Текст книги "Звезда"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Щербинин Дмитрий
Звезда

ЩЕРБИНИН ДМИТРИЙ

ЗВЕЗДА

(Н. Ф. Драма)

Посвящаю Лене Гурской.

Вилтор был в отчаянии. В том положении, в каком он оказался, даже и оптимист, даже и человек идущий через жизнь со смехом впал бы в отчаяние. За последние несколько часов Вилтор лишился почти всего, что было у него дорогого, а в течении следующего часа должно было исчезнуть и последнее – он неминуемо должен был погибнуть – ему предстояла жуткая смерть – она должна была прийти с неба.

Он стоял то с опущенной головой, то вскидывал ее, оглядывался, не находил ничего утешительного и вновь глядел себе под ноги – в груди клокотала горечь, глаза горели от слез. Безрадостной была окружающей его картина: в двух шагах начиналось озеро кислоты мгновенно разъедающее любую органическую материю. Совершенно недвижимая темно-матовая поверхность была видна метров на тридцать, дальше же медленно-медленно выгибались серые клубы, складывались в причудливые образы – иногда, казалось, что сейчас вот разорвутся, и откроется за ними что-то, но нет – пока они были слишком густы. Это озеро смерти окружали темно-каменистые гряды. И, хотя темный цвет не был единственным бывшим там светом Вилтор видел только темное. Над этими грядами поднималось блекло-оранжевое, мерцающее свечение, которое отражалось на кольцом вздымающихся пылевых облаках. Облака эти занимали незначительную часть небосклона – оставшаяся часть неба была совершенно чистой, однако – ни одной звездочки там не было – абсолютная чернота, такая исполинская что... Что Вилтор как можно реже смотрел на небо – ведь он знал, что именно оттуда должна прийти смерть – он знал, что эта чернота скоро-скоро, всего лишь через пару часов должна поглотить его. Разумом он понимал, что смерть эта должна прийти мгновенно – он даже и почувствовать ничего не успеет, как тело его разлетится на отдельные атомы. Но он испытывал ужас перед этим исполинским – представлялось, что – это чудище, которое поглотит его в свою утробу, и будет он метаться там, среди непредставимых ужасов целую вечность.

Вилтор и сам не заметил, что начал говорить вслух:

– Хоть бы этот пар до берега дошел – разом бы от тела ничего не осталось... Но нет-нет – он даже удаляется, рассеивается. Так что же ты стоишь – сделай два шага – оттолкнись посильнее – прыгни метра на два. Погрузишься с головой – и все. Не успеешь и боли почувствовать. И от этого ужаса избавишься...

Он вновь взглянул а непроницаемо-черное небо, сделал один шаг – там замер. Вот она – темно-матовая, недвижимая смерть. Еще один шаг и... Там уже нельзя будет останавливаться – там будет боль. Поднимающиеся от поверхности мельчайшие частицы начнут разъедать его плоть, выжгут глаза.

– Ну, еще один шаг, и ты вырвешься из этого ада...

Вилтор даже застонал, закрыл глаза, и тут пришли воспоминания об уходящей жизни. Так всегда бывает на пороге смерти – разум пытается ухватится за что-то, в последний раз посмотреть дорогие воспоминанья.

* * *

У Вилтора была Звезда – она зажглась перед ним в двенадцать лет, хотя и прежде он смутно чувствовал ее присутствие. Звезда потоками волшебного света хлынула через его глаза и через уши в сердце, в душу – и он, уже ослепленный, уже парящий в ее сиянии вновь и вновь наслаждался ее светом, благо, что сделать это было совсем не сложно. Звезда имела звучное имя Кэролайн, и уже не важно – было ли это имя ей дано при рождении, или это был только сценический псевдоним – Вилтор услышал, что ее зовут так – и запомнил – сотни, тысячи раз в день, да и в ночи повторял имя своей Звезды.

