Текст книги "Власть пса"

Автор книги: Дон Уинслоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 38 страниц)

– Спаси ему ногу, – говорит Адан, – и ты станешь начальником нового отделения этого госпиталя. Если ампутируешь, то остаток своей жизни проведешь, делая аборты в тихуанском борделе. А потеряешь пациента – нырнешь в могилу раньше него. И это не мой дядя уложит тебя туда, а я сам. Понятно?

Доктору все понятно.

И Адану понятно, что жизнь его переменилась.

Детство закончилось.

Началась серьезная жизнь.

Тио лениво затягивается кубинской сигарой, наблюдая, как плывут по комнате кольца дыма.

Успешнее операция «Кондор» пройти не могла. Сожжены поля Синалоа, земля отравлена, gomeros разбрелись по свету. Авилес убит, и американцы считают, что уничтожили источник зла, и теперь, оставив Мексику в покое, отправятся спокойно почивать.

Их самодовольство даст мне время сколотить организацию, до которой – пока американцы прочухаются – дотянуться они будут не в силах.

Federacion.

Раздался тихий стук в дверь.

Вошел агент ДФС, весь в черном, с «узи» на плече.

– Пришел человек, желает вас видеть, дон Мигель. Говорит, он ваш племянник.

– Впусти.

В дверях появляется Адан.

Мигелю Анхелю Баррере уже известно обо всем, что случилось с его племянником: об избиении, пытках, его угрозе доктору, о встрече с Парадой. За один день мальчишка превратился в настоящего мужчину.

И этот мужчина приступает прямо к делу.

– Ты знаешь про рейд, – заявляет Адан.

– Я даже помогал составить его план.

И верно, мишени для уничтожения он выбирал с особым тщанием: враги, соперники и старые динозавры, которые уже не в состоянии вписаться в изменившийся мир. Они так и так не выжили бы, только мешались бы под ногами.

Теперь больше не будут.

– Зверство, – замечает Адан.

– Необходимость, – возражает Тио. – Это все равно бы произошло, так почему бы заодно не извлечь выгоду? Это бизнес, Адан.

– Ну-у...

А теперь, думает Тио, посмотрим, каким мужчиной стал мальчик. Он ждет, что скажет Адан.

– ...что ж, – заключает Адан, – я тоже хочу войти в бизнес.

Тио Баррера сидит во главе стола.

Ресторан для посетителей не работает: частная, закрытая вечеринка.

Да уж, думает Адан, закрытее некуда, здание окружено людьми ДФС, вооруженными «узи». Всех гостей обхлопали и освободили от оружия. Список присутствующих – лакомый кусочек для янки: все до единого более-менее значительные gomeros, которых Тио решил оставить в живых в операции «Кондор», – здесь. Адан сидит рядом с Раулем, переводя взгляд с лица на лицо.

Гарсиа Абрего в свои пятьдесят лет, считай, древний старец в таком бизнесе. Серебристые волосы, белые усы – похож на старого мудрого котяру. Котяра и есть. Он сидит, бесстрастно глядя на Барреру, и Адан не может разгадать, что за чувства скрываются за каменным лицом. «Именно так, – говорил Тио Адану, – он и сумел дотянуть в нашем бизнесе до пятидесяти лет. Учись».

Рядом с Абрего сидит человек, известный Адану как Эль Верде – Зеленый. Так его прозвали из-за зеленых, страусиной кожи сапог, в которых он неизменно красуется. Но только обувь на нем вызывающе причудливая, а в остальном Чалино Гусман – самый обыкновенный фермер: простая рубашка, джинсы, соломенная шляпа.

Рядом с Гусманом – Гуэро Мендес.

Даже в ресторан Гуэро явился в одежке синалоанского ковбоя: черная рубашка с перламутровыми пуговицами, черные джинсы в обтяжку с огромной серебряно-бирюзовой пряжкой на ремне, остроносые сапоги и большая белая ковбойская шляпа, ее он не снял даже в зале.

Гуэро никак не может заткнуться: все трещит о своем чудесном спасении из засады federales, в которой погиб его босс Дон Педро. «Меня загородил от пуль Санто Хесус Малверде, – тарахтит Гуэро. – Говорю вам, братья, я прошел сухим сквозь ливень. Я до сих пор не могу поверить, что остался в живых». И все болтал и болтал, хрен его раздери, про то, как он разрядил свой pistola[34]34
  Пистолет (исп.)


