Текст книги "Родина за нами!"
Автор книги: Дмитрий Манасыпов
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Объяснять никому и ничего не было нужно. Слава этих подразделений далеко опережала их самих. Попасть в руки кому-то из тех, кто пошёл по одной дороге с немцами, было страшно, действительно страшно.
– Вот такая у нас с вами диспозиция. Прошу всех заняться подготовкой к операции, включая постановку задач подчинённым. – Полковник, хлопнул ладонью по столу. – Так что разойтись…
Куминов отошёл от блиндажа, сославшись на необходимость зайти на склады вооружения и боеприпасов. После чего вернулся к командирскому блиндажу и зашёл через незаметную дверь за небольшой будкой нужника. Истолковать как-то по-другому подмигивание «бати» он не мог. Как оказалось, догадка была полностью правильной.
– Садитесь, капитан. – Профессор Данилов достал из собственного портфеля, плотной кожи, с медными замками, очередную папку. – Ознакомьтесь, пожалуйста.
Николай развязал тесёмки, разложил чуть желтоватые листы, первым из которых шёл сложенный вдвое план-карта. Покрутил его и понял, что догадки по поводу способа доставки гостей тоже оказались верными. Чёткая чёрная жирная линия с частыми поперечинами шла от места дислокации полка в сторону Уральского хребта. В другую сторону она не вела, начинаясь лишь возле населённого пункта с названием Сергиевск. Хотя Куминову сразу стало ясно, что эта ветка шла параллельно одному из основных ответвлений Волго-Вятской железнодорожной магистрали.
– Вам необходимо добраться до этого пункта. – Лысый, вышедший на свет, сел на лавку рядом. – Отсюда часть пути пройдёт относительно безопасно и быстро. Запас необходимых заряженных аккумуляторов для локомотива постоянно обновляется нашими агентами. Сядете в поезд, правда не в «СВ», и поедете себе тишком… под землёй.
– А остальные пойдут по верху, значит? – Куминов покачал головой.
– Да, сынок. – Данилов нервно побарабанил пальцами по крышке портсигара. – Именно так и будет. Ты сам до всего дошёл верно, и правильно. Только пойми простую вещь – так необходимо для успеха операции.
– На живца… – Николай сплюнул на пол. – Охренеть не встать, товарищи, что сказать ещё. Пехота пойдёт на убой, чтобы вывести ребят за линию фронта. Ребята пойдут на убой, чтобы дать пройти нам… неужели у вас нет никого, что вы решили отправить именно мою группу, прикрывая её нашими товарищами? Вы ведь подозреваете, что и в полку есть абверовские агенты, и только из-за них затеяли всю эту бойню. Неужели нет никого, каких-нибудь чудо солдат-диверсантов… Не поверю ни за что.
Лысый посмотрел на него, долго, внимательно и изучающее. Откашлялся без надобности и, лишь потом заговорил. Так мягко, что Куминов сразу начал ожидать какого-то подвоха.
– Спрашиваешь, есть или нет, товарищ капитан? Так я тебе отвечу… что нет, вот сейчас и нет. Те, что могли пойти, уже пошли. И не вернулись назад, и весточки не подали. Война идёт, солдат, священная война, ты помнишь про это?! Враг уже двадцать лет почти стоит на наших территориях, захватив всю практически европейскую часть нашей с тобой родины! А ты мне тут говоришь про живца и ловлю на него… не обнаглел ли ты, капитан, а?!
Замолчал, глядя на напрягшегося Куминова, и продолжил снова мягко и обходительно:
– Мы тоже не лыком шиты, Коля, далеко не лыком. Но ресурсы, которыми обладали, либо закончились, либо стоят в таком резерве, что пускать их в ход следует только в очень крайнем случае. А он ещё не наступил, и от тебя и твоих ребят зависит то, наступит он или нет. Мне, веришь ли, не хочется, чтобы он наступил. Продолжим и, надеюсь, без того, что было сказано по поводу твоих друзей. Когда война закончится, сынок, а она обязательно закончится, вот тогда и вспомним всё это.
И после того, как на развалинах Берлина выпьем за победу и за мирное небо, третью поднимем за всех тех, кто помог её достичь, нашей общей победы. А пока не вздумай, товарищ капитан, распускать нюни и забивать голову ненужными тебе переживаниями. Война идёт, помни это. Продолжим?