Кэролайн начала свою карьеру на одной из планет Сириуса. Представьте: переплетенное мертвенно-белыми многомильными молниями небо, в котором сияет непереносимая для глаз (защита с помощью световых фильтров) – звезда Сириус. Ржавая поверхность, которая резко разрывается и бьет на многие мили вверх расплавленными породами. Там что-то клубится, носятся, поедают друг друга некие тени, и от всего этого одна защита – купол. На базе из глубин выкачивают ослепительную, голубую руду – она застывает и превращается в алмазы, необходимые для постройки обшивки и двигателей межзвездных кораблей. Говорят, что когда-то людей заменят роботами, но сами люди этого не хотят здесь у них высокий заработок – там же они некому не нужны, потому что у большинства из них темное прошлое. И среди них росла девочка – одна из многих девочек и мальчиков, которые рождались на этой планете, которые росли не зная ни волшебных солнца, ни дыхания весны, ни всего того, чем прекрасна земная природа. Ничем особенно не приметная девочка – разве что глаза у нее были какие-то необычайно большие, хранящие что-то прекрасное. На нее не обращали никакого внимания, пока она не запела.

О, что же это был за голос! Всем этим людям, грязным, огрубевшим, привыкшим топить свое духовное одиночество, отверженность от родины в выпивке, казалось, будто та самая, уже забытая им весенняя, земная природа пронеслась по их ржавым коридорам. Когда услышали (а она ведь в первый раз пела, и никто ее не учил) – то забывши обо всем, веруя, что свершилось какое-то чудо, бросились, грохоча по этому железу. Едва не раздавили ее своей смрадной толпою, а она стояла перед ними вжавшись в стену – маленькая, худенькая, одетая в простенькое платьице, прижимающая к груди единственную свою куклу. Вот взглянула на них своими удивительными, зовущими к прекрасному глазами, и они взмолились:

– Спой. Спой еще! Пой! Пой!.. Молим тебя – это чудо...

Сначала маленькой Кэролайн было страшно петь перед ними, но, так как, само пение ей понравилось больше чем что-либо, то она вскоре забылась, где находится, и что перед нею кто-то стоит. Она наяву видела свои прекрасные, к сожалению, так быстро после пробуждения разбивающиеся железными стенами сны. Сначала она пела песни, которые слышала когда-то от матери, потом, в поэтическом порыве, ей стали приходить все новые и новые слова...

Теперь уже каждый вечер радовала она этих людей своим голосом, сиянием своих очей. Там был небольшой клуб, где прежде постоянно напивались, ругались, часто дрались – теперь ничего этого не было – теперь, с появлением Кэролайн этот вертеп превратился в храм. Все то, что напоминало о прежней жизни было убрано, все вычищено до блеска. Они входили туда с просветленными лицами, усаживались за столами, но не ели, не пили – разговаривали о прекрасной Кэролайн, и это были возвышенные беседы, в которых не мыслимо было хоть одно грубое слово; многие же просто молчали, с благоговением ожидая, когда появится Она. А Кэролайн никогда не заставляла себя ждать выходила на сцену, все в том же простеньком платьице, которое так шло ей, и начинала петь – они смотрели в ее глаза, слушали голос, и совершенно невероятным казалось, что есть этот жуткий, чуждый Сириус, этот ад. Нет – им казалось, что бытие в теле уже закончилось, что перенеслись они в райские, высшие сферы. Они преобразились – и днем, во время работы, разговоры были только о Кэролайн – дни пролетали как бессмысленные, ненужные виденья, как преддверья встречи с Нею...