[Закрыть] в federale, как выпрыгнул из машины и помчался «между пулями, братья» в кустарник, откуда уже и спасся бегством. И с каким трудом он потом пробирался в город, «думая, что каждая минута – моя последняя, братья».

Адан перевел взгляд дальше: Хайме Гэррера, Рафаэль Каро, Чапо Монтана – все gomeros из Синалоа, все объявлены в розыск, все в бегах. Разбитые корабли, гонимые бурей, которые Тио привел в безопасную гавань.

На встречу всех созвал Тио, уже этим установив свое главенство. Заставил всех сесть вместе над большущими ведерками охлажденных креветок, тарелками тонко нарезанного carne[35]35
  Мясо (исп.)


[Закрыть] и бутылками ледяного пива – ему настоящие синалоанцы всегда отдают предпочтение перед вином.

В соседней комнате молодые музыканты разогревались для пения bandas – песен, восхваляющих подвиги знаменитых traficantes, многие из которых сидели тут, за столом. В отдельной задней комнатушке уже собрались с десяток дорогих девочек, их вызвонили из эксклюзивного борделя Хэйли Сэксон в Сан-Диего.

– Кровь, которую пролили, уже высохла, – начинает Тио. – И настало время отложить все обиды, сполоснуть рты от venganza[36]36
  Горечь (исп.)


[Закрыть]. Это все ушло в прошлое, как вчерашняя вода в реке.

Тио сделал глоток, покатал пиво во рту и сплюнул на пол.

Выдержал паузу – не возразит ли кто.

Нет, никто. И он продолжил:

– Ушла в прошлое и жизнь, которую мы вели. Сгорела в пламени. Она осталась лишь в памяти, может напомнить о себе в снах, что приходят к нам в предрассветные часы, исчезающие, словно клубы дыма на ветру. Может, нам и хотелось бы продолжать сладко спать. Но сон – не жизнь, это всего лишь греза.

Американцы желали разбросать нас, синалоанцев, по свету. Выжечь с нашей земли и развеять по ветру. Но пламя, которое пожирает, прокладывает путь новым росткам. Ветер, который вырывает с корнями, несет семена на новую почву. Я говорю: если они желают выжить нас, пусть так и будет. Мы развеемся с ветром, как семена manzanita, которые приживаются на любой почве. Приживаются и разрастаются. Я говорю: если американцы не позволяют нам владеть Синалоа, мы захватим всю страну.

Есть три стратегические территории, с которых нужно проложить la pista secreta[37]37
  Тайные тропы (исп.)


[Закрыть]: Сонора, граничащая с Техасом и Аризоной, Мексиканский залив, расположенный напротив Техаса, Луизианы и Флориды, и Баха – рядышком с Сан-Диего, Лос-Анджелесом и Западным побережьем. Взять на себя Залив как свою plaza[38]38
  Место, территория (исп.)


[Закрыть] я прошу Абрего. Его рынками будут Хьюстон, Нью-Орлеан, Тампа и Майами. Эль Верде, Дона Чалино я прошу взять plaza в Соноре, пусть обоснуется в Хуаресе, его рынок – Мексика, Аризона и остальной Техас.

Адан безуспешно старается разгадать реакцию собравшихся, их чувства: plaza Залив – потенциально богата, но достаточно проблематична: покончив с Мексикой, американские силы переключатся на восточное побережье Карибского моря. Но Абрего сделает миллионы – нет, миллиарды, – если найдет рынок для сбыта товара.

Адан всматривается в Эль Верде – лицо настоящего campesino непроницаемо. Plaza Сонора – прибыльное местечко. Эль Верде сумеет переправлять тонны наркотиков в Феникс, Эль-Пасо и Даллас, не говоря уж о маршруте на север от этих городов – в Чикаго, Миннеаполис и Детройт.

Но все ждут, пока «упадет второй башмак», и Адан наблюдает за выражением их глаз. Все ожидают, что самый жирный кусок Тио приберег для себя.

Баха.

Тихуана открывает доступ к обширнейшим рынкам Сан-Диего, Лос-Анджелеса, Сан-Франциско и Сан-Хосе. И к транспортным системам, могущим доставлять товар на еще более богатые рынки северо-восточных Соединенных Штатов: в Филадельфию, Бостон и – бриллиант из бриллиантов – Нью-Йорк.

Да, есть, конечно, территория Залив и территория Сонора, но Баха – это всем территориям территория.

Уникальная.

Так что никто особо не напрягся и не удивился, когда Баррера начал:

– Ну а сам я...

