и удовлетворении, которые она испытала после напряженного периода жизни с Доухерти и сразу вслед за трудной встречей с Глэдис. Ее не мучили угрызения совести, поскольку весь остаток путешествия Норма Джин была (как утверждает де Динес) «лукавой и вызывающей», а также энергичной и охочей до игр любовницей, игриво прятавшейся под простыней или под покровами ночной рубашки и дразнящей его, прежде чем он мог удовлетворить ее пыл.
Роман с де Динесом означал также поворотный пункт в жизни Нормы Джин. Андре был ее первым внебрачным сексуальным партнером (или вторым, если принять на веру сомнительное сообщение Дэвида Коновера). Однако, помимо его несомненной физической привлекательности и того факта, что он был ощутимо старше Нормы Джин (являясь – как и Доухерти – своеобразным суррогатом отца), де Динес завоевал ее – точно так же, как и Коновер, – благодаря тому, что являлся фотографом. В те годы мужчины, стоящие у окуляра неподвижного фотографического аппарата, значили то же самое, что в более поздние времена кинооператоры, кинопродюсеры или агенты киноактеров. Эти люди могли продемонстрировать ее миру в самом лучшем свете (дословно!); она нуждалась в них, она была им благодарна, она чувствовала, что задолжала им, и старалась как-то отблагодарить, предлагая в знак признательности себя – женщину, образ которой они магически породили и теперь продвигали и вводили в моду среди анонимной массы зрителей-потребителей.
Случившееся явилось началом важного сюжетного мотива в жизни будущей актрисы, поскольку именно тогда ее стало возбуждать само позирование для съемок. «Крутить роман» с фотоаппаратом – занятие, в такой же мере доставляющее удовлетворение, как и безопасное... Это не такая уж редкость среди фотомоделей, манекенщиц и актрис, в основе профессии которых лежит жажда быть замеченной, распознанной, расхваленной и одобренной, а также стремление к тому, чтобы удовлетворять ожидания других и соответствовать этим ожиданиям.
Под этим углом зрения Норма Джин весьма напоминала Джин Харлоу, которая систематически флиртовала (временами скандальным образом) с фотографами. Например, когда во время выездной серии с фотографом Тедом Алланом ей, то есть Харлоу, подали рыбацкую сеть, чтобы она набросила ее на белое платье, актриса немедля разделась донага и стояла завернувшись в одну лишь сеть. «Разве так не лучше?» – спросила она у Аллана. А сам этот фотограф позже пришел к выводу о наличии у Харлоу «убежденности, что если она вызовет во мне возбуждение, то я сделаю более качественные снимки. Тогда я отдал себе отчет в том, что для этой актрисы весьма важным является постоянное одобрение – оно дает ей чувство, что ее любят». Норма Джин не так уж сильно отличалась от женщины, которую ей постоянно ставили в качестве образца.
Будучи объектом всеобщего обозрения и восхищения как обладательница прекрасного тела, она жаждала доставить удовольствие всем, кто рассматривал ее, и удовлетворить тех, кто вожделел ее. Секс стал для Нормы Джин логическим продолжением и развитием того, что нарастало в ней с самого детства и усиливалось в школьные годы: это была самая обычная потребность в признании. Девочка, которой снились толпы верных поклонников, чтящих ее наготу, могла теперь по-настоящему отдаться им всем телом, могла вознаградить их обожание. Для Нормы Джин это вовсе не было актом бесстыдства или распутства, и она, кстати, никогда не ощущала себя в этой связи виноватой. Она, как сказал Дэвид Коновер, и вправду «делала то, что напрашивается само собой».