Куминов кивнул, соглашаясь. Покосился на командира полка. Медведев сидел мрачный, горой нависая над столом. Во время разговора капитану послышался какой-то хруст, и сейчас стало видно, что комполка сломал карандаш, который крутил в пальцах.
Лысый посмотрел на них обоих, чуть дёрнул вбок головой, вздохнул.
– Локомотив должен доставить вас на одну из станций возле основного тоннеля, проходящего под Куйбышевым. Часть из них взорвали и завалили, не давая возможности врагам хотя бы немного продвинуться вперёд, открывая секретные коммуникации. Часть затопили, и они не должны знать хотя бы что-либо. Во всяком случае, теперь нет никого, кто мог бы открыть эту тайну, документы либо уничтожены, либо вывезены в Новосибирск.
«Завалили и взорвали, и никто ничего не знает… – верилось в это с трудом. Но оговорка про то, что именно «теперь» никого нет, сделала своё дело. Куминов вздрогнул, поняв, что человек напротив не ставит человеческую жизнь ни в грош. Если это необходимо для дела»
– А вот дальше разобраться в ситуации сможете лишь на месте. В самом Куйбышеве наших агентов уже нет. – Лысый зло хрустнул пальцами.
– Вычислили? – Комполка мрачно взглянул на него.
– Непонятно. Никаких сеансов связи, ничего подобного.
– А как же тогда с тем, что вы сказали по поводу безопасности подземных коммуникаций? – Куминов напрягся.
– Они не были в курсе про них. Слухи слухами, но найти то, что не хотелось бы, чтобы было найденным, тяжеловато. Если, в особенности, не знаешь, где искать.
– Что нас может ожидать в Куйбышеве?
– Хорошего ничего. Город охраняется практически по своему периметру. Внутри, по тем данным, что есть, всего несколько районов пригодны для жизни. Именно в них находятся основные немецкие подразделения и администрация, заводы и лагеря с заключёнными, работающими там. Они охраняются даже больше, чем периметр.
– Почему? – Куминов недоумённо уставился на лысого.
– Да непонятное там что-то творится, и нехорошее. И ещё, капитан, запомни… – палец собеседника ткнул в карту на той её части, которую предстояло пройти пешком. – Вот тут вам надо быть очень осторожными. Там происходят странные и страшные дела. Так что держите уши востро, не удивляйтесь и действуйте оперативно, если что-то пойдёт не так. И запомни ещё, Коля… среди охраны самой Берлоги немало необычного, но есть и такое, что ты сначала можешь не понять. В общем, там не только ходячие результаты экспериментов, там, скорее всего, есть те, кто и людьми-то не полностью являются.
– Это как? – капитан недоверчиво покосился на собеседника.
– А вот так, товарищ красный командир. – лысый усмехнулся, растянув губы в совсем незнакомой для него гримасе. – Ты уж поверь, что там встретишь много такого, что раньше только в книгах замечал. Или когда бабушка страшные сказки рассказывала. Запомни одно – любое живое существо всегда можно уничтожить, самое главное хотеть этого. А ты должен, Николай Александрович, очень должен этого хотеть. Потому как, дорогой мой, если ты или твои ребята этого не пожелают, то справиться вам будет тяжело. Права на ошибку у вас нет, ни права, ни шанса ошибиться. В лепёшку расшибитесь, что хотите делайте, но задачу, поставленную перед вами командованием и партией выполните.
Куминов молча смотрел на него. Спокойным и невозмутимым взглядом серо-стальных глаз. Лысый чуть дёрнул щекой, продолжил спокойнее и мягче:
– С собой у профессора Венцлав будет пакет, который она откроет, лишь перейдя границу города. Ознакомитесь с ней на месте, и, исходя из этой информации, будете действовать. Да ты не думай, Николай, что вас отправляют без каких-либо шансов вернуться. Кое-какая страховка у вас с собой будет. Э? Никак наша симпатишная учёная уже рассказала тебе кое-что? Ох, молодёжь… Венцлав?
– Да?
– Привлечь бы тебя по всей строгости сурового закона военного времени за то, что язык распустила, да не могу. В общем, товарищ капитан, и ты, и ты твои солдаты люди опытные, серьёзные и боевые. Не думаю, что испугаетесь того, что встретите. А если и испугаетесь, то сможете справиться, иначе-то никак.
