Магия слова. Диалог о языке и языках

Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:03

Текст книги "Магия слова. Диалог о языке и языках"

Автор книги: Дмитрий Петров

Соавторы: Вадим Борейко

Жанр:

Языкознание

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Назад к карточке книги

– Так ты им глаза открыл, получается?

– Вот тебе немного фактического материала. Люди с фламандским языком и культурой всегда доминировали на территории того, что впоследствии стало Бельгией… Первоначально это были Фландрия, Брабант. И когда образовалось государство Бельгия…

– 1830 год. Эту страну еще называют «историческим недоразумением».

– …Да. Так вот, несмотря на количественное преимущество фламандского населения, государственным языком тогда стал французский.

– Из-за большого соседа?

– И из-за того, что Франция в тот период слыла прогрессивной страной, тяготение к которой было заметно на всех уровнях. Я общался с представителями обеих общин, причем с культурными, образованными людьми. Интересен их подход, скажем, к военной истории своей страны – может быть, скромной, но уж какая есть. Валлоны меня убеждали, что Первая и Вторая мировая войны на их первоначальных этапах были проиграны Бельгией не столько из-за превосходства противника над их маленькой армией, сколько из-за того, что франкоязычные офицеры не могли найти общий язык – в буквальном смысле – с фламандскими рядовыми (очевидно, структура армии была именно такая). В свою очередь, другая сторона говорила: как можно было командовать по-французски, когда все солдаты были фламандцами? Мой закономерный вопрос был таким: «А каким же образом реализуется языковой принцип в бельгийской армии сегодняшнего дня?» Всё-таки Бельгия – страна НАТО, участвующая в миротворческих миссиях по всему миру, в Брюсселе расположена штаб-квартира Североатлантического блока. И выяснилось: все войсковые подразделения формируются… по языковому принципу. Не национальному, а именно языковому. Есть валлонский взвод, есть фламандский – и так по всей вертикали, вплоть до генштаба. По сути, в стране две армии, разделенные по языковому принципу. Это, конечно, нонсенс. А с другой стороны, логичное следствие того, что недавно практически все министерства были разделены по тому же принципу. Сейчас в Бельгии де-факто три региона-государства: Фландрия, Валлония и Брюссель. В столице все надписи на двух языках, а во Фландрии и Валлонии уже не так: так всё моноязычное. В этом отношении Казахстан, скажем, гораздо более толерантен и предрасположен к мультикультурному развитию, чем классическая европейская страна.

– И эти люди учат нас ковыряться в носу!

– В Бельгии постоянны поползновения к разделению страны. Фландрия более развита индустриально, и на бытовом уровне идут разговоры: мол, мы кормим французских лентяев…

– Это правда. Фландрия дотирует Валлонию ежегодно в размере $15 млрд. евро. А пока две общины расколоты, языковую трещину стремительно заполняют иммигранты из Африки и арабских стран, которым даже не требуется знание любого из двух языков, чтобы получить вид на жительство, бесплатную социальную квартиру и право голосовать. Но, Дима, Бельгия – это же развитая по европейским меркам страна. Надо ли понимать так, что – вспомню термин Горбачёва – «демон национализма» наследует не бедности и другим социальным язвам, а в первую очередь языковым различиям?

– В случае с Бельгией это, видимо, так и есть. Потому что даже антропологически трудно определить, к какой языковой общине относится тот или иной гражданин этой страны. Это вопрос не расовый, не имущественный (общие социальные нормы приняты на территории всего государства), а исключительно языковой. Это говорит о том, что языки в единой Европе могут стать если не разрушительным, то будоражащим фактором в ее дальнейшем развитии.

– Если мы говорим с тобой о магии языка, в данном случае получается черная магия.

– Эта магия – очевидно, защитный племенной механизм для самоидентификации общины, определенного миросозерцания, которое в первую очередь основано на языке. Люди, которые внешне и в привычках очень мало или ничем не отличаются друг от друга, в условиях глобализации носят похожую одежду и едят один и тот же фаст-фуд, но говорят при этом на разных языках, магическим образом сохраняют некие центробежные инстинкты, которые при неблагоприятном (или для них, может быть, благоприятном) развитии могут привести к разделению нации.

– Да в Бельгии с Канадой чуть не привели.

– А может быть, еще и приведут.

– Но чем ты объяснишь разницу между раздираемой языковым конфликтом Бельгией и спокойной Швейцарией, где целых четыре государственных языка: французский, немецкий, итальянский, рето-романский?