И закончил:

– ...хочу перебраться в Гвадалахару.

Вот теперь удивились все.

Адан – больше всех, он поверить не может, что Тио отказывается от самого лакомого кусочка в Западном мире. Если эта plaza не отходит семье, тогда кому же...

– Я прошу, – продолжает Баррера, – Гуэро Мендеса взять plaza Баха.

Адан смотрит, как лицо Гуэро расплывается в улыбке. И тут ему становится ясным чудо спасения Гуэро из засады, в которой убили Дона Педро. Теперь ему понятно, plaza – не подарок-сюрприз, а выполненное обещание.

Но почему? – недоумевает Адан. Что задумал Тио?

И где мое место?

Но у него достает ума промолчать: Тио все скажет ему наедине, когда время подоспеет.

Гарсиа Абрего наклоняется вперед и улыбается. Рот под седыми усами совсем маленький. Как у кота, замечает Адан.

– Баррера разделил мир на три куска, – говорит Абрего, – а четвертый берет себе. Не захочешь, а удивишься, почему это?

– Абрего, какую культуру выращивают в Гвадалахаре? – задает встречный вопрос Баррера. – Может, Халиско находится на границе? Нет. Это просто место, и все. Безопасное, откуда можно служить нашей Федерасьон.

Первый раз он произносит этот слово, думает Адан. Федерация. А сам он – ее глава. Не по титулу, а по положению.

– Если вы принимаете такой расклад, – продолжает Баррера, – я поделюсь тем, что есть у меня. Мои друзья станут вашими друзьями, моя «крыша» станет вашей «крышей».

– И сколько придется платить за эту «крышу»? – интересуется Абрего.

– Оплата скромная. Если учесть, что «крыша» – это всегда дорого.

– Насколько дорого?

– Пятнадцать процентов.

– Баррера, – говорит Абрего, – ты поделил страну на plazas, и это все хорошо и замечательно. Я принимаю Залив. Но ты забыл кое-что: деля плод, ты делишь пустоту. Ничего ведь не осталось. Наши поля сожжены и отравлены. Наши горы наводнены policia и янки. Ты даешь нам рынки – но что нам продавать? У нас не осталось опиума.

– Забудь про опиум, – говорит Баррера.

– И нет yerba... – встревает Гуэро.

– И про марихуану тоже забудь, – не дает ему договорить Баррера. – Это все мелочовка.

– Значит, Мигель Анхель, Эль Анхель Негро, ты велишь нам забыть la mapola и la yerbal – спрашивает Абрего. – А что же ты хочешь, чтоб мы выращивали?

– Кончай думать как фермер.

– Но я и есть фермер.

– У нас граница с Соединенными Штатами в две тысячи миль по суше. И еще тысяча миль по морю. Вот и все, что нам нужно.

– Про что это ты? – рявкает Абрего.

– Ты присоединяешься к Федерасьон?

– Конечно, да. Я согласен на эту Федерацию Пустое Место. Разве у меня есть выбор?

Нет, думает Адан. Полиция Халиско принадлежит Тио, и он дружит с ДФС. Это он организовал и устроил революцию под названием «операция «Кондор» и взметнулся в боссы. Но – и тут Абрего прав – чего он, собственно, босс?

– Эль Верде? – спрашивает Баррера.

– Si.

– Мендес?

– Si, Дон Мигель.

– Тогда, hermanos, – заявляет Баррера, – позвольте продемонстрировать вам ваше будущее.

Все перебираются в комнату соседнего отеля, который принадлежит Баррере и находится под усиленной охраной.

Там их уже ждет Рамон Мэтти Балластерос.

Адан знает, Мэтти – гондурасец, обычно контачит с колумбийцами в Медельине, а колумбийцы предпочитают дел через Мексику не вести. Адан наблюдает, как Рамон распускает кокаиновый порошок и соду в мензурке с водой.

Смотрит, как Мэтти укрепляет мензурку над огнем и прибавляет пламя.

– Ну кокаин, – замечает Абрего. – И что?

– Смотри, – велит Баррера.

Адан смотрит, как закипает раствор, слышит, как потрескивает кокаин. Потом порошок начинает густеть и твердеет. Мэтти осторожно вытаскивает его и кладет просушить. Тот засыхает, и получается шарик, с виду похожий на маленький камешек.

И Баррера возвещает:

– Джентльмены, встречайте будущее!

Арт встает перед Санто Хесус Малверде.

– Я давал тебе manda, – говорит Арт. – Ты сдержал свое обещание, а я сдержу свое.