Норма Джин возвратилась в Лос-Анджелес уже гораздо более опытной и повидавшей виды молодой женщиной, а это не могло не бросаться в глаза. Дома она обнаружила безумствующего от гнева мужа, который потребовал от нее сделать выбор между ним и своей карьерой. Молодая женщина доказывала, что у нее не было никаких причин быть домоседкой и домохозяйкой, раз ее мужа целых два года не было с ней. Кроме того, она задавала вопрос: а что, собственно, плохого в позировании? Ответ звучал двояко: Доухерти хотел иметь спокойную и обыкновенную жену, а не возбуждающую всеобщий восторг будущую королеву; кроме того, ему еще и хотелось иметь детей. Новая «холодная война» воцарилась в семействе Доухерти весной 1946 года, особенно в тот краткий период, когда (по словам Джима) его жена «чуть ли не впала в бешенство, полагая, что забеременела». Вероятно, оба они думали о сомнительном характере отцовства; во всяком случае, появление долгожданной менструации знаменовало собой благополучное разрешение, по крайней мере, данной проблемы.
В конце января Джима снова призвали на военную службу на Тихом океане, где американский торговый флот после победы союзников оказывал помощь в транспортировке людей и имущества обратно в Европу и в Соединенные Штаты. На прощание он сказал жене о своих надеждах на то, что за несколько месяцев до момента его возвращения она поумнеет.
Когда Грейс узнала, что Норма Джин снова осталась одна, она время от времени приглашала свою приемную дочь в Ван-Найс на совместный обед или на уик-энд, но неизменно получала отказ. Частично это могло быть связано с желанием Нормы Джин как можно дальше отойти от прошлого, но существовала и иная, гораздо более прозаическая и тревожная причина, по которой она стремилась держаться на определенном расстоянии от Грейс. В 1946 году та была уже сложившейся алкоголичкой, временами до неприличия фривольной и шумной, а временами подавленной и отсутствующей, целиком погруженной в свои мысли. Точно так же как и в случае Глэдис, поведение Грейс перестало поддаваться прогнозированию.
Из своего маленького пристанища, расположенного под квартирой Аны Лоуэр, Норма Джин выходила главным образом лишь для того, чтобы поработать фотомоделью и манекенщицей. Эммелайн Снивели разослала во все концы города множество ее самых разнообразных снимков, которые циркулировали по офисам художников и фотографов Лос-Анджелеса, и чуть ли не ежедневно в «Синей книге» раздавались звонки с предложениями.
В феврале Норма Джин позировала шотландскому фотографу Уильяму Бернсайду, который находился под впечатлением ее «взгляда, выражающего печаль невзирая на улыбающееся лицо». Как ранее Коновера и де Динеса, она очаровала его своей готовностью сотрудничать и желанием нравиться. «Мне приходилось неделями ждать, чтобы завоевать ее поцелуй», – поделился Бернсайд через много лет; отсюда было уже совсем недалеко и до более тесной близости. В первую очередь она любила фотографический аппарат, который, по словам Бернсайда, «льстил ей», а следом за ним любила того мужчину, который держал его в руках. Однако Норма Джин не была хищной молоденькой кинозвездочкой-старлеткой, предлагавшей секс взамен за продвижение собственной карьеры. Бернсайд прекрасно помнит «ее робость и чувство неуверенности. Она не любила, чтобы к ней прикасались слишком рано. Нельзя было и подумать о том, чтобы взять ее силой».
Норма Джин быстро, просто на глазах менялась. Она по-прежнему была закрепощенной и неуверенной в себе, боялась, примут ли ее и одобрят ли, время от времени заикалась в процессе разговора, но сейчас она научилась отдаваться камере – с целью получить снимок, или фотографу – влекомая исключительно сексом. Как Бернсайд, так и другие завоевали благодарность Нормы Джин своим профессиональным талантом, она же выражала свою признательность телом. Бернсайд, однако, вскоре закончил их роман. Норма Джин прислала ему такое стихотворение:
Любила тебя когда-то
И даже тебе в том призналась,
Но ты ушел далеко.
Когда ж ты вернулся, то было
Уже, к сожалению, поздно
И стала любовь только словом,
Словом, давно позабытым.