– Чего нам ждать? – капитан говорил также спокойно, как и раньше. Не волновался, а вернее ничем не выдавал собственного, пусть и небольшого, мандража.
– Ничего особенного, Николай. Так, всё по мелочи, всякой твари по паре. Читал, небось, Гоголя, «Вечера на хуторе близ Диканьки»?
– Читал…
– Ну вот… – лысый улыбнулся. Неожиданно широко и по-доброму. – Вот всякую нечисть и встретите. Неужели ты, командир РККА, испугаешься оборотня, к примеру?
– Да уж… – Куминов сглотнул неожиданно подступившую слюну. – А у нас такие есть?
– У нас? – лысый хмыкнул. – Есть, а куда ж без них-то.
На войне, как… – 3Северо-запад СССР, октябрь 195.. год
Смерть здесь случалась разной. Но пахнущей кровью, сохнущей на жесткой шерсти и длинных клыках, такая ему еще не встречалась.
В город свозили население отовсюду. Новых хозяевам город требовался настоящим, с прогулками по его красивым улицам, с работающими магазинами и улыбающимися людьми. Витрина для той части мира, что верила тем, кто командовал этим театральным представлением.
Когда прорывали блокаду, главным стало вывезти выживших. Любой ценой – вывезти. Самолетами, машинами, поездами. Прикрыть их, не дать бить по пыхтящим составам, по грузовичкам и пассажирским автомобилям, катящимся через озера и заснеженные подтопленные участки, сбивать с серого неба транспортники.
За две недели, уложившие в себя эвакуацию, уложили две дивизии добровольцев. Вызвавшихся самих, понимающих – их может не стать. Не стать из-за блокадников, и так умирающих от голода, авитаминоза, болезней и постоянных обстрелов. Жителей города Ленина, бывшего города Петра, людей, ставших символом борьбы с врагом.
Кто-то остался. Даже не кто-то, а многие, не слабые, таких выносили на руках и грузили в транспорт, нет. Остались боявшиеся самого пути, открытого в лютый мороз, быстро сменившийся шквальным снегом. Пугавшихся немецких стали со свинцом, ждущих их на сотне километров перед новой жизнью.
Остались подпольщики и диверсанты. Остались уголовники и беспризорники. Остались забытые и покалеченные. Но большинство выехало из Ленинграда, загрузившись на железке в вагоны, везшие их к Уралу и дальше.
Уже потом оказалось – им повезло. Тем, кто не струсил и решил идти через огненное кольцо, окружившее город на третий день экспедиции и несколько узких коридоров, постоянно менявшихся и ждущих людей.
Но, в первые месяцы, когда по улицам застучали кованые немецкие сапоги, оставшиеся думали иначе. Так бывает везде и всегда. Везде и всегда найдутся «моя хата с краю», даже если не хата, а квартира в доме на бывшем Невском. И даже не в месяцы, и не в недели. А в дни.
Немцы хотели пройти парадом до Зимнего. Немцы начали идти от Лавры. Первый взрыв случился у Московского вокзала, когда туда подтянулись остатки потрепанной испанской «голубой» дивизии. Им тоже не повезло, заряды закладывали на совесть.
Грохотало у Таврического. У Казанского. Бывший Елисеевский разорвался самой настоящей лавой, густо замесив внутри огненной смеси тысячи тысяч подшипников. Питер, рабочий Питер, советский рабочий Ленинград желал мстить. И мстил.
Патрули остались на улицах столицы Революции навсегда. И убрать их оттуда мог лишь приход своих. Наших. РККА.
Но до этого остались даже не годы, а больше. Десятилетия, прячущие в себе постоянную борьбу тех, кто не сдался.
Беспризорник, их-то, набежавших со всех областей вокруг, никак не могли вывести даже новые хозяева, вжался вглубь большого деревянного ящика, служившего домом. Куча мусора и ящики поменьше закрывали его, скрывая от ненужных глаз. Но инстинкты, берущие своё начало со времён обезьян, прячущихся на баобабах от хищников, заставляли вжиматься глубже. Луны не было, а когда в сторону кучи посветили фонарём, он накрылся с головой кучей пёстрого тряпья, и его никто не заметил.
