Текст книги "Избранник ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
– Нинуля, я ж болел, пропустил много, наверстывать надо... – как умел, отбрехивался Нил.
– Пойми ты, олух, тебя ж все равно какой-нибудь нагрузкой нагрузят, это уж обязательно, без этого у нас никак. Так чем с противогазом бегать, или по ночам пьяниц в дружине отлавливать, сбацаешь что-нибудь – и свободен. А я бы за тебя на комитете доброе слово замолвила.
– Хорошо, – после некоторого раздумья уступил Нил. – Я что-нибудь подготовлю.
Но возникал вопрос, что именно. Репертуар у него был богат чрезвычайно: память на музыку, на тексты была отменная. На слух он тоже пожаловаться не мог – от природы не был им обделен, подбирал влет, нередко с первого прослушивания. И сейчас нужно было правильно выбрать, попасть в точку с репертуаром. Дворовые песни отпадают, это понятно. Бардовская лирика – а не сочтут ли его сентиментальным идиотом? Что-нибудь шуточное – а если не дойдет?
За этими мыслями он и сам не заметил, как миновал лингафонную лабораторию, где намеревался взять пленку с фонетическим курсом, и оказался в дальнем уголке двора у настежь раскрытой двери. Она вела в довольно просторное и пустое помещение. То есть, пустое, если не считать небольшого рояля, ощерившегося черно-белой пастью, и двух придвинутых к нему стульев. «Вот, кстати, и рояль в кустах, – улыбнулся Нил. – А, между прочим, это мысль. Чем петь, лучше сыграю-ка я что-нибудь этакое. Скажем, сборную солянку из „битлов“».
Он вошел, уселся за рояль, попробовал звук. Сойдет.
Начал он с «Земляничных полей», плавно перешел в «Норвежский лес». «Революция номер раз», «Леди Мадонна», «Она уходит из дома»... Каждую новую тему он играл чуть более уверенно, четко, мастеровито, вводя все более сложные вариации. Во-первых, разыгрался, во-вторых, боковым зрением увидел, что в комнате кто-то появился и слушает его, внимательно и с интересом. Музицируя, Нил всегда остро ощущал энергетику аудитории, даже если эта аудитория состояла из одного человека, впитывал ее, и когда эта энергетика была позитивной, он заряжался и играл или пел намного лучше.
Закончив, он не встал, не обернулся, а так и замер на стуле, ожидая реакции слушателей.
– Я ж говорил – класс! – сказали за спиной, и тогда он повернул голову.
Их было трое. Подавший реплику был круглолиц, курнос и очкаст, и от него здорово несло пивом.
– Ты, Ларин, текстовик, и твое мэсто – в бюфете, – неприятно кривя рот, заметил второй, низкорослый, худой и отчего-то, при вполне прямой спине, производящий впечатление горбуна.
Судя по бороде и длиннющим волосам, перехваченным красной ленточкой, этот второй был либо освобожден от военной кафедры, где по утрам студентов, заподозренных в излишней длине волос, проверяли с линейкой и нещадно гнали в парикмахерскую, либо пятикурсник, либо вообще не студент.
Третий, крупный, широкоплечий, с сильно поредевшими волосами, большим носом и усами подковой, стоял чуть позади и авторитетно молчал.
– Сами же жаловались – клавишника нет, – с намеком на всхлип проговорил Ларин. – А тут вот он, готовый клавишник.
– А на синтезаторе? – брезгливо спросил квазигорбун, и Нил не сразу понял, что обращаются к нему, а когда понял, ответил неприязненно:
– Дадите синтезатор – смогу. Крупный парень рассмеялся и, подойдя поближе, похлопал Нила по плечу.
– Слышь, друг, мы тут сейчас репетировать будем. Если есть время, оставайся, попробуй. Хороший киборд нам действительно нужен.
– Пуш, да на фига нам этот детсад? Видно же, что не потянет, – по-прежнему кривя рот, проговорил волосатый.
– Я, конечно, не Джон Лорд, но и вы, надо полагать, не «Дип Пёпл», – нахально ответил задетый за живое Нил.
Пуш рассмеялся еще громче.
– Мы не «Дип Пёпл», это верно. А ты, должно быть, первокурсник. – А что, запрещено?