Ты помнишь?
В феврале и марте 1946 года она позировала художнику Эрлу Морену и фотографу Джозефу Джезгару, и с обоими у нее установились весьма сердечные, но исключительно платонические отношения. Морен платил ей десять долларов в час, фотографируя в разнообразных туалетах, а также наполовину раздетой: то купающейся красавицей в намеке на купальный костюм; то вытирающейся после купания; то развешивающей – с обнаженной грудью – дамское белье. На основании этих фотографий он чиркал потом многочисленные рисунки углем и мелом, которые продавал фирме «Браун энд Биглоу» – самому крупному американскому издательству, занимавшемуся выпуском художественных календарей. «Эта девушка любила позировать, – сказал Морен через много лет. – Для нее это была чистой воды игра, и инстинктивно она все делала хорошо».
Джезгар, фотографическая знаменитость, прославившаяся благодаря своим заслугам для журналов «Фотоплей» и «Новости для граждан Голливуда», по просьбе Эммелайн Снивели согласился сделать пробные снимки Нормы Джин. Однажды днем, после обеда, он распахнул двери своей квартиры, соединенной с фотоателье, и увидел «застенчивую девушку, не имеющую в себе ничего общего с типичной моделью, девушку, которая была перепугана и не могла перевести дух». Она опоздала на час с лишним, и это удивило фотографа, поскольку явно противоречило ее горячему желанию сделать карьеру; позднее он стал думать, что опоздание было связано с «ее неуверенностью, хорошо ли она выглядит и будут ли рады ее приходу».
Норма Джин сказала Джезгару, что у нее нет денег заплатить за съемки и она не может себе позволить даже хороший обед – это было бесспорное преувеличение, если принять во внимание ее до отказа забитое зимнее расписание работ. Но Джезгар был другом Снивели и вечером 10 марта, прежде чем высохли первые негативы, пригласил ее на ужин. Их сеансы фотосъемки продолжались целый месяц – на верхушке большого табло с надписью «Голливуд» и на пляже в Зама-Бич, где он сделал как цветные, так и черно-белые кадры, замечательно передающие радостную возбужденность и наэлектризованность Нормы Джин, когда она рисовала сердечки на мокром песке.
Ласло Уиллинджер тоже сделал в том же самом году необычные фотоснимки Нормы Джин.
Когда она видела фотоаппарат – совершенно безразлично, какой именно, – она оживлялась и становилась совершенно, иной. В момент, когда снимок был сделан, она тут же возвращалась в предшествующее, обычное состояние, не особенно интересуясь окружающим. Однако у нее был исключительный дар – и она с успехом пользовалась этим талантом – возбуждать сочувствие в людях, причем даже в тех, кто постоянно вертелся в соответствующих сферах и вроде бы знал о склонности этой фотомодели играть на человеческих эмоциях.
Не было бы ничего странного, если бы оказалось, что эта красивая одинокая девятнадцатилетняя девушка, живущая вдали от мужа и имеющая все более широкий круг знакомых, закрутила с кем-нибудь интрижку. Но ситуация была совершенно иной. Актер Кен Дюмейн, равно как и приятельница Нормы, Лидия Бодреро, помнят, что весной 1946 года манекенщицы и фотомодели из агентства Снивели нередко назначали своим друзьям по два и даже три свидания в день. Но вечер, проведенный вместе с Нормой Джин, означал всего лишь посещение кинотеатра, прогулку на пляж или поход на танцевальную вечеринку в клуб. У нее не было репутации легкодоступной девушки, хотя она и встречалась с несколькими молодыми мужчинами. Дюмейн припоминает, что сопровождал ее в ночной клуб «Сансет-стрип», который она охотно посещала и «куда исполняющий женскую роль Рей Бурбон притягивал толпы поклонников. Она страстно любила подобные вещи, и с нею можно было прекрасно провести время в развлечениях. В ней была также врожденная кротость и чувство приличия, которых не могли изменить никакое окружение и никакие шуточки».