Там, где фонари, ещё пару минут назад ревели и выли, страшно хрустели суставами и скрипели зубами. Но теперь просто стояли, шумно вдыхая воздух и прихлёбывая что-то горячее из термосов, принесенных людьми в длинных кожаных плащах. Собаки, если судить по тоскливым и жалобным подвываниям в стороне, сюда не подходили. И беспризорник четвероногих понимал.
В воздухе висел густой и липкий запах крови, растёрзанного человеческого тела, смерти и… страха. Зубы пацана невольно и в очередной раз выбили дробь, и он постарался сжать их как можно сильнее, боясь выдать себя. Лишь бы не выдать, лишь бы не выдать себя этим, которые сейчас, довольно переругиваясь на своём лающем языке и, изредка взрыкивая, торопливо одевались в принесённую «кожаными» одежду.
Его подвела собственная правая, затёкшая коленка и давно рассохшийся ящик. Когда паренёк чуть шевельнулся, стараясь не издать ни звука, доска треснула со звуком пистолетного выстрела в ставшей почти мёртвой тишине переулка. Один из успевших нацепить лишь штаны, дёрнулся в его сторону, поведя головой так, как будто принюхался. Луна, наконец-то выскочившая из-за низких туч, отразилась в глазах высокого мужчины серебристым блеском и остановилась на сверкнувших в её свете зубах. Слишком больших для человека зубах. И тогда беспризорник закричал. Отчаянно и безнадёжно.
Полчаса назад:
Темно в некоторых местах так, что хоть глаз выколи. Здесь же практически нет фонарей, а те, что есть, не могли освещать все уголки. Это было хорошо, пусть и не во всём, но хотя бы в чём-то. Возможно, что сразу не увидят его издали, не откроют огонь.
Холодно. И вот это уже плохо, очень плохо. От ледяного воздуха мысли сбивались, заметно хуже работало тело. Хотя… тем, кто шёл за ним, тоже ведь сейчас несладко.
И ветер: злой, резкий, рвущий. Проникал в слишком широкие рукава пальто, остро бил через реденький шарф, намотанный на шею. Лезвием только что выправленной опасной бритвы проводил по заледеневшей коже ладоней. Перчатки… перчатки остались где-то там, позади, брошенные в спешке. Некогда, нельзя было задерживаться, чтобы подобрать их. Совсем нельзя. По пятам, по следам уже достаточно давно торопливо шли. Торопливо, быстро и неумолимо шли. Рядом, совсем уже недалеко почти бежали серые тени на двух ногах, которые так хотели загнать его в паутину дворов и проулков. А там взять в кольцо, скрутить, стреножить. И ещё рядом с ними шли другие, те, которые на четырёх лапах, и при хорошем свете чёрно-рыжие, низкие, длинные. С четким нюхом, который помогает им практически всегда и практически везде.
Он бежал, бежал как мог быстро в этом теле, бежал, надеясь выскользнуть из облавы. Раскрыл свою первую личину, державшуюся все последние семь лет, но это не так страшно. Таких в городе хватит для всех нужных дел. Для террактов, для шпионажа, для передачи данных, для всего, необходимого для победы.
Он боялся раскрыть вторую личность, спрятанную глубже остального, раскрывавшуюся всего три раза и все эти разы оказались очень опасными. После второго в город привезли его… товарищей по приобретенным способностям. Товарищей с «той», немецкой, стороны.
Глупо было считать себя единственным, да ему так и не думалось. Их и высадили втроем, дальше пути разошлись, но пару месяцев назад он почуял, пошел за едва уловимым следом. Феромоны и препараты, вытяжки и сыворотки, все, вкачанное в тела добровольцев, не растворяются бесследно. Особенно когда знаешь – как те пахнут.
Бабкины страшные сказки оказались научными выкладками. Предания старины глубокой обернулись толстыми скоросшивателями документации экспериментов. Небыли и едва уловимые басни у костра обернулись оружием, опасным и необходимым, необъясненным для самого оружия.
Он знал очень немного, знал лишь механизм «развертывания» и «схлопывания», знал свое время в активной фазе, понимал подаренные физические возможности и четко помнил необходимые дозы антидотов с преобразователями, позволявшие мыслить.
Кроме тех трех раз у него – было еще десять. Из них половина оказалась подарком от кого из сорвавшихся коллег, не сумевших справиться. Одного ему пришлось ликвидировать, отыскав дела его рук и зубов. Тогда их осталось двое.
