Текст книги "Полынь и порох"

Автор книги: Дмитрий Вернидуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 11

«С первыми весенними днями зашумел и заволновался Дон. 18 марта 1918 года на северо-западе области в станице Суворовской зажглась искра восстания. В ночь на 19 марта все казаки, способные носить оружие, даже глубокие старцы, под начальством полковника Растягаева, вооруженные вилами и топорами, двинулись освобождать окружную станицу Нижне-Чирскую. Они овладели станцией Чир на линии железной дороги Лихая – Царицын, захватили „совдеп”, разогнали „ревком” и разоружили красногвардейский гарнизон. И неожиданно по всем станицам 2-го Донского округа вспыхнули восстания. Казаки избрали окружным атаманом полковника Мамонтова (впоследствии известного генерала). Чрезвычайно характерно то обстоятельство, что когда гонец от Суворовской станицы отыскал генерала Попова и стал просить его прибыть в восставшую станицу, то оказалось, что Походный атаман настолько потерял веру в успех борьбы с большевиками, что даже 1 апреля отдал приказ о распылении своего отряда, и часть партизан уже успела разъехаться. Только настойчивые просьбы делегатов восставших станиц побудили его отменить этот приказ».

Из дневников очевидца

В центр Ростова удалось пробраться без особых приключений. Алешку и Вениамина только раз тормознул патруль на улочках Нахичевани – рабочего предместья на северо-восточной окраине. Дружинники не слишком пристально изучали документы, видимо, внешний вид двух пареньков их не насторожил.

Не мудрствуя лукаво, друзья решили поискать какую-нибудь инженерную часть, для чего направились прямиком к штабу Сиверса, чтобы немного понаблюдать и далее действовать по обстановке.

Сорокин снабдил ребят парой явочных адресочков и фамилией человека в интендантской службе штаба Ростовского фронта.

«Человек надежный, – говорил ротмистр, – но вестей от него давно не было. Прежде чем расспрашивать о нем, надо удостовериться, что он жив. А то сцапают вас – пикнуть не успеете».

Фамилия добровольческого агента была Степашечкин. Уменьшительно-ласкательное звучание вызвало у Алешки ироничную ухмылку. Весело посмотрев на Барашкова, он скаламбурил:

– Если у Корнилова, не дай Бог, вдруг поймают шпиона, то я не удивлюсь, коли его фамилия будет, например, Зайчишкин.

Однако Барашков был серьезен:

– Трус вряд ли на такое решится. Не в фамилии дело.

Улицу около большевистского штаба запрудили рабочие – формировалось ополчение. В толпе пролетариев, глазеющих на пригнанные из-под Таганрога броневики, мелькали полевые фуражки, ленточки бескозырок. Раздавались выкрики: «Кто на Южное направление? Получай винтовки!» Или: «Эй, с Кирпичного кто?»

Едкий дым самокруток, запах сапожной мази и еще Бог знает чего драл носоглотку.

Такая кутерьма была на руку. Хоть Алешка и Вениамин быстро затерялись среди ополченцев, страх держал в напряжении. Расслабиться было невозможно. Казалось, встречаясь с ним взглядом, враги легко могут прочитать его мысли и закричать: «Хватай кадетов! Вот они! Смерть им!»

Алексей понимал: для того чтобы сыграть хорошо, нужно вжиться в роль, и что его страх – самая большая помеха, но сердце все равно трепыхалось, когда кто-то из пролетариев смотрел на них.

У одного из бронированных автомобилей стоял шофер в коже и что-то с гордостью объяснял интересующимся. Какой-то парень в распахнутом овчинном полушубке недоверчиво тыкал закопченным пальцем то в лобовую броню, то, нагибаясь, показывал на рессору. Сомнения по поводу «выдержит-не выдержит» явно разделяли его товарищи – рабочие-металлисты.