– Бельгия, как ты знаешь, – абсолютно искусственное образование. Ее можно сравнить с африканскими странами, которые после ухода колонизаторов были нарезаны ломтями по географическому принципу. Швейцария же – страна практически независимых кантонов, которые объединились для противодействия внешним угрозам со стороны Франции, Германии и т. д. Если Бельгия – это коммуналка, куда заселили людей, которые ничего общего друг с другом не имели, то в Швейцарии жители построили свои дома и решили обнести их общим забором. Поэтому в Швейцарии никогда не вставал вопрос о доминирующем языке. В каждом из кантонов, обладающих достаточной степенью автономии, – свой доминирующий язык, с которым никто не конкурирует. Отсюда и нет точек конфронтации. Центральной власти они делегируют только то, что представляет их общие интересы. А к языковым вопросам это как раз и не относится.

Вообще же, Бельгия, Швейцария, Люксембург – это страны пограничной романской и германской ментальности. Народы романского менталитета – французы, испанцы, португальцы, итальянцы – традиционно ставят чувственные удовольствия прежде наслаждения трудом и карьерой, приоритетами англосаксов. Недаром англосаксонские нации, объединенные протестантской моралью, и создали то, что сейчас является моделью западного мира. Это столпы доминирующего сегодня на планете экономического, идеологического и социального порядка. Язык откладывает отпечаток на менталитет, а менталитет, в свою очередь, непрерывно питает изменения, которые появляются в языке. И в этом отношении те конфликты, которые на рациональном уровне происходят в сфере употребления языка, на подсознательном отражают конфликты менталитетов. В любой ситуации, где германский язык противостоит романскому, это в большой степени еще и сопряжено с соответствующим отношением: германоязычный народ считает франко– или италоязычных людей более ленивыми, расслабленными, в меньшей степени склонными к честному труду. В свою очередь, романские этносы относятся к германским, как к педантам, сухарям, трудоголикам.

Причем менталитет носителей того или иного языка отражается даже на иностранцах, которые его изучают.

Когда я учился на переводческом факультете, из года в год повторялась одна и та же история. В стройотрядах студенты, овладевавшие немецким, слыли самыми трудолюбивыми, к ним всегда было меньше всего претензий по поводу работы: планы выполнялись, по-моему, только у них. Английские бригады работали более-менее, но славились хулиганством, происходили случаи несанкционированных возлияний, да и дрались они частенько.

– В общем, типичные английские болельщики.

– Те, кто изучал итальянский, французский, испанский, считались самыми ленивыми и раздолбаями. А ещё «французы» занимались самодеятельностью. Во главе с Сергеем Бунтманом, ныне работающем на радио «Эхо Москвы». Из года в год он возглавлял то, что называлось агитбригадами, основной контингент которых был именно из «французов». И эта связь между языком изучения и ментальными повадками продолжалась из года в год. Менялись поколения, одни выпускались, приходили новые абитуриенты, но вот эта матрица – она как будто висела над всеми. Отдельные её элементы приходили и уходили, а матрица оставалась всегда.

Поэтому у меня и сложилось убеждение: даже изучаемый язык откладывает опечаток на характер и сознание человека.

Народ вырабатывает язык, то есть форму своего речевого общения, веками. Когда эта форма воспринимается носителями других языков, она несёт в себе не только структуру предложений, но и то, что стоит за ними, – менталитет народа. Предположим, что мы никогда не знали о существовании других этносов и языков, но, услышав английскую, немецкую, итальянскую речь, уже можем сделать какие-то выводы о ее носителях. Вот как бы ты оценил племя, говорящее по-французски?

– Лёгкий музыкальный любвеобильный народец.

– То есть некие образы на тебя воздействие бы оказали. Это то, что сводится к волне, полевая структура языка. Кроме того, есть математическая часть, которая тоже отражает характеристики народа и его менталитета. Скажем, английский и немецкий языки – одного и того же германского корня. Тем не менее, немецкий донёс до нашего времени сложную, витиеватую структуру…

– …громоздкую, я бы сказал.

– В сравнении с английским. Английский – это пионер в сфере упрощения языка. Все языки идут к упрощению, оптимизации, но английский – бежит. И мы не можем не увидеть здесь вполне рациональное, безо всякой метафизики, соответствие истории развития Англии и англичан как народа, с одной стороны, и развития языка – с другой. Когда на достаточно ранней стадии развития язык начал выполнять очень рациональные задачи (язык торговли, администрирования огромного количества территории, где живут иные народы, технологий), то, естественно, это сказалось на его структуре.

