Текст книги "Красная Шапочка. История одного расследования (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Хоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

15

Пока Бегемот шел по темному лесу, он успел в мельчайших деталях представить себе предстоящий разговор, даже ключевые фразы и жесты своего собеседника. Особое внимание инспектор уделил своей заключительной изобличающей речи. Но действительность, как это обычно бывает в подобных случаях, оказалась совершенно иной. Достаточно было первого взгляда, чтобы все домашние заготовки рухнули как карточный домик.

Войдя после ставшей уже привычной процедуры в комнату, Бегемот застал Пятачка за непривычным занятием. Поросенок сидел на том же диване в том же ярком халате, но вместо легендарного мундштука держал в руках гитару и, аккомпанируя себе, довольно сносно напевал романс «Мохнатый шмель». Аккуратно прилизанная щетина и непривычно низкий тембр голоса указывали на то, что хозяин дома пребывает в благодушном настроении. Заметив гостя, Пятачок прервал пение, отложил в сторону гитару и сменил благодушие на искреннюю радость и доброжелательность.

– Как я рад тебя видеть, Бегемот. Присаживайся, любезнейший, – будто продолжая пение, сказал поросенок и тут же виновато добавил. – Только ты уж не серчай на меня, но сегодня я не могу угостить тебя кальяном. Выходной у меня, знаешь ли. Нужно же какое–то разнообразие в жизни.

– Ничего страшного, обойдусь табачком, если можно, – успокоил его инспектор и, не дожидаясь разрешения, вытянул из кармана пачку ментоловых сигарет.

– Кури, не стесняйся, – для проформы разрешил ему поросенок и предложил еще и кофе. Бегемот не отказался, и Пятачок подал знак торчащему в дверях слуге. Хозяин и гость молча дождались, пока он принесет горячий напиток, и только после этого разговор продолжился.

– А я думал, ты сегодня занят другими делами. Наслышан, наслышан о том, что ты удостоен высокой чести. Наслышан и поздравляю. Заодно и польщен, что в столь знаменательный момент ты не забыл о моей скромной персоне. Видимо, имеющееся ко мне дело не терпит отлагательств. Или просто так зашел, за духовными наставлениями? – зашел издалека Пятачок.

Бегемот не стал торопиться с ответом, с помощью сигареты и кофе выдержав довольно продолжительную паузу. Все его усилия в этот момент были направлены на достижение полнейшего спокойствия.

– Я узнал, кто убил волка, Розовую Шапочку и ее бабушку. Осталось выяснить кое–какие недостающие детали, – наконец, напрямую заявил инспектор, укрывшись от внимательного взгляда собеседника за клубами сигаретного дыма.

Теперь настала уже очередь хозяина выдержать длительную паузу. Бегемот долго ждал, когда поросенок обратится к нему с очередным ироничным поздравлением по поводу раскрытия преступления, но, так и не дождавшись, решил задать свой первый вопрос, позаимствовав его у Че.

– Почему все именно так, а не по–другому, и бывает ли вообще по–другому?

– Как по–другому? – без всякой иронии ответил вопросом на вопрос Пятачок.

– Не знаю, – пожал плечами инспектор. – Ну, например, чтобы все обходились без крайностей. Или хотя бы все они были такими как, например, Дали и Коэльо.

Пятачок, похоже, пришел в себя, если вообще куда–то выходил, и привычно противно захихикал.

– Ты теперь все время будешь говорить чужими словами или просто проверяешь, читал ли я дневник глупой девчонки? А что касается твоих крайностей, то еще не известно, так ли они безобидны, как тебе или волку кажется. Кто знает, что за ними кроется. За одной–то уж точно. В этом твоя с ним и проблема, что вы не видите ничего дальше собственного пронырливого носа. Может, ты подобно ему тоже хочешь разрушить мир, в котором довольно неплохо устроился?