– Ладно, не ершись. Просто иначе ты бы знал, кто мы такие.
– И кто же вы такие?
– Группа «Ниеншанц», а я – Константин Пушкарев, бас-гитара и художественный руководитель.
Это чудо волосатое зовут Гера Гюгель, а который пьяненький – наш поэт Ванечка Ларин.
– Не такой уж и пьяненький, – возмутился Ларин. – Пару «жигулевского» всосал, так уже и пьяненький. Вы лучше послушайте, что я под это пиво выродил:
Тишина, промелькнувший образ.
Превратились в бумагу осенние розы.
И голые ветки – как зонтики сломанные...
Нил остался на репетицию и уже через две недели впервые выступил в составе «Ниеншанца» на дискотеке в факультетском общежитии.
Группа была и в самом деле не «Дип Пёпл». Ударник сбивался с ритма с среднем раза по три за номер, Пуш, хоть и руководитель и вообще парень неплохой, редуцировал басовые партии до минимума – разик бухнет в заданной тональности и отдыхает до следующего такта. Хваленый соло-гитарист Гюгель, возомнивший себя профессионалом, поскольку в свое время был вытолкан взашей из музыкального училища, норовил к месту и не к месту влезть со своими замороченными запилами, сбивая с толку всех остальных, и безбожно врал тексты. Так что клавишник Нил Баренцев, честно говоря, попавший в «Ниеншанц» лишь потому, что профком закупил для группы вполне пристойный немецкий синтезатор «Роботрон», который пылился без дела в клубном чулане, оказался в этой команде лицом не последним.
Группа, целиком состоявшая из студентов-филологов, находилась на содержании профкома и проходила как народная самодеятельность. Плановые факультетские мероприятия, включая и дискотеки в общежитии два раза в месяц, она обслуживала бесплатно, когда же ее приглашали на другие факультеты, приглашающий факультет оформлял на кого-нибудь из музыкантов материальную помощь. Она делилась на всех, так что каждый получал рублей по восемь-десять.
Играли они преимущественно вещи простые, но забойные, и каждое свое выступление начинали с легендарной «Шизгары», а заканчивали рок-н-роллом про голубые замшевые шузы. Было весело, а времени и сил отнимало куда меньше, чем мог бы подумать человек несведущий.
Как-то в пятницу, когда он только что пришел из университета, ему позвонили. Сухой официальный голос назвался старостой общежития и уведомил, что в связи с предстоящим закрытием зала на санобработку завтрашняя дискотека переносится на сегодня, а потому товарища Баренцева убедительно просят к половине седьмого прибыть в общежитие. Он прибыл, но застал лишь замок на дверях зала. Дежурные ничего не знали и очень удивились, услышав, что в общежитии есть какой-то староста. Ругаясь на неведомого шутника, Нил покурил в стеклянном вестибюле, выпил в буфете паршивого кофе и собрался уходить, как вдруг его окликнули. Ему не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто это. Адреналин скакнул вверх, руки дрогнули.
– Линда! Я и не знал, что ты в общаге живешь.
– Представь себе. А ты к нам?
– К нам – это куда?
– Сегодня же пятница, очередной суперсэшн у Джона.
– Очередной что?
– Суперсэшн. Ну как в песне: «Собрались на суперсэшн у фирмового мэна». Иными словами, заседание КПЛ.
– Коммунистической партии Лаоса? Кружка поэтов-лириков? Комитета пламенных лизоблюдов? Казанских педерастов-любителей?
Она хихикала после каждой его версии, а потом заявила:
– Все равно не догадаешься. "Клуб «Пенни-Лейн».
– Сборище битломанов, – сообразил он. – Ну и чем вы в своем клубе занимаетесь?
– Пойдем увидишь. Студенческий при себе?
– Вход по студбилетам?
– Конечно... – Она увидела его ехидную улыбку, сначала ничего не поняла, потом тоже улыбнулась.– Не к Джону, конечно, а в общагу. На вахте сдать. Видишь, вон там тетка сидит.
