Текст книги "Зимняя гонка Фрэнки Машины"

Автор книги: Дон Уинслоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Дон Уинслоу
Зимняя гонка Фрэнки Машины

Посвящается Биллу Макэнини:

Учителю, другу, виртуозу в искусстве жизни

1

Трудновато мне живется.

Это первое, что приходит в голову Фрэнку Макьяно, когда в три сорок пять утра его будит трезвонящий будильник и он, скатившись с матраса, встает голыми ногами на холодный деревянный пол.

Так и есть. Трудновато ему живется.

Не надев тапочек, Фрэнк шлепает по деревянному полу, который собственными руками отдраил песком и отлакировал, в направлении душевой кабинки. В ней он задерживается всего на пару минут, а дольше и не нужно: затем-то Фрэнк и стрижет свои седые волосы «под ежик».

– Возни меньше, – говорит он Донне, когда она сетует на его прическу.

За тридцать секунд Фрэнк успевает высушить голову; потом затягивает полотенце на талии, ставшей шире, чем ему хотелось бы, бреется и чистит зубы. Его путь в кухню проходит через гостиную, где он берет пульт, нажимает на кнопку – и во всю мощь звучит: «Che gelida manina».[1]1
  «Какая холодная ручонка» (ит.). Ария Рудольфе из оперы «Богема» Джакомо Пуччини. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть] Одно из преимуществ одинокой жизни – возможно, единственное преимущество одинокой жизни, думает Фрэнк, – состоит в том, что можно слушать оперу в четыре часа утра, и никто тебе слова не скажет. К тому же дом построен на славу, с толстыми стенами, как было принято в старые добрые времена, поэтому даже на рассвете соседей не беспокоят любимые оперные арии Фрэнка.

Фрэнк покупал абонемент на двоих в оперный театр Сан-Диего, и Донна по доброте своей прикидывалась, будто получает большое удовольствие, сопровождая его туда. Она даже делала вид, что не замечает, как он плачет в конце «Богемы», когда умирает Мими.

Вот и теперь по пути в кухню он поет вместе с Викторией де Лос Анхелес:[2]2
  Виктория де Лос Анхелес (1923–2004) – великая оперная певица, которая прославилась, в частности, исполнением главной партии в опере «Богема» Пуччини


[Закрыть]

 
…ma quando vien lo sgelo,
il primo sole mio,
il primo bacio dell'aprile mio!
il primo sole mio!..
 

Фрэнк любит свою кухню.

Он сам выложил пол классической черно-белой плиткой и с помощью приятеля-столяра сколотил стол и шкафы. В антикварном магазинчике Маленькой Италии ему посчастливилось найти колоду для рубки мяса. Когда он купил ее, она ни на что не годилась – высохла и начала трескаться, – и ему потребовалось несколько месяцев, чтобы привести ее в первоначальное состояние. Однако он любит ее за трещины, за старые щербинки и шрамы – «знаки отличия», как он их называет, оставшиеся после многих-многих лет верной службы.

– Послушай, люди пользовались ею, – отвечал он на вопрос Донны, почему бы не купить новую, которая ему вполне по карману. – Подойди поближе и понюхай, вот здесь крошили чеснок.

– Итальянские мужчины и их матери, – заметила Донна.

– Моя мать замечательно готовила, – отвечал Фрэнк, – но настоящим поваром был мой старик. Он-то меня и научил.

И еще как научил, подумала Донна. Что бы ни говорили о Фрэнке Макьяно – а он может быть настоящей занозой в заднице, – но готовить он умеет. И еще он знает, как надо обходиться с женщиной. Эти два достоинства, наверное, между собой связаны. Так или иначе, но эту мысль Донне внушил Фрэнк.

– Заниматься любовью все равно что готовить хороший соус, – сказал он как-то в постели, отдыхая от ласк.

– Фрэнк, умолкни, пока не поздно, – ответила она.

Но он не умолк.

– Надо выделить время, взять роено столько нужных компонентов, сколько требуется, посмаковать каждый, а потом медленно нагревать до кипения.