– Не хочу. Я уже успел его возненавидеть, – обреченно ответил инспектор.

– По всей видимости, так оно и есть. Иначе с чего бы ты так принарядился, – согласился с ним Пятачок, но тут же подозрительно посмотрел в его сторону. – Или ты собрался выкинуть какой–то номер на церемонии? Тогда не советую, – зритель не совсем подходящий, не оценит. Да ты и сам это должен понимать. Зря, что ли, столько времени потратил на слежку за Рапунцель, Микки и Нестором. Или еще надеешься, что есть кто–то лучше них? Хуже – сколько угодно, а вот лучше – вряд ли.

– Да уж, они, по крайней мере, не совершали тройного убийства, даже Микки на такое не способен, – согласился с ним кот и вернулся к своему первому вопросу, немного сократив его. – Почему все именно так?

Пятачок вальяжно откинулся на спинку дивана, а его рыло сморщилось в циничном оскале. Судя по всему, поросенок окончательно решил посвятить этот вечер откровениям, ничуть не сомневаясь в своей итоговой безнаказанности.

– Инспектор, ты из какого леса вырвался? Или, может, с Луны свалился, как твой шеф? Так ты, насколько мне известно, не эльф, чтобы такую муть нести и искренне верить, что кто–то на нее поведется. Бег, этот лес переполнен людьми, животными, эльфами и прочими пресмыкающимися. И у них у всех когда–то был выбор: методично пожирать друг друга, поддерживая определенное равновесие, или выживать всем скопом, потому что жить хочется каждому. Даже самые сильные вынуждены были когда–то ходить оглядываясь. Выбор был сделан в пользу выживания, и всем пришлось договариваться. Всем пришлось жить по одним общим правилам, в одной выдуманной реальности. Только мы все ведь остались разными, Бег. Понимаешь, раз–ны–ми. Мы вынуждены жить по одним правилам, но мы имеем право хотя бы с ума сходить каждый по–своему. В лесном обществе есть три значимых вещи, вокруг которых все и копошится: совокупление, деньги и власть. Это и есть главный приз. Только он на то и приз, чтобы доставаться избранным. Остальные же – это убогие неудачники, которым приходится довольствоваться примитивными заменителями, в основном – телевидением с его идиотскими шоу и мыльными операми. Только ты все равно остаешься по другую сторону экрана, что в жизни, что сидя перед телевизором. Представляешь, как это обидно, видеть, как кто–то ползет по жизни с пьяной ухмылкой и снесенной крышей и даже стакан воды не может выпить без какого–то извращения, и его за это никто не наказывает, да и не осуждает особо. Последний лесной идиот понимает, что все зависит от того, насколько ты преуспел в этой жизни или облажался. Разве от такого не начнешь сходить с ума? Бег, поверь мне, в этом лесу все становятся ненормальными, как только остаются наедине с самим собой, даже ты. Если тебя все–таки что–то сдерживает, просто посмотри в зеркало и убеди себя, что тот, кого ты в нем видишь, это не ты, и это не тебе хочется проломить голову своему соседу, совокупить чью–то самку или каким–то более изощренным способом изгадить чужую жизнь. Представь, что ты просто смотришь со стороны, как тот, другой, из зеркала, взбирается по чужим головам и по трупам поближе к вершине. Потому, что, чем ты ближе к вершине, тем больше тебе позволено. Точнее, ему, а не тебе, – ты в это время остаешься белым и пушистым и тихо получаешь удовольствие. И даже если тот другой полетит в пропасть, то полетит именно он, а не ты. Ты останешься все таким же белым, пушистым и удовлетворенным. Просто безразличие внутри тебя сменится безысходностью. Всего на всего…

– Но разве это не то же самое пожирание друг друга? – перебил вдохновенную речь поросенка инспектор.

Рот Пятачка растянулся в безобразной ухмылке от уха до уха, а маленькие глазки почти полностью скрылись в многочисленных морщинах.