Сама Линда ничего предъявлять не стала, спокойно прошла мимо полной пожилой женщины в синем кителе, слегка кивнув ей, и остановилась возле лифта. На Нила женщина взглянула строго и требовательно. Он протянул свой студенческий. Она раскрыла его и принялась придирчиво изучать, сравнивая лицо на фотографии со стоящим в шаге от нее оригиналом.
– Фамилия? – сурово спросила женщина, положив студенческий рядом с толстым вахтенным журналом.
– Но там же написано. – Нил показал на билет.
– Мало ли что там написано! Фамилия?
– Баренцев.
– Имя-отчество?
– Нил Романович.
– Правильно... Номер?
– Какой номер? Билета? Я наизусть не помню...
– Номер комнаты, к кому идете, – пролаяла женщина, теряя терпение от такого непроходимого идиотизма.
– Триста сорок три, Кизяков Станислав, – громко подсказала Линда.
Женщина даже не посмотрела в ее сторону, записала что-то в журнале, а Нилов студенческий закинула в ящик стола, заложив полоской бумаги с цифрами «343».
– Проходите, – неприязненно сказала она. – Как пятница, так все к этому Кизякову и шляются. Медом там, что ли, намазано?.. В двадцать три тридцать общежитие закрывается. Если кто из посторонних не вышел – документ конфискуется и передается в деканат.
– Понял, – грустно сказал Нил.
Женщина, не обращая более на него ни малейшего внимания, уже собачилась со следующим визитером.
– Давай скорей, я лифт держу! – крикнула Линда, и он нырнул вслед за ней в фанерный ящик, рассчитанный, судя по всему, человек на десять.
Когда Линда, не постучавшись, толкнула дверь и вошла в триста сорок третью, ведя на буксире Нила, ему показалось, что что-то внезапно случилось со. зрением – с комнате стоял такой густой дым, что ничего нельзя было разглядеть. К тому же у него моментально защипало в глазах.
Когда он чуть-чуть проморгался, то увидел, что в небольшой комнате стоят, сидят и лежат человек двадцать-двадцать пять, при этом еще умудряясь кучковаться примерно по пятеро – по шестеро. Одна такая кучка группировалась вокруг стола, уставленного пустыми стаканами и тарелками, полными окурков. Еще три группы разместились на каждой из кроватей. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, смолили. На кровати слева молчали, на кровати справа тихо о чем-то переговаривались, на дальней, у окошка, пели про желтую подводную лодку, очень недружно, отвратительными голосами. На подоконнике весьма бесстыдно целовалась парочка. Разговаривали тихо, пели тоже не очень громко, но когда в деле участвует столько глоток одновременно, эффект получается основательный. У Нила даже уши заложило. Линда взяла его за руку и повела, лавируя между гостями. Некоторые узнавали ее, махали лениво рукой или говорили:
– Хай, Линда! Пивка не принесла?
– И тебе хай! В другой раз...
– Хай, Линда, а я два текста с «Раббер Соул» снял.
– "Револьвер" тебе в руки...
– Линда, лапушка, у тебя, говорят, полный «Хайр» есть.
– Пусть говорят...
«А она знает себе цену, – с удовлетворением думал Нил. – Жалко, что я тогда, в колхозе, так облажался. Может, что-нибудь получится здесь, может, поезд еще не ушел...»
Нил никого из этих людей не знал, хотя двоих-троих вроде бы видел на факультете. А вот его кое-кто определенно знал:
– Хай, Баренцев!
Ему улыбалась сидящая у стенки девчонка, маленькая, курносая, раскрашенная не хуже ирокеза.
– Приве-ет, – растерянно протянул он. Это создание в узких «вареных» джинсах, чрезмерно обтягивающих толстенькие ножки, было ему совершенно незнакомо.
– Не узнал? Я же Линда. Он изумленно моргнул, придержал за руку настоящую Линду.
– Так вот же Линда...
Девушки оглядели друг друга без особого тепла и одновременно процедили сквозь зубы:
– Хай, Линда.
– Пойдем, – шепнула Линда-первая и потащила его дальше.
– Слушай, а эта самозванка тоже Линда. Почему? – тихо спросил он, когда они удалились на два шага.