Он отходит от храма и берет такси.

На окраине города как грибы растут лачуги.

Беженцы из Бадирагуато сооружают из картонных ящиков, упаковочных клетей и одеял подобия домов. Ранним да удачливым достались листы гофрированной жести. Арт замечает даже афишный щит старого фильма «Настоящий храбрец», приспособленный под крышу: выгоревший на солнце Джон Уэйн смотрит сверху на семьи, сооружающие стены из старых простыней, каких-то обломков, листов фанеры.

Парада, разыскав несколько старых палаток – может, он совершил набег на армию? – думает Арт, – устроил кухню, где раздает бесплатную еду, и передвижной госпиталь. Стол сооружен из нескольких щитов, положенных на козлы. Канистра с пропаном служит горелкой, на которой нагревается тонкий лист жести: на нем священник и несколько монашенок греют суп. Женщины готовят тортильяс на гриле, установленном над открытым огнем в нескольких шагах далее.

Арт заходит в палатку, там медсестры купают ребятишек, протирают им руки, готовя для уколов от столбняка, их делает врач при ранках и порезах. Из другого конца большой палатки до Арта доносится детский визг. Он подходит ближе и видит: Парада ласково воркует над маленькой девочкой, у нее на руках ожоги. Глаза девочки округлились от страха и боли.

– Самая богатая опиумом земля в Западном полушарии, – негодует Парада, – а нам нечем облегчить боль ребенка.

– Если б мог, я бы поменялся с ней местами, – говорит Арт.

Парада долго смотрит на него:

– Я верю тебе. Жаль, что ты не можешь. – И целует девочку в щечку. – Иисус любит тебя.

Маленькой девочке больно, думает Парада, а мне больше нечего сказать ей. Тут есть ранения и пострашнее. Некоторых людей так избили, что врачам придется ампутировать им руки, ноги. А все из-за того, что американцы не в состоянии разобраться со своими наркоманами. Они явились сжечь маковые поля, а жгут детей. Позволь мне сказать тебе, Иисус, сейчас тебе самое время вернуться.

Арт ходит следом за Парадой по палатке.

– Иисус любит тебя, – бормочет Парада. – В такие вот ночки я задумываюсь: может, все это чушь? А что тебя привело сюда? Чувство вины?

– Что-то вроде.

Арт вынимает из кармана деньги и протягивает Параде. Это все его жалованье за последний месяц.

– На них можно купить лекарства, – говорит Арт.

– Благослови тебя Бог.

– Я не верю в Бога.

– Не важно, – отвечает Парада. – Зато он верит в тебя.

Тогда он, думает Арт, тот еще простофиля.

2
Бешеный ирландец

Куда б мы ни ехали, мы поминаем там

Страну, превратившую в беженцев нас,

Из страха перед священниками с пустыми блюдами,

Из чувства вины перед плачущими статуями святых.

Шейн Макгоуэн.

«Пустились в плавание тысячи»

Адская Кухня

Нью-Йорк

1977

Кэллан вырос на кровавых историях.

Про Кухулина, Эдварда Фитцджеральда, Вулфа Тоуна, Родди Маккорли, Патрика Пирса, Джеймса Коннелли, Шона Саута, Шона Барри, Джона Кеннеди, Бобби Кеннеди, про Кровавое Воскресенье и Иисуса Христа.

Наваристая кровавая похлебка ирландского национализма и католицизма, или ирландского католического национализма, или ирландского национального католицизма. Хоть так, хоть эдак.

Стены маленького дома без лифта в Вестсайде и стены начальной школы Сент-Бриджет украшены, если тут подходит это слово, дрянными картинами с изображениями жертв: Маккорли, повешенный на мосту Тум; Коннелли, привязанный к стулу, лицом к отряду британцев, расстреливающих его; Сент-Тимоти со стрелами, торчащими из него; беспомощный Вулф Тоун, перерезающий себе горло бритвой, но все перепутавший и полоснувший вместо яремной вены по трахее – дыхательному горлу; однако ему все-таки удалось умереть до того, как его успели повесить; бедный Джон и бедный Бобби, глядящие с небес; Христос на кресте.

А в школе Сент-Бриджет, конечно, еще и Двенадцать станций Крестного пути: избиение Христа плетьми, терновый венец, Христос, сгибающийся под тяжестью креста, с трудом бредущий по улицам Иерусалима. Гвозди, вонзающиеся в его святые руки и ноги. Совсем маленьким Кэллан приставал к сестре: «А Христос – ирландец?» – и та, вздохнув, отвечала: «Нет, но мог бы быть».