– А на тебе самом чужой менталитет сказывается? Скажем, приезжаешь в Италию – в Рим или южнее – и сразу становишься расслабленным необязательным раздолбаем, а пересекаешь границу Германии – превращаешься в суперпунктуального?

– Да, так и есть. В Италии я включаю руки и ловлю себя на жестикуляции. В Германии появляется подтянутость, собранность. Хотя до педантизма не доходит. А к вопросу о романском раздолбайстве – да, было ощущение резкого перехода из одного менталитета в другой при попадании из фламандской части Бельгии во французскую. Это нечто неуловимое: сосредоточено то ли в воздухе, то ли в тебе. Может быть, в романоговорящих странах больше работает квантовый принцип языка, типа: «а хрен его знает». А в германских происходит перераспределение форм энергии: там люди не то чтобы меньше пьют, болтают и больше работают, просто у них всему своё место.

– То есть всё структурировано…

– Думаю, что северные европейские народы просто вымерли бы, если бы столкнулись с таким явлением, как сиеста: только встал у станка – а уже на обед и потом баиньки.

Полный абзац

Ангела Меркель – Айгуля из Мерке

Рассказывает Вадим Борейко:

– Редкий язык не претендует на свою «первородность» на Земле. Вот и Бекет Карашин, учёный из казахстанского города Атырау (бывший Гурьев), в местной газете “Прикаспийская коммуна” решил доказать, что король Артур и рыцари Круглого стола, искавшие чашу Грааля, были не бриттами, а сарматами, выходцами из Центральной Азии, и говорили на тюркском наречии. Семантику имени Артур изыскатель расшифровывает как “Ар”(достоинство, честь) + “Тур”(живи), то есть “Живи достойно”.Но это далеко не всё. Оказывается, династия Тюдоров происходит от “тудыр”(продолжи род), Ричард Львиное Сердце – от “ер”+ “шарт”(мужская клятва). И даже слово “бритт”– не что иное, как “бiр”+ “ит”(одинокий пес). Скромный автор с берегов Каспия прослеживает тюркскую генеалогию в десятках европейских топонимов (напр., Бельгия– от белгi– знак) и благородных имен Старого Света ( Сальвадор– от “сал”+ “батыр”– рыцарь-герой; кстати, в другом исследовании « экватор»предлагается толковать как « eki» + «батыр», два богатыря), но отчего-то стесняет себя историческими рамками. А ведь и современность дает немало пищи для размышлений. Взять хотя бы французского президента Николя Саркози. Смысл его фамилии лежит на поверхности: “сары көз”– желтый глаз. Если еще принять во внимание венгерские корни Сарко, которыми он не раз похвалялся, то все сомнения отпадут. “Плохо ты мадьяр знаешь”, – говаривал пан Водичка бравому солдату Швейку. “А ведь мадьяры – наследники сарматов по прямой”, – добавим от себя. Меркель– упрощенное “Меркеден кельдi”(пришедшая из Мерке). Возможно, предки канцлера ФРГ были выходцами из райцентра Джамбулской области Казахстана. Не исключаю даже, что ее имя Ангеланекогда звучало как Айгуля.Греческий премьер Костас Караманлис (“карамайлы”– черное маслянистое) собственным паспортом убедительно свидетельствует, что трудолюбивые сарматы ещё во времена оны научились добывать нефть и экспортировали ее в Элладу. А бывший госсекретарь США Кондолизза Райс ( “раис”– правитель) и экс-президент Джордж Буш (искаж. “бас”– голова) самими фамилиями своими оправдывали роль мирового жандарма, которую сегодня играет в мире Америка.

Анекдот в тему

1812 год. Русский солдат в исподнем сидит на пеньке и зашивает рваные штаны. Пленный француз пытается заговорить с победителем:

– C’est pour qui? (Се пур ки? – Это для кого?)

– Портки, портки…

– C’est pour vous? (Се пур ву? – Это для вас?)

– Я те порву, образина чёртова!

Глава 7
Лингвистический фарцовщик

«Знать много языков – значит иметь много ключей к одному замку».

Франсуа Вольтер

– Мой отец был профессиональным переводчиком с итальянского и английского. Он работал в Египте во время постройки Суэцкого канала. Папа умер молодым, в 1961 году. А мама преподавала английский и немецкий в школе. Оба они учились в том же вузе, где учился и я, а сейчас преподаю: раньше Московский государственный педагогический институт иностранных языков им. Мориса Тореза (МГПИИЯ), ныне Московский государственный лингвистический университет (МГЛУ). У меня с детства была страсть к языкам.

