Текст книги "Полынь и порох"

Автор книги: Дмитрий Вернидуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Прежде чем разойтись, конспираторы угостились запеченным в сметане судаком. На прощание Смоляков поцеловал Анюте ручку, и та, раскрасневшись, позвала «заходить еще». Это предложение пришлось как нельзя кстати – зарождающемуся подполью нужна была конспиративная квартира.

В одно яркое утро напротив докторского дома на лавочке появился пролетарского вида паренек, с упоением лузгавший семечки. Украшая сплюнутой шелухой грязные сапоги, он жмурился, подставляя солнцу остроносое веснушчатое лицо.

Пичугин вел наблюдение. За час, который прошел с начала «вахты», из двора вышел только один человек. Вошли двое.

Интеллигентного вида гражданин в шляпе – скорее всего, живущий здесь доктор. Во-первых, был он в пенсне, а во-вторых, приветливо потрепал болтавшегося у ворот пса. Другие, с хозяйским видом снующие по улице, походили на представителей уличного комитета. Мешок, который один из них тащил на плече, при посещении очередного двора становился все тяжелее.

«Продовольственный оброк», – догадался Шурка.

«Борцы за народное счастье» подозрительно покосились в сторону праздного юноши. Пичугин сделал безразличное лицо, потянулся и, не прикрывая рта, широко зевнул. Ладонь скользнула за отворот полупальто. Браунинг был на месте. «Спокойней, – сказал сам себе Шурка, – что-то вы волнуетесь, сэр».

Гегемоны свернули в следующий двор. Сразу у калитки на них стала кричать какая-то баба, возмущенная вторжением. Главный отвечал ей резким неприятным фальцетом, через слово матерясь и требуя чего-то именем революции. Баба упорствовала.

Вдруг на противоположный тротуар выпорхнула девушка.

«Вот она, та самая, что была со Ступичевым! Вперед!» – скомандовал себе начинающий сыщик и, подождав немного, последовал за незнакомкой.

Докторская дочка поначалу собиралась зайти в булочную. Но та была третий день как закрыта. В городе, за редким исключением, торговые отношения теплились лишь на рынках.

«Наверное, повернет в сторону Азовского», – решил Пичугин и не ошибся.

На вечно шумном базаре народу было в три раза меньше обычного. Торговцы пребывали в замешательстве. Никто толком не представлял, какие деньги нынче в ходу. «Керенки» вымирали, добровольческие билеты никто не принимал – это воспринималось как надежда на возвращение «кадетов», да и неизвестно еще было, вернутся ли они, а большевистских денег у народа не было. Надежней всего были золото, серебро или совсем простое: «Ачедашь?»

Серебряные с фианитом Улины сережки потянули на три больших ржаных каравая, большой шмат сала, свеклу, два кочана капусты, бутыль растительного масла. Хохлушка, взявшая Улины фамильные побрякушки, жалостливо глянула на хрупкую девушку.

– Як же ты, ридна, усе попре? Це ж чоловика треба! Гей, хлопец, пидмогни дивчине, дывысь яка гарна!

Топтавшийся поодаль Шурка не сразу сообразил, что хохлушка имеет в виду именно его.

«Фиаско! Меня раскрыли!» – подумал гимназист, первым желанием которого было задать деру. Но по глазам девушки понял, что та его не узнала. Он был без очков и в таком наряде…

– Позвольте, барышня, – скромно улыбнулся любитель детективной литературы. – Я помогу.

Шурка приподнял сумки, напряженно соображая, что делать дальше.

– А вы не похожи на пролетария, – вдруг заявила девушка.

– Ну почему же, – обиженно возразил Пичугин. – Я семечки щелкаю, в сапогах хожу и руки у меня э-э… грязные. И…

– Вы разговариваете, как приличный человек, не ругаетесь. Не боитесь, что выдадите себя?

– Боюсь. Но вы ведь дочь доктора Захарова?

– Ой, вы знаете папу?