Теперь Кэллану семнадцать, и он наливается пивом в пабе Лиффи на углу Сорок седьмой улицы и Двенадцатой авеню со своим дружком О'Бопом.

В баре сидит еще, кроме бармена Билли Шилдса, только Малыш Микки Хэггерти. Устроился Малыш за дальним концом барной стойки, напиваясь всерьез перед предстоящей ему встречей с судьей, который наверняка перекроет ему доступ к следующему стакану «Бушмиллса» на восемь, а то и двенадцать лет. Явился Малыш Микки с целой кучей четвертаков и все скормил музыкальному автомату, нажимая все время одну и ту же кнопку «Е-5». И весь последний час Энди Уильямс мурлыкает «Лунную реку», но дружки не возражают, потому что им хорошо известно про украденную Малышом Микки говядину.

Стоял один из тех убийственно жарких августовских дней в Нью-Йорке, про которые говорят: «Дело не в жаре, дело во влажности», когда рубашки липнут к спинам, а обиды – к душам.

Про обиду и толкуют О'Боп с Кэлланом.

Они сидят за стойкой, потягивая пиво, и О'Боп просто не в силах расстаться с этой темой.

Говорят о том, что сотворили с Майклом Мэрфи.

– Нет, с Майклом Мэрфи они поступили не по справедливости, – твердит О'Боп. – Не по-честному так.

– Верно, верно, – согласно кивает Кэллан.

А случилось с Майклом Мэрфи вот что: он застрелил своего лучшего друга Кении Мэхера. Ну как оно бывает: оба были в тот момент в мертвой отключке от «грязи» – коричневого мексиканского героина, он в ту пору ходил по кварталу, вот так оно все и приключилось. Вспыхнула ссора между двумя наркоманами, слишком бурная, Кении малость помял Майклу кости, а Майкл взбеленился, побежал, купил маленький пистолет и, ворвавшись к Кении домой, засадил ему заряд в голову.

А потом уселся посреди дерьмовой Сорок девятой улицы, рыдая из-за того, что убил своего лучшего друга. О'Боп, проходивший мимо, поскорее увел его оттуда, пока не подоспели копы, а уж в Адской Кухне, это такой квартал, копам никогда не разнюхать, кто оборвал путь Кении до времени.

В квартале единственно копам и было неизвестно, кто прикончил Кении Мэхера. До всех остальных слушок уже дошел, в том числе и до Эдди Фрила, а это дурная новость для Мэрфи. Эдди Фрил – Мясник собирает дань для Большого Мэтта Шихэна.

А Большой Мэтт Шихэн – хозяин квартала, он заправляет Вестсайдским союзом докеров, местными профсоюзами водителей грузовиков, в его руках игорные заведения, ростовщики, проститутки; в общем, куда ни ткни – везде он. А Мэтт Шихэн не одобряет наркотики в квартале.

И очень гордится этим, и потому так популярен у пожилых жителей Кухни.

«Говорите про Мэтта, что хотите, – заявляют они, – зато он не подпускает наших детей к наркотикам».

Кроме Майкла Мэрфи, Кении Мэхера и еще пары десятков других, но это никак не сказалось на авторитете Мэтта Шихэна. А поддерживает репутацию Мэтта в основном Эдди Мясник: весь квартал до смерти его боится. Когда Эдди Мясник является за данью, человек платит. Предпочтительно деньгами, но если деньгами не получается, то расплачивается кровью и переломанными костями. После чего все равно остается должен.

В любой день приблизительно половина жителей Адской Кухни ходит в должниках у Большого Мэтта Шихэна.

И это еще одна причина, почему все притворяются, будто жить без него не могут.

О'Боп случайно услышал, как Эдди обронил в разговоре, что пора наконец кому-то приструнить засранца Мэрфи, и он сбегал к Мэрфи и предупредил приятеля: нужно слинять на время. И Кэллан тоже забежал к нему предостеречь: потому что не только Эдди имеет славу, что он подкрепляет угрозы делом, но и Мэтти без конца ноет, что наркоши убивают друг друга, а это подрывает его репутацию.

Так что О'Боп и Кэллан оба советуют Мэрфи смыться, но Мэрфи огрызается: «На хрен еще?» И остается. Приятели даже обсудили между собой, что у него появилась тяга к самоубийству, наверное, из-за того, что он убил Кении. Проходит пара недель – и они вдруг перестают встречать его в квартале и решают, что наконец-то у него хватило ума смотаться. Но однажды утром в кафе «Шэмрок» появляется Эдди Мясник с широкой ухмылкой и картонкой из-под молока.