– Ты умница, Бег. Просто молодец. Конечно же, то же самое… только где–то там, по ту сторону зеркала, – ответил он и снова разразился писклявым смехом.

Отвращение к собеседнику внутри Бегемота стало почти невыносимым, и он, закурив очередную сигарету, попытался вернуть разговор в более удобное для себя русло.

– А тебе–то чего сходить с ума? Ты вроде как никуда не карабкаешься и никуда не падаешь, – плаваешь себе на своем диване и посмеиваешься над окружающим миром, – как можно спокойнее спросил кот.

Пятачок вдруг резко наклонился в сторону собеседника и, поймав его взгляд, словно когтями вцепился в него.

– Я испытал на себе и то, и другое, Бег. Было время, когда я не знал, по какую сторону зеркала нахожусь. А теперь я знаю, что находится там, где заканчивается безразличие, но еще не начинается безысходность, – каким–то безумным шепотом ответил поросенок и неожиданно указал грязным пальцем на притаившееся у двери ушастое существо. – И он знает. За все прожитые в моем доме годы он не произнес ни единого слова, ни единым жестом не выдал своих чувств. Просто молчит и смотрит. Ему ничего не нужно в нашем лесу, ничто не привлекает и не удерживает. Мне порой кажется, что выставь я его за двери, он просто ушел бы, даже не посмотрев в мою сторону и не оглянувшись. Потому что он там, где заканчивается безразличие, но еще не начинается безысходность. Там, где нет места ни любви, ни ненависти. Там, где я сам безумно хочу укрыться от всего этого дерьма, в котором вы каждый день барахтаетесь подобно опарышам. И тут появляется какое–то ничтожество, которое хватает меня за ноги и пытается утянуть в ту яму, из которой я когда–то с таким трудом выбрался. И что я, по–твоему, должен был делать, Бег, – смиренно терпеть, пока он возил бы меня мордой по болоту?

– Чем же он перед тобой провинился? – ушел от прямого ответа инспектор.

Поросенок какое–то время помолчал, потом взял из рук кота сигарету и, снова откинувшись на спинку дивана, с наслаждением глубоко затянулся ментоловым дымом. После этого он снова заговорил, но уже точно таким же голосом, каким в момент прихода Бегемота исполнял романс.

– Обычно, у каждого, кто имеет больше двух извилин, есть два пути в жизни: жить прошлым или попытаться от него убежать. Волею судьбы, я в свое время выбрал второй путь. Убежать от прошлого, конечно, не удалось, но кое–какой смысл в жизни появился. Попросту говоря, я стал наслаждаться тем, что меня когда–то мучило, точнее, его отсутствием. Случилось это после того, как из моей жизни исчез мой единственный друг Винни, и появилось то маленькое неизвестное существо, которое ты имеешь возможность видеть каждый раз, когда приходишь в мой дом. Но в один день все изменилось, и по прихоти одного единственного писаки прошлое снова вошло в мою жизнь. Все вдруг вспомнили о том, каким отличным парнем был Винни. Интересно было бы узнать, что о нем говорили бы, если бы он никуда не исчез. Я впрочем, тоже не остался в накладе и был объявлен самой Василисой светилом эзотерики. Если бы ты знал, сколько времени я потратил, чтобы узнать, с чем эту гадость едят и под каким соусом подают. А потом мне это даже стало нравиться. Так забавно наблюдать за всеми этими клоунами, тупо изображающими поиски высшего смысла только потому, что этим можно оправдать всю свою убогость. Сидит передо мной такое вот чудо при полном параде и убеждает самого себя в том, что его тайное предназначение чуть ли не править миром или указывать путь самому Чебурашке. В общем, то еще веселье. К тому же мне открылись двери в дом Мальвины, для которой имя Винни тоже не было пустым звуком. Я стал иногда захаживать к ней, чтобы за чашкой чая вспомнить молодость. Ей безумно нравились все эти вечера. Она увлеклась настолько, что однажды даже предложила как–то по–особенному увековечить память нашего общего друга. Так и появилась бочка с выложенной вокруг нее надписью «рок–н–рол все еще жив». А в бочке – деревянный истукан, отдаленно напоминающий Винни. Потом я познакомился с ее внучкой Розовой Шапочкой и ее ухажером Эрнесто, или Че, как называла его девчонка. Мы стали пить чай вчетвером, теперь уже не столько предаваясь воспоминаниям, сколько обсуждая бредовые идеи волка, всегда умудрявшегося оказываться в центре всеобщего внимания. Он был глуп и наивен, этот Че, но надо отдать ему должное – очень проницателен. Может потому, что везде совал свой длинный нос. Сунул он его и в мое прошлое. Я это понял по тому издевательскому тону, каким он стал со мной разговаривать. А потом я случайно услышал, как они втроем смеются надо мной. А я ведь относился к ним уже как к своей родне, любил, можно сказать. Я пытался сделать вид, что ничего не замечаю, но этим только подтолкнул волка к тому, чего ему делать не следовало. Тогда я пришел в их дом и вспорол ему брюхо. А потом стал по очереди душить этих подлых самок. И чем сильнее они просили о пощаде, тем большее удовольствие я испытывал. Как когда–то в далеком прошлом. А потом в моей жизни снова появилась цель.