Так продолжалось до тех пор, пока не прилетели какие-то люди из компании для установки роботов – штат работников сокращался втрое, и тех, кого сокращали не ругались, нет – они падали на колени, рыдали, молили, чтобы их оставили. Они готовы были работать как рабы – за один паек, лишь бы только видеть, слышать Кэролайн. Сначала люди из компании решили, что на базе наступил массовый психоз вызванный каким-то незамеченным прежде излучением, но когда в тот же вечер они услышали Кэролайн, то поняли. Кто-то просветлел, а у кого-то алчно загорелись глазки. Во всяком случае, один из них записал выступление, и в ту же ночь передал на Землю. На следующее утро на черное посадочное поле спустился нарядный, словно только что с некоего космического бала-маскарада кораблей прилетевший звездолет. Кэролайн и ее отца (мать девочки давно умерла) пригласили на борт, где их встретили люди настолько взлелеянные и солидные, что те попросту и не видели никогда им подобных. На девочку и на отца обрушился поток слов – торжественных и заумных, сводящихся к тому, что девочке нечего прозябать в этой дыре, что ее ждет прекрасное, многомиллионное будущее – в общем, они вскружили голову отцу, ну а девочка была в восторге, что всего лишь через несколько часов она увидит землю. Тут же был подписан и контракт – как в последствии оказалось просто грабительский, но тогда показавшийся отцу верхом благодеяния для них...

Нарядный звездолет взмыл в небо, оставив несчастных колонистов без Звезды. Когда они узнали об этом, то едва не подняли вооруженный бунт, но тут вспомнили очи Кэролайн и опомнились...

Ну а для Кэролайн началась совершенно новая жизнь. Та самая жизнь в которой и узнал ее Вилтор, и еще сотни миллиардов землян, рассеянных по освоенной части галактике. Ее эксплуатировали, как только можно – выжимали все жизненные соки, которые, правда, били из нее беспрерывным, сильным ключом, как и должны были они бить из Звезды. Но ей не давали ни минуты отдыха – минута отдыха – это потерянные деньги, и концерт следовал за концертом, интервью, конференции, торжественные приемы. Кэролайн видела миллионы лиц, кто-то значимый в людском обществе пожимал ей руки беспрерывное мелькание, и не было ни мгновенья, когда она могла бы побыть в одиночестве. Даже и во время недолгих часов ее сна решили снимать фильм "Сияющие грезы Кэролайн" – снимали ее спящую ни одну ночь, чтобы потом смонтировать наиболее красивые мгновенья, подсоединяли и Л-провода, чтобы можно было видеть и ее сны – знали ведь, что это должно отозваться потом головными болями, но нет же – ведь восторженные зрители требовали, ждали, буквально молились на Кэролайн.

Первый же концерт, данный на Земле, был уже не тем, что на Сириусе, хоть и вызвал восторг у всех слышавших его. Земля – эта технократическая шумная, суетливая планета разочаровала ее, прежде именно мечты о земле, как о волшебном царствии питали Кэролайн. Реальность оказалась грубой, и теперь девочка не знала, где в космосе есть такое место, где могла бы она найти свою мечту. Но, все-таки, ее любили как не любили ни одну из певиц прежде она была святой, перед ней благоговели, среди миллиардов ее поклонников нашлось несколько миллионов в ком пробудился поэтический дар, и можете представить, сколько ей было посвящено стихов! Только известных, пришедших ей (среди которых были и стостраничные поэмы) – хватило бы на семь тысячелетий беспрерывного чтения, простых, восторженных текстов приходило еще больше...

* * *

Да – Вилтор помнил, как он услышал объявление (он был влюблен тогда уже три года – ему пятнадцать исполнилось), что объявляется конкурс – пусть поэты присылают свои письма, и еще – незначительную сумму переводом. Один победитель удостоится разговором с самой Кэролайн. Как же вспыхнули тогда глаза Вилтора, с каким же рвением принялся он тогда записывать стихи. Он писал целый день, и целую ночь – потом у него закружилась голова, и он несколько часов пролежал в забытьи, зато как очнулся – принялся писать дальше, и так, не останавливаясь, в одном порыве, писал до тех пор, пока не была завершена убористым подчерком большая тетрадь. Из носа его давно шла кровь, в глазах темнело, но он совсем не замечал этого – вот принялся перечитывать написанное, и эти стихи показались ему самыми прекрасными из всего, что когда-либо создавалось поэтами. Он рыдал от восторга, он в неистовстве носился по своей комнате, и вновь пал в обморок, но тут же и очнулся – некогда жизнь не представлялась ему такой прекрасной, ведь он был уверен, что такие прекрасные стихи не могут занять какого-либо места кроме первого.