Похоже, он расхаживает всюду и хвастает ею и теперь явился сюда. Кэллан с О'Бопом решили спокойно выпить по чашке кофе – стряхнуть похмелье, а тут Эдди. Наклоняет картонку и говорит:

– Ну-ка, глянь сюда.

О'Боп заглядывает, и его рвет прямо на стол. Эдди обзывает О'Бопа сосунком и, хохоча, уходит. А в квартале несколько следующих недель только и разговоров, что Эдди и его дружок, ублюдок Ларри Моретти, явились домой к Майклу, отволокли парня в душ и нанесли ножом сто сорок семь ударов, а потом расчленили.

Рассказывают, что это Эдди Мясник поработал над телом Майкла Мэрфи: разделал его, будто свинью, а куски распихал по мусорным мешкам и разбросал по всему городу.

Кроме мужского органа. Его он засунул в картонку из-под молока, чтобы показывать всем в квартале – пусть никто не сомневается, что произойдет с тем, кому вздумается выкинуть какой-нибудь фокус.

И никто ничего не может поделать, ведь Эдди связан с Мэттом Шихэном, а Шихэн под защитой Семьи Чимино, так что вроде как неприкасаемый.

Прошло уже полгода, а О'Боп до сих пор горюет по другу.

И все твердит: не по справедливости поступили с Мэрфи.

– О'кей, может, им пришлось убить его, – рассуждает О'Боп, – может быть. Но потом? Зачем ходить и всюду показывать его член? Нет, это неправильно. Так не по-честному.

Бармен Билли Шилдс вытирает стойку – возможно, первый раз в жизни, – очень уж он разнервничался, слушая, как парнишка поносит Эдди Мясника. И все трет и трет стойку, будто готовится проделать на ней хирургическую операцию.

О'Боп ловит на себе взгляд бармена, но это не остужает его пыла. Ведь О'Боп с Кэлланом целый день обсуждали этот вопрос, шатаясь вдоль реки Гудзон, то затягиваясь травкой, то угощаясь пивом, так что если они и не в отключке, то сказать, чтоб в полном разуме, тоже нельзя.

А О'Боп все говорит и говорит.

Прозвищем О'Боп наградил его Кении Мэхер. Как-то ребята в парке играли в уличный хоккей, а когда прервались на отдых, к ним вприпрыжку подбежал Стиви О'Лири, так тогда его еще звали, и Кении Мэхер, оглянувшись на него, заявил: «Тебя нужно звать Боп».

Стиви никакого неудовольствия не выразил, совсем не обиделся. Ему ведь сколько тогда было? Пятнадцать? И то, что его заметили, да еще придумали прозвище парни постарше, польстило ему. И поэтому он только улыбнулся и спросил: «Боп? А почему Боп?»

– Потому что ты так ходишь, – объяснил Кении. – Подпрыгиваешь на каждом шагу, типа как мячик – боп, боп.

– Боп, – повторил Кэллан. – Мне нравится.

– Кому какое дело, что тебе нравится? – роняет Кении.

Тут вмешивается Мэрфи:

– Что за имечко такое дерьмовое для ирландца? Гляньте на его волосы. Огненно-рыжие. Встанет на углу, так все машины затормозят. А гляньте на его бледную рожу и веснушки. Ради всех святых, какой он вам Боп? Боп [39]39
  Бибоп (боп) – джазовый стиль, возникший в сороковые годы XX века.


[Закрыть] только негры играют. А он что, черномазый? Да я в жизни белее парня не видал.

Кении призадумывается.

– Значит, нужно на ирландский лад? О'кей. Как насчет О'Бопа? – произносит он с ударением на первое «о».

И прозвище прилипает.

Так вот О'Боп никак не может уняться насчет Эдди Мясника.

– Я про что, хрен раздери этого парня, – гнет он свое. – Что ж, если он в связке с Мэтти Шихэном, так может творить, что его душе угодно? Да кто такой, на хрен, этот Мэтти Шихэн? Какой-то богатенький старик-пьянчуга! Ирлашка, все еще хнычущий за пивом о Джеке Кеннеди! И я должен уважать такого козла? Пошел-ка он подальше! Пускай оба подальше катятся!

– Охолони, – советует Кэллан.

– На хрен их! То, что вытворили с Майклом Мэрфи, не по-честному.