Броневик «Остин-Ижорец» был наполовину «англичанин», и уже поэтому его тактико-технические качества вызывали сомнения. К тому же машина была трофейная. Из-под свежей краски проглядывал череп с костями.

«Отбит революционными матросами у Кутепова», – пояснил Барашкову шофер, которому уже порядком поднадоели мнительные мастеровые.

Барашков поинтересовался:

– А у поворотного механизма какой принцип? А вода в кожух охлаждения откуда подается? Ух ты!

Такой подход к предмету профессиональной гордости пришелся по душе собеседнику.

– Белкин, – протянул руку шофер. – Пошли, покажу.

Приглашая ребят кивком головы, он полез в люк.

Тут вышедший на крыльцо комиссар позвал: «Металлисты, закругляй разглядывать! Товарищ Сиверс вас на Глубокую посылает, „кадетов” бить».

Пропустив оживленных пролетариев, Лиходедов вслед за Барашковым полез на клепаную шкуру броневика.

В пулеметную амбразуру улица перед штабом выглядела иначе. Предельно суженное пространство и передвигающиеся в нем фигуры напоминали кадры синематографа. Персонажи онемели, став менее объемными, но зато более отчетливыми. Алешка задумчиво вглядывался в суетливую и выпускающую клубы дыма толпу.

«Отсюда каждый может стать постановщиком своего сюжета, – вдруг пришло в голову. – Стоит только нажать на гашетку. Вот только билеты на эту фильму нынче больно дороги. Господи, как трудно удержаться!»

Голос Белкина вывел Алексея из минутного транса.

– Ты, я вижу, в технике соображаешь! – командир экипажа весело хлопал Барашкова по спине. – А давай ко мне? У меня полный некомплект. Набранный мною экипаж при штабе обещали оставить, для охраны. Опять же – харч получше.

– Не, я с товарищем… – замотал головой Вениамин. – Мы на контру собрались, а тут штаб…

Друзья переглянулись. Понятно было, что удача сама прет в руки.

– Не боись. Друга твоего мы тоже определим: на «Остин» не меньше трех человек положено. Даже приказ по бронеотряду имеется.

– Может, согласимся, а? – для виду стал упрашивать Алешка.

Барашков сделал вид, что колеблется.

– Ну же, соглашайтесь, – заторопил Белкин. – Айда к начальнику!

Начальник бронеотряда возражать не стал, только бросил на бегу: «На твое усмотрение, Белкин. Ставь на довольствие к Степашечкину!»

– Ого! Вот это да! – так и подскочил на месте Алексей.

– Прямо промысел Божий, – шепнул неверующий студент-химик и украдкой перекрестился. – Но слишком хорошо – тоже плохо. Главное, не суетиться.

Красный интендант Степашечкин, как и полагалось, имел совсем не военный вид. Перебирая стопку продовольственных нарядов, лысоватый человек с лицом школьного учителя грустно посмотрел на новобранцев и, послюнявив палец, сделал им жест: «Сейчас, погодите…»

Откопав нужную бумажку, он успокоился:

– Ну-с молодые люди, чем обязан?

– Нас в бронеотряд определили, – протянул записку Белкина Алексей. – Он Барашков, я – Лиходедов.

– Поздравляю, – Степашечкин макнул перо в бронзовую чернильницу. – Значит, паек… А оружие у вас есть? Сам вижу, что нет. Идите, получайте. Да, еще вам куртки-кожанки положены, только их сейчас нет. Все комсостав выгреб. Два-три дня подождите, может, будут… Или вас отправляют куда?

– Да нет, мы пока при штабе оставлены, – наблюдая за мимикой собеседника, произнес Алексей.

– Тоже дело, – не моргнув глазом, согласился интендант.

– Нет, ты видел? – сказал Барашков, выходя со склада. – Он интересовался, куда отправят броневики. Значит, все-таки работает на наших?