Особый шарм Фрэнка Макьяно, размышляла, лежа с ним рядом, Донна, заключается в том, что он сравнивает твое тело с соусом болоньезе и ты при этом не спихиваешь его с кровати. Вероятно, потому, что его очень волнует и то и другое. Она сидела в его автомобиле, когда он гонял туда-сюда по городу и в пяти разных магазинах покупал необходимые ингредиенты для одного-единственного блюда. («У „Кристафаро“, Донна, колбаса лучше».) Точно так же он внимателен к деталям и в спальне, отчего умеет, скажем так, довести соус до кипения.

Вот и этим утром он берет кофейные зерна «Кона» из банки с притертой крышкой и ложкой перекладывает их в маленькую сушилку, купленную по одному из специальных поварских каталогов, которые ему присылают по электронной почте.

Донна вечно несет какую-то чушь про кофе.

– Купи автоматическую сушилку с таймером, – говорит она. – Тогда кофе будет готов, пока ты принимаешь душ, и ты даже сможешь поспать несколько лишних минут.

– Вкус не тот.

– Трудновато тебе живется, – заметила Донна.

Что сказать на это? – задумывается Фрэнк. Так оно и есть.

– Ты слышала выражение – «качество жизни»? – спрашивает он.

– Слышала, – отвечает Донна. – Обычно его употребляют, когда речь идет о состоянии неизлечимо больных людей.

– Так вот для меня это вопрос качества жизни.

Правильно, думает он утром, с наслаждением вдыхая аромат свежеподжаренных кофейных зерен и ставя на огонь воду. Качество жизни состоит из мелочей – подбирать их надо хорошо и правильно. Фрэнк снимает маленькую сковородку с крючка над колодой мясника и ставит ее на плиту. Кладет на сковородку тонкий кусочек масла и, когда оно начинает шипеть, разбивает в сковородку яйцо, а пока оно поджаривается, режет пополам рогалик с луком. Потом аккуратно вынимает яичницу пластиковой лопаткой (исключительно пластиковой – металл может поцарапать дно, о чем Донна вечно забывает, и потому ей запрещено готовить в cucina Фрэнка), кладет ее на одну половинку рогалика, сверху кладет другую половинку и заворачивает сэндвич в льняную салфетку, чтобы он не остыл.

Донна, естественно, пилит его за то, что он каждый день потребляет яйца.

– Это яичница, – говорит Фрэнк, – а не ручная граната.

– Фрэнк, тебе уже шестьдесят два года, – отзывается Донна. – Пора подумать о холестерине.

– Да нет, уже известно, что с яйцами вышла ошибка. Обвинение было неправильным.

Его дочка Джилл тоже пристает к нему с холестерином. Она только что закончила подготовительные курсы при медицинском колледже университета Сан-Диего, так что, и говорить нечего, знает все на свете.

– Ты пока еще не врач. Вот станешь врачом, тогда и пугай меня яйцами.

Америка, думает Фрэнк, мы единственные в мире боимся еды.

Пока готовится смертоносный сэндвич, поспевают кофейные зерна. Прожаренные, они попадают в мельницу на десять секунд, ни секундой больше или меньше, после чего очередь доходит до французской кофеварки, туда же заливается кипящая вода, и остается подождать четыре минуты.

Однако и эти минуты Фрэнк не тратит понапрасну.

Обычно он в это время одевается.

– Не понимаю, как цивилизованный человек может одеться за четыре минуты, – размышляет вслух Донна.

Очень просто, мысленно отвечает ей Фрэнк, надо лишь аккуратно раскладывать веши накануне вечером, если утром собираешься в магазин. Итак, утром он надевает чистое белье, толстые шерстяные носки, фланелевую рубашку, старые джинсы, потом садится на кровать и натягивает рабочие ботинки.

Когда Фрэнк возвращается в кухню, кофе уже готов. Он наливает его в металлическую кружку – как раз на сваренную порцию – и делает первый глоток.

Фрэнку нравится вкус первого глотка. Особенно когда кофейные зерна свежеобжаренные, свежесмолотые и свежезаваренные.