– Какая, вручить премию «гражданину года»? – съязвил Бегемот, но Пятачок воспринял его вопрос серьезно и спокойно.

– А почему бы и нет? – удивился он и не удержался, чтобы уже со злостью добавить. – Если бы не ты, я бы сделал это уже сегодня. Но ничего, не сегодня, так завтра. Какая разница. Я свое получу, а вот в том, что это нужно тебе, я сильно сомневаюсь.

– Я тоже, – задумчиво заметил инспектор. Потом он вдруг понял, что есть еще один вопрос, который беспокоит его едва ли не больше, чем предыдущие. – Зачем вообще это кому–то надо? Почему такой странный выбор: Микки, Рапунцель, Нестор, ты, в конце концов?

– И ты, – продолжил с ехидством этот ряд поросенок. – Чего же ты скромничаешь? Ты же такой умный, – раскрыл преступление, которого не было. Так неужели не понимаешь, что происходит?

– Нет.

Теперь уже Пятачок смотрел на своего собеседника с неприкрытым высокомерием. Похоже, у него в голове даже мелькнула мысль выставить кота за дверь, но, в конце концов, он не смог отказать себе в удовольствии продемонстрировать свое превосходство еще в чем–то.

– Один заболотный сумасшедший сказал как–то замечательную фразу, даже не подозревая, насколько окажется прав: «Если долго смотреть в бездну, бездна, в конце концов, начинает смотреть на вас». Открою тебе одну маленькую тайну: Железному Дровосеку нет надобности смотреть в зеркало, потому что он и есть тот другой, на которого смотрим все мы и на которого списываем все свои извращенные желания. Просто теперь пришло время ему посмотреть на нас. И он смотрит, и выбирает. Выбирает с каким–то особым, извращенным цинизмом. Вы долго играли словами о Высшей Любви, Высшем Разуме и Высшей Силе, так получите теперь Рапунцель, Микки и Нестора. И будут еще им подобные. Ты, например, или я… Чем мы не воплощение всех трех добродетелей? Может, мы вообще – два проявления единого целого. И еще не известно, кто из нас настоящий, а кто – отражение в зеркале.

– Но не все ведь смотрят в твое пресловутое зеркало, – возразил ему Бегемот, чем вызвал новый приступ смеха.