И он помнил, как в ожидании прошли три следующих месяца – словно в сказочном, восторженном сне пролетели, ничто, кроме предстоящей встречи с Кэролайн было уже для него незначимо, и в те мгновенья, когда эти жгучие страсти хоть немного укладывались, он принимался писать все новые и новые стихи, которые намеривался вручить ей при встрече. Но уже было упомянуто, сколько приходило ей стихов (именно поэтому и решили устроить этот конкурс выжить на ее имени еще денег) – и, конечно же, первое место заслужил какой-то маститый поэт. Неумелые же, пылкие стихи Вилтора, проверенные компьютером, не вошли не только в число первой сотни, получивших билеты в первые ряды на один из ближайших ее концертов, но, по видимому, и в первый миллион. Сначала Вилтор не мог поверить, и, рыдающий, связался с компанией, спрашивал – быть может, перепутали имя. Отвечал ему механический голос извинился, сообщил, что – это десять тысяч такой то подобный звонок за сегодняшний день, а на крик Вилтор, может ли он получить рукопись и "Прочитать всем, всем, чтобы прошло это недоразумение глупое!" – тот же голос отвечал, что все рукописи, в связи с большим их количеством, во избежание путаницы уничтожаются, о чем было объявлено еще ранее. На этом связь была оборвана.

После этого Вилтор по природе своей вообще меланхоличный, впал в сильную депрессию. Он ни с кем не разговаривал, никогда не улыбался, почти ничего не ел – исхудал страшно, ходил со ввалившимися, темными глазами, и часто-часто можно было видеть его плачущим. Спасла его Кэролайн. Пусть в записи, через технику, которая якобы "передавала саму жизнь" – терялось что-то неуловимое, непостижимое для объяснение – все-таки, и через технику она сияла, она звала к свершениям, к любви.

В эти дни, месяцы Вилтор много думал о жизни, иногда записывал свои размышления. Наконец, он пришел к выводу, что должен оказаться от этих своих безудержных порывов, что приведут они его в конце концов к тому, что он изгорит без следа. А, ведь, между прочим, в последнее время много ухудшилось его успеваемость в школе совмещенной с академией. (После реформы двадцать первого века средние и высшие учебные заведения были совмещены, и только для каждого в самом начале, на основе различных психологических тестов выбиралась будущая специальность, на основе чего и записывался он в тот или иной факультет). Вилтор попал на факультет биологии, и действительно – эта наука его интересовала. Только придя в себя после поражения на конкурсе поэтов понял Вилтор, как отстал, и взялся за учебу почти с той же одержимостью, с какой недавно писал стихи. В короткое время из отстающих он перебрался в лучшие ученики. И ему было приятно, когда его хвалят, он говорил себе так: "Что же – поэта из меня не получилось, но ничего – у тебя есть другой путь, путь биолога, и здесь ты можешь достичь многого, кое-кем из людей сведущих уже признан твой талант. Иди-иди этой дорогой, Вилтор так было указано судьбой – это твоя дорога, и именно на ней ты можешь принести пользу человечеству. Да, да – ты сделаешь много славных открытий, Вилтор, и, кто знает – быть может, весть о тебе дойдет до Нее, быть может, ты тогда удостоишься разговором с ней" – и глаза Вилтора затуманивались, заволакивались восторженными слезами – он сидел, весь сияющий любовью, а потом, так же сияющий, с воодушевлением брался за работу.