Он еще ниже горбится над стойкой и, насупясь, отхлебывает пиво.

А минут через десять входит Эдди Фрил.

Эдди Фрил – настоящий громила.

Заметив О'Бопа, он орет:

– Эй, борода с хрена!

О'Боп не поднимает головы и не оборачивается.

– Эй! – опять вопит Эдди. – Я к тебе обращаюсь. Ведь на твоей башке будто борода с хрена. Такая вся кудрявая и рыжая.

О'Боп медленно повернулся:

– Чего тебе?

Говорить он старается вызывающе, но Кэллан чувствует – его приятель боится.

А почему нет? Кэллан и сам боится.

– Слыхал я, – говорит Фрил, – у тебя ко мне какие-то претензии?

– Нет. Никаких претензий, – бормочет О'Боп.

Это, думает Кэллан, правильный ответ. Да только Фрилу этого мало.

– Потому как ежели есть, так вот он я.

– Нет. Нет у меня претензий.

– А я слыхал, – настаивает Фрил, – есть. Слыхал, ты шатаешься по кварталу и треплешь своим помелом, будто у тебя претензии по поводу того, что я сделал.

– Нет.

Не будь такой убийственной жары, на том оно, может, все и закончилось. Или будь у Лиффи кондиционер, может, все обошлось бы. Но кондиционера не было, а работала всего пара вентиляторов под потолком, круживших клубы пыли и дохлых мух на своей карусели.

О'Боп фактически уже был изничтожен, его яйца, считай, на полу валялись, и не к чему было его дожимать, но Эдди – тот еще садист, а потому он выкрикнул:

– Брехун ты, сукин ты сын!

У конца барной стойки Микки Хэггерти наконец оторвал глаза от своего «Бушмиллса».

– Эдди, – вмешался он, – парень ведь сказал тебе – претензий у него никаких нет.

– А тебя, Микки, спрашивает кто-нибудь? – рявкает Фрил.

– Ну господи, он ведь еще совсем мальчишка!

– Тогда нечего базарить как взрослый мужик! – орет Фрил. – Нечего тут шляться да болтать, что кое у кого никаких прав управлять кварталом.

– Извини, – хнычет О'Боп.

Голос у него дрожит.

– Ага, теперь ты извиняешься. Недоносок виноватый, сукин сын! Извиняльщик нашелся! Гляньте на него, хнычет, будто сопливая девчонка! И это тот самый мужик, который считает, будто у некоторых людей нет права заправлять делами в квартале.

– Слушай, ну я же извинился.

– Аха, слышу. Но это ты говоришь мне в лицо. А что станешь болтать у меня за спиной? А?

– Ничего.

– Ничего? – Фрил выдергивает из-под рубашки револьвер тридцать восьмого калибра. – На колени!

– Что?

– Что? – передразнивает Фрил. – На коленки свои дерьмовые падай, ты, ублюдок!

О'Боп, от природы белокожий, побледнел по синевы. Кэллан видит, он стал похож на мертвеца, а может, мертвец и есть, потому что все идет к тому, что Фрил вот-вот прикончит его на месте.

Дрожа, О'Боп сползает с табурета. Ему приходится опереться о пол руками, чтобы не растянуться, опускаясь на колени. И он плачет – громадные слезищи катятся у него из глаз, оставляя блестящие дорожки на щеках.

У Эдди на физиономии пакостный оскал.

– Хватит тебе, – вмешивается Кэллан.

Фрил набрасывается на него:

– Тебе что, тоже охота попробовать, малыш? Ты давай решай, с кем ты: с нами или с ним.

Кэллан опускает глаза.

– С ним! – Он выхватывает небольшой пистолет из-под рубашки. И стреляет Эдди Мяснику дважды в лоб.

Вид у Эдди удивленный, будто он не может поверить в произошедшее. Он таращит глаза на Кэллана, словно беззвучно вопрошая «Какого хрена?», а потом, согнувшись, падает. Он лежит на грязном полу, О'Боп выдергивает у него из руки револьвер и, засунув в рот Эдди, жмет и жмет на курок.

Плача, О'Боп выкрикивает непристойности.

– Ребята, я ничего не видел, – поднимает руки Билли Шилдс.

Малыш Микки поднимает глаза от «Бушмиллса» и говорит Кэллану:

– Может, вам пора подумать насчет того, чтоб смыться?

– А пушку? – спрашивает Кэллан. – Бросить тут?

– Не надо. Скорми Гудзону.