– Извините, не очень… – замялся Шурка, – но для того, чтобы решиться вам кое-что э-э… объяснить…

– Я заинтригована.

Гимназист облегченно вздохнул: «Фух! Еще немного, и контакт состоится».

Пора было переходить к главному.

– А помните Алексея и случай у Александровского сада?

– Алешу? Конечно! Ой, так это вы там были, только в очках? Вы его друг? Что с ним? Он жив?

– С ним все в порядке, но его нет в городе. Он передает вам привет и э-э… наилучшие пожелания.

– Вот как… Выходит, он не сердится? Постойте, но вы за мной следили!

– Извините. Только вы, Уля, э-э… не подумайте…

– Выслеживать гадко, что бы там ни было!

Пичугин еще раз оценивающе посмотрел на Ульяну.

Его друг Алешка прав, категорически отказываясь отождествлять курсистку со всей этой историей. «Да, в такую можно влюбиться».

– Мой друг Алексей хочет предупредить вас: тот, кто был с вами, ваш э-э…

– А вот нисколечко не правда, никакой он не ухажер! – Уля надула губки.

– Извините, но я хотел сказать – спутник. В общем, Ступичев… э-э… похитил ценный груз, который мы с Алешей сторожили. Вот.

– О Боже! Какой негодяй! Хамелеон! – Возмущение девушки было таким искренним, что сомневаться в ее непричастности не приходилось. С другой стороны, дальнейшие расспросы и волнение по поводу Алешкиной судьбы позволяли быть с ней более откровенным. И Шурка решил все рассказать.

– Хорошо, – сказал он, – слушайте. Но только поклянитесь, что… э-э… не расскажете никому. От этого зависят наши жизни.

Увидев, каким серьезным стало лицо маленького гимназиста, Ульяна крестясь, произнесла:

– Клянусь Богом!

На следующий день Пичугин направлялся в гараж красных. Еще раз перечитав любимые моменты из Конан Дойля, Шурка решил окончательно перевоплотиться. Затемненные зеленые очки теткиного мужа-телеграфиста, позаимствованные перед уходом, пришлись весьма кстати. Трость и замызганная шапчонка дополнили гардероб слепого. Попрошайка получился жалкий. Наверное, только опытный взгляд городового смог бы отличить шарлатана по излишней суетливости движений. Но новочеркасских стражей порядка давно истребили как класс. Даже цыгане убрались из города, от греха подальше.

На паперти перед Войсковым собором появление «слепца» вызвало взрыв негодования. На Пичугина зашипели:

– Иди, иди отсюда! Не мылься – бриться не будешь!

Кособокий юродивый, выросший как гриб на пути, заскулил:

– Моя-я копеечка! Моя-я!

Шурка ткнул в юродивого палкой, и тот, как ошпаренный, отскочил:

– Пошто, упырь, пошто?

Конспиратор довольно ухмыльнулся – значит, его наружность производила нужное впечатление: «Приняли за конкурента».

Встречные торопливо обходили «убогого», а один даже сунул в руку керенский рубль. Шурка молча поклонился и зашагал дальше, старательно обстукивая крылечки и деревья.

У ворот гаража кого только не было. Комиссары с ординарцами, начпроды с мешками, матросы с мандатами на транспорт для реквизиций. Грузовые и легковые автомобили то и дело въезжали или выезжали. У входящих внутрь часовые проверяли пропуска. Один из грузовиков притормозил неподалеку от въезда. Водитель пригласил нескольких матросов забираться в кузов, а сам открыл капот.

– Щас воды подолью и поедем, – сказал он старшему морячков.

Шурка, стоявший за деревом, быстро снял очки, шапчонку, кинул в траву трость. Теперь он напоминал беспризорника.

– Дяденька, дяденька! – затеребил он шофера. – Не могли бы вы дяденьке Журбе вот этот рецепт… э-э… передать? Меня из аптеки послали.

Солдат с ведром направлялся к воротам.

– Давай, шкет. Для Журбы передам.