* * *

Конечно, Вилтор не был исключением в подобных мыслях. Нельзя забывать, что незадолго до этого широко отмечали рождение пятисотмиллиардного человека. И пусть компанией, с которой был подписан контракт Кэролайн владели по большей части алчные мысли – пусть – они, все-таки, были орудиями рока – они, несмотря ни на что, делали доброе дело – доставляли сияние Звезды Кэролайн для всех желающих, а это были все эти пятьсот миллиардов. Ведь когда появляется что-то действительно прекрасное, то стремятся к нему все – забывая, что это – музыка, картина, свет – просто чувствуют, как пробуждается что-то лучшее, что, быть может, и дремало в их душах. И многие-многие миллионы грезили так же как Вилтор – все стремились к самосовершенствованию, к тому, чтобы стать достойными встречи с нею. С появлением ее почти сошли на нет войны, убийства, грабежи и иные людские преступления. Зажиревший, думавший раньше только о деньгах политик собирался уж объявить войну, но тут вставали пред ним прекрасные очи Кэролайн, и он вместе с ними вспоминал и детство свое, когда он еще не был политиком, но просто малышом, и все представлялось ему добрым и сказочном; вспоминал и детские сны свои – и над всем этим сияли очи Кэролайн, лился ее голос – и пробуждалась в политике совесть, и никакой войны не было. Тоже было и с другими преступниками, которые, впрочем, вскоре уже становились нормальными людьми, и стремились к свету, тоже грезили о встречи с Ней.

Добрее, светлее стали люди, значительно продвинулись в исследовании космоса, да и каждая из наук процветала. Кэролайн воспринималась уже иначе, как прежде, она стала для всех такой же обыденной, как Солнце. Солнце светит, и то, что оно дает всему жизнь воспринимается как должное – да как-то иначе попросту и быть не может – не было бы солнца, не было бы и жизни. Но вот новое солнце, точнее – Звезда. Она сияла теперь в душе каждого и день, и ночь. Она двигала к прекрасным свершениям. Никто уже и представить не мог, что она все-таки человек, что у нее тоже есть сердце, какие-то сокровенные мысли, желания...

Но Кэролайн была человеком, и она очень страдала. Ведь ей уже исполнилось двадцать, а любви, той единственной любви, когда соединяются две половинки единого целого и навечно, не было, и быть не могло. Все чаще чувствовала она себя не Звездой, но костром от начала очень ярким, но уже прогорающим пожалуй, только груда углей и осталась, и никто не мог подкинуть ей в сердце новых дров. Она выходила на сцены, она общалась и общалась с этой беспрерывной вереницей тут же уходящих в небытие лиц, и со слезами вспоминала детство на Сириусе, там она, по крайней мере, могла оставаться со своей куклой, играть. Все чаще ей казалось, что ее окружает темная бесконечность, она из последних сил льет в эту бесконечность свой свет, и... ей было страшно, ей хотелось покоя, ей хотелось любви, но ни того, ни другого не было. Однажды она почувствовала родственную душу – мелькнула она в клубящемся вокруг ее мраке, но только мгновенье это продолжалась – вокруг клокотала эта темная толпа, и тут же поглотила этот лучик надежды. До этого Кэролайн еще пыталась казаться жизнерадостной, даже улыбалась – теперь надвинулось то, что никто и не ожидал от звезды – депрессия. Как когда-то Вилтор она перестала с кем-либо разговаривать, не улыбалась, почти ничего не ела. Только если для Вилтора была звезда Она, то для самой Кэролайн такой звезды не было. К ней пришел директор компании – мужчина в летах пытающийся сохранить былое высокомерие, но благодаря Кэролайн уже не в силах этого сделать. Он сидел перед ней в роскошно обставленном покое, и глядел на нее с жалостью, едва сдерживая слезы. Кэролайн никогда не использовала никакой макияж – самая лучшая косметика была для ее красоты все равно что надпись "звезды", заменяющая бесконечное звездное небо. Она также никогда не одевалась в роскошные наряды, и теперь сидела, заплаканная, в простеньком платьице, сродни тому, в котором исполнила когда-то первый концерт для колонистов Сириуса. Руки ее были нервно сжаты, подрагивали, и в них, к ужасу директора, дымилась сигарета. Он только вошел, только увидел эту сигарету, и взмолился:

– Брось, пожалуйста. Я молю тебя, Кэролайн. Пожалуйста, пожалуйста брось эту сигарету.