– Какой ты начал изучать первым?

– Немецкий. Иностранный язык тогда, как ты помнишь, преподавали с пятого класса, а я, хотя учился в третьем, стал ходить к маме на уроки. С пятого начал учить английский. Так как в доме была масса учебников, словарей и литературы на языках, еще и самостоятельно осваивал итальянский, французский, испанский. В общем, все, что в доме было.

– И окончанию школы ты уже говорил на скольких языках?

– Не говорил, а имел представление о них. Я вырос в маленьком районном центре Новомосковск Тульской области. Но даже там имел практику с носителями языка, потому что у нас был химический техникум, где учились студенты из развивающихся стран. И я подстерегал на улице какого-нибудь кубинца, который никак не ожидал, что в провинциальной советской жопе из-за угла выскочит пацаненок и крикнет: «Buenos dias! Que tal?» (в пер. с исп.: «Добрый день! Как дела?»). Отвязавшись от меня, он шел своей дорогой, а я караулил следующую жертву – студента из Конго, которого приветствовал: «Bonjour, monsieur! Comment ca va?»Завязывались легкие примитивные диалоги: «Oh! Tu parles francais? C’est bon!»Я не боялся говорить и задействовал тот скромный запас, который к тому же изучил самостоятельно. И что-то со скрипом получалось.

– Короче, ты был лингвистический фарцовщик.

– Ну да. Нет бы – что-то продать или джинсы купить. Но товарный чейндж совершенно не входил в сферу моих интересов. В 7–8 классах у меня окончательно окреп интерес к разным языкам одновременно, и без ощущения, что один мешает другому.

– Это была твоя личная мотивация, и старшие тебя не заставляли?

– Я жил с мамой и бабушкой, которая окончила гимназию еще при императоре Николае II. В гимназическое воспитание в старой России входили языки. Всегда. У девочек в программе был немецкий, французский – обязательно, немножко – английский. А вот ее братья еще учили древнегреческий и латынь. Тем не менее, меня к языкам никто особо не подталкивал, но по мере возможности помогали.

– Переиначу свой вопрос: к выпускному в десятом классе сколько языков ты не боялся?

– Посчитаем. Английский, немецкий – в школе. Испанский, французский, итальянский – дома, а иногда и на улице. Кроме того, в городском книжном магазине – совершенно непонятно почему – иногда вдруг появлялся словарь то сербохорватского, то чешского, то румынского языка. И почти сразу же они оказывались у меня. До сих пор храню огромную коллекцию маленьких словариков более чем сотни языков. Покупая их в детстве, я не преследовал никаких практических целей, да их и не могло быть. Это был познавательный интерес к неким внутренним структурам, которые делают набор звуков языком.

– Что тебе дал вуз?

– В институте я получил глубокое и многостороннее знание английского языка, включая его историю, всевозможные национальные проявления, и навыки переводческой деятельности. В дипломе записана специальность: переводчик-референт с английского и французского.

Конечно, и друзей на всю жизнь приобрел. Среди них был (и до сих пор остался) Володя Григорьев, заводила, хулиган и авантюрист. Он довольно быстро оценил мои языковые пристрастия и однажды предложил: «Раз ты так схватываешь языки, давай с тобой поставим двум полякам с нащего курса ящик портвейна, напоим, запрём в общаге, возьмём их паспорта, подправим там чего надо и покатаемся по Европе, пользуясь нашим внешним сходством».

– Шенгена ж ещё не было!

– Поляки уже и тогда достаточно свободно выезжали. Как и венгры. Эти две страны назывались «самые весёлые бараки нашего лагеря».

– И что, воплотили идею?

– Ну, не дошло. Наверное, к счастью. По тем временам мало ли чем могло закончиться.

– Расскажи, как ты шел к пониманию глобального единства структуры всех языков, что существуют на Земле.

– В институте я жил в общаге, где были студенты со всего мира. В те годы, как ты помнишь, особо за рубеж не разъездишься, но в концентрированном виде почти вся планета была представлена в студенческой среде. Поэтому, если я интересовался каким-то языком, то мог его тут же применить. Просто идя утром чистить зубы или за обедом в столовке. А в комнате я жил и с шотландцем, и с немцем, и с чехом, и с французом, и с африканцами. Более того, в отличие от своих сокурсников, я с удовольствием занимался древними языками – латынью и древнеанглийским, которые были в программе.