Качество жизни.

Нет ничего, думает он, важнее мелочей.

Закрыв кружку крышкой, он ставит ее на стойку, снимает с вешалки на стене фуфайку с капюшоном, надевает ее, натягивает на голову черную вязаную шапочку и забирает ключи от машины и бумажник с закрепленного за ними места.

Потом приходит очередь вчерашней «Юнион трибьюн», из которой он уже вырезал кроссворд. Обычно он делает это ближе к полудню, когда торговля замирает.

Взяв в руки кружку и сэндвич с яичницей, Фрэнк выключает проигрыватель – он готов к выходу.

Зима в Сан-Диего выдалась холодная.

Скажем так: сравнительно холодная.

Это ведь не Висконсин и не Северная Дакота – здесь не бывает болезненного ощущения холода, когда автомобиль не заводится, а лицо словно трескается и отваливается, тем не менее в четыре часа утра, если на дворе январь, в северном полушарии везде холодно. А уж что говорить, размышляет Фрэнк, залезая в свою «тойоту»-пикап, когда тебе перевалило за шестьдесят и кровь не сразу разогревается по утрам.

И все-таки Фрэнк любит раннее утро. Это его любимое время.

Это самое спокойное время в его трудовом дне, когда природа и душа во власти мира и покоя, и ему нравится наблюдать, как над горами на востоке поднимается солнце, как над океаном розовеет небо и вода из черной становится серой.

Однако этого еще надо ждать.

Пока снаружи черным-черно.

Фрэнк решает послушать прогноз погоды.

Дождь и опять дождь.

С севера надвигается циклон.

Местные новости его не особенно интересуют. Всё как всегда – еще четыре дома соскользнули по размытому берегу в океан, городские аудиторы не могут решить, обанкротится город или не обанкротится, а цены на недвижимость опять подскочили.

В городском совете опять скандал – в результате Спецоперации ФБР разоблачены еще четверо взяточников, которым владельцы стриптиз-клубов заплатили, чтобы они обеспечили отмену закона, запрещающего «прикосновения». Паре бывших копов платили, чтобы они смотрели в другую сторону.

Это конечно же новости, но в то же время – разве это новости, думает Фрэнк. Сан-Диего – город портовый, и секс-индустрия здесь издавна значительная статья дохода. Подкармливать члена совета, чтобы моряк имел возможность поразвлечься, на самом деле гражданский долг владельцев клубов.

Но если ФБР не жалко времени на стриптизерш, что ж, Фрэнка это не касается.

В стриптиз-клубах он не был, кажется, лет двадцать!

Направляясь в сторону океана, Фрэнк снова включает станцию классической музыки, разворачивает на коленях льняную салфетку и ест свой сэндвич. Ему нравится привкус лука в сэндвиче с яичницей и горьковатый вкус кофе.

Герби Гольдштейн, пусть земля ему будет пухом, познакомил его с луковыми булочками в те стародавние времена, когда Вегас был Вегасом и еще не стал Диснейлендом с рулеткой. Герби со всеми своими тремястами семьюдесятью пятью фунтами живого веса был потрясающим игроком и еще более потрясающим бабником. Всю ночь они переходили из клуба в клуб с парочкой роскошных девиц, и вот тогда в их орбиту каким-то образом попал Герби. Когда же дело дошло до завтрака, Герби уговорил сопротивлявшегося Фрэнка попробовать луковую булочку.

– Давай, приятель, расширяй свои горизонты!

Доброе дело совершил Герби, потому что с тех пор Фрэнк не упускает случая полакомиться луковыми булочками, но только если может купить их с пылу с жару в маленьком кошерном магазинчике на Хиллкрест. Как бы там ни было, но луковая булочка с яичницей – главное в его утреннем распорядке.

– Нормальные люди съедают завтрак за столом, – говорит Донна.

– Я и сижу, – отвечает Фрэнк. – Сижу за рулем.