Она взглянула на него своими огромными глазами, и директор почувствовал и восторг и боль – боль была в этих глазах. Кэролайн затянулась, закашлялась, а потом, роняя одну за другой слезы, прошептала:

– Моя карьера закончена. Я больше никогда не выйду на сцену...

Директор предвидел эти слова, и, все-таки, они резанули его так, что он тут же вскочил, и стремительно стал прохаживаться перед нею – вот он стал молить, и совсем забылся, молил так, как молит разве что юноша-поэт – нет невозможно было представить, что еще за несколько лет до этого, до появления Кэролайн он был законченным подлецом, казалось бы без проблеска надежды на исцеление.

– Нет, нет – никогда... – вздохнула девушка, и вновь поднесла в дрожащей руке сигарету, вновь затянулась. – Я уже долго думала... Я так истомлена... Я решила окончательно... Можете говорить, можете делать что угодно – я уже не переменю своего решения.

Директор стоял перед ней на коленях, лепетал:

– Быть может, отпуск. Да, да – на месяц, хочешь – на два, на три месяца. Сделаем так, что тебя никто не будет тревожить. Ну а потом...

– Нет, нет... – выдохнула клубы дыма и вновь закашлялась Кэролайн. – Я все это время работала не останавливаясь... А теперь – как остановилась, как заглянула в себя, так сразу такую усталость почувствовала, что... и всей жизни не хватит, чтобы отдохнуть... Писали, что я сияю – да – все сияла, сияла, а теперь вот почти ничего не осталось. Еще немного и умру...

Нет – эти последние слова не были каким-то пустым капризом. Директора даже дрожь проняла, он еще продолжал еще молить, он взглянул – увидел, какая же она худенькая, бледная, хрупкая, и уже понимал, что не сможет настаивать дальше....

* * *

Так была закончена певческая карьера Кэролайн – ее отвезли на прелестную, закрытую для посетителей, охраняемую компанией планету и...

Великий траур охватил все те звездные системы, где успел обосноваться человек. Плакали все от мала до велика. Ничего не стоили ее многочисленные, записанные концерты, пусть и с объемным изображением. Придают ли нам счастья записи наших умерших любимых, возвращают ли они их – нет – только в большую горесть повергают! Уже говорилось, как многое значила она для каждого – и представьте же эти потоки слез, стенания, вопли – каждый-каждый хоронил в своей душе Кэролайн и не мог с этим смирится! Остановила работу промышленность, не летали больше космические корабли, и даже стихи не писались – всякие слова казались незначимыми в сравнении с охватившей их горестью. Было собрано четыреста пятьдесят миллиардов подписей (еще пятьдесят по причине своего младенчества не могли этого сделать) – и все эти подписи, в виде светового файла были переданы на охраняемую планету, где в садах, видом напоминающих райские пребывала Кэролайн.

Но девушке было уже не до подписей – медленно, но верно она погружалась в темную пучину, и то зло, которое она вкалывала в свои вены вытягивала последний ее свет.

Да – как ни больно об этом писать, но Кэролайн пристрастилась к наркотикам. Причиной была ежедневная, еженощная ни на мгновенье не утихающая адская боль. Райские сады не приносили никакого облегчения, и то, что она не видела теперь перед собой толпы не приносила облегчения – она была одинокой. Она жаждала любви – прекрасного, высшего чувства, и не могла его найти воспоминания о прошлом, о той душе, которая раз мелькнула в толпе и ушла все больше угнетало ее: "Любви! Любви!" – молила она бессчетное число раз бывшие поблизости врачи советовали ей сходить на морской берег, позагорать на песке, и вспомнить, что у нее есть выбор по крайней мере из двухсот пятидесяти миллиардов. Предлагали изображения каких-то великих деятелей ищущих ее руки – она же нервно смеялась, кричала, что все это гадко и пошло, не имеет никакого отношения к истинной любви, и, заливаясь слезами, бежала прочь. Как уже говорилась, в конце концов она пристрастилась к наркотикам, откуда-то доставала деньги и снабжала врачей, чтобы те не мешали. Суммы были не маленькие, а она уже была совсем не той, что прежде – не сияла, нет походила на какую-то вконец опустившуюся бомжиху и врачам оставалось только недоумевать, как они могут "это" охранять. Мысли же, что это та самая звезда, которая наполнила светом всю их юность, были для них слишком мучительны, и они сами спешили искать забвения выпивке, или наркотиках (правда, более слабых нежели те, что принимала Кэролайн) – денег на эту дрянь у них теперь было более чем достаточно.