– Не все, – согласился с ним Пятачок, заранее наслаждаясь подвохом, заложенным в его согласии. – Например, новое поколение, «поколение двух секунд», как я их называю. Есть такая забавная фишка в телефонной связи, – первые две секунды разговора не оплачиваются. Вот они и наловчились этим пользоваться, а потом и на остальное распространили этот принцип. Вся их жизнь поделена на «две секунды». «Бери только то, за что не придется платить», – вот их главный девиз. А если где–то и не получается, то на помощь приходят всевозможные «акции», в которых они не способны за «две секунды» распознать ловушку для идиотов. Для них даже смерть – всего лишь одна из возможностей уклониться от уплаты счетов, «выйти из игры», так сказать.

– Тем более не понимаю, зачем тогда нужна вся эта затея?

– Я начинаю сомневаться в твоей способности к умозаключениям, Бег. А может, ты просто боишься открыть глаза? Каждому свое, Бег: дятлам – радость стукачества, козлам – халявные совокупления, «хламыру» – роскошь, переходящая в эзотерику, даже коммунистам – цветики–семицветики. Только все это – отражение, Бег. А по другую сторону – бездна. Бездна, которая смотрит на нас. И она ждет тебя за дверью моего дома.

16

Дверь за Бегемотом закрылась. Только закрыло ее маленькое существо с невообразимо большими ушами на этот раз с внешней стороны и тихонько пристроилось позади кота. Сам инспектор долго стоял на месте, не решаясь сделать первый шаг в колючий кустарник. Ему нужен был какой–то толчок, чтобы взять себя в руки, и он надел наушники и включил свой знаменитый плеер. Реквием под измененным и странным названием «lacrymosa» в готической обработке Evanescence звучал довольно угнетающе, но куда уместнее, чем доносящиеся с главной поляны звуки джаза, этого изобретения отверженных бесцеремонно позаимствованного у них отстранившимися. «Дятлы… Как всегда дятлы…», – подумал инспектор, едва выбравшись из колючих зарослей, немного подпортивших его внешний вид. Огромная толпа лесных дятлов в самых немыслимых обличьях все как один выжидающе смотрели в его сторону, будто надеялись увидеть самого Чебурашку и возвестить о его приходе весь мир. Бегемот смотрел по сторонам, всматривался в их одухотворенные лица и ежесекундно удивлялся тому, как плохо он знает жизнь. Некоторые знакомые лица, обезображенные мерцанием праздничных гирлянд, даже заставляли инспектора на мгновение останавливаться. Когда пошли стройные ряды лесорубов, Бегемот перестал оглядываться по сторонам и старался смотреть только себе под ноги. Не страх заставил его опустить голову вниз, а дикое нежелание увидеть в этих многочисленных стеклянных глазах маленькую никчемную блоху, которую каждый из них мог запросто раздавить одним привычным движением. А некоторые, как облаченные в украшенную всевозможными знаками отличия форму братья Гримм, просто не могли устоять на месте от этого навязчивого желания. «Почему среди них так много извращенцев?», – мысленно спросил самого себя Бегемот, перед тем как божественная мелодия «Flowers of the Sea» Эры стала вливаться в его уши. «Цветы, – вот чего им не хватает для полноты картины», – подумал кот и попробовал восполнить сей недостаток в своем воображении. Но открывшаяся его взору реальная картина не позволила ему отвлечься: за лесорубами расположились все лесные козлы в самых немыслимых нарядах, но с обязательной перламутровой бабочкой на шее. Они старались держаться подальше друг от друга, и, обмениваясь злыми взглядами, наслаждались обществом самых непредсказуемых самок с букетами увядших цветов в руках. Те в свою очередь изо всех сил старались уцепиться козлам под руку и наперебой громко смеялись после каждого козлиного замечания, брошенного вдогонку проходящему мимо инспектору. И только кролик Степашка усиленно игнорировал Бегемота, сосредоточившись на исполнении под гитару одной из своих жизненных песенок, уникальность и неповторимость которых состояла в том, что ни в одной из них звуки никогда не совпадали с нотами, несмотря на ограниченное количество и тех и других. Потом в массах снова появилась стройность, так как за козлами следовали празднично наряженные школьники, которые никак не могли понять, что и где они потеряли. Единственное, что их по–настоящему интересовало, это многоголосые копошащиеся клубки, обещающие рано или поздно перейти от флирта к совокуплению.