Через пару минут на улицу вышел огромный розовощекий человек с размером ботинок почти как два пичугинских.

– Это ты рецепт на мазь приносил?

Шурка с ужасом посмотрел вверх, потом на протянутую ему руку-кувалду.

– Ага, я.

– Ну, тогда давай, рассказывай, что «аптекарь» еще говорил. Да не бойся.

Быстро передав Журбе все, что велел Иван Александрович, Пичугин подхватил трость и поспешил затеряться в улицах.

Следующей остановкой на пути конспиратора вновь была лавочка напротив докторского дома. Уля обещала осмотреть комнату в доме соседей, которую снимал Ступичев. Их жилище после разграбления так никто из красных и не занял, а входная дверь стояла подпертая выломанной штакетиной.

Когда Пичугин в образе нищего появился из-за угла, девушка так и прыснула со смеху.

– Ой! Я всего чего угодно ожидала, – хихикая, сказала она обескураженному Шурке, – когда вы говорили о перевоплощениях. Но чтобы такое!

Гимназист обиделся:

– Меня, между прочим, чуть нищие у собора… э-э… не порвали – за конкурента приняли!

– Саша, перестаньте дуться, – обезоруживающе улыбнулась Уля. – Вот то, что мне удалось найти.

На ее ладони лежали зажигалка, пуговица и обрывок добровольческой газеты, слабо пахнувший одеколоном. Шурка принюхался.

– Это его одеколон, – пояснила Уля, – Я хорошо запомнила.

– Наверное, в газету заворачивали флакон при покупке, а он в кармане… э-э… потек, – предположил Шурка. – А это откуда?

– Как вы и говорили, я под кроватью пошарила. Пуговица оттуда. Ох и страшно там вечером! Ларионовых, можно сказать, из-за Ступичева убили. Всю семью. Сапожник донес.

Бензиновая зажигалка не работала и ничего собой не представляла. Может, поэтому ее и выбросили. Кто – неизвестно. Только Ступичев не курил. Но вот пуговица была необычная.

– Я уже говорила, – деловито продолжала Уля, – что к Ступичеву несколько раз наведывался фотограф Ценципер. Ну, вы знаете… Тот, у которого ателье на углу Московской и Горбатой.

– Да кто ж его не знает, – оживился Пичугин, протирая и надевая уже свои очки. – У него полгорода портреты делало.

Курсистка тряхнула косой и картинно повела плечами:

– Я, например, предпочитаю фотографироваться на Платовском. Мне кажется, что они тоньше чувствуют характер.

Шурка уважительно посмотрел на нее.

– Но что странного в визитах этого Ценципера? Ну, захотелось ему фотографию занести. А может, они просто… э-э… собутыльники?

– Еще приходил солидный иностранец. Валерьяна… то есть Ступичева дома не оказалось. Гость подождал немного и оставил записку. Это соседка родителям рассказывала, царствие ей небесное. Говорила, что гостя проводила в комнату.

– И вы считаете, что это его пуговица?

– Ну не фотографа – точно. Я ведь немножко шью и оттого обращаю внимание на всякие мелочи. У него на куртке другие пуговицы, вытянутые, как абрикосовые косточки, из полированного дерева. А эта – темно-зеленая, с перламутром. Я не знаю, из чего сделана. Такие ведь только на заграничных товарах бывают.

– Ну что ж, – довольно заключил Пичугин, – вполне вероятно, что этот, как вы говорите, «иностранец» – и есть заказчик похищения, а фотограф – пособник. В любом случае, мы… э-э… установим за Ценципером слежку. Может, он наведет нас на след.

– Я обязательно буду вам с Алешей помогать, – решительно сказала Ульяна.

Глава 10

«На другой день по занятии Новочеркасска Всевеликое Войско Донское было переименовано в „Донскую Советскую республику” во главе с „Областным военно-революционным комитетом”, в котором на правах „Президента-диктатора” председательствовал подхорунжий лейб-гвардии 6-й Донской батареи Подтелков.