– А потому что у нас в «Пенни-Лейн» нет никакого порядка. Два Поля – Князев и Рейман, два Джорджа, целых три Йоки. Один чувак вздумал даже Джоном заявиться, только уж этого наш Джон не стерпел и объявил его Питом Бестом. Бардак! Хоть бы по старшинству определяли, что Ли. Я вот уже четвертый год Линда, а эта писюшка только весной себе такое имя взяла, потому что ей, видите ли, Поль Маккартни пласт подарил, с автографом...
– Который Поль Маккартни? Князев или Рейман?
– Нет, ты не понял. Настоящий Поль Маккартни, «битловский».
– Ничего себе! А как так получились?
– А папаша у нее дипломат или что-то в этом роде. Она пять лет в Югославии жила, сюда только поступать приехала, на сербохорватское. Там, значит, и адрес его раздобыла, и письмо написала, как она, простая советская девочка, аж с самого детства в него влюбленная, в кумира своего. А через месяц из Лондона бандероль...
– Неужели в самом деле Маккартни?..
– Очень сомневаюсь. Она, конечно, этот диск всем показывала, хвасталась. Но я так думаю, подпись подделала... Йоко, эй, Йоко!
Линда бесцеремонно принялась расцеплять целующуюся на подоконнике парочку.
– Лариска, да оторвись ты, завязывай лизаться! Девушка на подоконнике отстранила пылкого партнера и выпрямилась во весь свой немаленький рост. Лицо ее пылало праведным гневом.
– Какого члена!.. – начала она, но у вид ев, кто стоит перед ней, резко сменила тон: – Ой, Линдоч-ка, хай! Тебя Джонни спрашивал.
Быстренько оглядевшись, Линда наклонилась и прошептала на ухо Йоко-Лариске:
– Он у нас?
– Да, и Ринго с ним. Постучи три-два-три, он откроет.
– Ясно, – Линда переключилась на нормальную громкость: – Вот, знакомься, это Нил Баренцев.
– Йоко! – Лариска выставила руку с опущенной ладошкой. – Я слышала тебя на дискотеке. Супер! У тебя непременно должно быть клубное имя, только я все забываю, кто «битлам» на фоно подыгрывал – Джордж Мартин, Фил Спектор... Джордж у нас уже есть... Вот, будешь Филом, годится? Фил – Нил, почти то же самое.
– У нас кота Филом звали, – сказал Нил. – Можно я лучше Нилом останусь? Как Кэссиди.
– А это еще кто?
– Это... – Нил многое мог бы порассказать о Кэссиди, про которого узнал из книги, подаренной ему одним американцем, приезжавшим к матери в театр. Книга была о самых знаменитых американских битниках – Керуаке, Бэрроузе, Гинзберге, Ке-не Кизи. Всю книгу Нил, понятно, не прочитал, но главу о Кэссиди кое-как осилил. Потому что непутевого доктора всяческих наук, признанного последним истинным героем Америки и выведенного в «Полете над гнездом кукушки» под именем Мак-Мэрфи, звали так же, как Баренцева, Нилом. Тезка красиво жил и красиво умер – у полотна железной дороги посреди мексиканской пустыни, в наркотической горячке пересчитывая шпалы до Мексико-сити... Нил поглядел в необремененное интеллектом и необезображенное красотой лицо Йоко и сказал:
– Ударник у Джимми Хендрикса. Сейчас с Джорджем Харрисоном играет.
– Ой, погоди, я тогда имя запишу... Как ты сказал – Нил Кессоги?
Она принялась чирикать обгорелой спичкой на пачке из-под «беломора»., а Нил завертел головой, ища глазами Линду. Но ее не было, зато к нему тут же подскочила Линда-два.
– Так и не узнал меня? – игриво спросила она.
– Не-а... Хотя погоди, ты в сто восемьдесят третьей школе до пятого класса не училась? Или до шестого...
– Не училась, – капризно сказала Линда-два. – Я сейчас с тобой учусь.
– Но у нас в группе всего две девчонки, и они...
– А я не в твоей группе. У нас общие семинары по языкознанию.
– Ну-ка, ну-ка... – Он вгляделся в ее раскрашенное, кукольное лицо. – Неужели Заволжская?!
– Задонская, – сердито поправила она. Вот это да! Серая мышка Задонская, которую он с первого взгляда зачислил в разряд тихонь-отличниц... То есть, не сказать, чтобы в нынешнем своем виде она стала ему более симпатична, скорее, наоборот. Но какая разительная перемена!