– Зачем тебе нужны были мертвые языки?

– У меня нет рационального ответа. Возможно, сначала это был частично академический интерес. А сейчас этот интерес мне уже больше понятен: попытки увидеть общие закономерности языков и проявления языка как универсальной формы взаимодействия во Вселенной. Интересно было и есть – рассмотреть язык не только в его одномоментной форме существования, но и в эволюции: с чего это началось? С чего вдруг людям понадобилось создавать вербальную систему коммуникации? Как она развивалась, как развивается сейчас? Что можно предвидеть на будущее?

– И какие ты ответы находил?

– К нынешнему периоду я пришел к точке зрения, которая, разумеется, не претендует на абсолютную достоверность, но, по крайней мере, что-то объясняет для меня самого. Эта точка зрения может быть интересна для других, даже если она не требует безусловного согласия.

– Изволь ее изложить.

– Я считаю, что язык людей – одно из проявлений всеобщей формы информационного взаимодействия во Вселенной. Это, так сказать, пафосный вариант ответа. Язык – необходимая функция всего существующего. Форма выживания, форма эволюции, форма обмена информацией.

– А что такое, в твоем понимании, язык в невербальной сфере?

– Генетика. Структура ДНК. Это не я придумал: ученые давно назвали ее генетическим алфавитом. Были найдены разительные параметры генетического кода, или структуры передачи наследственности, сходные с языком людей. То есть набор элементарных единиц, сходных с фонемами или морфемами человеческого языка; правила их взаимодействия, похожие на грамматические или синтаксические структуры. И общая цель – обмен информацией, направленный на достижение оптимального результата: в языке людей – своего, в языке генов – своего.

– В Алма-Ате у меня есть друг – ученый Владимир Щербак, который уже более 20 лет занимается расшифровкой генома человека, имеет много публикаций на эту тему в немецких и американских научных журналах. И кое-что, судя по его туманным намекам, уже расшифровал. Будучи убежденным атеистом, он, тем не менее, постепенно приходит к осторожному выводу, что генетический код – своеобразный мессидж. Правда, не колется, кто отправитель. Возможно, Абсолют?

– Я не удивлен, что у материально мыслящих и научно ориентированных людей появляется вывод, схожий с тем, к которому пришел я, опираясь на чисто гуманитарные предметы: о неразрывности идеального и материального и подчинении того и другого единым принципам эволюции и обмена информацией, которые основаны на структуре неких смысловых единиц, выстроенных согласно определенным правилам. В генетике – одним. В языке людей – другим. В мире элементарных частиц – третьим. В мире планет и галактик – четвертым.

– У тебя было откровение, подтолкнувшее к твоим выводам, или постепенно количество знаний перешло в новое качество познания?

– Однажды мне явился Ангел и утвердил меня на пути осмысления языковых закономерностей.

– Это был сон или видение?

– Это, блин, метафора. Мои интуитивные догадки по поводу подходов к освоению языка, направленные на то, чтобы процесс стал более быстрым и эффективным, и подкрепленные знанием достаточного количества языков, которых я нахватался в течение жизни, привели меня к некоторым закономерностям:

1. С чего начинать изучение языка?

2. Чего достаточно, чтобы завязать коммуникативный процесс?

3. Что этому мешает, и что этому способствует?

– Когда ты получил красный диплом, то пошел работать куда?

– Должен тебе сказать, что ни разу в своей жизни я нигде в штатной должности не работал.

– В жизни? То есть ты прирожденный фрилансер?

– Какое-то время трудился временным сотрудником издательства «Прогресс», на почасовой основе преподавал в своем инязе, по договору – еще в каких-то организациях, учил языкам журналистов ТАСС. А в основном занимался синхронным переводом и преподаванием в разных формах. Словом, когда от меня нужно резюме, мне там нечего написать. Ни регалий нет, ни степеней.

– Человек свободной профессии. Гегемон лингвистического труда. Респект! Твое знакомство с будущей женой Анамикой – она ведь индианка – было, как я понимаю, открытием не только женщины, но и языка хинди, представителя новой для тебя языковой группы.

– Заходы в сторону Востока я делал и раньше. Конкретно – в китайско-тибетскую языковую семью. Был период, когда я – ну, не скажу, что хорошо, но достаточно прилично – владел языком лао. И даже написал на нем ряд стихотворений, которые были помещены в стенгазету посольства Лаоса в Москве.

– И чем был вызван интерес именно к лаосскому языку?