О создании республики и лицах, ее возглавляющих, население было оповещено через газету „Известия” Новочеркасского Совета рабочих и казачьих депутатов, в которой на первой странице крупным шрифтом объявлялось для общего сведения нижеследующее: „Вся власть в Донской области впредь до съезда Донских советов перешла к Областному военно-революционному комитету Донской области, который объединяет трудовое казачество, рабочих и крестьян области. Вся власть в Новочеркасске перешла к Совету рабочих и казачьих депутатов. Революционный порядок и революционная дисциплина должны быть восстановлены как можно скорее: все, что препятствует этому, должно быть беспощадно устранено. К революционной работе, товарищи!”

Бесчинства разнузданных солдат, грубые вымогательства и разбои превзошли всякие ожидания. Население, конечно, еще ранее слышало о зверствах, чинимых большевиками в России, но едва ли кто помышлял, что красные репрессии могут принять такие чудовищные размеры. Днем и ночью красногвардейцы врывались в частные дома, совершали насилия, истязали женщин и детей. Не щадили даже раненых: госпиталя и больницы быстро разгружались путем убийства лежавших в них партизан и офицеров. Кощунствовали и над религиозными святынями, устраивая в церквах бесстыдные оргии и тем умышленно оскверняя религиозное чувство граждан. Приходилось удивляться неисчерпаемости запаса утонченных издевательств, которым большевики подвергли население города, бесстыдно и нагло глумясь над его беззащитностью.

Военным комиссаром Новочеркасска по борьбе с контрреволюцией, иначе говоря, во главе всей административной власти был поставлен товарищ Медведев (бывший каторжанин-матрос), а командующим войсками Донской области – хорунжий Смирнов (вахмистр лейб-гвардии Казачьего полка)».

Из дневников очевидца

Через Берданосовку Васька Компот проехал шагом, не останавливаясь. Гнать – означало привлечь внимание, а так можно было хоть осмотреться.

«Главное, не напороться на красных около станции», – думал Васька, выбираясь на верхние улочки. На них ему попалась лишь старая баба с ведром (Васька суеверно посмотрел – полное) да парень на рыжей кобыле. Парень, видимо, так был занят своими мыслями, что даже не глянул в Васькину сторону.

Компот со Ступичевым обосновались на краю Аксайской, в доме вдовы урядника Семенова. Вдова георгиевского кавалера, сложившего голову на германской, была весьма довольна тихими постояльцами, обещавшими хорошо заплатить за ее молчание.

«Пословицу помнишь: „Меньше знаешь, крепче спишь”? – спросил у нее Васька. – Так вот, не чеши языком, тогда, даст Бог, поросят купишь».

Вдова, не будь дура, и впрямь, молчала как рыба, укрывая от соседей постояльцев. «Свиньи – это уже тяжелая артиллерия, – думала она словами покойного мужа. – Аргумент».

Ступичев во двор не выходил, а Ваське запретил показываться на улице днем.

– Прям как упыри какие, – ехидничал Компот, но условие соблюдал.

На четвертый день Василий засобирался обратно в Новочеркасск.

– Хорошо, поезжай. Надо найти одного человека, передать ему, что понадобятся документы на троих. Если он, конечно, сможет к нам присоединиться. – На слове «сможет» Валерьян сделал ударение. Увидев возмущенную физиономию помощника, Ступичев пригвоздил его тяжелым взглядом.

«Смотрит, что твой квартальный на нищего», – мелькнуло в голове у жигана. Но спорить он благоразумно не стал. Ему вспомнилась поговорка боцмана Бугая: «Мы еще посмотрим, чей галс правее». Перекрестившись, жиган вышел под затянутое облаками ночное небо.

Как впоследствии оказалось, молодой налетчик крестился напрасно. Боцман, которого он почитал за покойника, вопреки всему выжил.