Как это Джилл говорит? Нынешние дети думают, будто они первые научились делать несколько дел сразу (да они представления не имеют, каково было растить детей, прежде чем в ход пошли одноразовые пеленки, сушилки и микроволновки), поэтому у них появилось какое-то странное выражение. Ну да, «многозадачный режим». Я тоже как молодые, думает Фрэнк. Действую в многозадачном режиме.

2

Здешний пирс самый большой в Калифорнии.

Большой буквой «Т» из бетона и металла он уходит в Тихий океан на шестнадцать сотен футов, и ответвления на север и юг примерно такой же длины. Если вдруг возникнет мысль прогуляться по всему пирсу, то придется отшагать не меньше полутора миль.

У Фрэнка там магазин с наживкой для рыбы – «Наживка и рыбацкое снаряжение». Он находится на северной стороне основной стрелы пирса, в трети пути от разветвления и достаточно далеко от ближайшего кафе, чтобы запахи из магазина не беспокоили обедающих туристов, а те не мешали рыбакам Фрэнка.

Кстати, многие из его посетителей обычно заходят в кафе ради подающихся там яиц machaca и омлета с омарами. Да и сам Фрэнк там бывает, потому что далеко не везде подают хороший омлет с омарами (ладно, хоть какой-нибудь омлет с омарами). Так что если его можно заказать по соседству, то почему бы этим не воспользоваться?

Но только не в четыре пятнадцать утра, хотя кафе и открыто круглые сутки все семь дней в неделю. Фрэнк доедает сэндвич, паркует пикап и идет пешком в магазин. Можно было бы и подъехать – у Фрэнка есть пропуск, – однако, если не надо нести ничего тяжелого, он предпочитает пройтись. Океан в это время прекрасен, особенно зимой. Вода синевато-серая и будто вздувшаяся из-за приближающегося шторма. В это время года океан похож на беременную женщину, думает Фрэнк – такой же самодостаточный, неукротимый и нетерпеливый. Волны уже лижут бетонные столбы-подпорки, взрываясь белой пеной, которая летит в воздух, но не достигает пирса.

Фрэнку нравится размышлять о долгом пути волн, которые, зарождаясь около Японии, преодолевают тысячи миль по северной части Тихого океана, чтобы разбиться у здешнего пирса.

Любителей поплавать на досках тут хватает. Ловцы губок и всякие чудаки – эти, их право, сидят на берегу и наблюдают. А настоящие ребята, охотники, ищут волны повыше. Большие волны, которые с громовыми раскатами разбиваются у не раз пройденных, хорошо известных мест, чьи названия звучат как литания во славу серфингистов: Бойл, Рокслайд, Лескумз, Аут-Та-Сайтс, Бёрд-Шит, Оспрей, Пескис. Они по обе стороны пирса на юг и на север, а Гейдж, Аваланш и Стабс – дальше вдоль берега.

Фрэнк волнуется, мысленно повторяя названия.

Он знает их все – для него они священны. Их много около пирса – но если пойти дальше по берегу, литания продолжится. С севера на юг – Биг-Рок, Рокпайл, Хоспитал-Пойнт, Бумер-Бич, Блэкс-Бич, Сисайд-Риф, Сакаутс, Свамиз, Ди-Стрит, Тамарак, Карлсбад.

Для местного серфингиста в этих названиях заключено колдовство. Они больше, чем просто названия – каждое место пробуждает воспоминания. Фрэнк вырос тут в благословенные шестидесятые, когда морской берег в Сан-Диего был словно рай, безлюдный, необжитой, без серфингистов и чужаков.

Бесконечное лето.

Казалось, день никогда не закончится, вспоминает Фрэнк, глядя, как подкатывает волна и разбивается о пирс. Встаешь на рассвете, как теперь, и, будто проклятый, рыбачишь на отцовской лодке – ловишь тунца. Днем возвращаешься, и наконец-то можно идти к друзьям на берег. Плаваешь на доске до темноты, смеешься и несешь всякую чепуху, дурачишься, стараешься показать себя девчонкам, наблюдающим за тобой с берега. Отличное было время – много свободы и много пространства. Время виндсерфинга и беззаботности, звучных гитарных переборов Дика Дейла и песен «Бич Бойз» – они пели о тебе, они пели о твоей жизни, о твоих славных летних денечках на берегу океана.