Перестав быть на какое–то время центром всеобщего внимания, Бегемот стал мысленно подбирать слова для своей будущей речи. «Я тот, кто подобно величайшему исследователю органической массы Адольфу Павлову, верит, что люди когда–нибудь пройдут свой эволюционный путь до конца и станут равноправной и естественной частью животного мира. Я верю, что рано или поздно эльфы перестанут противопоставлять себя остальному миру, и, уже не таясь, займут подобающе их смекалке и находчивости место в лесном обществе. И тогда исчезнут последние препятствия на пути создания единого Высшего Разума». Или так: «Я нисколько не сомневаюсь, что лесное общество движется в единственно верном направлении. На этом сложном пути нас ожидает много препятствий, самым сложным из которых будет собственное понимание каждого здравомыслящего гражданина того минимального вклада, который каждый из нас должен внести для успешного завершения начатого много веков назад дела. Что касается сознательности и приверженности общим идеалам, то здесь не должно возникнуть никаких проблем. Так как даже юный хомячок, с не до конца сформировавшимися моральными устоями, не видит для себя иного пути в жизни, кроме кропотливого труда на благо всего общества. Я нисколько не сомневаюсь, что в этой борьбе противоречий и единстве устремлений и кроется та Высшая Сила, которая подымет наш лес над остальным миром, и даже заносчивым сверх меры Заболотьем, которое на самом деле неспособно выдавить из себя ничего более значимого, чем бабл гам и тамагоччи». А можно начать с риторических по своей сущности вопросов: «Чего мы хотим? Что движет нами в этой жизни? Что на самом деле кроется за всеми этими банальными совокуплениями, которым мы с такой легкостью предаемся? Может все дело в самой заурядной физической потребности, которая ничем не отличается от нашего постоянного желания есть, пить и спать? Возможно, мы, просто не задумываясь, исполняем наш рутинный долг перед будущими поколениями, появление которых на свет зависит от нашей доброй воли и определенного усердия? Или того хуже, совокупление – это всего лишь проявление наших комплексов, возможность хоть как–то компенсировать все то, чего нам не хватает в повседневной жизни? Нет, нет и еще раз нет, скажу я вам. Совокупление – это только видимая вершина грандиозного айсберга под названием Высшая Любовь. Разве не ради блага ближнего своего совокупляем мы этого самого ближнего? Откройте глаза, и вы поймете, что даже пресловутые козлы ничто иное, как невинные агнцы, которые то ли порицают заблудшую самку, то ли скорбят по ее загубленным добродетелям. Но, все же, превозмогая внутренний протест, со слезами на глазах привносят маленькую радость в лишенное смысла существование таких падших особей и отдают частицу себя, которой, возможно, так не хватает их родным и близким». Каждый из перебранных вариантов в равной степени подходил для того словесного поноса, с помощью которого Бегемот надеялся хоть как–то абстрагироваться от претившей его естеству отведенной лесничим роли. Всего–то и нужно, что уподобиться в манере изложения то ли мэру с его заунывностью, то ли ежику–неофиту с его энтузиазмом, то ли Нестору Долгописцу с его одержимостью скрытым предназначением глупых монологов. Но, достигнув центральной поляны и увидев перед собой бесчисленные «хламырные» маски, давно поглотившие истинные лица, инспектор отказался от своей затеи со стебом и решил просто повторить текст за суфлером, выполнив, таким образом, ритуал публичного унижения или возвышения, это уж с какой стороны посмотреть. Изголяться же перед пресыщенной зрелищами публикой смысла не было, – вряд ли она вообще удосужится прислушаться к его словам, не говоря уже о способности к их осознанию. Публика всего лишь будет завистливо смотреть на счастливчика, который в экстазе тупо эпатирует, имитируя известную личность.