Пару месяцев назад он сам чуть не сорвался, вывернув из подворотни и уткнувшись в серо-холодные глаза третьего… третьей. Женщины всегда были спокойней и контролировали себя лучше. Но за льдом в ее глазах ему пришлось рассмотреть страх. А в левом рукаве пальто – незавершенную трансформацию. Он сбил ее в канализационный люк и выбрался наружу где-то за городом, отлеживаясь сутки и сожрав всех крыс в округе.
А потом…
А потом из канализации, перебивая ужасающий и тяжелый запах, добралась тонкая весточка от таких же, как он. Только чужих.
Вот сейчас и приходилось бежать, надеясь скрыться и думая лишь о том, как выбраться в сторону Карелии. Там леса, болота, там можно пройти до Мурманска, к своим.
Он бежал, как можно быстрее.
Город святого Петра, чьи лабиринты пока давали возможность уходить от погони, спал. Своим обычным, для последних лет, неспокойным сном, прерываемым постоянными свистками и лаем. Как было всегда с того времени, когда на эти улицы, помнившие многое и многих, гордой надменной поступью вошли, чеканя шаг подкованными сталью каблуками, потомки гордых тевтонов. «Ordnung ist ordnung», «Arbeiten mach frei» и «Jedem das seine»1414
«Порядок есть порядок», «Труд освобождает» и «Каждому свое». Последнее утверждение не является исключительно германским и введено в обиход еще во времена Древнего Рима. Приведенные «философские» мысли, кроме первой, украшали ворота фашистских лагерей Бухенвальда, Освенцима, Заксенхаузена и Дахау. Прим. автора.
[Закрыть]…
Порядок? Порядок был, поддерживаемый жесточайшим контролем над оставшимися в живых горожанами, оставшимися после прекращения блокады. Из-за этого, из-за постоянных патрулей, регулярно проходивших по улицам, сейчас не удавалось оторваться. За ним шли по пятам, отставая всего лишь на чуть-чуть.
Делала ли работа на них кого-то свободным? В этом он сомневался. Если не считать свободой полное освобождение от собственной телесной оболочки в лагерях, на заводах, в аграрных хозяйствах. От голода, болезней, истязаний… Новое хозяева старательно уничтожали всех, кто хотя бы пытался мыслить, бороться, не сдаваться. Старались превратить тех, кто остался на «этой» стороне фронта, в слабый и послушный скот. Свободы в этом мало кто видел, не считая полицаев, предателей и тех, кому всегда было без разницы на происходящее вокруг. Таких, которым «наша хата с краю», тоже хватало даже сейчас.
Им-то было все равно на остальное, они и работали витриной.
А вот с тем, что «каждому своё» – был согласен на всю катушку. И своё делал так, как никто другой «до», возможно, что и «после» или вместо него. Потому сейчас и скользил вдоль старых стен, стараясь оторваться, уйти, выбраться…
Невысокий мужчина, одетый в когда-то очень хорошее драповое пальто, торопливо шёл, практически бежал через тёмные провалы дворов, уходя от них, ограниченных старыми, царской постройки домами. Домами на Невском, давно переименованном в Гроссе-Фридрих-штрассе. Преследователи, он знал это, уже очень и очень близко. Сомнений и надежд по поводу того, что будет, когда они его догонят, не было. Слишком многое узнал, слишком многое увидел. И слишком многое умел делать сам, чтобы обольщаться насчёт хотя бы концентрационного лагеря. «Шталаг» ему не светил ни при каком раскладе. Был ли мужчина расстроен? Смешной вопрос, конечно, был.
Тем, что все же не смог выбраться сам, убрав последнюю из их тройки и дав возможность уйти другим, обычным людям, готовящим новые взрывы. Жизнь, при всей её паршивости, штука очень интересная и замечательная. И он совсем бы даже не отказался пожить ещё немного, пусть и так, как было последние лет семь или восемь. Но преследователи шли по пятам.
Брякнуло металлическим где-то позади. Чуть позже, слух мгновенно напрягся. Сзади послышался тот самый, давно ожидаемый, звук: хриплый, злобный, захлёбывающийся яростью лай. О да, в этом он абсолютно не ошибся, псы были. Навскидку, принюхавшись, он мог даже сказать, что их было пятеро, крепких, не очень высоких, вытянутых овчарок. Уж что-что, а в этом мужчина не мог ничего напутать.