Целых пять лет продолжался этот бред. А потом пришел спаситель Кэролайн некто Петер-навигатор. Ему единственному из многих-многих удалось прорваться через защитные кордоны компании, и на своем маленьком, израненном звездолете он сошел к ней с небес, как сказочный принц, пришедший вызволить свою принцессу. Он нашел ее в ужасающем положении – лежащую в грязной, душной комнатушке, в куче выбросов своего желудка, ожиревшую – а когда он вошел она встретила его грязнейшей уличной бранью и зашлась безумным хохотом. Он взглянул на ее распухшее, красное лицо, на заплывшие жиром, тупые свинячьи глазки, и... сохранил в себе то чувство, которое вело его через смертельные опасности. Вот только боль его была так велика, что в несколько мгновений в волосах его появились седые пряди, и он, весь мертвенно бледный, пребывающий между жизнью и смертью, стоял покачиваясь перед нею – смотрел в эти мутные, свинячьи глазки...

Вот тогда и была спасена Кэролайн. Ведь всегда, даже и в самые страшные минуты есть выход для человеческой души. И в те мгновенья вспомнила Кэролайн как была она девочкой, что чувствовала тогда, как пела в первый раз... и теперь она запела – голос ее был также прекрасен, как и тогда, в самый первый раз. Она вдруг поняла все, и наступило очищение – муть спала, очи засияли, стали такими, какими и должны были быть очи той, которая вела все человечество.

Вскоре вооруженные до зубов охранники компании ворвались в эту жуткую комнатушку и... попадали на колени – им казалось, что попали они в самую бездну ада, и что там засияла, этот ад преображая, самая прекрасная из всех вселенских звезд.

Итак, Кэролайн была спасена. Она ухватилась за Петера и не отступала от него ни шаг – надо ли говорить, что Петер ни о чем кроме нее и не думал? Кэролайн не стала возвращаться на сцену – нет – здесь ее решение оставалось твердым. Все силы своей души отдавала она Петеру, а тот испытывал такое блаженство, что часто душа его едва не покидала тело. Долгое время на том самом маленьком, израненном (а теперь, конечно, залатанном) кораблике путешествовали они по галактике, и, наконец, остановились на какой-то малонаселенной планете, надеясь найти там покой. Конечно, почти сразу же Звезда были найдены. Вначале, кто-то даже пытался ЕЕ похитить, но нашлись совестливые люди, которые хорошо поняли, что лучшее, что они теперь могут сделать для своей Звезды – это дать ей покой и защитить от таких вот безумцев. Конечно, они защищали ее незримо, и двое влюбленных даже и не замечали своих охранников. Мирно и счастливо потекла их жизнь – через несколько дней появился первенец, за ним – двойняшки. Минуло еще несколько лет, и вот Кэролайн стала матерью семерых детей – на этом решили остановится. Кэролайн была прекрасной матерью – любила, так ласкала своих детей, они же летали в ближайшую школу, и учились весьма хорошо.

Как-то сами собою спали страсти по Кэролайн. Люди смогли-таки смирится с потерей, и подрастало новое поколение, которое воспитывалось на светлых идеалах недавнего прошлого – были записи, пусть не передающие всего очарования ее души, но, все-таки, завораживающие, влекущие к прекрасному. Были преступления, но уже значительно реже, чем до Ее появления; войны же только начинались и тут же, как досадные ошибки прекращались – люди с ужасом смотрели на совершенное, вспоминали Кэролайн и плакали. Кто-то знал, что она живет на такой-то планете, но тревожить ее жизнь каждый почитал уже преступлением – все хорошо понимали, что, вмешавшись в ее жизнь, причинят ей неприятности. Ну а этого было достаточно.