– Слушай, Марина...
– Линда! – Она топнула ножкой. – Марина я на факультете, и то для чужих!
– Но та, другая Линда...
– А она вообще не Линда! – Пухлые губы Марины Задонской предательски задрожали. – Она Олька, Олька Ильинская с албанского!
Задонская резко отвернулась и убежала в угол, а Линда-первая не заставила себя ждать. Подошла сзади, тронула за рукав, прошептала в ухо:
– Через пять минут жду тебя у лифта. Выходи незаметно... А то толпа рванет следом...
Нил ничего не понял, хотел переспросить, но ее уже не было.
Ему моментально сделалось до тошноты скучно среди незнакомых людей. Все они казались ему какими-то серыми, пыльными и удивительно вторичными, как бы пародирующими стиль и манеры хипующей западной молодежи. Да и пародирующей весьма уныло и по-советски благопристойно. Где наркотики, где секс, если не групповой, то хотя бы индивидуальный? Некстати вспомнился анекдот про групповой секс в трех странах – Швеции, Польше и СССР. В Швеции – это когда десять человек совокупляются, а одиннадцатый записывает на кинопленку. В Польше – десять человек эту пленку смотрят, а одиннадцатый крутит. В СССР же десять человек слушают, а одиннадцатый рассказывает, как он в Польше видел фильм про то, как в Швеции десять человек занимаются групповым сексом. Такая вот асимптота получается...
Пока он предавался этим размышлениям, у него трижды стрельнули покурить, дважды наступили на ногу и раз предложили задешево купить совсем капельку попиленный двойной альбом «Битлз» в венгерской перепечатке. Тут он решил, что пять минут, назначенные Линдой, истекли, и пора идти на конспиративное рандеву.
Линда перехватила его на площадке и тут же увлекла за лифты, на лестницу.
. – Слушай, что все это значит? – спросил Нил, спускаясь вслед за ней.
– Ринго приехал! – возбужденным полушепотом проговорила Линда. – Хотел спокойно с Джоном, Йоко и со мной посидеть, а сегодня пятница, клуб, к Джону пиплов набилось немерено...
– И что?
– Не всю же ораву поить-кормить? А потом Ринго всей этой колготы не любит...
– Чего не любит?
– Колготы, – повторила Линда. – Ну, суеты, толчеи. Вот они с Джоном и заперлись у Йоко в комнате. И она туда подойдет, как только с этим придурком Миком развяжется...
Нил остановился.
– Ты чего? – удивленно спросила Линда.
– Знаешь, я, наверное, домой пойду. А то неудобно получается. Я же буду лишний, меня никто не приглашал.
– Как никто? А я?
– Но ты...
– Для них мое слово – закон! – Она рассмеялась. – Ладно, не парься. Они сами просили тебя привести. Очень хотят познакомиться с крутым рок-мэном Нилом Баренцевым.
– Откуда они знают?
– Слухами земля полнится.
В общем, он позволил Линде уговорить себя.
На этаже, куда они спустились, было тихо, только в кухонном отсеке визгливо переговаривались вьетнамки, и оттуда тошнотворно несло жареной селедкой.
Дверь им открыли после условного стука, и взгляду Нила предстала необычная картина – вместо лампочки горели свечи в стаканах. Свечей было не менее десятка, и нетрудно было разглядеть лежащие на полу и висящие на стенах коврики, кокетливое фигурное зеркало над маленьким рабочим столом, две аккуратно заправленные и прикрытые цветными пледами кровати, на подоконнике – ваза со свежими гвоздиками, на полках – расставленные между книг шкатулки, куколки, ракушки. Уютная девичья светелка, обжитая и ухоженная.
Все это Нил разглядел в те две секунды, пока маячил на пороге за спиной у Линды. Она втянула его за собой, и он оказался лицом к лицу с молодым человеком весьма своеобразной наружности. Прямые черные волосы, остриженные под горшок и реденькие усы и бородка придавали его внешности что-то китайское, хотя круглые светлые глаза за столь же круглыми «ленноновскими» очками были однозначно европейскими. Одет он был в просторный и длинный черный балахон, из-под края которого вылезали неимоверных размеров ярко-желтые ботинки. Вместо рукопожатия молодой человек церемонно поклонился и показал рукой в глубь комнаты.