Даже если бы она питала склонность воспользоваться случаем, это намерение дало бы осечку, поскольку в ее жизни возникли новые осложнения. Той весной Норма Джин чуть ли не ежедневно обнаруживала в почтовом ящике письма, в которых Глэдис умоляла дочь дать ей возможность приехать и поселиться вместе с нею. Глэдис обещала, что не причинит дочери никаких хлопот, – она наверняка сможет найти работу. В апреле Норма Джин выслала матери в Портленд денег на дорогу, и вскоре они делили одну кровать и две малюсенькие комнатки на Небраска-авеню. Это была ее последняя, короткая и неудачная попытка сблизиться с матерью.
Именно такую ситуацию застал в доме Джим, приехавший в апреле на недолгую побывку. Придя в собственную квартиру, он наткнулся на Глэдис, которая окинула его тупым взглядом. Как он вспоминал через долгие годы, сразу было понятно, что Глэдис не в состоянии позаботиться о себе. Но и ее дочь также не могла возложить на себя подобные обязанности.
Сущность психического заболевания и эмоциональных проблем Глэдис продолжает оставаться неясной, поскольку немногочисленные сохранившиеся в семье заключения врачей не дают на этот вопрос однозначного ответа. С одной стороны, Глэдис была подвижной, едва ли не проворной, вполне ориентировалась в окружающей ситуации и осознавала, кто она такая; она также не впадала в неконтролируемое бешенство, не страдала галлюцинациями, не проявляла симптомов паранойи или типичной шизофрении. В то же время Глэдис самоустранилась из нормальной жизни; другими словами, она выглядела не способной или не склонной поддерживать обычные человеческие отношения, а еще менее – выполнять какую-либо регулярную работу. Говоря наиболее общо, эта женщина страдала отсутствием чувств. «Она легко могла сбиться с толку, заблудиться, – вспоминает Элинор Годдард, – и невозможно было предвидеть ее поведение. Глэдис была послушной, но словно бы отсутствующей». Много лет спустя освоенные к тому времени специализированные медицинские исследования могли бы обнаружить у нее в организме отсутствие биохимической сбалансированности или даже доброкачественную опухоль в мозге; консультация психолога или психиатра была бы способна выявить хронические, но курабельные, то есть поддающиеся излечению, фобии или же комплекс вины, и лекарственная терапия могла бы принести спасение. Но в 1946 году ни человек, ни деньги не были в состоянии помочь Глэдис.
Результаты ее совместного проживания с Нормой Джин немедленно почувствовал на своей шкуре Джим: в доме просто не хватало места на троих, и поэтому буквально через несколько минут ему пришлось перебраться к матери, у которой он и провел свой краткосрочный двухдневный отпуск. В свете происходивших до этого у них с женой дискуссий на тему ее карьеры и его планов на будущее Джим отнесся к присутствию Глэдис как к вступительному шагу Нормы Джин к тому, чтобы разъехаться и жить врозь, шагу, который его супруга совершила продуманным и удобным для себя способом. Ему казалось, что она «действует с преднамеренным умыслом, выписав Глэдис в их квартирку на Небраска-авеню, где та заняла мое место в единственной имеющейся кровати». Но эта оценка являлась чрезмерно суровой: ему было неизвестно о предшествующей просьбе Глэдис, выраженной в Портленде, и о ее дальнейших мольбах; однако он почувствовал себя оскорбленным, оказавшись лишенным контакта с женой и даже не побеседовав с ней на тему их последующей совместной жизни. Глэдис представлялась ему просто «женщиной, лишенной чувств», чтобы не сказать незваной гостьей и чужаком. Словом, Джим вернулся к своей службе в торговом флоте, не повидавшись больше с Нормой Джин.