Микки известно, что на дне реки между Тридцать восьмой и Пятьдесят седьмой улицами потонуло больше оружия, чем, скажем, в Пёрл-Харборе. И копы не станут особо усердствовать и прочесывать реку, чтобы выудить пушку, из которой изрешетили Эдди Мясника. Реакция в участке Манхэттен-Саут будет приблизительно такой: «Что? Кто-то пришил Эдди Фрила? А-а. Кто-нибудь хочет эту последнюю шоколадку?»

Если уж бояться, то не полиции, а Мэтта Шихэна. Микки-то вряд ли помчится к Большому Мэтту докладывать, кто замочил Эдди. Ведь Мэтт мог бы протянуть свою мясистую руку к судье и снять груз обвинений с Микки насчет уведенной говядины, но не стал суетиться, а потому, рассуждает Микки, он ничем не обязан Шихэну, он ему на верность не присягал.

Но вот бармен, Билли Шилдс, из кожи вылезет, чтобы подольститься к Большому Мэтту. Так что эти двое парнишек могут пойти и самостоятельно вздернуть себя на крюках для туш, чтобы избавить Мэтта от лишних хлопот. Разве только они первыми с ним расправятся, но этого им не осилить. Так что парни, считай, покойники. Но торчать тут и дожидаться расправы все-таки не стоит.

– Топайте, топайте, – подталкивает их Микки. – Сваливайте из города!

Кэллан прячет пистолет под рубашку и дергает О'Бопа, который нагнулся над трупом Эдди Мясника, за руку:

– Пойдем!

– Погоди минутку.

О'Боп, пошарив в карманах Фрила, извлекает комок смятых купюр. Переваливает труп на бок и вытаскивает еще что-то из заднего кармана.

Черный блокнот.

– Вот так, – говорит О'Боп.

И они уходят.

Копы заявляются через десять минут.

Коп из отдела убийств перешагивает через лужу крови, растекшуюся большим красным ореолом вокруг головы Фрила, устремляет взгляд на Микки Хэггерти. Коп только что получил повышение, его перевели из патрульной службы, и потому он прекрасно знает Микки. Он смотрит на Микки и пожимает плечами, будто говоря: «Ну, что тут такое случилось?»

– Поскользнулся в душе, – отзывается Микки.

Из города они так и не уезжают.

Выйдя из паба Лиффи, они, следуя совету Микки, направились к Гудзону и зашвырнули оружие в воду.

Потом, чуть отойдя от реки, пересчитали наличные Эдди.

– Триста восемьдесят семь баксов, – говорит О'Боп.

Они разочарованы.

На эти деньги далеко не укатишь.

Да и не знают они, куда им, собственно, ехать.

Они заходят в угловую лавку и покупают пару квартовых бутылок пива, а потом забираются под береговую опору скоростного шоссе Вестсайд, чтобы все обдумать.

– В Джерси? – роняет О'Боп.

Дальше его географическое воображение не простирается.

– Ты кого-нибудь знаешь в Джерси? – спрашивает Кэллан.

– Нет. А ты?

– Тоже нет.

Вот уж где у них полно приятелей, так это в Адской Кухне, и кончается тем, что, опрокинув еще пару бутылок пива, они, дождавшись темноты, проскальзывают обратно в свой квартал. Забираются на заброшенный склад, где и засыпают. Рано утром они отправляются к сестре Бобби Ремингтона на Пятидесятую улицу. Бобби тоже дома, опять ссорится со своим стариком.

Он подходит к двери, видит Кэллана и О'Бопа и побыстрее затаскивает их в дом.

– Господи, – говорит Бобби, – что вы, ребята, натворили?

– Он хотел застрелить Стиви, – объясняет Кэллан.

– Ничего подобного, – мотает головой Бобби. – Пописал бы только ему в рот. И всех делов-то.

– А, теперь все равно, – пожимает плечами Кэллан.

– Нас ищут? – спрашивает О'Боп.

Бобби не отвечает, он занят: задергивает поплотнее занавески.

– Бобби, а кофе у тебя есть? – спрашивает Кэллан.

– Да, сейчас приготовлю.

Из спальни появляется Бэт Ремингтон. В спортивной рубашке «Рейнджер», едва прикрывающей трусики. Рыжие взлохмаченные волосы падают ей на плечи. Девушка смотрит на Кэллана и произносит:

– Говнюк.

– Привет, Бэт.

– Убирайтесь отсюда!

– Бэт, я только хочу сварить им кофе.