Что касается оформления поляны, то Папа Буба Карло, возложивший на себя эту нелегкую задачу, похоже, превзошел самого себя, в очередной раз унизив своего конкурента Пигмалиони. Все декорации были строго выдержаны в стиле аутодафе, а сами приглашенные были одеты в маскарадные костюмы и маски. Здесь можно было увидеть кого угодно. Бросалось в глаза лишь то обстоятельство, что большинство персонажей были эльфами, но, впрочем, схожие пропорции были и в реальности. Самые известные еретики всех времен и народов полулежали за низкими столиками, роль которых выполняли растянутые на четырех столбах ежики, гладко выбритые для удобства гостей. В том же шахматном порядке были разложены декоративные костры из диссидентских книг, придававшие общей картине дополнительную пикантность. В центре поляны находилась сцена, представлявшая собой не менее изысканное зрелище. Центральная ось была выполнена в виде перевернутого ритуального столба для сожжения с выложенными у основания высохшими розами, которые по замыслу автора заменяли хворост. Роль мученика исполнял гладко выбритый ежик–неофит, привязанный к столбу вниз головой. По углам находилось четыре кола, насаженные на них сородичи неофита подобно атлантам держали на своих плечах саму сцену. К великому сожалению автора проекта, приспособить на кол живых ежиков не получилось и пришлось обойтись деревянными. На самой приподнятой сцене по всему ее периметру горели неоновым светом такие же костры, как и между столиками. Ведущие и номинанты, по гениальному замыслу автора, появлялись прямо из зловеще гудящего столба пламени, созданного с помощью лазерных спецэффектов, в центре помоста. Оркестр же находился в выкопанной перед сценой глубокой яме, сверху накрытой чугунной решеткой. Артисты, задействованные в представлении, поднимались на сцену с помощью дыбы и старались имитировать при этом ужасные страдания. Те, у кого это получалось наиболее правдоподобно, удостаивались бурных оваций публики.

Когда на поляне появился Бегемот, первой его заметила «Орлеанская Дева» и завизжала в истерическом экстазе. Музыка и толпа умолкли практически одновременно, и некоторое время все взоры были обращены в сторону инспектора. Потом оркестр начал играть знаменитый гимн Моисея из заболотного кинофильма «Коттон–клуб». Черного джазового исполнителя подменял все тот же несчастный ежик–неофит с налитой кровью рожей, фальцетом выдавливавший из себя текст. Изъяны исполнения, похоже, нисколько не смущали заведенную публику, и она всеми силами старалась подсобить певцу на удивление слаженным подвыванием и хлопаньем в ладоши. Видимо по задумке сценариста, часть еретиков, сплошь философы, вскочила со своих мест и изобразила нечто схожее с паровозиком, пристроившись за Бегемотом и стараясь попадать в такт его шагов. Получалось у всех этих «Спиноз» и «Фейербахов» не очень, но, тем не менее, со стороны выглядело довольно забавно. Увязавшееся за инспектором ушастое существо, едва не затоптанное и оттесненное на задний план, всеми силами пыталось пробраться поближе к своему спутнику, но удалось ему это только тогда, когда оркестр умолк и разгоряченные философы, гордые собой, разошлись по своим местам. Инспектор, воспользовавшись паузой, стал оглядываться по сторонам в поисках Железного Дровосека. Это оказалось делом нетрудным, – лесничий со всем своим семейством сидел за обычным столом, сделанным из единственного на весь лес яблочного дерева. Бегемот медленно подошел к нему и поприветствовал. Потом долго и молча стоял, собираясь с духом. И все же, первые слова кот произнес с большим трудом, сильно заикаясь и глотая окончания.