На что Алешка только пожал плечами:

– Ну и что? Давай подождем пару дней, на всякий случай. Все равно ведь за куртками приходить.

Но в Ростове при штабе экипаж не оставили. Охранять командующего не случилось – Сиверс сам инспектировал «стратегические направления», передвигаясь в основном в броневагоне.

После нескольких дней теории, заключавшейся в чтении замусоленной инструкции из типографии «Ижорских заводов», напечатанной в 1916 году, приступили к практике. Практика была на ближайшем пустыре. Красные бронеотрядчики, в основном благодаря настойчивому характеру Белкина, выучились довольно сносно водить. Курсанты даже попрактиковались в стрельбе из башенных пулеметов, избрав мишенью одинокое дерево и доведя до исступления окрестных собак. Барашкову, как и предполагали, вождение далось легче, зато Алешка лучше стрелял. Но в стрельбе поднатореть все равно не дали – Белкин жалел патронов.

Неожиданно так и недоукомплектованный бронеотряд бросили на Тихорецкое направление. Однако за время, проведенное в Ростове, кое-что удалось выяснить.

В один из дней, собравшись за положенным бойцам моторизованного подразделения кожаным обмундированием, друзья посетили хозяйство Степашечкина. Но красного интенданта нигде не было.

Вороватого вида подчиненные сказали, что, по всей видимости, сегодня его точно не будет, но если очень хочется, то можно поискать в штабе у Склянского.

Перспектива мозолить глаза комиссарам и военспецам была тут же отвергнута. Решили подождать с час-полтора у ворот, а заодно и понаблюдать.

В распахнутые ворота склада то и дело заезжали подводы. Мешки с мукой, крупой, соленым салом, бочки со спиртом, ящики с винтовочными патронами – все это дожидалось разгрузки, с которой не очень торопились. Иногда возница, получив наряд и новых сопровождающих, сразу отправлялся на вокзал.

Один раз, урча и чихая, из ворот враскачку выбрался грузовик. В кузове стояли большие бочки, распространявшие едкий запах.

– А это еще что? – Лиходедов вытянул шею и принюхался.

Барашков с видом знатока повел носом:

– По-моему, авиационный бензин.

– Ого, у красных где-то целая эскадрилья?

– А ты что думал? Да у них весь Императорский воздушный флот! Только вот спецов они почти всех перебили. Сдуру.

Тут наблюдатели увидели торопливо идущую к ним со стороны штаба группу красных начальников вместе со Степашечкиным. Пенсне интенданта тревожно поблескивало на солнце, а под мышкой торчал желтой кожи портфель.

Дымя папиросами, комиссия прошла в тесную конторку и засела в ней часа на два, что-то горячо друг другу доказывая и тряся мандатами.

Когда разгоряченные красные хозначальники убрались восвояси, Степашечкин остался в прокуренном помещении наедине с графином холодной воды. Выпив залпом все подчистую, он прохрипел:

– Ну? А вам чего? Стучать надо!

Из приоткрытой двери невинно улыбались Барашков и Лиходедов.

– Мы красные бронеотрядчики из экипажа товарища Белкина, – бойко начал Алексей.

– За кожаным обмундированием. Вот наряд, – вставил Вениамин.

– Нашли время, – устало пробурчал Степашечкин и, взяв керосинку, пошел на склад.

Вернувшись, бросил на стол два кожаных комплекта – штаны, краги и фуражки с ушами.

– Вот, мечта буржуйского авиатора. Франция.

– У-х! – выдохнули партизаны.

– Пользуйтесь. Тем, кто их заказывал, они уже не понадобятся.

Не удержавшись, амуницию начали примерять тут же.

Федор Ильич сначала запротестовал, но юношеский восторг бронеотрядчиков был таким искренним, что интендант только грустно вздохнул и, присев на край стола, пробормотал: «Господи, и за что же это нам всем…»

Из невеселых раздумий его вырвал бодрый голос Вениамина:

– Не грустите, господин красный интендант, ибо как говорится: «Воля есть – победа будет». Алешка, как ты думаешь, может, пора господину капитану привет передать?