А потом молча провожаешь солнце. У них, дружков-приятелей, и их девушек это было ритуалом, привычным признанием – интересно, в чем? Несколько тихих почтительных мгновений, когда смотришь, как солнце прячется за горизонтом, а океан становится оранжевым, розовым, потом красным, и тогда думаешь, до чего же тебе повезло. Даже ребенком он знал, что быть тут в этот час – чертовское везение, и, слава богу, ему хватало ума этим наслаждаться.

Когда последний красный луч исчезал с глаз, они все вместе принимались собирать хворост, чтобы сложить костер и приготовить рыбу, или хот-доги, или гамбургеры, – короче говоря, все, что могли раздобыть, а потом усаживались вокруг костра, принимались за еду, и тогда кто-нибудь брал в руки гитару и запевал «Шлюп Джон Би», «Барбару Энн» или какую-нибудь старую народную песню, а еще позже, если везло, можно было, прихватив одеяло, убежать подальше от костра с девчонкой, и уж тогда… От нее пахло соленой водой и лосьоном для загара, и она позволяла просунуть руку под лифчик купального костюма, и не было ничего прекраснее этого. Ты мог пролежать с ней всю ночь, а потом, утром, проснувшись, бегом бежать в док, чтобы не опоздать на работу, ну, и все сначала.

В те времена он был способен на такое – пара часов на сон, весь день ловля тунца, потом серфинг, ночные забавы – и как ни в чем не бывало. Теперь уже не то – теперь стоит недоспать, и все утро не по себе.

Золотые были денечки, думает Фрэнк, и неожиданно на него снисходит печаль. Кажется, это называют ностальгией? – задает он себе вопрос, отмахиваясь от грез, и идет в закуток с наживкой, все еще вспоминая лето в это холодное сырое зимнее утро.

Мы думали, что лето будет длиться вечно.

И никогда не думали, что будем промерзать до костей.

Через две минуты после того, как Фрэнк открыл магазин, пришел первый рыбак.

Почти со всеми рыбаками – его постоянными покупателями – Фрэнк знаком, особенно с теми, кто приходит в будние дни, в отличие от воскресных рыбаков, вынужденных всю неделю работать в своих конторах. Итак, утром во вторник он обслуживает пенсионеров, которым за шестьдесят пять и которым нечего больше делать, как стоять на холоде, под дождем, пытаясь что-нибудь поймать. Давным-давно здесь стояли азиаты – в основном вьетнамцы, но еще китайцы и выходцы из Малайзии – пожилые ребята, для которых это была работа. Таким образом они добывали себе еду и очень удивлялись, что можно ловить так много и ничего за это не платить, всего лишь купить лицензию, малость наживки, и закидывай себе удочку в океан, а потом его дарами корми семью.

Черт побери, думает Фрэнк, разве не этим занимались здесь все иммигранты испокон веку? Он читал о том, что у китайцев здесь была целая флотилия джонок в 1850-х годах, пока иммиграционные законы не прикрыли их бизнес. А потом его собственный дед и другие итальянские иммигранты стали ловить тунцов и нырять за морскими ушками. Ну, а теперь азиаты вновь принялись за свое и кормят семьи тем, что дает им море.

Его клиенты – пенсионеры и азиаты, потом еще молодые белые «синие воротнички», главным образом подсобные рабочие с ночной смены, которые считают пирс своим родовым наделом и возмущаются азиатами, занимающими «их места». Половина этих ребят ловит рыбу не удочками, а арбалетами.

Они не рыбаки, размышляет Фрэнк; они – охотники, поджидающие добычу и стреляющие, едва заслышат плеск. Стрелы у них на длинных лесках, чтобы вытаскивать рыбу из воды. И частенько они стреляют слишком близко от серфингиста, так что тут уже бывали из-за этого стычки, и серфингисты с ребятами, у которых арбалеты, косо посматривают друг на друга.

Фрэнку это не нравится.