– Милости прошу, – проговорил он неожиданно скрипучим и пожилым голосом.
– Джон, это и есть тот самый Нил Баренцев, – прощебетала Линда.
– Спасибо, я уже догадался, – проскрипел странный молодой человек и, виляя бедрами, как заправская манекенщица, направился к расположенному в центре комнаты продолговатому столу. Линда вновь взяла Нила за руку и пошла вслед за Джоном.
Стол был великолепен. Посередине царственно возвышалась громадная плетеная бутыль, рядом с ней – половина бежевой продолговатой дыни на плоском блюде, с другого бока – большая салатница, доверху наполненная сушеной хурмой, чурчхелой и чищеным миндалем, и тарелка с нарезанным тонкими ломтиками сушеным мясом с белым соляным ореолом по краям.
Джон уселся за стол, длинными пальцами вытащил из салатницы хурму и принялся жевать, не обращая на Линду с Нилом никакого внимания. Нил пожал плечами и вопросительно посмотрел на Линду.
– Будь проще, – весело сказала она и села на единственный свободный стул. – А Ринго где?
– А Ринго вот он!
Из-под стола вынырнула кудрявая взлохмаченная голова, появились широкие плечи, обтянутые серым свитером грубой вязки, атлетическое туловище и рука, легко держащая за ножку толстую деревянную табуретку. Табуретка была протянута Нилу, и он едва удержал ее двумя руками.
– Седалище для гостя! – провозгласил Виктор Васютинский. – Садись, дорогой, не стесняйся.
Нил вздрогнул.
– Ты?! Но ведь ты же... Сбежал?!
– Зачем сбежал? Сами отпустили. Разобрались и отпустили. С университетом, правда, расстаться пришлось. Ну да какие наши годы!.. Линда, стаканчики!
– Мне не надо, – поспешно сказал Нил.
– Что так? – с искренним, похоже, огорчением спросил Васютинский. – Винишко отличное, домашнее, совсем легонькое.
– У Нила желтуха была недавно, – пояснила Линда. – Ему теперь год спиртного нельзя.
– Бедный! Ну тогда дыньки. Или чурчхелы. Он ловко отхватил длинным ножом увесистый кусок дыни и плюхнул перед Нилом на неизвестно откуда взявшееся блюдце. Себе же, Линде и Джону плеснул из бутыли темного вина, красиво переливающегося в пламени свечей.
– Чтоб все так жили! – провозгласил Васютинский. – И за возобновленное знакомство. – Он повернулся к Нилу. – Зови меня Ринго. Говорят, похож.
За полтора месяца Васютинский изрядно оброс и действительно сделался похож на Ринго Старра – крупный нос, усы, челка. Разве что мускулистостью заметно превосходил барабанщика легендарной ливерпульской четверки.
– А про твои таланты, Нил, мне все уши прожужжали. Жаль, гитары нет, а то показал бы класс. – Ринго выразительно посмотрел на Джона.
– Я в «Пенни-Лейн» не пойду, – капризно проговорил Джон. – Засвечусь только, вся шарага на хвост сядет.
– Тогда в другой раз. Мы ж не последний раз встречаемся, верно, Нил? – Он налил еще по стакану, а Нилу протянул тарелку с бастурмой. – Попробуй, такой нигде не найдешь. Ее в горах знаешь, как делают? Нарежут мясо на плети – и на неделю коню под седло. Оттого и вкус, и запах такой особенный.
Нил взял кусочек, с опаской поднес ко рту. Видя его нерешительность, Ринго-Васютинский расхохотался, закинул себе в рот сразу три куска и принялся усердно работать челюстями, запивая понемногу вином. Нилу ничего не оставалось, как последовать его примеру. В первый момент показалось, что он жует тонкую, круто посоленную подметку, но когда разжевал до сока, оказалось необыкновенно вкусно.
– А я анекдотец привез. Женщина звонит на Армянское радио и спрашивает: «Почему у меня из горжетки лезет мех?» Армянское радио отвечает: «Мы не знаем, что такое горжетка, но советуем поменьше ездить на велосипеде».