Степашечкин возмущенно задохнулся:

– Какому еще господину? Что вы тут городите, молодые люди?!

– Да успокойтесь, Федор Ильич, – мягко улыбнулся Алексей, на всякий случай сжимая за спиной браунинг. – Ротмистр Сорокин вам кланяться велел. Нас к вам направил, да мы, как видите, сами устроились.

После произнесенного пароля и встречных вопросов «школьный учитель» перекрестился и сказал: «Ну, слава Богу!»

На протяжении еще четырех дней бронеотрядчики приходили на склад, выписывая всякую мелочь: продукты, летные очки и прочее. За время краткосрочных конспиративных встреч Степашечкин им передал много секретной и чрезвычайно полезной для корниловцев информации. Все нужно было запоминать.

Но относительно «груза» сведений не было. Кроме того, что всю кашу, по всей видимости, заварили немцы.

– Их эмиссар по фамилии Шулль, – говорил Федор Ильич, – не раз посещал нас со всякими инспекциями относительно снабжения пленных немцев, воюющих теперь за большевиков. В последний раз подручный майора фон Бельке посещал Сиверса в Матвеевом Кургане. А насчет моряков… Был у меня один из их ватаги. Вот, даже наряд подшит. Фамилия – Доренко. Брал гранаты, патроны, провиант дня на три – всего на двадцать человек. И коню понятно: в экспедицию шли.

Шулль больше не наезжал, а недавно отношения между командармом и германским генеральным штабом резко остыли. Видно, не досталось немцам то, за чем отправляли моряков, и они думают, что Сиверс их кинул. Хотя это вряд ли. Я думаю, Сиверса самого кинули его люди. Один из которых наверняка работал на немцев.

К сожалению, интендант Степашечкин оказался прав только наполовину.

В Киеве среди офицеров германского генерального штаба разнеслась весть: майор фон Бельке пребывает в ярости. Такое состояние руководителя отдела спецопераций продолжалось вторые сутки.

– Мерзавцы! Свиньи! – орал на подчиненных майор. – Что я должен докладывать наверх? Что ваш первый протеже исчез в степи вместе с половиной груза? А другая половина где? Где Федорин? Чертов Шулль! Где ваш второй человек?

– Но, герр майор… – лопотал красный, как помидор, Шулль. – Наш связной докладывал… Вторая часть, возможно, у…

– Да что б вы утопились с вашим Цен… Цин…

– Ценципером.

– К свиньям жида! Отвечаете вы, лейтенант! Найдите полковника Федорина и объясните ему, что мне нужен весь груз, где бы он ни находился – у белых, красных, желтых… Да хоть у самого дьявола в пасти! А иначе я ему все вспомню. И вам тоже. Убирайтесь!

Щелкнув каблуками, как это умеют делать только немцы, Шулль выкатился в коридор.

– Помяните мое слово, нас ожидают серьезные перемены, – задумчиво сказал капитан Штраубе капитану Лемке, – по крайней мере в отношениях с большевиками.

– Почему, Клаус?

– Потому, дорогой Отто, что они слишком много нам должны.

Глава 12

«В направлении на Екатеринодар Добровольческой армии предстояло пересечь Владикавказскую железную дорогу. Узловые станции Тихорецкую и Сосыку занимали крупные силы красногвардейцев, по дороге ходили бронированные поезда. Чтобы избежать боя с ними, штаб прибегнул к ложным вылазкам в западном направлении, а затем, из станицы Веселой, армия круто повернула на юг».