Но собак бояться не было смысла, добраться четвероногие не смогут, лишь выведут на него. Хвостатых не обманывал прилипчивый и обычный людской запах. Хвостатые, чуя начало трансформации, крутились на месте или жались к кинологам.
Бояться следовало других, тех, что шли на приличном удалении от людей в зимней серой форме, торопившихся, еле державших в руках натянутые поводки своих подопечных. И правильно, ведь окажись они рядом с псами, те не смогли бы ничего кроме как испуганно выть, прижимаясь к своим хозяевам. Они его-то след еле-еле тянут впятером, понимая, что может ждать в конце. Умницы пёсики, верно всё понимали.
Когда те, кто шёл за собаководами, наконец-то рванули за ним, мужчина ещё пытался выбраться, вихрем несясь по единственной дороге, ведущей на разрушенные рабочие окраины. Слышал, как позади тоскливо и обречённо взвыли глотки псов, рвущихся в сторону от молнией проносящихся мимо странных фигур. Бежал, уже понимая, что не успеет, что выход лишь один, но всё равно бежал, стараясь, выкладываясь, выжимая последнее из себя. И лишь когда сзади, совсем близко, один из догонявших коротко рявкнул, глубоким рыкающим звуком, мужчина остановился. Почувствовал, как сердце заколотилось быстрее, как потянуло болью изнутри, как всегда, уже привычно. Когда первый из нёсшихся к нему смазанной тенью рванулся вперед обманным финтом, мужчина начал собственный смертельный танец. Он атаковал сам, всем мощным и непобедимым телом. На миг торжествующе завыл, ощутив горячую струю, плеснувшую в вытянувшееся вперёд и поросшее короткой шерстью лицо. Темнота пришла к нему позже, вместе с болью. Но прежде… прежде были странные и прекрасные, завораживающие красотой…
…звёзды кружились над ним, сливаясь в широкие серебристые полосы во время причудливого танца. Странное существо, недавно бывшее немолодым мужчиной, лежало на спине, с хрипом прогоняя воздух через пробитые рёбрами лёгкие. Было легко и свободно, странно легко и свободно. Он выиграл последний бой, не сдался, дошёл до конца. И враги, которые ненавидели его, не трогали, сейчас приходя в себя. Он победил.
– Надо отправить его к Роецки. Он хоть и гражданский, но быстро все понимает. Вольф, когда ты понял про этого коммуниста?
– Когда нас вызвали из-за уничтоженной школы для фольксдойче. Глупый русский, командующий полицейскими агентами, решил, что там похозяйничала свора одичалых собак. Написал докладную записку о близком лесе и о пропадавших у бабулек козах. Идиот. Все эти русские идиоты.
– Вольф, но ты же не думаешь, что саксонские бауэры, натолкнись на такое, решили бы писать своему бургомистру про оборотня, верно?
– Просто нужно было сразу вызвать хороших криминалистов, те бы смогли опознать укусы, схожие с укусами приматов. Если эти идиоты не видят разницы между прикусом собак, волков и больших обезьян, то они идиоты, Вилли, разве не так?!
– Не ссорьтесь, не ссорьтесь, майне херрен. Вольф и его ребята прекрасно справились. Остается один вопрос.
– Какой, герр гауптштурмфюрер?
– Как нам теперь усилить патрули, что искать, как пытаться вычислить таких вот… врагов среди населения гауляйтерства? После прорыва в блокаду многие жители ушли за русскими, верно. Но население мы восстанавливаем переселенцами и с помощью вольных хлеборобов, подписавших в лагере заявление о сотрудничестве. Сейчас здесь, ежедневно, оказывается до десяти-двадцати тысяч приезжих с деревень и городков, плюс – мы сами перегоняем определенное количество пленных. Этого мохнатого, вчера бывшего, как полагаю, благонадежным гражданином освобождаемой России или даже фольксдойче с аусвайсом, мы же не могли найти. Да и вы, Вольф, сами отыскали ту погибшую сучку с вырванным горлом, верно?
– Верно, герр гауптштурмфюрер.
– Мне нужны ответы, даже от вас, Вольф. Вы и ваши люди будете вынуждены задержаться тут, а я телеграфирую в Берлин или лично наберу по телефону. Да, вам придется послоняться по улицам, потереться на вокзалах, но все ради нашего общего дела.
Надеюсь, вы это понимаете?
– Яволь, герр гауптштурмфюрер.