* * *

Теперь о Вилторе – просто необходимо рассказать, как он провел эти последние перед Последним Полетом годы. Когда было объявлено, что Она уходит, что Она устала – он сначала, как и многие иные миллиарды не поверил, ну а потом – впал в отчаянье. Незадолго до этого, он защитил важный проект "Об временном уменьшении размеров продуктов питания, для более экономной перевозки их на дальние расстояния". Теоретически все было доказано, теперь требовался последний рывок – несколько недель напряженной работы в лаборатории, и его имя стало бы одним из самых известных в галактике. Но вот не стало Кэролайн, и все эти проекты стали незначимыми, совершенно лишними. Много слез было пролито, несколько раз он находился на грани между жизнью и смертью. Летели однообразные, серые дни – он не двигался больше по своей дороге, постепенно начал спиваться. И тогда на его пути появилась Вера. Как уже было сказано – Кэролайн служила звездой, пришедшей к ней из высшей жизни для всех: и для мужчин и для женщин – это только подтверждает чистоту, возвышенность их чувств. Вера тоже была в печали, но она уже смогла справится с депрессией, и, видя в каком бедственном положении этот, несомненно талантливый человек, все силы направила на то, чтобы помочь ему. Ведь она приметила его еще тогда, когда он защищал свою докторскую работу, тогда же и полюбила. А дальше, а дальше... а дальше дни полетели за днями, и Вилтор, который раньше и представить не мог, что может полюбить кого-либо помимо Кэролайн, полюбил Веру. Точнее, он даже и не отдавал себе отчета, что чувство его – ничто иное, как стремление избавится от возникшего с уходом Кэролайн одиночества, ужас перед той адской бездной, которая распахнулась перед ним тогда. Казалось, что чувство это искреннее, и еще через пару месяцев они сыграли свадьбу. Еще через год у них появились дети. Примерно в то же время Вилтор закончил лабораторные исследования, и теперь один маленький грузовой транспорт за раз мог доставить питание для многомиллионной колонии на какой-нибудь дальней планете. Имя Вилтора загремело, но слава никакого счастья не принесла. Ведь не было счастья и в домашнем кругу. Та первая восторженность прошла, и он хорошо видел, что Вера хоть и прекрасная женщина, но не может заменить тем, кем была в мечтах Кэролайн. Однажды, примерно через год после рождения их первенца, после очередной ссоры у них произошел такой разговор:

– Ведь ты не любишь меня! Зачем же не сказал сразу – ведь ты должен был сердцем почувствовать... – укоряла Вера

– Я был слеп. – угрюмо вздыхал Вилтор.

– Но почему? Почему?.. Что я – уродина, характер у меня подлый? Что... что? Ведь я стараюсь быть лучше...

– Понимаешь: гляжу на тебя, а вспоминаю Кэролайн. И сравнение – ты уж прости, но ты должна же это принять как должное, не в твою пользу.

– С Кэролайн! С Богом!.. Но конечно-конечно – ты должен ее любить – это как храм для души. Позабыть Ее – это все равно, что все самое близкое тебе предать. Но как ты можешь сравнивать меня, простую, но любящую тебя женщину, и Ее?

– Я понимаю – это плохо, гадко... Я должен любить тебя, а Ей только молится как святыне. Звезде нашей. Но как бы не пытался себя переубедить, все равно, вновь и вновь приходят такие мысли: "Ты живешь с Верой, воспитываешь детей, но только обманываешь совесть. Как ты можешь говорить Вере, что любишь ее, когда у тебя одна любовь. А если та любовь к Кэролайн высшая, и так должно, так что же есть любовь к Вере, как не что-то животное, низкое, служащее удовлетворению животных потребностей. Так зачем же так унижаться, зачем же оскорблять святое чувство любви? Надо просто повернуться, уйти..."