Из дневников очевидца

Колонны добровольцев двигались всю ночь и к утру подошли к станице Новолеушковской, где под прикрытием корниловского полка, занявшего станцию, была предпринята попытка пересечь железнодорожную насыпь. Но сделать это с ходу не удалось. Остановленный разрывом полотна большевистский бронепоезд начал бить по развернувшейся колонне прямой наводкой. К тому же подтянувшийся из Тихорецкой крупный отряд ростовских рабочих, перемешанных с моряками-балтийцами, залег за насыпью, «заткнув» собой образовавшуюся брешь.

Бронепоезд «Робеспьер» остановился у самого края взорванных рельсов и начал методично долбить из крупного калибра. Добровольцы огрызались из четырех орудий батареи капитана Миончинского.

Корниловцам было видно, как красноармейцы копошатся в грязи перед тупым рылом «Робеспьера». Сиверс приказал восстанавливать развороченные пути под огнем. Несмотря на ответный обстрел белых, мелкий дождь и сильные порывы ветра, бронепоезд неумолимо продвигался к целому участку ветки.

Офицеры инженерной роты успели подорвать полотно только в одном месте – кончился тол. Во-первых, никто не ожидал от красных подобной прыти, а во-вторых, часть инженерного обоза, в котором была взрывчатка, сгинула в степи под Веселой.

В бинокль ротмистр Сорокин видел, как один из снарядов ударил в лужу рядом с тащившими шпалу красноармейцами. Фонтан грязной жижи поднял шпалу в воздух и завертел ее как пропеллер, будто играя в лапту разорванными телами людей. Не успел дождик смыть кровавую жижу с брони «Робеспьера», как новые «муравьи» уже выволокли свою ношу на насыпь.

Снаряды ложились все кучнее, но красных это не останавливало. «Под расстрелом ходят, – догадался ротмистр, заметив размахивающего наганом комиссара. – Ишь ты, даже не пригнется!»

Вдруг на левом фланге, у нежинцев, засуетились. Ружейная трескотня, рассыпаясь дробью, смешалась с трелями станковых пулеметов. Отдаленное раскатистое «ура» ничего хорошего не предвещало. Наметом пронеслись кавалеристы Глазенапа.

– Что там? – крикнул Сорокин, увидев среди скачущих знакомого поручика-партизана.

– На нежинцев матросня поперла! Наши гнутся, а те ломят! Короче, полный SOS по полевой связи! – хохотнул поручик, крутясь на разгоряченном жеребце.

Такая отчаянная веселость была Сорокину хорошо знакома. Обычно ею страдают лихие рубаки, чующие приближение кровавой схватки, как борзые – дичь.

– Айда с нами, ротмистр! Покрошим полосатых в капусту, мать их! – опять загоготал глазенаповец и, не дожидаясь ответа, дал вороному шпоры.

– Ай, шайтан! – завистливо прищелкнул языком один из черкесов, сопровождавших Сорокина.

– Казак! – поправил ротмистр. И, махнув черкесам: «За мной!» – повернул коня в обратную сторону.

Батарею расположили в неглубоком овражке. Огонь велся с помощью корректировщиков, закрепившихся на верхушке скифского кургана, метрах в трехстах справа. На удивление, полевая связь работала четко, и слышимость была довольно сносная. Однако пушкари «Робеспьера» уже начали соображать, откуда по ним ведут огонь.

– Уходить отсюда надо! – закричал Сорокин в ухо Миончинскому. – Корректировщиков тоже скоро снимут, они ж не дураки! – Ротмистр махнул в сторону красных.

Командир батареи закивал, и по его закопченному лицу побежали капельки пота.

– Наши там неплохо устроились! Но все равно, будем сниматься через десять минут! Пристрелялись уже! Я попросил бы вас забрать моих людей с кургана, пока мы будем возиться!

– Я воспользуюсь штабной линией?

– Конечно! И подтвердите…

Вой снаряда раскроил небо, и воздух вокруг лопнул, съедаемый чудовищным разрывом.