Рыбалка, серфинг, вода должны радовать людей, а не ополчать их друг против друга. Океан большой, ребята, места всем хватит.

Такова философия Фрэнка, и он делится ею со всеми, кто готов его слушать.

Все любят Фрэнка Наживщика.

Постоянные покупатели любят его потому, что он всегда знает, какая рыба у пирса и на что она клюет, и потому, что он никогда не продаст неподходящую наживку. Случайные рыбаки любят его по той же причине, а еще потому, что если такой рыбак привезет с собой в субботу сынишку, он точно знает, Фрэнк не обойдет его своим вниманием и обязательно подскажет место, где клев получше, даже может потеснить постоянного клиента. Туристы любят Фрэнка, потому что он всегда улыбается, шутит, делает комплименты женщинам, даже немного флиртует, но никогда не переходит границу.

Таков Фрэнк Наживщик, каждый раз на Рождество украшающий свой магазинчик, как Рокфеллеровский центр, наряжающийся на Хэллоуин и раздающий сладости всем, кто оказывается поблизости, устраивающий соревнования для детей и одаривающий призами всех малышей без исключения.

Местные жители любят его, потому что он спонсирует местную бейсбольную команду, оплачивает форму детской футбольной команды, хотя ненавидит футбол и никогда не посещает игры, за свой счет рекламирует каждое драматическое представление старших школьников и ставит баскетбольные корзины в парке.

Фрэнк продает наживку ранним покупателям, после чего обычно наступает затишье, так что он может расслабиться и понаблюдать за серфингистами, которые решили спозаранку покататься на волнах. Это молодые крепкие ребята, они тренируются до работы. Сбросить бы несколько годков, и я был бы не лишним среди них, думает он не без ревности. А потом смеется над собой. Несколько годков? Ничего себе! Эти ребята свое дело знают. Господи, да если бы я попробовал сделать хотя бы один из их трюков, то оказался бы в постели по крайней мере на неделю. Уже лет двадцать, не меньше, как они для тебя недосягаемы – попробуй и сам узнаешь.

Вот он сидит и решает кроссворд, еще один подарок Герби, который приучил его к кроссвордам. В последнее время Герби Гольдштейн не выходит у него из головы, а уж сегодня утром Фрэнк только о нем и думает.

Наверное, из-за шторма, решает Фрэнк. Штормы выбрасывают на берег мусор и приносят с собой воспоминания. То, что как будто навек утеряно, вдруг возвращается – поблекшим, истертым, но все же возвращается.

Итак, он сидит, решает кроссворд, вспоминает Герби и ждет, когда наступит Джентльменский час.

Джентльменский час известен в Калифорнии везде, где занимаются серфингом. Он начинается в половине девятого или в девять, когда молодые ребята отправляются по делам и их место занимают люди с менее жестким графиком работы. Это врачи, адвокаты, вышедшие на покой учителя – короче говоря, джентльмены.

Они постарше, естественно, доски у них подлиннее, и трюкачествуют они меньше, и у них нет желания соревноваться, отчего они намного вежливее и не гонятся за скоростью. Они не спешат, не отнимают друг у друга волну и не расстраиваются, если не получают желаемого. Они помнят, что волны будут и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. По правде говоря, они в основном сидят на своих досках и даже стоят на берегу, рассказывая байки о гигантских волнах и жестоких падениях, вспоминая добрые старые времена, которые становятся все лучше с каждым рассказом.

Юнцы называют это «Стариковским часом» – но что они понимают?

Жизнь что сочный апельсин, думает Фрэнк. В юности жмешь его сильно и быстро, торопливо беря от него сок. Когда становишься старше, то выжимаешь его медленно, стараясь не потерять ни капли сока. Во-первых, потому, что ценишь каждую каплю и не знаешь, сколько их еще осталось, а во-вторых, потому, что последние капли самые сладкие.

Он думает об этом, когда на пирсе возникает шумная ссора.

Вот уж неплохая история для Джентльменского часа, думает Фрэнк, когда идет туда и смотрит, что происходит. Просто нарочно не придумаешь – парень с арбалетом и вьетнамец поймали одну рыбу и уже готовы пустить в ход кулаки, выясняя, кому она принадлежит: попалась она на крючок вьетнамца прежде, чем в нее вонзилась стрела, или после.