– Интерес, ничем не обоснованный, абсолютный беспочвенный. Для прикола. Просто в общаге жили студенты из Лаоса. Будь вместо лао тайский или вьетнамский – думаю, результат оказался бы точно таким же.

– Как Анамика оказалась в Москве?

– Здесь жила ее семья. Отец работал в издательстве «Прогресс» переводчиком на хинди русской классической литературы. Переводил, в частности, Достоевского. И после завершения каждого из романов Федора Михайловича у него случался инфаркт. В общем, у Анамики, как и у меня, лингвистическая наследственность: родные для нее – хинди, английский плюс язык штата – маратхи. Знает, конечно, русский, еще французский.

– У вас трое детей – Демьян, Илиан и Арина. Расскажи, как учили языки они.

– В возрасте двух лет – как раз в тот период, когда дети начинают разговаривать, – старший сын Демьян вместе с мамой отправились в Индию (я тогда работал в Америке) и пробыли там месяца четыре. Когда я приехал их забирать, он уже говорил, и его языком был хинди. Для меня стало побудительным бытовым мотивом овладеть этим языком, потому что я должен был общаться со своим ребёнком именно на нём: на другом он не мог.

– Так ты тогда выучился хинди?

– До этого я тоже учил, интересовался. Но, знаешь, когда в семье жена и сын – носители хинди, приходится подчиняться большинству. Учитывая, что в образованной индийской семье английский и хинди ходят наравне, Демьян впитывал их одновременно и поначалу даже не разделял. А когда он в три года вернулся в Москву, пошёл в детский садик, тут добавился русский, и Дёма свободно использовал коктейль из трёх языков. Помню, однажды в зоопарке кричит: «Смотри, such a big балу!»(в пер. с англ., хинди: «Смотри, какой большой медведь!»).И только потом постепенно стал раскладывать по полочкам.

– А сейчас хинди у него остался?

– Он его не забыл, но и не учил, и язык сохранился на том детском уровне. Сын смотрит иногда фильмы на хинди – и понимает. Или когда бываем в Индии – тоже понимает. Хотя нельзя сказать, что это его родной язык, но он, очевидно, дал мощный импульс для дальнейшего интереса в жизни. Я никоим образом не влиял, не заставлял, но Демьян стал заниматься языками и в школе кроме английского учил французский и немецкий. В университете у него появился испанский. И он постоянно интересуется то хинди, то баскским, то кельтским, то каталонским. Примерно как у меня – неоправданный, нерациональный интерес к языкам.

– Илиан и Арина пошли по стопам старшего брата?

– С языками у них всё нормально, в школе они учат английский и немецкий. Но такого жадного любопытства к лингвистике, как у Демьяна, я у них не наблюдаю.

– Ну, с Демьяном можешь смело валить на генетику: у него и прабабушка кучу языков в гимназии учила, и дед профессиональным переводчиком был, а папаша – так и вообще полиглот… Но что ты тогда ответишь читателю, у которого в роду, допустим, не было лингвистических наклонностей, и поэтому он боится, что не сможет выучить иностранный язык?

– Отвечу, что в той же Индии любой торговец кокосами говорит минимум на пяти языках.

– То же самое с арабскими торговцами в Израиле: свой язык, плюс иврит, английский и часто – русский. Аналогичная ситуация с турецкой обслугой на Анатолийском побережье, они ещё и немецким владеют. Но у них у всех экономическая необходимость знать как можно больше языков: от этого их собственная ликвидность повышается.

– Как честный человек, я обязан подтвердить опасения читателя: без мотивации – никто ничего не выучит. Учить язык просто так, абы для чего, потому что вроде неприлично не знать – пустая трата времени. Надо, во-первых, хотеть. А во-вторых, получать хотя бы немножко удовольствия.

– К какому времени сложилась твоя психолингвистическая методика преподавания языков в ее сегодняшнем варианте?

– Еще в 1980-е годы, когда преподавал в инязе, я как-то сразу инстинктивно стал это делать иначе, чем было принято. Так, как мне казалось удобнее, легче и эффективнее. Например, учил я группу никарагуанцев – партизан Даниэля Ортеги, которых пригласили в Союз на учебу из соображений интернационального долга. Они были фактически неграмотными, даже в испанском, а я им должен был преподавать английский и русский. И, естественно, делал это по-своему. Журналистов ТАСС – тоже по-своему. И примерно к тому периоду уже сложились принципы, по которым и обучал. Но о них – ниже.