Нил хихикнул, Линда улыбнулась, до Джона, видимо, не дошло – так и остался сидеть с томной рожей, глядя в пространство.
– Отвечу историей с нашей знаменитой военной кафедры, – дожевав бастурму, сказал Нил. – Есть там, как многие знают, полковник Бондаренко, личность, можно сказать, историческая. Так вот, в прошлом году его назначили ответственным за лагерные сборы. А один наглый студент поспорил с друзьями на пять бутылок коньяку, что от сборов отмажется. Короче, приходит он к полковнику Бондаренко и заявляет: «Товарищ полковник, я, студент такой-то, на сборы ехать не могу». – «Что так, товарищ студент?» – спрашивает полковник. «А я убежденный пацифист». Бондаренко глаза вылупил, подумал немного и говорит: «Хорошо, товарищ студент, идите, мы ваш вопрос на командовании обсудим». Через два дня тот нахал снова приперся, докладывает:
«Студент такой-то, по поводу сборов». Полковник на него смотрит, грустно так, и с сочувствием говорит: «Что ж, товарищ студент, обсудили мы ваш вопрос. Я-то лично вас понимаю и поддерживаю, но командование решило, что хоть вы и убежденный педераст, но на сборы вам ехать необходимо».
Все прямо-таки зашлись в пароксизмах смеха. Сильнее всех история про пацифиста-педераста впечатлила Джона. Тот в буквальном смысле рухнул со стула и принялся кататься по полу.
– Надо бы что-то делать с парнем, – сказал Ринго. – Водички дать, что ли.
– He надо, – лениво отозвалась Линда. – С ним такие припадки часто. Полежит немного, отойдет.
Джон действительно перестал кашлять и сипло задышал. Ринго успокоился, налил себе и Линде еще по стакану. Нил в знак солидарности поднял сжатый кулак.
– Нехорошо как-то, – нахмурился Ринго. – Мы тут себе балдеем, а у человека ни в одном глазу.
– Но ему ж нельзя, – вмешалась Линда.
– Спиртного нельзя, согласен. А вот кой чего другого...
– А у тебя есть?! – с волнением спросила Линда, а Джон тут же забыл про недавний свой приступ и, сидя на полу, сверлил Ринго взглядом.
– Я ж с Кавказа приехал.
Ринго встал, отошел к окну, покопался в сумке, возвратился с массивным металлическим портсигаром. Достал оттуда длинные толстые папиросы, похожие на «Казбек» или «Герцеговину-Флор», выдал каждому по штуке.
– Мне не надо, – сказал Нил. – У меня «Феникс».
Линда расхохоталась.
– Эх, певец, певец, что ж ты? Вспомни-ка лучше песенку: мой чемоданчик, набитый...
– Планом, – вспомнил Нил и тут же догадался: – Так это он и есть?
Он ощутил сладкий трепет где-то под грудиной, почувствовал, как задрожали руки. О плане, анаше, опиуме, героине, «кислоте» имел он сведения сугубо теоретические и приблизительные и знал только, что все это – штуки запретные и опасные, и что раз вкусивший этих зелий испытывает такое неземное блаженство, что готов жизнь отдать за повторение этого блаженства. К тому же Нил читал и слышал, что наркотики расширяют сознание и открывают перед людьми творческими небывалые новые горизонты. Даже сам Маккартни – никакой, понятное дело, не наркоман! – четыре раза в год отправляется в «магическое мистическое путешествие». И такое же путешествие предстоит сейчас ему, первокурснику Нилу Баренцеву...
Ринго тем временем услужливо подпалил четыре папиросы, передал каждому по очереди, последнюю оставил себе. Нил благоговейно принял свою, втянул дым, ожидая чуда...
Как-то в пионерлагере он с другими десяти-двенадцатилетними пацанами, отчаянно завидуя большим, занимался изготовлением разного рода «курева». В дело шел чай, вишневые и березовые листья, резаные лапки папоротника, даже осока. Все это высушивалось в укромном уголке, а потом заворачивалось в самокрутки из «Пионерской правды». Удерут, бывало, в тихий час, забьются в щель между котельной и туалетом, и дымят, давясь от кашля, сплевывая ежесекундно и друг перед другом выставляясь – хорошо, дескать, пошла, зараза ядреная...