Сидя на корточках, капитан Миончинский ковырнул в ухе пальцем и стряхнул землю с тульи видавшей виды фуражки. Сорокин оглянулся: теперь воспользоваться полевой связью не придется точно. На месте телефониста дымилась огромная воронка.

– Все! – командир батареи безнадежно махнул. – Пристрелялись!

Корректировщиков надо было спасать.

Два артиллерийских поручика, окопавшиеся на верхушке древнего могильника, уже начали отстреливаться от трех десятков красных, растянувшихся неровной цепью. Ручной пулемет Льюиса бил короткими очередями – офицеры экономили патроны. Потеряв связь с батареей, поручики упрямо не желали оставлять выгодную позицию.

– Какого хрена вы здесь сидите? – хрипло выдохнул Сорокин, взобравшись по склону вместе с абреками.

– Но, господин ротмистр, – начал один из офицеров, – позиция-то сказочная!

– Сворачивайтесь, – приказал Сорокин, – или из нас скоро решето сделают!

Он указал нагайкой вправо. Из небольшой лощинки показалась вторая цепь красногвардейцев, а затем и башня броневика, взбирающегося на пригорок.

Абреки нервно заругались на своем языке и, ловко перебирая ногами на спуске, устремились к лошадям. Каждый посадил за спину по артиллеристу, а Сорокин подхватил пулемет.

Еще пять минут, и клещи красных цепей сомкнулись бы. Вслед добровольцам прогремела длинная очередь броневика, но расстояние было слишком большим. Пули разлетелись по степи, взбивая земляные фонтанчики.

Нырнув в балку, откуда уже эвакуировалась батарея Миончинского, трое лошадей и пятеро всадников выскочили прямо на позиции нежинцев.

Картина открылась ужасающая. Перемазанные липкой грязью добровольцы переводили дух после рукопашной, которой закончилась вторая атака балтийцев. Люди были настолько измотаны боем, что уцелевшие лежали вповалку вместе с убитыми и ранеными. Разбитые в кровь руки и лица омывал моросящий дождь, скатываясь грязно-красными струйками на сукно шинелей.

Старый полковник с бородкой клинышком, в растерзанной бекеше, пошатываясь, ходил между сослуживцами и без конца повторял:

– Господа! Господа! Ну нельзя же так… Приводите себя в порядок, прошу вас!

Спешившись, Сорокин и артиллеристы бросились помогать санитарам и приводить в чувство молодежь.

Ротмистр хлопал «кадетов» по плечу, по щекам, встряхивал и приговаривал по-суворовски:

– Орлы! Чудо-богатыри! Вся надежда на вас! Это понемногу помогало.

Натужный кашель, рвавшийся из получивших увечья тел, стал утихать, когда вдруг молодой, чуть с хрипотцой, голос сначала тихо, потом все громче, затянул:

 
…Что ж ты крылья распускаешь
Над моею головой?
Аль добычу себе чаешь?
Черный ворон – я не твой…
 

Юноша, заставивший вздрогнуть усталые души, сидел на ящике из-под патронов, привалясь спиной к стенке траншеи. Кисть левой руки парень обмотал куском нательной рубахи, тяжело набухшим от крови. Трехгранный штык лежавшей у ног винтовки, был сломан. Корнет пел истово и отчаянно, временами сглатывая и морщась от боли, но темпа не сбавляя.

Не замечая, что стоит посреди глубокой лужи, Сорокин завороженно смотрел на поющего, чувствуя, что не сможет оторвать от него глаз, даже если рядом разорвется снаряд. Волнующее оцепенение передавалось и другим. Красивый и гордый, как взмах орлиного крыла, голос заставлял шевелить губами даже тяжелораненых. Последние строки песни:

 
…Хоть и смерть моя настала,
Я солдат еще живой —
 

уже мощно гремели над позициями, подхваченные множеством голосов.

Старый полковник плакал, держась рукою за сердце:

– Ребятушки, милые мои… Спасибо!