Несчастная рыбина висит в воздухе, как вершина недружественного треугольника, пока соперники, так сказать, перетягивают канат, однако Фрэнку хватает одного взгляда, чтобы убедиться в первенстве вьетнамца, потому что его крючок во рту рыбы. Невероятно, чтобы проткнутая насквозь стрелой рыбина вздумала лакомиться мелкой рыбешкой.

Однако парень с арбалетом вдруг с силой тянет на себя леску и вытаскивает рыбу на пирс.

Вьетнамец кричит на него, собирается толпа, и парень с арбалетом, похоже, готов вколотить вьетнамца в пирс, потому что он больше него и даже больше Фрэнка.

Пробравшись сквозь толпу, Фрэнк встает между орущими рыбаками.

– Это его рыба, – говорит он парню с арбалетом.

– Кто ты, черт тебя подери, такой?

На удивление дурацкий вопрос. Он же Фрэнк Наживщик, и всякий, кто бывает на пирсе, его знает. А постоянному посетителю известно также, что Фрэнк Наживщик – один из здешних шерифов.

Дело в том, что любой участок – берег, пирс, волна – имеют по нескольку «шерифов», то есть старших и уважаемых граждан, которые поддерживают порядок и улаживают споры. На берегу это, как правило, спасатель – пожилой человек, ставший легендой. В океане – один или двое, которые всю жизнь провели на досках.

А на пирсе – Фрэнк.

С шерифом не спорят. Можно изложить суть дела, можно выразить недовольство, но его власть неоспорима. И уж точно у него не спрашивают, кто он такой, потому что это надо знать. Если не знаешь, кто шериф, сразу становишься чужаком.

Судя по всему, от рубашки до бейсболки «Перевозка грузовиками» с кефалью под надписью, парень с арбалетом приехал с востока. Фрэнк думает, что парень из Эль-Кахона. Его всегда забавляет, как это парни, которые живут в сорока милях от океана, с таким трепетом относятся к своим правам на него.

Фрэнк не утруждает себя ответом.

– С первого взгляда видно, что ты попал в нее, когда он уже тянул рыбу к пирсу, – говорит Фрэнк.

Вьетнамец быстро, громко, беспрерывно повторяет одно и то же на своем языке, и Фрэнк, повернувшись к нему, просит его помолчать. Парень вызывает у него уважение, потому что не отступает, хотя на фут ниже противника и раза в полтора легче. Не пойдет он на попятный, думает Фрэнк, потому что ему надо кормить семью.

Потом Фрэнк поворачивается к парню с арбалетом.

– Отдай ему рыбу. В океане ее много.

Парень с арбалетом не желает ничего понимать. Он во все глаза смотрит на Фрэнка, и по его взгляду Фрэнк понимает, что парень пьян. Отлично, думает Фрэнк, если у него проспиртованы мозги, с ним намного легче договориться.

– Проклятые чурки всю рыбу переловили, – говорит парень с арбалетом, перезаряжая его.

Вьетнамец плохо знает английский, однако по его взгляду Фрэнк понимает, что слово «чурки» ему знакомо. Наверное, часто приходилось слышать его, думает Фрэнк, и ему становится не по себе.

– Эй, с востока, – говорит Фрэнк, – мы тут не позволяем себе таких слов.

Парень с арбалетом начинает было возражать и вдруг умолкает.

Просто умолкает.

Идиот не идиот, но он не слепой и видит во взгляде Фрэнка что-то такое, отчего прикусывает язык.

А Фрэнк продолжает смотреть прямо в пьяные глаза парня с арбалетом и говорит ему:

– Не желаю видеть тебя на моем пирсе. Ищи себе другое место для рыбалки.

Парню с арбалетом больше не до споров. Он забирает свою рыбу и шагает прочь по длинному пирсу.

Фрэнк возвращается в свой магазин, чтобы переодеться в термогидрокостюм.