Так вот, несколько первых затяжек живо напомнили такую «заразу ядреную» – замес из белого мха и какой-то усушенной до неузнаваемости луговой травки. Ничего, кроме першения в горле и жжения в носу он не почувствовал. Ничто не поплыло перед глазами, никакие ангельские видения не спешили вторгнуться в сознание. Стало обидно. Неужели эти гады просто разыграли его, как он сам, в компании одноклассников, разыграл весной Смирнова из десятого "б"? Тогда они под пивко в подвальном зале на Литейном скушали по таблетке глюконата кальция, а вытаращившему глаза Смирнову объяснили, что это ЛСД, и тоже предложили штучку. Потом начали изображать: Бурыгин вертит пальцем и ржет – смотрите, у меня палец до потолка вырос; Поповский принялся что-то про цветочки гнать; у самого Нила джинсы вдруг рыжим волосом поросли. Смирнов послушал их бред с минутку, с лица сбледнул – и пулей во двор, травить под мусорный бак... А за месяц до того Бурыгин пригласил Нила на чердак выкурить по сигаре «Упман», а там принялся с жаром втолковывать, что сигары эти – с героином, потому как написано же на обороте у пачки: «Upmann Cigars Herein Contained»<Содержащиеся здесь сигары «Упман» (англ.)>. Нил тогда не стал разубеждать троечника Бурыгина и советовать ему заглянуть в словарь и посмотреть, что значит слово «herein». А тот настолько поверил собственной идее, что на середине сигары начал отключаться, а потом все порывался полетать. А дом-то, между прочим, был пятиэтажный, так что пришлось применять меры физического воздействия...
Нил неглубоко затянулся и украдкой, из-под руки, посмотрел на остальных – не наблюдают ли за ним, не ждут ли, когда он рванет в сортир или к балкону, чтобы потом беспощадно осмеять? Но нет, похоже, им не до него – Джон чуть не пополам сложился на стуле, самозабвенно сосет кулак, в который зажата папироса с травкой Линда с Ринго ставят друг другу «паровозики» и хихикают о чем-то о своем. Все честно.
– Не... это... – Линда взглянула на него с ободряющей улыбкой. Вообще-то он хотел сказать, что не берет его кавказская ботаника, но слова почему-то застревали в горле и не хотели наружу. – Вот, – бессильно резюмировал он.
– И хорошо, – сказала Линда и подернулась розовой дымкой.
Нил протянул нетвердую руку за кусочком дыни, но тот неожиданно ожил, в два прыжка перемахнул через стол и плюхнулся на пол.
– Ломанулся, – глупо хихикнув, констатировал Нил.
– Как черепашка из вольера, – поддакнул Джон.
– Черепашка – зверь безвредный! – изрек Нил, гордясь своей мудростью. Все важно закивали.
– А трубка твоя сгорела, – патетически продолжил Нил. – До уголечков. И фирма «Данхил» по-другому пишется, я узнавал...
Ринго с виноватым видом покачал головами.
– А я сейчас стихи почитаю, – неожиданно предложил Джон и надолго замолчал.
– Это было твое лучшее стихотворение, – прервал затянувшуюся паузу Ринго.
– Кофе хочу, – заявил Нил и попытался встать.
– Кофе сейчас не надо, – сказал Ринго. – Кофе только кайф выбьет. Лучше мы еще вина выпьем, а тебе, как непьющему, вот это. – Он протянул Нилу маленький красноватый пузырек, до половины заполненный какой-то густой жидкостью. – По две-три капельки в каждую ноздрю. Нормальный полет гарантирую.
– Эй, а мне? – Джон протянул к пузырьку тощую руку, по которой Ринго несильно хлопнул.
– Ты что? – Джон обиженно затрепетал ресницами.
– А ты и винцом догонишься, – небрежно проговорил Ринго. – Имей совесть.
Джон начал канючить, но выпросить сумел только еще одну папироску, которую мрачно засунул за ухо и прикрыл черной сальной прядью.
– Ну, на старт! – скомандовал Ринго, разливая по стаканам...