Внезапно отдаленные свист и гиканье заставили всех повернуть головы. Дождь прекратил моросить, видимость улучшилась. Теперь «Робеспьер» переместил огонь своих орудий на правый фланг добровольцев.

Сквозь разорванные клочья тумана стало видно, как две конные лавы устремились навстречу друг другу, сходясь в отчаянной рубке. Искорками на солнце засверкали клинки, и конные фигурки заплясали и завертелись в смертельном танце.

Так впервые против донцов выступили кубанские казаки.

Маятник колеблющегося настроения братьев-кубанцев качнулся влево. Вокруг станицы за ночь выросли окопы, из которых с утра по авангарду корниловцев ударили градом пуль.

Кавалерийский бой был скоротечен: перемещенный огонь добровольческой артиллерии и развернувшиеся цепи марковцев быстро заставили большевиков и кубанцев отойти. Их пешие цепи не успели еще скрыться за околицей Новолеушковской, как всадник в белой папахе в сопровождении четырех конных ординарцев уже влетел в станицу и исчез за поворотом улицы.

Кто-то, узнав, крикнул:

– Генерал Марков!

Нежинцы снова заволновались. Остро переживая гибель своих товарищей и сыпля проклятиями в адрес кубанцев, начали браться за оружие. Только черкесы, не слезавшие все это время с коней, бесстрастно оглядывали горизонт, словно не имея к происходящему ни малейшего отношения.

В амбразуры броневика было видно, как добровольцы неторопливо поднимаются, примыкают штыки и, привычно держа интервал, выстраиваются в цепи.

По тому, как педантично застегиваются пуговицы на различного покроя шинелях, полушубках, гражданских пальто, становилось понятно, что атака будет отчаянной.

И впрямь, идущие по размокшей степи с проплешинами жухлого снега растянутые шеренги представляли собой диковатое, даже мистическое зрелище.

Словно вся Русская Императорская армия шагала на этом адском параде. Морские офицеры и офицеры пограничной стражи, артиллеристы, кавалеристы, пехотинцы, саперы, интенданты и связисты, юнкера и воспитанники кадетских корпусов, окопники и штабные, донские казаки-партизаны – все они шли каждый в свою атаку, кто-то в последнюю, кто-то в первую. Но наверняка – в самую главную. В этот час, плечом к плечу, полуодетые и полуголодные, они были – Великая Россия, и они чувствовали это…

Экипаж бронеавтомобиля «Остин-Ижорец» напряженно ожидал команды к движению. Заняв позицию перед железнодорожной насыпью неподалеку от «Робеспьера», броневик поддерживал огнем вылазки красногвардейцев. И Лиходедову, и Барашкову время от времени приходилось давать длинные очереди поверх черных бескозырок и солдатских папах. Но расстояние до добровольческих позиций было предельным, так что палили без особых угрызений совести. Последняя контратака, перешедшая в рукопашную, к радости юношей, захлебнулась.

Алешка и Вениамин то и дело поглядывали на командира. Белкин смотрел в амбразуру, вытирал бритый череп платком и прислушивался, как осколки снарядов чиркают по клепаной шкуре «Остина».

План у товарищей созрел давно. Но без общей команды по бронеотряду кататься под дулами бронепоезда было равносильно самоубийству. А команды все не поступало.

Наконец «Остин-Ижорец» натужно взвыл и покатил по степи, объезжая воронки. Дали команду: «Бронеотряду выдвинуться навстречу атакующему противнику, уничтожая его пулеметным огнем».

Используя броневики, красные решили смять наступающую белую пехоту и расколоть правый фланг добровольцев, вклинившись между нежинцами и донскими партизанами поручика Курочкина. Где-то здесь, в овражках, укрывалась артиллерийская батарея, так надоевшая большевикам. Ее решили уничтожить во что бы то ни стало.

План, созревший у друзей накануне вечером, был прост, лих и, как всегда бывает в таких случаях, ненадежен. В основном полагаться приходилось на удачу.