Васька не стал предавать огню труп вожака морской ватаги, создав только видимость. Парень с детства не терпел запаха паленого мяса, предпочитая любому шашлыку пустые щи или кашу. Рыбу он ел, но если бы знал о существовании вегетарианства, то наверняка б стал вегетарианцем. Оттого, собственно, и произошла его фруктовая кличка – Компот.

Бугай очнулся на краю оврага около пепелища. Что с ним произошло, почему его бросили здесь? Он почти ничего не помнил, даже своего имени. Ничего, кроме боя. Наверное, его спасла водка. Скорей всего, она, ставшая за долгие годы почти его кровью, завела остановившееся, истрепанное жизнью бычье сердце. Он уже видел себя умершим, видел, как горит и рушится усадьба, хотя видеть этого, казалось, не мог. Теперь он снова на ногах, снова дышит.

Подобрав почти пустую флягу, боцман, пошатываясь на тяжелых, еще налитых смертельным свинцом ногах, пошел в сторону дороги.

Там он вновь повалился в грязь, упав лицом в тележную колею. Сил хватило только чтобы перевернуться на спину. Он продолжал лежать, не чувствуя своей раны и бездумно наблюдая, как наползает ночь. Наверняка боцман с «Цесаревича» так и умер бы здесь, если б не отряд красных фуражиров, направлявшийся в Ростов. В полевом госпитале на окраине Нахичевани медики откачали потерявшего память моряка, вот только мандат Совнаркома завалившийся за подкладку боцманского бушлата, не нашли. Никто не торопился разыскивать соратников «контуженого анархиста» – отряды Сиверса брали Ростов.

Найти фотографа Ценципера Компоту труда не составило. Очередь из красных начальников у входа в ателье говорила о том, что творчество фотомастера в определенных кругах весьма популярно. Ираклий Зямович творил летопись революции, невзирая на классовые противоречия. Противоречия отступили на задний план, после того как на следующий день после взятия города хозяин фотоателье был чувствительно бит пьяными матросами за нерасторопность.

– Здравствуйте, маэстро! – произнес Васька, дождавшись очереди и входя в студию. – Валерьян Николаевич передавал вам большое «мерси» за фотографии и кланяться велел.

– После, после… Как можно! – Ценципер по-гусиному вытянул шею, выпучил глаза и поднес палец ко рту.

Усаживая нового клиента на табурет, он шепнул:

– Потом. На улице.

Только отойдя метров двадцать от ателье, Ираклий Зямович поперхнулся вопросом:

– А вы, собственно, к-кто?

– Джентельмен удачи. Помогаю подъесаулу стать богатым человеком. Сдается, и вам вскоре понадобятся мои услуги.

– Но мое дело, как видите, процветает. Даже при этой разбойничьей власти, когда кругом сплошной гоп-стоп, оно дает доход и какое-никакое, но положение.

– Ой, не загадывайте, – грустно усмехнулся Васька. – Скоро они совсем деньги отменят, и будете горбатиться за паек. Даже если у вас этих пайков будет десять или пятьдесят – богаче вы вряд ли станете.

Ценципер нервно почесал за ухом:

– Еще немного, и я скажу, что вы правы.

– Конечно, прав, маэстро. Ведь по-ихнему – вы только начали «загнивать». А как хочется «загнить» по-настоящему, где-нибудь в Аргентине…

– Почему вдруг в Аргентине? – уже дружелюбней скосил глаз Ираклий Зямович.

– А мне танго нравится. Вы художник, вы поймете…

– А я бы все-таки предпочел Ниццу, – сам себе удивляясь, вдруг брякнул фотограф, которого давно уже никто не величал художником.

Ценциперу внезапно ясно представилось, как он фотографирует изнеженных аристократок на средиземноморском пляже. Может быть, он даже заведет себе обезьянку. Сердце сладко защемило.