– Очень сожалею, но я вынужден отказаться от предоставленной мне чести вручать столь высокую награду.

– Почему? – тоном, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался лесничий.

– Не знаю, – ответил, смутившийся под тяжелым взглядом инспектор, но потом все же добавил. – Не хочу. Просто не хочу.

– А чего же ты хочешь? – начал заводиться Железный Дровосек, похоже, немного сбитый с толку неожиданной выходкой кота.

Наверное, это был единственный на тот момент вопрос, на который мог внятно ответить Бегемот. Почувствовав это, инспектор заговорил уже уверенно и спокойно.

– То, чего я хочу, у меня уже есть. И я очень надеюсь, что вы не отберете у меня эту сущую мелочь. А с остальным можете делать все что угодно. Мне уже все равно. Мне нужна только свобода, маленькая такая свободка, – свобода выбора. Нет, не для того, чтобы выбирать, кем работать, что есть или с кем спать. Я хочу всего лишь иметь возможность выбирать, кем мне быть…

– Или не быть вовсе, – подтрунивая, перебил его главный лесничий, но добился лишь грустной усмешки на лице Бегемота.

– Не быть – это слишком просто и глупо, и, наверное, в данном случае означает как раз собственными руками лишить себя права выбора. Я многое повидал на своем веку и могу с уверенностью заявить, что даже самоубийство – это не способ избежать проблем, а, всего на всего, неудачная попытка бегства. Приходит новая жизнь, и где–то впереди с циничной ухмылкой нас уже поджидает все та же проблема. Можно уходить снова и снова, пока не превратишься в нечто никчемное, до чего уже никому не будет никакого дела. Но разве не этого мы и пытаемся избежать столь радикальным способом? Так что уж лучше пересилить себя и пройти свой путь до конца.

– Какая безысходность, – продолжал подтрунивать над котом лесничий.

– Ну почему же, – спокойно возразил тот. – В мире ведь нет однозначных вещей. Так и самоубийство подчас имеет светлую сторону, точнее уже само желание свести счеты с жизнью. Может, это знак. Знак, что мы уже близки к конечной цели нашего существования в этом мире, что осталось сделать всего лишь несколько шагов, пускай и самых трудных.

– А может, тогда лучше тебя убить, инспектор. И все останутся довольны: ты никогда не дойдешь до самоубийства, но и свое предназначение не выполнишь.

– Не знаю, никогда об этом не думал, – пожав плечами, ответил Бегемот, но вдруг, вспомнив о Розовой Шапочке, Че, Акеле и Гере, изменил ход своих мыслей. – Хотя, вполне возможно, что это и есть финальная точка для всякого, кто уже не нужен в этом дерьмовом мире.

– Ну что же, я подумаю над твоими словами и найду какое–то компромиссное решение, которое устроит всех, – окончательно успокоившись, пообещал инспектору Железный Дровосек, но закончил разговор все равно ледяным тоном, предназначенным скорее для внимательных слушателей, чем для собеседника. – Можешь идти. Ты свободен.

Хлопок пузыря из жевательной резинки во рту равнодушной к происходящему Золушки в полной тишине прозвучал словно выстрел, и заставил вздрогнуть «хламырную» публику в едином порыве. Взоры всех присутствующих на церемонии застыли на лице Железного Дровосека в ожидании чего–то страшного. Никто даже не подумал посмотреть вслед уходящему прочь Бегемоту. Никто, кроме маленького ушастого существа. Потом оно повернулось вокруг своей оси, тщетно пытаясь что–то высмотреть в застывшей массе, а затем, смешно семеня и размахивая руками, бросилось догонять инспектора. Ничего не подозревающие музыканты тем временем начали исполнять нетленный хит «Yesterday», приписываемый лесными сплетниками самому мэру, вдохновленному общением с «Мыслителем». Хотя сам мэр на эту тему скромно помалкивал.