Как только броневик медленно пополз, служа прикрытием для идущей вслед за ним цепи красногвардейцев, план вступил в силу.

Барашков рукояткой нагана ударил по лысому черепу Белкина, склонившегося над смотровой щелью. Тупой удар пришелся чуть сбоку, над левым виском. Белкин охнул и завалился на бок. Пока Алешка оттаскивал массивное тело командира и связывал ему руки, студент-химик перехватил управление.

До идущих навстречу с винтовками наперевес нежинцев оставалось метров четыреста, когда три соседних броневика открыли прицельный огонь из всех пулеметов. В то же время красная пехота, развертывая свои порядки, перешла на бег.

– Алеха, пора! Бей в белый свет! А когда метров двести проскочим, разворачивай на сто восемьдесят! – крикнул Барашков. – Давай!

Лиходедов лупанул из правой башни куда-то в серое, с рваными голубыми просветами небо.

Через мгновение Барашков нажал на газ, и «Остин», подпрыгивая на ухабах, резко вырвался вперед. Мотор заработал в полную силу. Главное теперь было не угодить в яму и не забуксовать в грязи. По лобовой броне застучали пули добровольцев.

– Неэкономно с их стороны! – попробовал пошутить Алексей, давая еще одну длинную очередь черт знает куда. – Ну ничего, щас мы вам, господа, подсобим!

Картина, которую могли наблюдать нежинцы, удивила бы кого угодно.

Идущий на полном ходу броневик, не сбавляя скорости, развернул обе башни назад и стал крушить то из одного, то из другого пулемета большевистскую пехоту. Скошенные люди валились лицом в талый снег. Замешательство красных позволило беглому «Остину» уйти на недосягаемое для броска гранаты расстояние, а офицерская рота, громыхнув «ура!», рванула мимо угонщиков на освободившееся от врага пространство.

Кому-то из юнкеров удалось подорвать гранатами еще один броневик, застрявший в липком черноземе. Атака рабочих захлебнулась.

Вырвавшись из пролетарского плена, «Остин-Ижорец», словно лошадь, почуявшая родное стойло, радостно всхрапнул и остановился. Люк открылся, и изумленным бойцам офицерской роты, на всякий случай приготовившим пару гранат, предстал улыбающийся до ушей Алексей, в авиаторской фуражке, с очками над козырьком.

– Господа, не стреляйте! – прокричал он, поднимая вверх руки. – Мы партизаны-чернецовцы, а броневик кутеповский! Вот, обратно вернули!

Следом показался Барашков. Он выталкивал наружу связанного Белкина, пребывавшего в бессознательном состоянии.

Неженцы, не обращая внимания на стрельбу красных, закричали «ура!», хлопая беглецов по плечам и спинам. Инстинктивно морщась от свиста пуль, Лиходедов спросил, где Сорокин. Услышав про ротмистра, неженцы закивали и показали направление.

Сорокин сидел в неглубоком окопе. Время от времени он вставал в полный рост, глядел в бинокль, садился опять, что-то записывая в блокноте. Неподалеку гарцевали абреки. Увидев «авиаторов», горцы направили коней наперерез, издав несколько предупреждающих восклицаний. Ротмистр удивленно обернулся и, хлопнув себя ладонью по колену, расхохотался:

– Вот это номер! Птенцы гнезда… Эк вас разодели! Ну, здорово хлопцы!

Подойдя к ребятам, он обнял их. Выслушав Алешку и Вениамина, Сорокин снова воскликнул:

– Ай да молодцы! Атаку красным сорвали!

И, посмеиваясь уже над черкесами, ротмистр передразнил:

– Шайтан арба у гэгэмона увэли! Э?

Кавказцы качали головами и прищелкивали: «Джигит, джигит!»

Сорокин гордо улыбнулся:

– Казаки они!