Тонкая, натура Ценципера была подвержена нервным депрессиям. Испытывая душевные потрясения, он безумно страдал. После приснопамятного случая на Новочеркасском кладбище фотограф неделю пил, потому что по ночам ему снились убиенные. Больше всего ему досаждал кладбищенский сторож, который являлся то в образе черта, то в виде собаки, но почему-то со спущенными штанами. «Заплатишь, заплатишь… Отольются слезы-то!» – завывал сторож, пытаясь столкнуть Ираклия Зямовича в свежевырытую могилу.

Водка помогала плохо. Относительное успокоение наступило только тогда, когда фотограф стал пить грузинское вино из своих старых запасов. Видно, при жизни вино сторожу совсем не нравилось.

Германским шпионом Ценципер стал по недоразумению. Лейтенант Шулль познакомился с ним как раз в тот момент, когда сбежавшая с купцом-греком жена Ираклия Зямовича прихватила все его сбережения, предназначенные для выкупа ателье. Бумаги были уже выправлены. Шулль-спаситель легко предложил внести нужную сумму, взамен попросив «сущий пустяк». У приходящих в ателье офицеров нужно было постараться вызнать фамилию, номер части и должность, делая лишнее фото для специальной картотеки. Все это не составляло большого труда, тем более что клиенты сами часто требовали подписей с вензелями типа: «Соратники по борьбе с красной сволочью – офицеры такого-то полка…» К тому же доставка «лично в руки», которую маэстро иногда практиковал, способствовала сбору различных сведений. Ценципер быстро втянулся и сам не заметил, как стал шпионом.

Осознание сего прискорбного факта явилось очередным потрясением. Но было уже поздно.

После Васькиного визита Ираклий Зямович долго не мог прийти в себя. Шустрый и острый на язык посланец Ступичева окончательно смутил душу фотографа.

«Ну почему я всегда что-то должен? – лил он пьяные слезы. – Я же просто жить хочу! Да плевать на немцев, большевиков, добровольцев… Ненавижу эту страну, революцию, пьяное быдло и кровь! Все они сволочи, и белые и красные… Жуть! В Париж хочу! К черту на рога!»

Но чаша терпения даже такого нерешительного субъекта когда-нибудь переполняется. И Ираклий Зямович решился. Выправив для Компота и Ступичева два поддельных паспорта, себе он тоже сделал «липу» на фамилию Горский.

Это была своего рода месть всей своей родне.

«Никчемные людишки, пыль. Вороны в парке – и то породистей, – торжествовал Ценципер, разглядывая документ. – Надо же, „инженер-светотехник”! Как просто приблизиться к мечте! Это вам, папаша, за все ваши иудейские субботы!»

Зашив поддельные документы в подкладку пальто и сунув после долгих колебаний револьвер в карман бриджей, фотограф вышел на улицу. Вскоре на дверях ателье появилась пугающая табличка: «Тифозный карантин».

Ценципер торопился на вокзал. На привокзальной площади Ираклий Зямович огляделся и неожиданно зашел в буфет ресторана. Сразу за ним в дверь попытались войти еще двое в военной форме без знаков различия, но заведение уже закрывалось. Махнув с буфетчиком по стопке, Ценципер с ним же минут через десять вышел на перрон.

Состав со стоящими на платформах орудиями и вереницей теплушек был почти готов к отправке.

Буфетчик направился к сопровождающему, судя по всему, начпроду, и что-то сказал ему. Тот кивнул и жестом пригласил фотографа.

К услугам светоинженера Горского оказалась теплушка, наполовину набитая мешками с картошкой. Рядом расположился красноармеец, охранявший снарядный ящик с почтой.

– Инженер в Аксайской сойдет, – бросил красноармейцу начпрод, кивая на Ценципера.

– Слушаюсь, товарищ…

Дальнейшие слова сопровождающего заглушил гудок паровоза. Локомотив зашипел и дал пары, медленно уползая в сторону Ростова.

На перроне, в подсвеченных фонарями клубах пара, уже никого не оставалось. Только два силуэта в солдатских шинелях и без винтовок метнулись к последней платформе, ловко запрыгнув на нее.